Глава 12. Я сбегаю в единственное место, которое приходит мне на ум — в свою комнату

Я сбегаю в единственное место, которое приходит мне на ум — в свою комнату. Переодеваю дурацкий гидрокостюм, но не убираю влажные волосы в хвостик. Из-за соленой воды чувствую себя грязной, но я слишком измождена и расстроена, чтобы забираться в душ.

Тетрадь Лукаса лежит на кровати, где я ее и оставила. Мне нужно прочитать его слова. Они меня успокоят. Он всегда знал, что сказать. Он бы сделал так, чтобы это все забылось. Я шмыгаю носом, глубоко вдыхаю и читаю.

Дорогая Окли,

Сегодня был сложный день. Врать не буду. Обычно я очень жизнерадостен, но, по какой-то причине, сегодня отвратительный день. Ты знала, что что-то не так, когда пришла меня навестить, но ты-то меня знаешь. Я притворяюсь, что в порядке, даже если ты понимаешь, что это не так. Иногда я не могу не думать, почему это случилось со мной? Почему именно я заболел? Знаю, что все происходит по какой-то причине, но сложно понять, какова она.

Я знаю, что буду в порядке. Я не боюсь умирать. Фактически, я с волнением жду нового приключения. Такого, в котором не задействованы иголки или лекарства, боль и слабость. Я снова буду цельным. Самим собой. Своего рода цинично желать смерти, но мне здесь больше нечего делать. Кроме того, как страдать. И, конечно, выигрывать у тебя в X-box.

Единственное, по чему я буду скучать, это ты. По маме с папой буду скучать немного, но большей частью по тебе. Ты моя маленькая сестренка. Мой лучший друг. Пожалуйста, заботься о себе и живи дальше, когда я умру. Не живи прошлым, но и не забывай меня. Пообещай, что не забудешь меня.

С любовью, Лукас.

Слезы струятся по моим щекам, когда картинки подключенного ко всем этим аппаратам Лукаса всплывают в голове. Его похудевшее лицо все время улыбается, даже когда ему больно говорить. Он был храбрее меня, окажись я в той же ситуации. И я так сильно по нему скучаю, что даже больно.

Его слова звучат в моей голове. Ему не хотелось умирать, но он был на это согласен. Я дрожу, ведь сегодня могла умереть. И неважно, что я могу думать или говорить — я знаю, что не готова умереть. Даже если Лукас умер, я многого еще не открыла для себя. Так много хочется сделать. И как я могла подумать о том, чтобы выбросить вон свою жизнь, когда Лукас так сильно боролся, чтобы сохранить свою?

Карсон был прав. О чем я думала?

Стук в застекленные двери заставляет меня подпрыгнуть. Я боюсь их открывать. Уверена, что это Карсон. Почему он за мной пошел? Вытираю глаза и иду к двери. Минута уходит на то, чтобы успокоиться, а затем открываю дверь.

Карсон стоит на крыльце, держа в руках мою доску. Он не улыбается, просто рассматривает мое лицо. Глаза у него грустные, и он смотрит на меня с таким беспокойством, что мои глаза снова наполняются слезами.

Он прислоняет доску к дому и делает шаг ко мне. Мне хочется убежать, спрятаться от его обеспокоенного взгляда, но я не могу двигаться. Он медленно протягивает руку и откидывает с моего лица прядь влажных волос, а затем сокращает расстояние. Я не двигаюсь с места, просто закрываю глаза, когда он приближается.

Его руки огибают мое тело, и я удивляю саму себя тем, что кладу голову ему на грудь. Его сердце бьется быстро, и он обвивает меня руками, притягивая к себе в объятия. Он теплый и сильный, и я прижимаюсь к нему в ответ. Меня уже давно не обнимали. Не так. Я сжимаю его крепче и плачу, явно осознавая тот факт, что мочу его кофту.

Я знаю, что мне нужен кто-то, кто заполнит образовавшуюся пустоту, оставленную Лукасом. Кто-то, кто позволит мне плакать, тщательно обсудит все со мной. Кто-то, кто даст мне почувствовать себя личностью, а не тенью себя предыдущей. И этот человек — Карсон. Даже несмотря на то, что я не очень давно его знаю, с ним я чувствую себя в безопасности. Комфортно. Он мой друг. И сейчас этого достаточно.

