Немного о российской урбанистике

24 Многие, наверное, помнят серию «социальных» рекламных телевизионных роликов начала 1990-х. Нонна Мордюкова и Римма Маркова в оранжевых жилетках работниц железной дороги. Александр Збруев и Анастасия Вертинская — смертель­но рассорившиеся «новые русские». Длинноволосая девушка в короткой джинсовой курточке спешит на встречу с любимым, зацепившись зонтом за решетку последнего троллейбуса, за рулем которого — Олег Ефремов. «Это мой город» — гласило послание этой рекламы, выражая не иссякшую еще тогда энер­гию социальных ожиданий, исходящую от деятелей культур­ной индустрии и не вызывающую столь сильных, как сегодня, ассоциаций с очередной политической кампанией.

«Это мой город» — могут сказать и те, кто о городе пишут: Владимир Абашев [см.: 2000; 2005] о Перми; Светлана Бойм [см.: 2002], Александр Ваксер [см.: 2006], Соломон Волков [см.: 2005], Ингрид Освальд и Виктор Воронков [см.: 2004], Григорий Ка­ганов [см.: 2004], Владимир Топоров [см.: 2003] и другие — о Санкт-Петербурге; Виктор Дятлов [см.: 2000] и Сергей Медве­дев [см.: 1996] — об Иркутске; Мария Литовская и Сергей Кро- потов [см.: 2008], Николай Корепанов и Владимир Блинов [см.: 2005] — о Екатеринбурге; АВ. Ремизов [см.: 1998] и АП. Толоч- ко [см.: Очерки.,., 1997] — об Омске; ТЛ. Фокина [см.: 2001] — о Саратове; Григорий Ревзин [см.: 2002], Ольга Трущенко [см.: 1995], Алексей Митрофанов [см.: 2005; 2006; 2007; 2008], Нина Молева [см.: 2008] и Ольга Вендина [см.: 2005] — о Москве. «Пра­во на город» — понятие, введенное Анри Лефевром, - часто используется, когда урбанистические исследования хотят на­делить нормативным измерением. Своеобразным правом ис­следовать город и писать о нем обладают те, кто в нем живет.

24 Города и прилегающие к ним территории давно стали пред­метом исследования российского академического сообщества,

25 часто объединяя в себе объект и место проведения исследо­вания.

25 Изучать социальные и культурные процессы «по месту жительства» — удобно, дешево, сулит хоть какую-то соци­альную пользу и нередко имеет личный смысл. От «хоздого­ворных» исследований, проводимых в годы застоя на соседних с вузами комбинатах и заводах, до академического краеведения и истории городов, издавна популярных у историков и фило­логов; от анализа политических предпочтений избирателей до попыток участия в кампаниях по маркетингу города (преобла­дающие сегодня варианты) — тематический спектр описаний городов может быть весьма различным, но, повторимся, часто изучается «свое», «местное». Отличаются и эмоциональная тональность, и, так сказать, нравственная окликнутость город­ских штудий: если в описаниях, продуцируемых политтехнологами, как правило, царит цинизм realpotitik, то на гуманитар­ном полюсе преобладают созерцательность и ностальгия.

25 Эпистемологические и политические связи исследователей с родным городом могут быть различными: от прагматичного сотрудничества с обладающими ресурсами инстанциями, не предполагающего какой-либо эмоциональной и личностной вовлеченности в поставляемое знание, до искренних реформа­торских интенций. Авторитетность полученных результатов чаще всего базируется на репрезентативной выборке, но и ка­чественные исследования становятся все более популярными. Стали превалировать антропологические истоки авторитетно­сти производимых текстов: «Я здесь, среди них, живу (жил)».

25 Рефлексия исследовательского зрения (что авторы ищут, на что именно смотрят) находит в текстах все более эксплицит­ное выражение — наряду с тем, как различающиеся истории и проблемы самих авторов отражаются в разнообразных исто­риях мест.

25 Превалирующей темой здесь остаются провинция и провинциальность, осмысление которых в последнее десяти­летие также претерпевает интересную эволюцию: от традици­онного компенсаторно-абстрактного воспевания чистоты и бескорыстия провинциальной души и патриархальности про-26-винциальной культуры к «насыщенным описаниям» и эконо­мическому анализу.

26 Так, масштабный проект не только по изучению деятельно­сти городских сообществ, но и по стимулированию их актив­ности осуществлен в начале 2000-х годов командой самого известного российского урбаниста Вячеслава Глазычева в 200 малых городах [Глазычев, 2005]. Задачи решались разные, включая и курьезные, но столь знакомые всем нам: «Я работал с маленьким кусочком славного Владимира, прямо за Золоты­ми воротами, где узкие улочки веером спускаются к Клязьме, и имел там дело с лестницей, которая в течение трех лет имела одну непочиненную ступеньку. Эта лестница спускается к вок­залу, и поэтому там не одна нога была сломана. Но понадоби­лось внешнее включение, понадобилось, чтобы мы провели там сложный семинар со всякой активизацией народа, чтобы приколотить одну доску на место на этой лестнице» [Глазычев, 20041-

Интересно, однако, что иерархическое распределение рос­сийских городов и весей по некой ценностной шкале упорно воспроизводится и в новейших штудиях провинциальности. Приведем пример, почерпнутый из предисловия редактора к недавнему тематическому номеру «Отечественных записок»: «Провинция может быть бедна, стагнирована, голодна, нахо­диться в бесконечной удаленности от полезных ископаемых, университетов, заводов и пароходов Но все равно безошибоч­но узнаваема — по неизгоняемому духу русской литературы, по левитановской прелести пейзажей, по выживающим из после­дних сил и всегда полным театрам, по чудом сохранившимся библиотекам и любовно лелеемым краеведческим музеям. По застенчивой гордости провинциалов, по тому, что жизнь в ней продолжается своим тихим стоическим чередом <,..> Торжок — провинция, Челябинск — нет. Недоказуемо, но совершенно понятно» [Отечественные записки. 2007. No 3].

