Урбанистическая и социальная теория

13 Трансформации городов и посвящена эта книга Она озаг­лавлена «Город в теории», но единственное число не должно ввести в заблуждение. Urban studies и urban theory — общепри­нятые наименования целого спектра тенденций, позиций и интерпретаций, которые стремятся сформулировать понима­ние городской жизни, выходящее за пределы тех конкретных обстоятельств и случаев, в которых было порождено. Академи­ческие исследования, нацеленные на понимание городов, представляют собой сравнительно молодую отрасль знания: им немногим более ста лет. В своем развитии они оказались тесно соединенными с социальной теорией.

13 В ходе фиксации европейской философией и социологией масштабных социальных трансформаций модерности город «синекдохически» выступает как самая «представительная» часть общества, олицетворяя и проявляя взаимосвязь индуст­риализации и урбанизации, отчуждения и нормализации.

13 Так, Адам Смит еще в 1776 году говорил о городе как о воплощении происходящих в XVTII веке перемен, состоящих в нарастании

14 значимости производства, а не только торговли как источни­ка «богатства нации».

14 Разделение труда в мануфактурах вроде булавочной фабрики стало для него прообразом более масш­табного разделения труда — между городом и деревней, про­мышленностью и сельским хозяйством. Только в больших го­родах, заявлял он, возможны некоторые виды производства. Тем самым Смит одним из первых накрепко соединил осмыс­ление урбанизации и индустриализации.

Два века спустя Макс Вебер в своем «Городе» (1921) сделает город воплощением уже не экономической, но политической сути социальной организации. Автономность города достига­ется через политику, что проявляет природу города как «сооб­щества с особыми политическими и административными ин­ститутами». Город тем самым — часть масштабного исторического процесса, в ходе которого общество создает институты, помогающие ему доминировать политически и экономически. Этот процесс Вебер называет институциональ­ной рационализацией, а его итогом - бюрократическую адми­нистрацию. Когда они соединяются с политикой, возникает национальное государство. Так что город, по логике Вебера, становится как эмблемой общих исторических процессов тер­риториального доминирования и государственного строи­тельства, так и главным реальным местом, в котором эти про­цессы осуществляются.

14 Мой третий пример — Фернан Бродель с его идеей, что за­падные города и капитализм по сути тождественны. Бродель соединяет в своем анализе рынки, власть, производство, не за­бывая и про сложности выявления первичных и вторичных факторов капиталистического развития Европы и заявляя о том, что, хотя невозможно вычленить первичное и вторичное в процессах развития городов и экономического подъема, все же несомненна огромная роль городов как генераторов или утилизаторов экономического подъема.

14 Этот образ города как независимого актора подхватит другой историк и в своем мас­штабном очерке урбанистической истории противопоставит

15 его образу города как продукта социального развития [см.: Hohemberg, 1990].

15 Однако совсем другой актор — националь­ное государство — надолго стал главным героем европейской истории и, соответственно, социальной теории.

15 В то же время универсалистские притязания социальной теории XIX века были с переменным успехом проблематизированы в XX веке нарастающим интересом к локальному и прежде всего город­скому, проявившимся не только в деятельности социологов чикагской школы — в исследовании антропологом Ллойдом Уорнером города Ньюбюри-порт («Янки-сити» в Массачусет­се) и «Миддлтауна» — Робертом Линдом, но и в разнообразных последующих работах.

Урбанистическую теорию можно с уверенностью считать частью социальной теории: у них общий язык. В то же время первая настаивает на том, что социальная жизнь в городе об­ладает своей спецификой. Сложности взаимодействия соци­альной теории и города обусловлены тем, что город - это и главное пространство, в котором происходят социальные изменения, и ключевое место, в котором социальная теория создается.

Так что, с одной стороны, нужно понимать, как связаны современный город и модерность, постмодерность, капита­лизм и глобализация, то есть искать соединения между мас­штабными социальными процессами и городскими транс­формациями, Выделим три главных узла таких соединений.