Я не уверена, сколько мы так стоим, но я наконец-то отодвигаюсь. На его кофте огромное влажное пятно, но ему, кажется, все равно. Я вытираю глаза тыльной стороной ладони и тяжело вдыхаю.

— Извини... насчет этого, — говорю я. Мой голос хриплый. Я чувствую себя немного лучше и намного хуже. Голова болит, а глаза саднят. После окунания в океан и эмоционального срыва, я, уверена, похожа на развалину.

— Нет, это ты меня прости. За то, что кричал на тебя. — Он вздыхает. — Я слишком бурно отреагировал.

— Нет, это не так. Я это заслужила.

Я чувствую, что он наблюдает за мной, поэтому поднимаю голову.

— Сожалею насчет твоего брата.

— Не надо. Не твоя вина, что он умер.

Я знаю, что он не это имеет в виду, но это просто автоматический ответ.

— Что случилось?

Я вздыхаю и присаживаюсь на один из плетеных стульев, стоящих на террасе. Карсон опускается на второй, не отводя от меня глаз.

— В восемнадцать лет ему диагностировали остеосаркому[7].

Он приподнимает бровь.

— Рак костей, — уточняю я. — Сначала мы подумали, что опухоль доброкачественная, она была только в его бедре. Но затем обнаружились еще очаги. После года химиотерапии, он прекратил лечение, и ему спрогнозировали только несколько месяцев. Он умер несколько недель назад.

Он смотрит на землю.

— Мне так жаль.

— Моя мама думала, что ненадолго сбежать от всего — хорошая идея, поэтому мы переехали сюда до начала лета. — Я неуверенно выдыхаю. — Хотя сейчас мы, возможно, останемся здесь подольше. Мои родители разводятся.

— Я знаю, какого это. Совсем не весело.

— Твои родители разведены?

Он кивает.

— Они развелись, когда мне было десять. Моя биологическая мать бросила нас, и отец женился заново на моей «маме» два года назад. Мне было мало лет, но я все помню. Каждую ссору родителей, каждую эмоцию, когда мама ушла. Мне было сложнее, чем хотелось бы признавать. Да до сих пор так, так как с тех пор я ее не видел. Иногда, время от времени, накрывает грусть, но я же человек. Невозможно блокировать все плохое. Иначе невозможно оценить хорошее. Понимаешь?

Я смотрю на землю и киваю. Он прав.

— Так или иначе, мы можем поговорить о них позже. Мне хочется послушать про тебя.

— Ох. — Мне не хочется разговаривать только насчет себя, но, возможно, мне станет легче, если я с кем-то поделюсь. — Ну...Я не удивляюсь разводу. Не особо. Моя мама любит все контролировать и делает то, что хочет и когда захочет. Ей никогда не удавались компромиссы или общение. Я бы назвала ее равнодушной. До болезни Лукаса она была другой, но сейчас... — Я качаю головой. — Папа более спокойный, но ему тоже нравится, когда все происходит, как он хочет. Можешь представить себе, какими стали они, когда Лукасу поставили тот диагноз. Они оба хотели разного лечения и разных мнений от разных докторов. Это был кошмар. Лукас наконец-то сказал им, что собирался сделать, и, так как это его жизнь, они позволили ему решать.

— Ты была очень близка к нему, не так ли. — Это не вопрос.

— Он был моим лучшим другом. — Слезы снова заполняют мои глаза, и я резко моргаю, чтобы избавиться от них. Сегодня с меня достаточно эмоций. Мне не хочется выглядеть слабой, но именно такой я себя и чувствую. — Знаю, что некоторые братья и сестры не ладят, но у нас было по-другому. Он даже оставил мне тетрадь с письмами, когда умер. Чтобы убедиться, что я буду в порядке...Но я не в порядке. — Я вытираю свои влажные щеки. — Извини. Обычно я не такая.

— Нет ничего в том, чтобы выговориться, — отвечает Карсон.

— Ненавижу это. — Я вытираю глаза и шмыгаю носом. — Родители заставили меня разговаривать с социальным педагогом из больницы, и она всегда говорила одно и тоже.

— Да?

