По русскому языку в РГСУ в 2014 году

Текст изложения на вступительном экзамене

Все три всадника ехали молча. Старый Тарас думал о дав­нем: перед ним проходила его молодость, его лета, о которых всегда горюет казак, желавший бы всю жизнь оставаться молодым. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще.

Сыновья его были заняты другими мыслями. Они были отданы в Киевскую академию, потому что все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год бежал. Его возвратили, вы­секли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупа­ли ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монас­тырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю ученость и советовал детям вовсе не заниматься ею. С этого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал наряду с лучшими учениками.

Остап Бульба, несмотря на то что начал с большим старанием учить логику и даже богословие, никак не избавлялся от наказания. Естественно, что все это должно было как-то ожесточить харак­тер и сообщить ему твердость, всегда отличавшую казаков. Остап считался всегда одним из лучших товарищей. Он редко предводи­тельствовал другими в дерзких предприятиях - обобрать чужой сад или огород, но зато он никогда, ни в каком случае не выдавал своих товарищей. Никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере, никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными.

Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколько живее и как-то более развитые. Он был изоб­ретательнее своего брата; чаще являлся предводителем довольно опасного предприятия и иногда с помощью изобретательного ума своего умел увертываться от наказания. Он также кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его была доступна и другим чув­ствам.

Он тщательно скрывал от своих товарищей эти движения страст­ной юношеской души, потому что в тогдашний век было стыдно и бесчестно думать казаку о женщине и любви, не отведав битвы. Во­обще в последние годы он реже являлся предводителем какой-ни­будь ватаги, но чаще бродил один где-нибудь в уединенном закоулке Киева, потопленном в вишневых садах, среди низеньких домиков, заманчиво глядевших на улицу. Иногда он забирался и в улицу арис­тократов, где жили малороссийские и польские дворяне и дома были выстроены с некоторой роскошью. Один раз, когда он зазевал­ся, наехала почти на него колымага какого-то польского пана, и си­девший на козлах возница хлестнул его бичом.

Самый звонкий и веселый смех раздался над ним. Он под­нял глаза и увидел стоявшую у окна красавицу, какой еще не видывал отроду: черноглазую и белую как снег, озаренную утренним румян­цем солнца. Она смеялась от всей души, и смех придавал сверкаю­щую силу ее ослепительной красоте. Он оторопел. Он глядел на нее, совсем потерявшись, рассеянно обтирая с лица своего грязь, кото­рою еще более замазывался. Кто была эта красавица?

Наконец он узнал, что это была дочь приехавшего на время воеводы. В следующую же ночь он пролез через частокол в сад, влез на дерево, которое раскидывалось ветвями на самую крышу дома; с дерева перелез он на крышу и через трубу камина пробрался прямо в спальню красавицы, которая в это время сидела перед свечою и вынимала из ушей своих дорогие серьги. Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнести ни одно­го слова. В чертах Андрия ничего не было страшного: он был очень хорош собою. Она от души смеялась над ним.

Он встретил ее еще раз в храме: она заметила его и очень приятно усмехнулась, как давнему знакомому. Он видел ее вскользь еще один раз, и после этого воевода скоро уехал, и вместо прекрас­ной черноглазой полячки выглядывало из окон какое-то толстое лицо. Вот о чем думал Андрий, повесив голову и потупив глаза в гриву коня своего.

А между тем степь уже давно приняла их всех в свои зеленые объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и только казачьи черные шапки одни мелькали между ее колосьями.

Литература