15 Во-первых, макроэкономические тенденции, такие как деин­дустриализация, неолиберализм, индивидуализация и коммодификация отношений, воплощаются в таких городских процессах, как усиление пространственной сегрегации, без­работица, кризис связей «по месту жительства».

15 Во-вторых, интеграция городов в глобальную экономику с сопутствую­щей этому процессу деятельностью международных финан­совых и торговых организаций сочетается с переменами в общегосударственной политике (такими, как реформа управ­ления социальной сферой), что чаще всего выражается в на-16-растании зависимости городов от национальных, наднацио­нальных и глобальных сил.

16 В-третьих, между собственно го­родами установились неравные отношения. Соревнование и взаимозависимость приводят к тому, что одни города оказы­ваются в выигрыше, будучи магнитом для ресурсов, инвести­ций, символической составляющей жизни, а жителям других остается лишь претерпевать положение аутсайдеров.

С другой стороны, необходимо ориентироваться в разно­образии идей, сформулированных для того, чтобы понять соб­ственно городскую жизнь: что такое города и как они рабо­тают, Многие идеи, высказанные урбанистами, объясняют, какое вообще место города занимают в формировании про­странственно-социальных процессов. Однако на них лежит отпечаток конкретных времени и места. Некоторые города, и прежде всего Чикаго и Лос-Анджелес, стали своеобразными эмблемами специфических вариантов урбанистической тео­рии, соответственно характерных для модерности и постмодерности.

16 Урбанизация и урбанизм — при всей популярности и зна­чимости их универсальных моделей — приобретают разные формы при различных социально-экономических обстоятель­ствах, вариантах политического контроля и типах культур. Рас­пространенная типология включает доиндустриальные, инду­стриальные и постиндустриальные города. Другой вариант игры с приставкой «пост-» - различение социалистических и постсоциалистических городов. Еще один — противопостав­ление городов метрополии и городов постколониальных. Ана­лиз разных городов часто ведется на основе экстраполяции: каково общество, таков и город, какие социально-политичес­кие отношения преобладают в той или иной стране или груп­пе стран, такими они и будут в том или ином городе.

16 Осмысление городского пространства происходит, таким образом, в общих теоретических рамках, которыми исследова­тель вооружен.

16 В зависимости от того, считает ли он современ­ный социум обществом риска или обществом события, «вто­-17-рой модерн остью» или сетевым обществом, обществом по­стиндустриальным или информационным, поздним капита­лизмом или новым капитализмом, он будет искать в городе то, что этой модели соответствует.

17 Главная проблема, с которой мы сталкиваемся на пересечении масштабных социолого-теоретических очерков и теорий городов, — в редукции социаль­ной сложности к новым, волнующим, но далеко не всегда реа­листичным тезисам. Так, Ульрик Бек в своих последних работах о космополитизме заявляет о том, что и работа многих людей, и браки, в которые они вступают, сегодня носят международ­ный характер. Это и так и не так в городах Америки, его род­ной Германии и России мы найдем множество людей, к кото­рым этот тезис не имеет отношения. У значительной части социальной теории достаточно короткая историческая па­мять: два-три последних столетия, о которых идет речь в тео­ретических портретах модерносги, второй модерности и так далее, которые рисуют сегодня Ульрик Бек, Скотт Лэш и мно­гие другие, составляют лишь выгодный фон для того, чтобы эффектно оттенить последние и беспрецедентные изменения. Интерес к эпохальным переменам оборачивается абстрактной аргументацией и редкими примерами. Обобщения социаль­ной теории нередко приводят к исчезновению различий меж­ду уровнями социальных образований.