— Да. Это был как урок. Больница предлагает его бесплатно, если у твоего брата или сестры рак. В основном для того, чтобы ты знал, будто твои родители все еще любят тебя, даже несмотря на то, что проводят много времени с вышеупомянутым братом или сестрой, и бла-бла-бла. Мой педагог всегда удивлялась тому, что я никогда не плакала на ее приемах. Просто я ненавижу плакать. — Мне нужен платочек. Возможно, моя голова взорвется, если я сейчас не высморкаюсь.

Он берет меня за руку.

— Спасибо, что рассказала мне про Лукаса. Как бы мне хотелось с ним познакомиться.

Я шмыгаю носом.

— Ты немного мне его напоминаешь. Может, именно поэтому мне так хорошо с тобой.

Он улыбается и крепко сжимает мою руку.

Я снова шмыгаю и глубоко вдыхаю.

— Хочешь войти? Мне правда надо высморкаться. — Как унизительно это озвучивать, но он не смеется. Только кивает и помогает мне встать со стула.

Как только оказываемся в комнате, я несусь в ванную. Сначала отворачиваюсь от зеркала, но заглядываю в него, как только очищаю свои носовые пазухи. Я похожа на монстра. Лицо бледное с красными пятнами на щеках и вокруг глаз. Знаю, что, когда плачу, выгляжу как уродина, но это возмутительно. Промываю лицо холодной водой, хоть и не уверена, что это как-то спасет ситуацию. Просто видела, что так часто поступают в фильмах, поэтому это кажется мне правильным. Привожу себя в порядок и возвращаюсь в комнату.

Карсон сидит на полу, прислонившись спиной к кровати и с гитарой на коленях.

— Урок игры на гитаре поднимет тебе настроение? Уверен, что достаточно облажаюсь, чтобы заставить тебя смеяться.

Слегка хихикаю и сажусь рядышком.

— Сейчас как раз подходящее для этого время.

Он проводит пальцами по моей щеке.

— У тебя красивая улыбка. Ты должна почаще улыбаться.

Мои щеки краснеют, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы достать гитару, пытаясь отвлечься от очень сексуального парня, который сидит рядом. От очень сексуального парня, которому нравится прикасаться ко мне, держать меня за руку, говорить комплименты моей работе и гулять со мной. Это нереально.

— У тебя крутой футляр, — говорит он.

Я смотрю на потертые наклейки разных групп. Под ними едва различим черный футляр. Я собирала их с начала учебы в девятом классе. Некоторые из них настолько потерты, что даже не могу сказать, какая группа на них изображена.

— Спасибо.

Моя гитара выглядит точно так же, как и в последний раз, когда я на ней играла. Старая, но идеальная. Достаю ее и пробегаю пальцами по блестящему дереву. Я не играла с той ночи, как умер Лукас. С того последнего раза, когда он был в сознании. Он раз за разом повторял, что есть в этом что-то успокаивающее, и всегда просил меня сыграть для него, особенно ночью. Музыка помогала ему спать, и я до сих пор помню его умиротворенное лицо, когда он слушал, как я играю.

— Ты в порядке? — спрашивает Карсон.

— Да. Просто... — Провожу пальцами по струнам, но не перебираю их. — Последний раз я играла в ночь, когда умер Лукас. Ему всегда нравилось слушать меня, и он хотел, чтобы последнее, что он услышит, была моя музыка. — Поигрываю одной струной. — Я пытаюсь уговорить себя снова играть.

— Не нужно, если тебе так больно.

Я качаю головой.

— Нужно. Мне нужно продолжать жить. Не могу избегать того, что напоминает мне о нем. — Достаю из футляра тюнер и перебираю струны. Звучит ужасно, поэтому не убираю тюнер, пока не успокаиваюсь от того, что все в порядке. Проигрываю аккорд и улыбаюсь. Мои пальцы точно знают, что делать, и я закрываю глаза, делаю глубокий вдох и играю одно из своих любимых классических произведений — прелюдию из первой виолончельной сюиты Баха. Она сложна, но прекрасна и стоит всех тех часов, в течение которых я репетировала, чтобы усовершенствовать ее. Музыка льется из-под кончиков моих пальцев, и на какое-то мгновение я забываюсь. Чувствую только музыку. Я забыла, какой эффективной она может быть.