26 Бедный Челябинск! Единственный, кажется, символический ресурс, к которому его гуманитарная публика могла обосно­-27-ванно прибегать, изъят по той, вероятно, причине, что город считается чересчур «советским».

27 То, что в городе уцелели ост­ровки конструктивизма, то, что интерьеры некоторых зданий украшены кружевом каслинского литья, то, что соцгородок и озеро Первое — замечательные свидетели уже ушедшей эпо­хи, — все это, похоже, не вписывается в схему поэтизирован­ной провинциальности, с ее упорством высокой культуры и якобы не пустеющими краеведческими музеями. Неслучайно на урбанистических конференциях часто возникают коллизии между «хорошими местными» и «плохими приезжими», проис­текающие из неявно разделяемой многими предпосылки: про­живание в данном городе, знание изнутри его реалий делает местного исследователя заведомо более надежным авторите­том.

27 Надежность ею экспертизы неотделима от повседневно­сти, в которую он погружен. Другим истоком этого устойчиво воспроизводящегося стереотипа является принцип значимос­ти доверия для функционирования научных сетей: многое в них издавна строится на свидетельствах из первых рук — тех, кто наблюдал эти процессы, присутствовал при этом событии, собрал эти воспоминания.

27 Конкретная местность влияет на организацию научных исследований, предопределяет то, насколько велики шансы их популяризовать, и то, откуда будет почерпнута их авторитет­ность. Разнообразие научных практик, в принципе возможных сегодня, однако же ограничивается конкретными траектори­ями научной социализации, существующим международным и внутренним разделением научного труда, капризами финанси­рования, Различающиеся от места к месту типы культурного и социального взаимодействия предопределяют и то, как взаи­модействуют знания, произведенные в разных местах.

27 «Производители» урбанистического знания находятся в сложных отношениях с теми, в чьих профессиональных услу­гах город и горожане нуждаются, - архитекторами и плани­ровщиками, ландшафтными дизайнерами и дизайнерами ин­терьеров, специалистами по PR и маркетингу.

27 В данном случае

28 это экономические интересы клиентов — будь это состоятель­ные люди или городские администрации — определяют, каков будет производимый продукт.

28 Практические профессии и дис­циплины поэтому больше связаны с переговорами по поводу бюджета проекта, торгом, манипуляцией вкусами и предпочте­ниями заказчика, политическими обстоятельствами.

28 Те же, кто размышляет над эстетическими достоинствами созданного в городе или вычленяет его социальные смыслы, свободны пре­следовать свои субъективные интересы и высказывать ин­дивидуальные оценки, рискуя не найти на них спроса.

28 Кто же является адресатом местно производимого социаль­но-гуманитарного знания о городе? Это сложный вопрос. Глобализация усилила интерес к другим, часто экзотическим местам, но нередко оказывается, что, поездив и посмотрев (и, возможно, убедившись, что в коммерческом туризме марке­тинг мест активно опирается на «-легенды и мифы»), горожане свежим взглядом, «туристски» смотрят и на близлежащую тер­риторию.

28 Носители социально-гуманитарного знания способ­ствуют тому, чтобы она была должным образом «упакована» для местного туризма. Чиновники городских администраций и областных организаций, мечтающие продвинуть подведом­ственную территорию вверх по шкале федеральной значимо­сти, тоже составляют часть такой аудитории. Но если предста­вить невозможное, а именно что городская администрация оплачивает исследования города, не связанные с грядущими выборами, то сложность, которая подстерегает покупателей, заключается в том, что им предстоит делать выводы из заклю­чений ученых, не зная теоретического контекста, в котором эти заключения только и имеют смысл.

28 Востребованность про­изведенного знания зависит от того, можно ли результаты ана­лиза одного города использовать для понимания другого. Для тех, кто имеет дело с советскими и постсоветскими городами, это еще и проблема «интересности» того, чем мы занимаемся, друг для друга и в более широком - социальном, международ­ном и прагматически-коммерческом — контексте.

29 Рассмотрим кратко два варианта позиционирования иссле­дователями себя в отношении к городу и к «другим». «Исследо­ватель» vis-a-vis «турист», «житель» и «фланер» — такой набор возможных позиций по отношению к городу предлагают О. За­порожец и Е. Лавринец, скептически подчеркивая в отноше­нии «классической» исследовательской позиции следующее: «Исследователь ловит город в свои сети, предопределяя резуль­таты своего исследования заранее обозначенными позициями, городу же остается только поместиться в прокрустово ложе схем и ловушек, Чтобы понять город во всем его разнообразии, исследователю якобы необходимо вновь и вновь повторять свои опыты, выявляя основы образующей их социальности, поэтому идеальной исследовательской ситуацией становится длительное пребывание в городе» [см.-. Запорожец, Лавринец, 2006: 10-11].

29 Обратим внимание на слово «якобы» в последней фраэе. Исследователь, за плечами которого опыт полевого исследова­ния, пусть кратковременный, с его бесконечными поисками, а затем уговорами несговорчивых информантов, вслушивание в тексты интервью и муки укладывания пестрой полученной информации в связный нарратив, прочтет ее не без возмуще­ния. По словам одного антрополога: «Я должен так исследова­ние провести, чтобы всякий приехавший сюда же после меня получил бы примерно те же результаты»¹.