17 Социальное называние — популярное сегодня занятие, ко­торому увлеченно предаются и урбанисты. В итоге мы читаем о городах «реальных» и «виртуальных», «городах мира» и «ма­леньких», «авторитарных», «тоталитарных» и «креативных», воображаемых и обыкновенных. Пестрота наименований и многообразие подходов не должны, однако, заслонять одну то главных проблем в поиске путей улучшения жизни городских обитателей: как именно мы понимаем их проблемы. Городские ли это проблемы или это общесоциальные проблемы, особен­но остро проявляющиеся в городах?

17 «На протяжении многих десятилетий, предшествующих современному переходному периоду, развитие городов и дру-18-гих городских поселений определялось прежде всего решени­ем общегосударственных, а точнее ведомственных задач, и нередко вопреки интересам города, его жителей и окружаю­щей среды», — читаем в недавней книге, подытоживающей деятельность научной школы региональной и муниципальной экономики [см.: Любовный, 2007:41].

18 Эта оценка столь же спра­ведлива, сколь и хорошо знакома: сетования на тотальное ого­сударствление жизни при социализме составляют общее мес­то ретроспективных рефлексий уже много лет. Подчинение городов территориальным государствам представляет собой самую важную географическую характеристику модерности.

18 Но отношения городов и государств — в силу разделения тру­да между политическими дисциплинами (ответственными за государство) и социологическими дисциплинами (изучающи­ми, среди прочего, городские сообщества) — предметом само­стоятельного рассмотрения у нас не стали.

18 Системы городов в рамках государства были осмыслены в I960-1980-е годы как географическое проявление национальных экономик

18 Отно­шения между городами одновременно мыслились как отноше­ния внутри государства, так что государство и было вместили­щем городов.

18 Очевидна необходимость перейти от осмысления соци­альных процессов как протекающих в замкнутых простран­ствах, будь это национальное государство или город, к их по­ниманию как совокупности пространственных отношений, то есть от «контейнерного» мышления перейти к реляционному. Примеры такого мышления мы находим в трудах социологов [см.: Blokland, 2003], географов и представителей междисцип­линарного знания [см.:Masseyetal., l999,Massey\ 2004; 2005\Pile, 2005; Smith, 2001].

18 Можно выделить как минимум четыре глав­ных направления «реляционной» работы:

18 1) понимание города как совокупности пересекающихся сетей;

18 2) поиск в нем специфических соединений человеческих, природных и технических «агентов»;

19 3) переосмысление диалектики близкого и далекого, преж­де всего с точки зрения разнообразных транснациональных связей, виртуальных сетей, корпоративных сетей и цепей по­ставки товаров;

19 4) интерес к «невидимой» инфраструктуре городской жиз­ни — от материальной оснастки повседневной жизни, такой как водопровод широкополосные сета и так далее, до «призра­ков» прошлого, участвующих в настоящем посредством воспо­минаний, страхов, ритуалов, травматических переживаний.

19 Как справедливо пишет Александр Филиппов: «Анализ сетей и потоков представляется весьма перспективным, однако пока трудно сказать, можно ли во всех случаях практически отка­заться от метафоры пространства-контейнера» [Филиппов, 2008:265]. Разбиение земного пространства на единицы, удоб­ные для анализа, понимания и управления, старо как мир. Структурирование территории на основе ограниченных про­странств, точки входа в которые и (выхода из них) людей, ве­щей и информации контролируются, продолжает демонстри­ровать свою эффективность. Свежий пример — судьба закона «О местном самоуправлении» в России. Станут ли малые горо­да самостоятельными единицами местного самоуправления — неизвестно, потому что районные власти сами хотят регулиро­вать поступление ресурсов и распоряжаться землей, создавая из малых городов и деревень, отстоящих друг от друга на де­сятки километров, городские округа. В литературе еще долго, вероятно, будут сосуществовать район, город, местность, реги­он, национальное государство, континент и, наконец, весь мир. Представления об их соотношении, сложившиеся в период модерности, — иерархические-, одно входит в другое по прин­ципу матрешки. Сегодня они трансформируются, проявляясь, к примеру, в представлениях о глобализации, которая мыс­лится как масштабная сила, по нисходящей влияющая на кон­тиненты, регионы, страны, города, местности и индивидов.