— Ты превосходно играешь, — говорит Карсон.

Я открываю глаза и чувствую, как краснеют мои щеки.

— Спасибо. — Перестаю играть и передаю гитару ему. — Уверен, что хочешь, чтобы я научила тебя играть? Я не самая лучшая гитаристка в этом мире.

— А кто еще? — спрашивает он. — Ты очень хорошо играешь. И неважно, кто меня учит. Я все равно облажаюсь.

— Ты не можешь этого знать, — говорю я. — Но какое-то время, может, и будешь лажать.

Он смеется, и я придвигаюсь ближе к нему. Наши ноги и плечи соприкасаются, и сначала я напрягаюсь, а затем заставляю себя расслабиться.

— Держи ее вот так, — показываю ему. — Ремень повесь на шею. Левую руку положи на гриф, а правую держи возле резонаторного отверстия, где струны.

Он передвигает руки и улыбается.

— Вот так?

— Ага. Правой рукой перебираешь струны, а левой на грифе, снабженном ладами, зажимаешь аккорды. Теперь прислонись к кровати. Если наклонишься вперед, то быстро станет очень неудобно.

Он отклоняется, а затем смотрит на меня со странным выражением на лице.

— А что такое гриф, снабженный ладами?

Я фыркаю.

— Видишь вот эти маленькие металлические перегородки под струнами?

Он смотрит на них и кивает.

— Это лады. Если нажмешь где-нибудь между ладами, то изменишь тон струны.

— Ого. Извини, я ничего не знаю про гитары.

— Эм...ты видел, как я катаюсь на серфинге? Очевидно, я тоже понятия не имею, что делаю.

— Ты знаешь, что делаешь. Ты хорошо справлялась. — Он хмурится. — Кроме сегодняшнего дня.

— Я знаю. Было глупо. — Мне не хочется снова об этом говорить, поэтому качаю головой. — Значит так, это медиатор. Держи его вот так. — Я касаюсь его руки и поворачиваю ее ладонью к телу. — Вот. Замечательно.

Он приподнимает бровь.

— Правда?

— Да. — Мое лицо находится очень близко к его, поэтому я отворачиваюсь и вместо этого сосредотачиваюсь на его руке. — Крепко держи медиатор и перебирай струны вот так. — Двигаю его рукой вверх и вниз, а затем отпускаю, чтобы он сделал это сам. — Взмахи вверх должны звучать так же, как и взмахи вниз.

— Они...вроде как такие же.

Струны бренчат, когда он делает взмах вверх, но чем больше он играет, тем лучше у него получается.

— Это очень легко.

— Ну конечно, эта часть легкая. А теперь нам нужно поработать с рукой на грифе.

Я показываю на его левую руку и улыбаюсь.

— Ты имеешь в виду, что я действительно должен делать что-то этой рукой?

— Эм...да. Давай начнем с аккорда G.

***

Не прошло и часа, как Карсон достиг вершин мастерства с «У Мэри был маленький барашек». Он снова проигрывает ее с огромной улыбкой на лице.

— Я должен играть в детском садике.

— Уверена, что детишкам бы понравилось.

Он смеется, снимает с шеи ремень и протягивает гитару мне.

— Я бы лучше послушал, как ты играешь. Уверен, ты усовершенствовала любой детский стишок из книги.

Я пожимаю плечами.

— Да, возможно. — Хихикаю и играю кое-что, что он, может быть, вспомнит.

— Да ладно! Люблю «Stairway to Heaven[8]», — говорит он. Он наклоняется, наблюдая за моими пальцами, которые проигрывают вступление. Он удивляет меня и начинает напевать, когда я дохожу до первого куплета. Меня подмывает спеть вместе с ним, но я знаю, что он, возможно, сбежит с криком из комнаты, если я попробую, поэтому просто покачиваю головой в такт.

Я заканчиваю песню и смотрю на него.

— У тебя хороший голос.

— Ага. Несомненно. — Он наклоняется поближе и показывает на одну из нот. — Так как ты сыграла эту песню? Она для меня слишком сложная?

— Да...возможно. Давай начнем с чего-то полегче. Почему бы тебе не перебирать струны, а я буду зажимать аккорды. Сочиним свою собственную песню.

Он фыркает, придвигается ближе и заводит за меня руку. Тянется и ждет с медиатором наготове, чтобы начать играть. Я стараюсь сосредоточиться, но это сложно, учитывая его близость.

— Готов? — Мой голос дрожит.

— А ты? — Его дыхание щекочет мне ухо, и я явственно ощущаю, насколько мы близко друг к другу. Слегка поворачиваю голову, и вот он, смотрит пристально на меня. Мое дыхание ускоряется, а сердце бьется быстрее. Я знаю, что последует дальше, но не уверена, готова ли к этому. Я никогда ни с кем не целовалась. Никогда не находилась в такой близости. Мое сердце колотится в груди, и я стараюсь успокоиться.

Это дохлый номер.

Он склоняется достаточно близко, чтобы я почувствовала его дыхание на своих губах. Мои глаза закрыты, и даже несмотря на то, что мой разум кричит мне остановиться до того, как это произойдет, я не останавливаюсь. Не могу. Это идеальный момент. Его губы касаются моих только на мгновение, а затем он отодвигается. Я открываю глаза, и он смотрит на меня, будто спрашивая, все ли в порядке. Я внимательно смотрю на него, и он колеблется всего секунду, а затем снова наклоняется, касаясь своими мягкими и нежными губами моих. Его рука скользит по моей спине, другая обхватывает меня за щеку. Часть меня, кажется, превратилась в лужицу, а другая часть обеспокоена тем, что я делаю что-то неправильное.

Вскоре он снова отодвигается и смотрит на меня. Он хмурится, когда замечает выражение моего лица.

— Извини, — говорит он. — Я не... Извини.

Я трясу головой.

— Не извиняйся. Просто я никогда... ну, ты знаешь. — Я краснею. — Я никогда прежде не целовалась. Я никогда...ну, ни с кем не встречалась. Что очевидно. Потому что я ни с кем не целовалась. — Я крепко сжимаю глаза и хмыкаю, понимая, что за чепуха вылетает из моего рта. Не знаю, почему это ему рассказываю. Мне бы и правда хотелось заткнуться, но я так нервничаю, что ни на чем не могу сосредоточиться.

Он улыбается.

— Не беспокойся. Я бы так не сказал.

Кладу гитару в чехол и скрещиваю руки. Тишина сбивает меня с толку. Я не могу на него смотреть. Не знаю, что же дальше следует за поцелуем, поэтому просто сижу, уставившись в пол. Он, должно быть, снова читает мои мысли, потому что тянется к моей руке. Сжимает ее и встает, поднимая меня за собой.

— Мне лучше идти. У меня был трудный день, и папа хочет, чтобы я сегодня вернулся в магазин. Нужно провести инвентаризацию.

Звучит совсем не весело. Ни для меня, ни для него.

— Ну, спасибо за...ну ты знаешь. За то, что был здесь. Со мной. — Щеки снова вспыхивают. Я знаю, что теперь, когда мы поцеловались, наши отношения изменились. По крайней мере, для меня. Это меня беспокоит. И волнует. И пугает. И я чувствую вину. Мне не следовало влюбляться в какого-то парня, когда я должна оплакивать своего брата. И брак моих родителей.

— Можешь поговорить со мной в любое время. Ты же это знаешь, да?

Я киваю. Странно вспоминать последние несколько недель. Я все еще не очень хорошо его знаю, но чувствую, что мы друзья навечно.

— Я знаю. — Провожаю его до двери. — Повеселись на работе.

Он притягивает меня в объятия, а затем отклоняется. Интересно, хочет ли он снова меня поцеловать, но он просто улыбается.

— Позвоню тебе позже, хорошо? — Он наклоняется и касается губами моего лба, а затем уходит.

Я взволнована. Я только что поцеловала парня, которого едва знаю! Что я чувствую насчет этого? Что я чувствую к нему? Знаю, что он мне нравится, а то не позволила бы ему меня поцеловать, но теперь все изменится. Я присаживаюсь на кровать и смотрю на стену. Сцена поцелуя проигрывается в моей голове, снова и снова. Улыбаюсь и сворачиваюсь в клубок поверх покрывала. Я очень даже уверена, что сегодня мне будут сниться хорошие сны.