19 Логика, согласно которой должна существовать некая всеобъ­емлющая «структура», влияющая на происходящее, сохраняет-20-ся, только масштаб этой структуры существенно увеличивает­ся, разрастаясь от национального государства к глобальному миру.

20 Хотя картина мира как набора ограниченных террито­рий все слабее сочетается с пониманием мировой истории и географии именно как сети взаимодействий, для которых гра­ницы часто не имеют значения, представление о городах как территориальных образованиях еще, вероятно, долго будет сочетаться с мышлением о них в качестве сетей отношений. Вместе с тем будет нарастать осознание исследователями того факта, что в этой сети отношений те, что основаны на про­странственной близости участников, не всегда являются при­вилегированными.

20 Как ни велика инерция мышления политиков и админист­раторов в терминах замкнутых территорий, связи между диас­порами, людьми и товарами, электронные сети, усиление миг­рации делают территориальность лишь одним из возможных принципов понимания современных городов. Отношения между капиталом и государством, социальным воспроизвод­ством и социальным контролем сильно изменились.

20 Послед­ствия этой только разворачивающейся тенденции особенно очевидны в изменении шкалы социальных процессов и отно­шений, в итоге чего создается новое сочетание масштабов, так что вместо привычного сочетания (сообщество — город — регион — нация — мир) приходит что-то иное. И между горо­дом и миром, то есть урбанистическими и глобальными тен­денциями, складывается сегодня специфическое пересече­ние. При этом пока соответствующий дискурс, прославляющий сетевую и реляционную организацию городов, все же живет своей жизнью. Частые ссылки на такие понятия, как трансна­циональные потоки», «гибкость», «мобильность», «сети», все же недостаточно эмпирически и интеллектуально обоснованы, чтобы на их базе можно было уверенно предлагать решения для накапливающихся проблем.

20 Другой круг проблем связан со сложностями теоретической фиксации «постсоветского» в наших больших и малых горо­-21-дах.

21 Нас сегодня не столь интересует сущность города, или сущность урбанизма вообще (если вспомнить название знаме­нитой работы Луиса Уирга «Урбанизм как образ жизни»), или сущность социалистического или постсоциалистического го­рода. Куда сильнее интерес к эфемерным и произвольным, даже хаотическим сторонам современной жизни. Этот инте­рес только город и может удовлетворить. Место пересекаю­щихся потоков, место взаимодействия материального бо­гатства и богатства сенсорных стимулов и импульсов, место рождения новых культурных форм, социальных практик, по­вседневных ритмов — «наш» город привлекает нас именно в этом качестве, побуждая не забывать и о все новых изводах со­циального неравенства.

21 Города как магниты для инвестиций, города, в которых велико число торговых центров, города как пространства «спектакля», города, в которых «отцы» образуют причудливые альянсы с девелоперами и банкирами, — такого рода трансформацию наши города претерпевают одновре­менно с множеством других. При этом сужаются возможности спонтанного поведения и сокращаются пространства свобо­ды, а экономика сервиса и туризма, на которую такие надежды возлагают власти многих городов, базируется на нестабильной занятости и часто низкооплачиваемых услугах бесчисленных менеджеров по продажам, охранников, официантов, строите­лей, швей и поваров.

21 В то же время именно «неодновременность» (Эрнст Блох) составляет одну из главных характеристик постсоветскости в том смысле, что в присущих ей социальных отношениях сосу­ществуют различные темпоральносги: если мотивом одних вариантов твоего поведения может стать архаический страх наказания, а другие продиктованы модерной максимой «вре­мя — деньги», то третьи связывают тебя с десятками современ­ников тем, что вам нравится одновременно принадлежать к нескольким сетям - исследовательским, дружеским, «по инте­ресам», которые сегодня есть, а завтра могут и исчезнуть,

22 сменившись новыми.

22 То же, что важно, относится и к веще­ственным параметрам городского существования. Возвраща­ясь к примеру с маршруткой, можно сказать, что в ней произ­вольно сочетаются технические и социальные изобретения, возникшие в самые разные времена: колесо изобретено в нео­лите, циклу Карно двести лет, конвейерная сборка вошла в нашу жизнь в 20-е годы прошлого столетия, что-то добавилось полвека назад, а что-то — лишь десять лет назад. Что же тогда делает маршрутку современной? Как замечает Мишель Серр, «каждая историческая эра — мультитемпоральна, она одновре­менно опирается на устаревшее, современное и футуристское» [см.: Serres, Latour, 1995: 60]. Поэтому данные объект или си­туация — «полихронны», мультитемпоральны и раскрывают время, собранное «из многих складок». «Из многих складок» со­браны и язык, и понятия, используемые нами для описания го­родской современности.

22 Не случайно столь широк круг проблем, связанных с урба­нистической эпистемологией [об этом см.: Ethington, 2001; Schwartz, 1998, 2001]. Когда перед нами такое сложное образо­вание, как город, как к нему подступиться? Что за объект будет зафиксирован в описаниях и теоретических объяснениях? Допускаем ли мы, что город представляет собой объективную реальность, которая может быть безошибочно проанализиро­вана с помощью строгих методов? Или, проникшись уроками культурного релятивизма, отдаем себе отчет в том, что наши слова о городе, от имени какой бы дисциплины они ни произ­носились, лишь одни из множества возможных? Какими тро­пами мы пользуемся и почему предпочитаем именно эти? Кому будут интересны и нужны полученные результаты? Наконец, если мы работаем со «случаями», насколько обобщения, сде­ланные в отношении практик и репрезентаций данного горо­да, распространяемы и значимы за его пределами?

22 Кому при­надлежит привилегия в знании о городе?

22 А если мы скажем «знание города», то чья это привилегия/¹

23 Со страниц ранних классических урбанистических текстов возникает фигура исследователя-одиночки, и сила этого впе­чатления подкрепляется описанными в этих текстах Зиммелем и Беньямином образами горожан - прагматичных, равнодуш­ных к окружающим, визуально их потребляющих, не вникая в их резоны. В то же время значительное число теоретических моделей порождено исследовательскими коллективами урба­нистов. Работающие в одном университете и живущие в одном городе (как представители чикагской школы) или представля­ющие разные вузы и разные города (как представители лос-анджелесской школы), исследователи городов сам характер своих коллективов, сетей, политической ангажированности делают значимым компонентом урбанистики.

23 Только на протяжении второй половины XX века в урбани­стике сложились как минимум три подхода: научно-количе­ственный, изучавший с 1960-х годов природу индустриально­го города, продолжая традиции чикагской школы; возникшая в 1970-е годы урбанистическая политическая экономия, наце­ленная на общее изучение связи города и капитализма, и по­явившаяся в 1980-е годы постмодернистская урбанистика, ос­мыслившая постиндустриальные города на примере прежде всего Лос-Анджелеса [см.: Dear, 2005]. С другой стороны, мир серьезно меняется, что требует новых усилий воображения. Требует новых вопросов, которые позволят увидеть те его стороны, которые до сих пор ускользали от теоретического внимания.

23 Неслучайно наше время — время множества теорий, время осознания того, что ни одна теория (или даже их со­четание) не способна охватить происходящее.

23 Как пишут Н. Трифт и А Амин: «Создание теорий — это гибридный набор проверяемых предположений и возможных объяснений, по­черпнутых из зондирования мира и его ответов, и попыток абстракции... Как таковой, этот набор всегда неполон, всегда совершенствуется и всегда пронизан непоследовательностью» [Amin, Thrift, 2005: 224-225].

Объект исследования по месту жительства и в путешествии: