Антисемитизм в древнем мире

Попытки объяснения его в науке и его причины.

Будут и суша и море наполнены вами
повсюду,
Все ненавидеть вас будут за ваши
привычки и нравы.

Еврейская Сивилла. Пусть бы несущее ужас оружье Помпея
и Тита
Не покоряло совсем нам Иудейской страны,
Вырвав из почвы, заразу по белому свету
пустили,
И победитель с тех пор стонет под игом
раба.

Рутилий Намациан. Ага! Значит, неприятно, когда обзывают
евреем!

Рар. Ох, Х, 1242

П Р Е Д И С Л О В И Е*

Настоящая работа была задумана в 1914-1915 гг., когда русское еврейство больше всего страдало от общественного антисемитизма, обострившегося вследствие новых наветов о роли евреев в европейской войне. Всякого мыслящего и чувствующего человека должен был заинтересовать вопрос о причинах этого исторического явления, крайне важного, хотя бы уже вследствие своей многовековой давности. Для автора этой работы уже тогда было несомненно, что причина антисемитизма лежит в самих евреях, иными словами, что антисемитизм - явление не случайное, что оно коренится в разнице между всем духовным обликом еврея и не-еврея. Путем самонаблюдения (автор имеет счастье или несчастье быть, по общему мнению всех знающих его, одним из типичнейших представителей еврейского племени во всех решительно отношениях) и изучения окружающих мне удалось прийти к определенным взглядам по вопросу о причинах антисемитизма. Когда я случайно наткнулся в это время на книгу Th. Reinach'a "Textes d'auteurs grecs et romains relatifs au judaisme", я с удовольствием увидел, что данные эллинистической эпохи подтверждают те выводы, которые я сделал, изучая современность; это дало мне повод приступить к настоящей работе. Работа обещала очень много, так как вместе со мной за эту же работу взялся мой покойный отец, лучше моего научно вооруженный для нее и стоящий на диаметрально противоположной точке зрения: еврейский вопрос - результат исторического недоразумения, еврейство существует потому, что существует случайно появившийся в мире антисемитизм, и будет существовать, только пока он существует. Возможность обмениваться мыслями по каждому вопросу с человеком, стоящим на столь противоположной точке зрения, давало право надеяться, что работа выйдет вполне серьезной и обоснованной. К сожалению, уже в самом начале моих занятий отец погиб на своем медицинском посту, заразившись неизлечимой болезнью. В то же время наступили события весны 1917 года, когда казалось, что антисемитизм, а вместе с ним и весь еврейский вопрос, канул в вечность вместе с другими призраками старого режима. Поэтому я забросил начатую работу, как я думал, на очень долгое время.

Прошло 3-4 года, и мне пришлось, однако, к ней вернуться. Ход событий показал, что весенние настроения 1917 года были пустой иллюзией, и блестяще подтвердил верность сделанных мною прежде выводов о причинах и происхождении антисемитизма: несмотря на полное отсутствие официальных еврейских ограничений, антисемитизм вспыхнул с новой силой и достиг такого расцвета, какого нельзя было и представить себе при старом режиме. В частности, он тяжело отразился и на моей личной жизни. Понятно, что я должен был забросить все текущие научные педагогические занятия и вернуться к оставленной работе.

Таким образом, настоящая работа - результат продолжительного размышления и исследований, и потому, как бы ни были велики ее недостатки, ей, во всяком случае, не может быть поставлена в вину компилятивность или простая регистрация чужих мнений. Моя точка зрения совершенно новая.

Действительно, чуть ли не каждый исследователь выдвинул особое объяснение происхождения антисемитизма. Одни видят причину антисемитизма в том, что евреи - выше окружающей их среды и потому вызывали зависть соседей, это - народ бескорыстных идеалистов и апостолов (М. Фридлендер), другие, наоборот, в том, что евреи в нравственном отношении ниже окружающей их среды - они корыстолюбивы и кровожадны (Ф. Штегелин), это - народ ростовщиков (В. Зомбарт); для одних - все дело в том, что евреи проникнуты партикуляризмом, они отделяют себя китайской стеной от окружающих (Э. Шюрер), другие, наоборот, видят историческую ошибку еврейства в том, что оно слишком охотно проникалось чуждой культурой (И. Фрейденталь); одни пытаются делить еврейство древности на два обособленных и враждующих между собой течения и считают, что только одно из этих течений - узко-националистическое - породило антисемитизм (А. Бертолет), другие, наоборот, видят в еврействе древности одну тесно сплоченную семью и объясняют антисемитизм именно этой сплоченностью (Т. Моммзен); одни видят причину антисемитизма в необыкновенном своеобразии и иррациональности еврейского национального характера, представляющего собой тесное соединение крайних противоположностей (Эд. Мейер), другие, наоборот, объясняют антисемитизм более или менее случайными причинами временного характера - религиозными, экономическими, политическими и т. д. - и считают, что еврейского народа не существует, а есть только граждане различных национальностей, исповедующие иудейскую религию (Т. Рейнак).

Как я уже сказал, я определенно примыкаю к той группе ученых, которые, исходя хотя бы из одного того, что везде, где только ни появляются евреи, вспыхивает и антисемитизм, делают вывод, что антисемитизм возник не вследствие каких-либо временных или случайных причин, а вследствие тех или иных свойств, постоянно соприсущих еврейскому народу. Поэтому необходимо отвергнуть объяснение антисемитизма случайными экономическими, религиозными или политическими конъюнктурами. Конечно, я располагаю доказательным материалом только для эпохи, входящей в круг моих научных занятий - для античности. Но я а priori убежден, что в средние века дело обстояло не иначе. Очень любопытна в этом отношении статья L. Canet в Revue des еtudes juives, 61 (1911) стр. 213 ("La priеre pro iudaeis de la liturgie catholique romaine"). В католической церкви установлена в Великую Пятницу молитва за церковь, за папу, за клир, за императора, за прихожан, за страдающих (больных, голодных и т. д.), за евреев и за язычников. Каждое отдельное молитвословие состоит из 1) вступления, начинающегося словами: "Помолимся за... (oremus pro...), 2) коленопреклонения с молитвой про себя и 3) заключения. Одна из частей этой молитвы представляет собою молитвословие за евреев ("помолимся за вероломных евреев" - oremus pro perfidis iudaeis), в этом молитвословии в отличие от всех прочих (включая даже молитвословие за язычников), начиная с IX века, существеннейшая часть - коленопреклонение - опускается. В церковной литературе это объясняется тем, что евреи, издеваясь над Христом, становились перед ним на колени, поэтому христианам не подобает становиться на колени за евреев. Объяснение это - заведомо произвольное и придуманное ad hoc: согласно Евангелию, над муками Христовыми издевались не евреи, а римские солдаты. Тщательно изучив церковную литературу, Канэ (стр. 210) приходит к выводу: "У всех авторов дело сводится к тому, чтобы оправдать уже существующую практику, а не чтобы ее ввести впервые. По-видимому, эта практика установилась сама собой, и в ней нужно видеть проявление народного антисемитизма. Доказательство этого мы имеем в заметке на полях сакраментария Ратольда (или С. Васт и Корби): "в этом месте никто из нас (т. е. из членов католического клира) не должен становиться на колени вследствие злобы и ярости народа". Итак, именно народ не позволял становиться на колени... В том, что народные массы в Корби отказывались становиться на колени, когда их призывали молиться за евреев, нет ничего удивительного, таким образом, установился новый обычай. Духовенство только позаботилось о том, чтобы самая молитва сохранилась и чтобы этот обычай был оправдан. Из этого случайно выхваченного примера мы видим, что даже в этом случае, где легче всего было бы свалить всю вину на пропаганду духовенства и объяснить все религиозными и экономическими причинами (церковь, мол, была крупным ростовщиком, и антисемитизм вызывался стремлением церкви устранить конкуренцию ростовщиков-евреев (Зомбарт), в действительности церковь только послушно плелась в хвосте народного антисемитизма.

Постоянной причиной, вызывавшей антисемитизм, по нашему мнению, была та особенность еврейского народа, вследствие которой он, не имея ни своей территории, ни своего языка, и будучи разбросанным по всему миру, тем не менее (принимая живейшее участие в жизни новой родины и отнюдь ни от кого не обособляясь) оставался национально-государственным организмом. Действительно, всякого рода "конституции" и "законодательства" - только внешнее закрепление ряда явлений чисто психологических социально-нравственных переживаний. А эти переживания налицо у евреев не в меньшей, а в большей мере, чем у народов, обладающих своим языком и своей территорией, эта особенность евреев, как мы увидим, удовлетворительно объясняется своеобразием древней истории евреев. Однако эта особенность осталась непонятой не только "хозяевами" евреев, но и учеными исследователями из среды самого еврейства, воспитанными на правовых доктринах "хозяев". Если Фрейденталь готов считать основой национальной самобытности - язык (см. ниже, ч. II, 1), если Р. Г. Леви (Revue des еtudes juivеs, 62 (1911), 188), категорически заявляет, что нет еврейского народа, а есть только граждане различных государств, исповедующие Моисеев закон ("pas plus qu'il n'y a de peuple catholique ni de peuple protestant, il n'y a de peuple juif"), то они уже в древности имеют предшественников Филона (ниже, 115). Точно также и для не-евреев этот факт остался непонятным: любопытно, что, напр., Блудау характеризует чувство, связывающее евреев разных стран, как "земляческое" (landsmannschaftliche, ниже стр. 56). А между тем те психологические переживания, которые налицо у каждого нравственно здорового еврея и в которых часто он сам не отдает себе отчета, могут быть охарактеризованы только как государственно-национальные.

В этом отношении показательно следующее. Во время европейской войны, когда, с одной стороны, расцветали махровым цветом возникшие уже в средние века легенды о еврейском шпионаже, сжигании евреями хлеба на корню, собирании золота в гробы для отправки неприятелю и т. д., а с другой стороны, еврейская пресса ("Восход") из кожи вон лезла, чтобы доказать несуществующий патриотизм евреев и печатала портреты евреев - георгиевских кавалеров - в еврейской массе был особенно популярен трогательный рассказ. Во время панического бегства австрийцев в Карпатах какой-то еврей - унтер-офицер, грубый и малограмотный человек, но неоднократно отличившийся и имевший георгиевские кресты, - бросился в атаку одним из первых и, настигнув ближайшего австрийского солдата пронзил его штыком. Несчастный успел только воскликнуть: "Шма, Исроэль!" (еврейская повседневная молитва) и упал мертвым. С злополучным же героем произошла резкая перемена. Он забился в угол, целых три дня ничего не ел и на четвертый день зарезался бритвой. Если мы вдумаемся в этот рассказ, то увидим, что психологические переживания унтер-офицера до и после убийства соплеменника вполне однородны, разница лишь в том, что до убийства объектом его национально-государственного чувства была Россия, а после убийства обнаружилось, что это чувство было поверхностным, наносным, и что в душе унтер-офицера гораздо глубже сидело другое национально-государственное чувство, объектом которого был еврейский народ.

Естественно, что не-евреи не могли ни понять, ни признать этого факта. Если язык и территория - conditio sine qua non всякого национального чувства, то свое еврейское национально-государственное чувство у живших внутри эллинского общества евреев диаспоры должно было представляться им как преступность, как нравственное вырождение.

Если эта работа над первоисточниками не столь тщательна и не имеет столь исчерпывающего характера, как мне бы хотелось, то причина этого в невыносимой экономической и психологической обстановке настоящего времени.

Моя научная специальность - история Греции, поэтому я был в состоянии самостоятельно изучать только историю антисемитизма в эллинистически-римскую эпоху. Если мой труд озаглавлен "Антисемитизм в древнем мире", то только потому, что данные об антисемитизме в предыдущие эпохи настолько малочисленны, что не заслуживают рассмотрения в особой книге, а в моей книге необходимы, как параллель и введение. Само собой разумеется, что памятники этой эпохи (главным образом, документы еврейской колонии на Элефантине) не могли быть здесь подвергнуты самостоятельному разбору, я должен был удовольствоваться только использованием разработанного уже в науке материала, и никакой ответственности за то или иное понимание этих документов я поэтому не несу.

Для истории антисемитизма в древности имеется материал и литературный, и документальный, как на греческом и латинском, так и на еврейском и арабском языках.

Литературные памятники на греческом и латинском языках были мною изучены наиболее внимательно. Это, во-первых, произведения антисемитской литературы и отдельные антисемитские выпады античных писателей. Все они собраны в книге Th. Reinach, Textes d'auteurs grecs et romains relatifs au judaisme, Paris, 1895. (В Berliner Philologische Wochenschrift: 1895, стр. 985-989, Вилльрих поместил придирчивую рецензию на эту книгу и дал длинный список пропущенных Рейнаком мест. Я просмотрел эти места, но ничего интересного для моей темы не нашел). Во-вторых, это остатки еврейской светской литературы, исторических работ и произведений изящной словесности. Это, в первую голову, Филон и Иосиф Флавий, далее отрывки из утраченных трудов еврейско-эллинистических историков, собранные в уже цитированной книге Freudenthal'я; отрывки из трагедии Езекиеля лучше всего изданы L. M. Phillippson, Ezechiel und Philo, Berlin, 1830. В-третьих, это греческая Библия, апокрифы и псевдоэпиграфы. Сличение канонической части Септуагинты с еврейским подлинником и изучение умышленных отступлений в переводе даст немало материала для нашей темы. К сожалению, такое сличение сделано мною только для отдельных мест, я не располагал временем, чтобы провести его в полном объеме. Септуагинту (каноническая часть и апокрифы) я использовал в издании С. de Tischendorf, Vetus testamentum graece iuxta LXX interpretes, T. I et II Lipsiae 1880. Сивиллины оракулы я изучал по изданию Rzach Oracula Sibyllina, Wien 1891. Пособием для изучения апокрифов и псевдоэпиграфов мне служил двухтомный перевод со вступительными статьями, изданный E. Kautzsch'eм.

Из документальных источников мне удалось заново выбрать и полностью использовать папирусы и египетские надписи.* Несколько хуже обстояло дело с внеегипетскими надписями. Из них мною использованы те, на которые я нашел ссылки в литературе, и те, которые так или иначе реферированы в европейских научных periodica. Конечно, было бы желательно просмотреть полностью собрания греческих и латинских надписей и извлечь из них все, имеющее отношение к нашему вопросу. Но это было бы равносильно составлению Corpus inscriptionum graecarum et latinarum ad res iudaicas pertinentium, а для такой работы я, при нынешних условиях, конечно, не располагал временем.

Еще хуже обстоит дело с литературными памятниками на еврейском и арамейском языках (Библия и Талмуд). Вследствие весьма слабого знания еврейского языка, нужные для моей работы позднейшие части Библии я принужден был изучать в образцовом немецком переводе E. Kautzsh'a и только в особенно интересных, трудных или спорных местах я мог обращаться к подлиннику. Но хуже всего обстояло дело с Талмудом. Пользоваться переводом я не считал себя вправе не только потому, что не существует общепризнанного авторитетного перевода Талмуда, подобного Kautzsh'евскому переводу Библии, но еще и вследствие обычно выдвигаемого антисемитами обвинения, будто в переводах и последних изданиях Талмуда все наиболее "криминальные" места выпущены. Поэтому для привлечения к делу Талмуда необходима самостоятельная работа над талмудическим текстом, что при моей нынешней подготовке совершенно невозможно. Если начатые мною ныне занятия дадут мне надлежащую подготовку и если внешние условия не помешают этому, я возьмусь за особую работу о Талмуде, как об источнике для истории антисемитизма в древности. Пока же я приводил только те места Талмуда, которые уже освещены в литературе нашего вопроса со ссылками на привлекших их ученых.

Что касается литературы вопроса, то и здесь имеются пробелы. Благодаря тому, что мне удалось получить доступ к переданной ныне в Азиатский Музей Академии Наук библиотеке покойного ныне проф. Хвольсона литература вопроса до 1909-1910 гг. мною использована почти сполна. Хуже обстояло дело с более новой литературой. В Азиатском Музее имеются и были использованы книги по интересующим меня вопросам вплоть до 1920 года, но подбор их далеко не полный и оставляет желать многого. Что же касается библиотеки моей alma mater, Петро-градского Университета, то, к глубочайшему моему прискорбию, я лишен возможности ею пользоваться.

К сожалению, в моем труде читатель не найдет ссылок на русскую литературу вопроса. Сколько мне известно, вся русская литература сводится к статье Н. Брюлловой "Антисемитизм в древности" в "Еврейской энциклопедии" (изд. под ред. Л. Каценельсона и бар. Д. Г. Гинцбурга; II отд. - иудео-эллин-ский - под ред. проф. Ф. Ф. Зелинского, том II, стр. 639-643). Эта статья представляет собою краткий реферат ярко-антисемитской брошюры Stahelin'a, Der Antisemitismus des Altertums без малейшей попытки критически разобраться в сообщаемых фактах. Реферат сделан крайне небрежно: так, в труде Посидония Анамейского приближенные Антиоха VII Сидета рассказывали этому царю о разоблачениях, сделанных Антиохом IV Епифаном в иерусалимском храме; Брюллова, по-видимому, не поняла прочтенного у Штегелина и на ст. 641 приписывает эти разоблачения непосредственно Антиоху VII. Далее, Штегелин говорит о мнимой еврейской монополии торговли папирусом в весьма осторожных выражениях, слагая всю ответственность на Шлаттера. Брюллова говорит об этом давно опровергнутом в науке (ниже, стр. 39) навете, как о непреложном факте. Единственное собственное добавление Брюлловой: "в различных спекулятивных отраслях торговли и государственного хозяйства евреи играют преобладающую роль" - представляет собою не основанное ни на каких фактах дальнейшее развитие мыслей Штегелина. Ясно, что на эту статью было неуместно ссылаться в научной работе.

Далее, как мне сообщили, на днях выходит в свет книга проф. Тюменева: "Евреи в древности и в средние века", но к моменту сдачи моего труда в печать мне не удалось достать этой книги.

За отсутствием в типографии греческих и еврейских шрифтов мне пришлось все цитаты приводить в латинской транскрипции.

В заключение считаю долгом выразить свою глубокую благодарность дорогому товарищу П е т р у В и к т о р о в и ч у Е р н ш т е д т у, хранителю Азиатского Музея Академии Наук, за его содействие в разыскании научной литературы, за указания новейших научных трудов по интересующим меня вопросам, за руководство в моих первых шагах по изучению древнееврейского языка и за сообщение мне ряда весьма существенных для моей работы фактов (на стр. 34 читатель найдет сделанное им ценное примечание).

Петроград, 15 февраля, 1922 г.
Соломон Лурье

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ПРИЧИНЫ АНТИЧНОГО АНТИСЕМИТИЗМА

Общие замечания

Выше мы видели, что объяснять античный антисемитизм какими-либо временными, случайными причинами или причинами, лежащими вне самих евреев, совершенно невозможно. Если везде, где только ни появляются евреи, тотчас вспыхивает и антисемитизм (Mommsen, Rom. Gesch. V, 519), и если антисемитизм есть совершенно "своеобразное явление", не имеющее никаких параллелей в отношении греков и римлян к другим национальным группам (Wilcken, Zum alex. Antisemitismus, 783), то, очевидно, следует искать причину антисемитизма в самих евреях. Это ясно для большинства ученых; но так как антисемитизм до сих пор остается злобой дня, боевым вопросом, то вполне естественно, что такое объяснение антисемитизма получает оценочный привкус; ученые не довольствуются констатированием того, что евреи в тех или иных отношениях разнятся от всего остального древнего мира, но еще находят нужным объяснять антисемитизм тем, что евреи либо много хуже, либо много лучше своих соседей.

Со взглядами первой группы мы уже отчасти встречались в первой части, отчасти мы выясним их происхождение и опровергнем их ниже. Сейчас мы займемся взглядами второй группы. Такого рода взгляды высказываются не только учеными-евреями (у которых они и понятны, и простительны), но и учеными-христианами. Дело в том, что в еврействе эти люди видят предтечу христианства, а так как для них преимущество христианского мира над "языческим" - одна из первых аксиом их исторического миросозерцания, проникнутого верой в непрерывность нравственного прогресса, то естественно, что и еврейство, содержащее в себе зародыш христианства, - куда "выше язычества".

Автор этой книги не видит никакого нравственного прогресса в переходе от так наз. "языческой" эллинской религии к средневековому христианству и равным образом не видит тех нравственных максимов, которые заключались бы в Библии, но не были бы уже достоянием эллинистической культуры. Для него, так. обр., эта априорная предпосылка отпадает сама собой.

Однако такие взгляды нередко раздаются в науке. Ренан (Revue de deux Mondes, 1890, p. 801) говорит: "Израилю не была предназначена (курсив мой) судьба обычной нации, прикрепленной к своей земле; его удел был стать бродилом для всего мира. Рассеяние было одной из предпосылок его истории; ему предназначено было исполнять свою главную миссию будучи рассеянным".

Еще дальше идет автор книги "Das Judentum in der vorchristlichen griechischen Welt" (Wien und Leipzig, 1897) М. Фридлендер. Исходя из (конечно, далеко не беспристрастных) указаний еврейских писателей древности, Филона и Иосифа Флавия, он приходит к выводу, что весь еврейский народ (не только его идейные руководители, но и широкие средние круги) "поставил своей единственной целью служить руководителем в нравственной жизни всему человечеству" (стр. 3-4), что "единственным крупным промыслом, которым евреи диаспоры интенсивно занимались, было широко поставленное обучение и обращение язычников" (стр. 23), что "еврейская диаспора в действительности представляла собою общину апостолов, чувствующую себя призванной стать светочем народов, каким она и в самом деле стала" (стр. 23), что "презрение к богатству вообще было основной характерной чертой еврейской диаспоры" (стр. 66) и т. д. и т. д. Точно так же и в объяснении антисемитизма М. Фридлендер следует Иосифу Флавию (с. Ap. I. 125): антисемитизм возник вследствие зависти язычников к успеху религиозной пропаганды и нравственным совершенствам образцового во всех отношениях еврейского народа (стр. 6, 47).

Если пойти по стопам этих ученых, то еврейский народ -какое-то неслыханное и непонятное исключение в истории мира. Другие народы ведут ожесточенную борьбу за существование, и в этой борьбе закаляется их природа и вырабатывается национальный характер; евреи пренебрегли этой борьбой за существование, ушли от мелочей жизни, "презрение к богатству вообще было их основной чертой" и вместо этого, пользуясь выражением Ренана, всецело погружаются в исполнение какой-то заранее предназначенной им исторической миссии, на вред себе и на благо окружающим.

Самое существование такого "народа апостолов" невероятно. Такой народ, живя среди людей с ангельскими душами, конечно, поразил бы их своим примером и в короткий срок обратил бы их всех в еврейство, живя же среди людей черствых сердцем, он, вследствие своей полной неприспособленности к жизненной борьбе, был бы в короткий срок уничтожен. В действительности не случилось ни того, ни другого. Вдобавок, такое представление никак не уживается с историческими данными. Несмотря на антисемитизм и нравственные гонения, евреи, как мы видели выше, прекрасно преуспевали в практической жизни. Далее, не только пророки, праведники и ученые, но и практические дельцы, думавшие прежде всего о том, как бы сколотить хорошее состояньице, пользовались у евреев всеобщим почетом и уважением, если они соблюдали известный декорум, известный минимум благотворительности и внешней религиозности. Так, крупный откупщик-спекулянт Иосиф Тобиад "был очень популярен среди жителей Иерусалима за свое благочестие, мудрость и справедливость". (Jos. Ant. XII, 4, 2).

Откуда же могло возникнуть такое представление о евреях древности? Источник его двоякий: во-первых, подобные же замечания у писателей древности "языческих" и еврейских; во-вторых, широко поставленная миссионерская деятельность античных евреев.

Начнем с указаний "языческих" писателей. Писатели конца IV и начала III века Феофраст (fr. 5 R), Клеарх (fr. 7 R), Мегасфен (fr. 8 R) и другие (Diog. Laert. praef. 9; fr. 98 R) считали евреев не народом, а философской сектой. Но это объясняется, конечно, не "апостольской миссией" евреев: в это время ассимиляция в еврейской среде, как мы видели, еще только начиналась, и эти писатели попросту не знали евреев. Им было известно только, что это народ, живущий в большинстве на чужой территории и тем не менее всюду с упорством исповедующий и проповедующий свою религию; а так как для античного человека религия неразрывно связана с государством, то для него и религия, не втиснутая в рамки определенного государства - не религия, а "философия", почему и евреи, с его точки зрения, не национальная группа, а философская секта.

Столь же малоубедительны и панегирики эссенянам, которые мы находим у Плиния (fr. 150. 73 R) и Солина (fr. 196. 9 R). Эссеняне - монашеский орден в Палестине, и, конечно, не они, а евреи диаспоры давали представление о характерном облике еврея и были причиной тех или иных чувств к ним соседей. Конечно, и у евреев, как и у всякого другого народа, были и достоинства, выгодно отличавшие их (особенно в эпоху нравственного упадка эллинистического мира) от их соседей; "таковы добродетели, признававшиеся даже врагами евреев: глубокая религиозность, строгое повиновение закону, крайне скромные потребности, благотворительность, привязанность друг к другу, презрение к смерти на войне, усердие к земледелию и ремеслам" (L. Friedlander, Darst. aus der Sittengeschichte Roms. III, 515), но было бы невозможным парадоксом утверждать, что именно эти достоинства и были причиной антисемитизма. Наоборот, мы видим, что древние писатели умеют совместить уважение к этим достоинствам евреев с самым ярким антисемитизмом; так, напр., Страбон (Georg. XVI, 35) воздает должное простоте и возвышенности еврейского религиозного культа и в то же время относится к евреям крайне враждебно за другие особенности их жизни и учения.

Еще менее убедительны указания еврейских писателей древности. Более всего с первого же взгляда отличала евреев от окружающих их религия и ее внешняя обрядность. Подобно тому, как греческие писатели (см. выше, стр. 20) старались представить себе эту религию как смесь безнравственности, кровожадности и суеверия и этим объясняли себе антисемитизм, так и еврейские писатели склонны были видеть причину антисемитизма в еврейской религии. Но так как евреям, естественно, их религия должна была казаться лучшей и совершеннейшей, то понятно, что они считали себя апостолами, мучениками за эту религию, и видели единственную причину антисемитизма в зависти соседей (Joseph, s. Ap. I 25, Or. Sib. III 194 sq. et passim Sapientia Salomonis, passim).

Широко поставленная миссионерская деятельность евреев, не имеющая даже отдаленных параллелей в истории других религий древности, стремление навербовать как можно больше новых адептов еврейской религии, казалось, противоречили национально-религиозной замкнутости евреев и заставляли видеть в них народ, ушедший от мира, народ апостолов. Это -главная причина появления тех взглядов, о которых мы только что говорили.

Между тем, более близкое ознакомление с характером миссионерской деятельности евреев древности ставит нас сразу же в тупик.

По справедливому мнению Бертолета (о. с. 322 слл.), для того, чтобы быть признанным евреем, необходимо было соблюдать известный минимум еврейских религиозных обрядов, не имевших прямой связи с нравственным усовершенствованием (такая связь устанавливается эллинистически-еврейскими писателями только посредством символизации этих обрядов) и сохранявших лишь национально-традиционное значение. Конечно, нельзя указать точно, каков был этот минимум, так как внутри самого еврейства шла также борьба между партикулярными и ассимиляционными элементами, и вольнодумная часть еврейства сама не находила нужным соблюдать значительную часть установленных обрядов. Во всяком случае, обрезание, соблюдение субботы, почитание иерусалимского храма, кое-какие правила относительно пищи считались conditio sine qua non для еврея, а следовательно, и для всякого, желающего вновь вступить в среду еврейства. "Или обрезание и связанный с ним полный переход в еврейство, или же вы остаетесь совершенно вне их круга" (Бертолет, о. с. 329): "для прозелитов является законом все то, что было законом для самих евреев" (ibid. 335). Попытка М. Фридлендера (о. с. 56 слл.) открыть в еврействе религиозное течение, отрицающее и обрезание, и иерусалим-ский храм, должна была быть признана неудачной: он, как мы увидим ниже, опирается на еврейскую литературу, предназначенную для не-евреев, и притом для таких не-евреев, которых вовсе не имеется в виду вовлечь в круг еврейства. Действительно, сам же он (на стр. 57 своей книги) указывает, что тот же Филон, который в своих трудах объясняет обрезание и субботу как чисто символическое изображение определенных нравственных максимов, тем не менее для нужд еврейского читателя находит нужным заметить: "Следует, однако, сурово порицать тех людей, которые, уразумев истинный философский смысл старинных обрядов, священных в глазах народных масс, перестают вследствие этого их соблюдать". (Philo de migr. Abr. ч. I 450 м., ср. доб. к стр. 91). В глазах евреев всех толков "перейти в еврейство" и "сделать себе обрезание" синонимы*. Проникнутый эллинистической культурой еврей мог, так. обр., считать еврейские обряды сами по себе безразличными для нравственного усовершенствования и видеть в них только символы; тем не менее он требовал соблюдения их ввиду их "старинности", т. е. по национально-патриотическим соображениям**.

С другой стороны, евреи вели среди соседей широкую пропаганду своей религии (ср. напр. Hor. Sat. I ч. 138 слл. цит. выше на стр. 23); при этом они пропагандировали чаще всего только нравственные догмы еврейской религии, умышленно перетолковывая иносказательно-символически еврейские обряды - иными словами, вели пропаганду, которая могла иметь и имела своим результатом лишь появление большого числа лиц, приемлющих часть еврейского вероучения, а не присоединение к еврейству больших групп эллинского общества (Bertholet, о. с. 302, 334. Bludau. о. с. 27, ср. Mommsen, о. с. V, 492). М. Фридлендер справедливо заметил, что Филон вовсе не хочет "наложить на язычников бремя еврейского закона, он представляет им еврейское учение как благо, доступное для разума и легкодостижимое" (о. с. 70). Такова же и тенденция еврейской Сивиллы (тот же автор, стр. 57 слл.); М. Фридлендер ошибается лишь в том, что видит здесь взгляды одной из партий внутри еврейства, тогда как в действительности мы имеем здесь, если можно так выразиться, товар, предназначенный лишь для внешнего употребления.

Еще более любопытна книга, вышедшая в свет под именем (по-видимому, египетского жреца) Артапана. Несмотря на то, что самой сущностью еврейской религиозной пропаганды является проповедь монотеизма и борьба с многобожием, автор этой книги, как мы видели выше (стр. 24-25), приписывает Моисею изобретение языческой религии, отождествляет Моисея с греческим богом Гермесом (и, по-видимому, египетским богом Тотом), приписывает ему не только постройку языческих храмов, но и "верх языческой мерзости" - культ священных животных. А между тем автор этой книги настроен ярко националистически и его цель - снискать как можно больше поклонников еврейству. Конечно, и это - товар, предназначенный исключительно для экспорта, но какой толк в вербовке поклонников еврейства, не усвоивших себе даже основной сущности этой религии - единобожия?

Получается, таким образом, непонятное противоречие, на которое указал уже Шюрер (о. с. III, 162). Для устранения его Бертолет и Штегелин так же, как и М. Фридлендер, прибегают к допущению существования двух резко враждебных партий в еврействе, с тою лишь разницей, что в то время, как, по мнению М. Фридлендера, вольнодумная партия, не признающая обрезания и храма, задавала тон еврейскому общественному мнению диаспоры, с точки зрения этих ученых эта универсалистическая партия составляла жалкое меньшинство (Bertholet, о. с. 318) и не играла, по-видимому, самостоятельной роли в еврействе: все ее значение сводится лишь к тому, что из ее недр вышло христианство, и что она вынуждала к известным уступкам универсализму господствующую партикуляристическую партию. Существование этих двух партий Бертолет доказывает на следующем примере (о. с. 316). Царь Адиабены, Изат, настолько проникся нравственной высотой еврейской религии, что хочет подвергнуться обрезанию и стать евреем всецело. Но, как сообщает Иосиф Флавий, от которого мы узнаем об этом случае (Ant. XX, 2, 5), религиозный наставник Изата еврей Ананий из страха, что обрезание царя может навлечь на него как на виновника гнев народный, уговаривает царя не делать этого. Он пытается внушить ему, что Бога можно чтить и без обрезания - необходимо только тщательно соблюдать еврейские законы. Это - много важнее обрезания. Однако другой еврей, Элеазар из Галилеи, требует от царя, чтобы он, если хочет стать евреем, прежде всего подвергся обрезанию, и царь так и поступает. Для Бертолета отсюда ясно, что в еврействе существуют две партии: одна требует от обращенных соблюдения только нравственной части еврейского закона (ее представитель - Ананий), другая - "хочет навязать вновь обращаемому в еврейство не только содержание, но и внешнюю форму еврейского закона - все его тяжелое бремя... Таково, конечно, мнение большинства" (курсив Бертолета; стр. 318). Из справедливо сделанного Бертолетом полного отождествления обрезания с переходом в еврейство (стр. 329, 335, цит. выше на стр. 97) мы видим, что фактически он считает первую партию не только меньшинством, но еще и таким ничтожным меньшинством, мнение которого может быть вовсе не принимаемо во внимание.

Однако, если считать течение, ведшее пропаганду за принятие только нравственной части еврейского закона, столь мало влиятельным, то останется непонятным появление весьма многочисленной категории не-евреев, принявших отчасти еврей-ский закон, так наз. "чтущих Бога" или "чтущих Бога Всевышнего" (sebomenoi ton Theon, phobumenoi ton Theon, sebomenoi Theon ton Hypsiston). Бертолет чувствует это, и для него остается только одна возможность - считать, вопреки общепринятому в науке взгляду, sebomenoi не полупрозелитами, а настоящими прозелитами, принявшими всецело еврейский закон (ст. 329 слл. его труда). Несмотря на в талантливость, Бертолету эта попытка совершенно не удалась. Действительно, в подтверждение своего взгляда он приводит следующее:

1) Иосиф (Ant. XIV, 7, 2) указывает, что сокровища Иерусалимского храма составились из взносов: а) евреев всей вселенной, б) sebomenoi ton Theon и в) жителей Европы и Азии. Под а), конечно, разумеются евреи, под в), по мнению Бертолета, полупрозелиты; таким образом, остаются настоящие прозелиты, каковыми, следовательно, и являются sebomenoi ton Theon. Рассуждение это правильно в том случае, если считать, что настоящие прозелиты составляли значительную обособленную группу, которую необходимо было упомянуть отдельно. Если же, как мы увидим, настоящих прозелитов была ничтожная горсточка, растворенная бесследно в коренной еврейской массе, то гораздо более естественно будет видеть во второй группе -полупрозелитов, а в третьей - лиц, не имеющих никакого отношения к еврейству и сделавших взносы из соображений дипломатических, политеистических (желание жить в ладу со всеми богами - обычное явление в эллинистическую эпоху) и т. д.

2) В "Деяниях Апостольских" (13, 50) евреи натравливают на Павла и Варнаву женщин из категории sebomenoi - tas sebomenas gynaikas. По мнению Бертолета, нелепо предположить, что они натравливали на апостолов полупрозелитов и не натравливали настоящих прозелитов: очевидно, sebomenoi - настоящие прозелиты. Но если мы представим себе, что настоящие прозелиты представляли ничтожную кучку, бесследно растворившуюся в еврейской массе, не только не пользующуюся влиянием, но презираемую наравне с евреями, тогда как полупрозелитки, не пожелавшие вступить в среду евреев, представляли собой цвет местной аристократии, то станет ясно, почему евреи прибегли именно к их влиянию, желая добиться высылки Павла и Варнавы.

3) Выражение Павла (там же, 13, 16) "Мужи Израильтяне и phobumenoi ton Theon" также не доказывает, что phobumenoi -настоящие прозелиты, так как настоящие прозелиты ввиду их малочисленности implicite подразумеваются в обращении "мужи Израильтяне". Более убедительна цитата из дальнейшей части его же речи (13, 26): "Мужи братья, сыны рода Авраамля, и включенные в нашу среду phobumenoi ton Theon". Но такой перевод основан на произвольной конъюнктуре - hoi en hymin - "включенные в нашу среду" - вместо hoi en hуmin - "находящиеся (т. е. присутствующие здесь) среди вас" - и, так. обр., это место решительно ничего не доказывает. Абсолютно ничего не доказывают и приводимые Бертолетом на стр. 332 его книги надписи.

4) Наконец, в доказательство своего взгляда Бертолет ссылается на ст. 96 слл. XIV сатиры Ювенала, где речь идет о metuentes - буквальный перевод на лат. яз. греческого слова phobumenoi. А так как здесь речь идет об обрезанных, принявших еврейский закон целиком, то phobumenoi - настоящие прозелиты. Но в действительности это место доказывает обратное: здесь говорится, что сами metuentes - phobumenoi довольствуются почитанием единого Бога, соблюдением субботы и воздержанием от свиного мяса, тогда как дети их сплошь да рядом подвергаются обрезанию и целиком принимают еврейский закон*. Phobumenoi, следовательно, здесь резко противопоставлены настоящим прозелитам (выражение metuunt ius в ст. 101 употреблено не в техническом смысле, а в обычном разговорном) (Schurer, о. с. 174, пр. 70).

Обратим, наконец, внимание еще на то, что южно-русские надписи из Горгиппии (нынешней Анапы - Латышев, IOSPE II, 400, 401, ср. прим. к I 98), без сомнения, исходят от такой же религиозной группы, как и южно-русские же надписи из Танаиса, начертанные sebomenoi Theon Hypssiston, "чтущими Бога Всевышнего", так как эти надписи начинаются еврейской формулой: "Богу Всевышнему Всемогущему Всеблагому (Theo hуpsisto pantocratori eulogeto)". А между тем, эти надписи кончаются тем, что ставят посвятителя под покровительство Зевса, Земли и Гелия - иными словами, здесь никак нельзя считать sebomenoi настоящими прозелитами.

Итак, попытку Бертолета надо признать неудачной: крупнейшая категория прозелитов - sebomenoi - образовывали отдельную группу, стоявшую вне еврейства, и не были настоящими прозелитами. Но и вообще попытку разбить еврейство на две партии - господствующую партикуляристическую, требовавшую от новых евреев полного принятия закона, включая обрезание, и ассимиляционно-универсалистическую, не требовавшую этого от прозелитов, - надо считать неудавшейся. Действительно, казалось бы, обе партии должны были быть резко противопоставлены друг другу. Между тем, как указывает тот же Бертолет (стр. 322), как раз школа Шамаи, державшаяся партикуляристических взглядов, часто в вопросе о прозелитах была либеральнее школы Гиллеля, стоявшей на универсалистической точке зрения. По этому поводу он принужден заметить: "Разницу между обеими школами по отношению к неевреям нельзя переоценивать". Вот почему другие ученые (напр., Блудау и Штегелин) объясняют это противоречие иначе и видят в еврейской пропаганде принятия лишь нравственной части их религии только ловкий военный маневр: сначала показывается товар лицом, подчеркивается лишь часть религии, имеющая общечеловеческую ценность, дабы заманить легковерного эллина, а затем его постепенно склоняют и к принятию нелепых, иррациональных еврейских обрядов, как мы видели в сатире Ювенала. Но это противоречит фактам: если бы дело обстояло так, то еврей Ананий обрадовался бы желанию царя Изата подвергнуться обрезанию, между тем, в действительности, как мы видели, он всячески отговаривает его от этого. И в самом деле, как мы сейчас покажем, еврейская пропаганда вела к образованию широких кругов sebomenoi, но не привела большого числа "язычников" в лоно правоверного еврейства.

В псалмах, у пророков и в других местах Ветхого Завета часто высказывается надежда, что когда-нибудь все язычники станут евреями. Однако эти пожелания относятся к отдаленному будущему - обычно ко времени Мессии. Конечно, евреям доставляло радость, если уже и в их время "язычники", убедившись в могуществе еврейского Бога, переходили в еврейскую веру (Эсфирь, 9, 17, Юдифь, 14, 10). Но евреи не только не старались заманить всех и каждого в свою среду, но, наоборот, относились с большой осторожностью к приему прозелитов. Прозелиты не были равноправными членами еврейской общины*, и такое недоверчивое отношение к ним, по справедливому замечанию Мюллера (Des Fl. Josephus Schrift gegen Apion), препятствовало вхождению в еврейскую среду значительного числа новых адептов. Действительно, целый ряд свидетельств показывает, что число еврейских прозелитов огромно - вероятно, значительно превышало число самих евреев: но о каких прозелитах здесь идет речь? Ш ю р е р (о. с. 165) говорит: "Число тех, которые в большей или меньшей степени (in engerer oder freierer Form) примкнули к еврейским общинам, принимали участие в еврейском богослужении и в большей или меньшей степени (bald mehr bald weniger vollkommen) соблюдали еврейские законы, было очень велико". "В большей или меньшей степени..." - иными словами, он уклоняется от ответа на вопрос, в какой же именно степени основная масса этих прозелитов приняла еврейскую веру. Однако в приводимых им примерах из древней литературы мы находим указание только на двух лиц, действительно ставших, после долгих колебаний и искуса, настоящими евреями: это уже упомянутый царь Адиабенский Изат и его мать Елена (о. с. 169). Все остальные цитаты относятся исключительно к sebomenoi, т. е. к лицам, принявшим часть еврейского вероучения и не вошедшим в среду еврейства. О широком распространении этого и только этого вида прозелитизма говорят в приводимых им местах и Иосиф Флавий (с. Ap. II, 39), и Сенека (у Augustin, de civitate Dei, VI, 11), и Дион Кассий (Dio Cass., XXXVII, 17). Так, напр., тот же Иосиф Флавий гордится тем, что в Антиохии "евреи постоянно привлекали к своему богослужению большое количество эллинов и делали их в известном отношении своей составной частью". "В известном отношении" - tropo tini - конечно, Иосиф так бы не выразился, если бы большое число антиохийцев по-настоящему вошло в еврейскую общину!

В доказательство того, что и число настоящих прозелитов в диаспоре было огромно, Нибур (Rom Gesch. I стр. 7, Alte Gesch, III, 544), и вслед за ним и Блудау (о. с. 27) ссылаются на то, что в эпоху Филона евреи составляли 2/5 всего населения Александрии, т. е. около 400000 чел. Такое большое количество не могло получиться из маленькой еврейской колонии, вернувшейся из плена; следовательно, большая часть этих евреев - это прозелиты и их потомки. Однако Бертолет (о. с., стр. 297) справедливо указал на невозможность такой аргументации, так как за 550 лет население при средних благоприятных условиях увеличивается в 65 раз, т. е. 400 тыс. евреев могли быть потомками только 6150 возвратившихся из изгнания. К этому прибавим еще: 1) что у евреев, вследствие запрещения убивать детей, что широко применялось в древнем мире, по свидетельству древних авторов (Гекатей Медерский, fr. 9 R,. 9, Тацит, Hist, V, 5), прирост населения был особенно велик; 2) что значительное число евреев выселилось из Палестины в Египет при первых Птоломеях и 3) что, как показали раскопки в Элефантине, еврейская колония в Египте образовалась много раньше возвращения евреев из плена.

Следовательно, таких указаний, которые дали бы нам возможность заключать о многочисленности настоящих еврейских прозелитов, нет. Соблюдение отдельных еврейских обрядов и исповедание отдельных еврейских догм было "криком моды" в античном обществе. Если из "Деяний апостольских" (13, 44) мы узнаем, что в антиохийской синагоге собрался "почти весь город" (skhedon pasa he polis), чтобы послушать Павла и Варнаву, то ясно, что ходить в синагогу было принято и у не-евреев (Bertholet, о. с. 296*). Овидий в своей книге "Ars amatoria" (I, 75) советует искать себе любовницу в местах, где собирается много публики, в частности дам; при этом он указывает и на синагогу: "конечно, имеются в виду не еврейки или официальные прозелитки". Особенно в моде в греческом обществе было празднование субботы. "Нет ни одного народа, в среду которого не проник бы наш обычай праздновать седьмой день недели" (Jos. c. Ap. II, 39). Насколько в моде было у римлян празднование субботы, мы видим также из указаний поэтов (Pers, Sat. V, 176 слл.; Tibull Eleg. 1, 3, 17-8; Hor. Sat. 1, 9, 68-72 - здесь человек, чтущий субботу, извиняется тем, что он ведь только "один из многих" - unus multorum; Ovid. rent am. 217). Наконец, что любопытнее всего, из Светония (Tiber. 32) мы узнаем, что грамматик Диоген читал свои доклады только по субботам и даже ради императора Тиберия не согласился перенести свой доклад на другой день. Празднование субботы было характернейшим, бросающимся в глаза признаком sebomenoi, почему Ювенал (Sat. XIV, 96) и называет sebomenoi "чтущими субботу" - metuentes sabbata; отец настоящего прозелита, заведомо не еврей и не настоящий прозелит, характеризуется здесь тем, что "каждый седьмой день он посвящал лени и не занимался никакими делами". У Бертолета (стр. 299 слл.) и М. Фридлендера (стр. 39 слл.) читатель найдет сколько угодно свидетельств такого частичного заимствования неевреями еврейских обрядов. Несомненно, это было в большой моде; но, после всего сказанного в первой части нашей работы об антисемитизме в эллинистическом обществе, трудно себе представить, чтобы могло быть в моде полное вхождение в еврейскую общину. Все эти поклонники еврейского закона предпочитали только "играть в евреев" (hypokrinestai Joudaious), им нравилось быть "ни то, ни се" (epamphoterizontes) "на словах евреями, а на деле чем-то другим" (Arian. Nic. Epict. II, 9, 19-21); иными словами, войти по-настоящему в еврейскую общину, подвергнуться обрезанию они считали для себя зазорным. Тем знатным гречанкам и римлянкам, которые с удовольствием перенимали модные еврейские обряды, отнюдь не приходило в голову переменить свое видное общественное положение на малопочетную роль еврейской прозелитки. Из сатиры XIV Ювенала (ст. 96 слл.), правда, можно как будто бы заключить, что потомки - sebomenoi становились уже настоящими евреями. Но это значит не уразуметь настоящего смысла этого места, иллюстрирующего пословицу: "Коготок увяз, всей птичке пропасть". Когда детям говорят: если вы не будете слушать родителей, то в конце концов дойдет до того, что станете грабить и убивать людей, - то хотят только подействовать на их воображение, а не сослаться на действительный факт. Так и здесь: "чтить субботу", metuere sabbata - было "криком моды", а быть обрезанным евреем считалось верхом позора. Ювенал бичует эту моду и для устрашения говорит: "отец удовольствуется почитанием субботы, но сын настолько войдет во вкус еврейских обрядов, что подвергнется обрезанию и станет настоящим кровожадным и бессердечным жидом, ненавидящим всех, кроме своего племени" (цитата выше, стр. 82).

Таким образом, в этом случае Зомбарт прав, когда он пишет (о. с. 342-343): "Ныне можно констатировать, что прежде размеры прозелитизма чрезвычайно переоценивались. Без сомнения, в эллинистическую эпоху и в эпоху зарождения христианства еврейство находило в среде языческих народов приверженцев своих учений; недаром и еврейское, и, например, римское законодательство трактует о такого рода людях. Но ныне можно считать несомненным, что, когда здесь речь идет о прозелитах, здесь имеются в виду только такие обращенные, которые, хотя и участвовали в богослужении, но не были допущены ни к обрезанию, ни к бракам с евреями (замечу в скобках, что почти все они, в конце концов, вошли в среду христиан...). Но допустим даже, что в дохристианское время имел место и полный переход в еврейство; по отношению к миллионам евреев эллинистической эпохи число их было крайне ничтожно". Точно так же и Блудау (о. с. 27) справедливо замечает: "Даже для Египта вряд ли можно допустить, чтобы из числа язычников здесь нашлось много (курсив автора) таких, которые бы перешли формально в еврейство и позволили бы наложить на себя всю тягость жизни евреев, соблюдающих строго закон"*. Более того, очень вероятно, что те же лица, которые с восхищением относились к отдельным еврейским установлениям, были в то же время до известной степени антисемитами и называли себя не евреями, а только sebomenoi ton Theon, потому что слишком большая близость с евреями их бы шокировала: быть евреем считалось позорным даже в юдофильских кругах (Ox. Pap. X. 1242, I. 48). Однако лица, ознакомившиеся с еврейскими писаниями и принявшие часть еврейских обрядов как верх премудрости, не могли уже, конечно, относиться к евреям с тем озлобленным ожесточением, с каким относились к ним лица, вовсе не задетые еврейской религиозной пропагандой; на помощь именно этих sebomenoi могли рассчитывать евреи, когда им приходилось хлопотать об улучшении своего положения или отмене гонений.

Чем же объяснить еврейскую религиозную пропаганду, имевшую своей целью не привлечение настоящих прозелитов, а образование больших групп таких sebomenoi? Если мы на минуту забудем, что евреи - народ без территории, а представим себе их в виде национально-государственной общины, то дело сразу станет ясно. Привлекать без разбора новых граждан - дело крайне опасное, и здесь евреи проявляли сугубую осторожность и недоверчивость. Но тому, кто живет, окруженный врагами, желательно повлиять на общественное мнение так, чтобы создать нейтральные и даже дружественные группы. Созданные, благодаря еврейскому агитаторскому и организаторскому таланту, не входившие в еврейство, но и эмансипировавшиеся в большей или меньшей степени от эллино-римских традиций группы sebomenoi являлись своего рода "буферными государствами", отражавшими и отчасти принимавшими на себя сыпавшиеся на евреев удары; благодаря своему общественному положению (в число sebomenoi могли, не навлекая на себя позора, входить и действительно входили члены самых знатных и влиятельных семей) эти sebomenoi могли успешнее, чем кто-либо другой, вести в самых высших кругах античного общества пропаганду широчайшей терпимости по отношению к евреям.

Таким образом, миссионерская деятельность евреев не имела своей основной целью вербовку новых адептов еврейской религии. Эта своеобразная миссионерская деятельность объясняется человеческой, а не ангельской природой евреев; не самоотречение, а самосохранение вызвало эту деятельность.

Естественно, с другой стороны, что эта еврейская пропаганда усиливала антисемитизм в националистически настроенных верных традиции кругах, не задетых еврейской религиозной пропагандой. Мы уже видели, как эта пропаганда возмущала Ювенала. Сенека (fr. 145 R) с возмущением замечал: "Обычаи этого преступного народа получили такое влияние, что приняты почти во всех странах: побежденные заставили победителей принять их законы". Действительно, эта агитация вела к новым группировкам в греко-римском обществе и, как ничто другое, способствовало разрушению традиционного уклада. Сверх того, агитация эта volens nolens имела определенный демократический привкус. Объяснялось это отнюдь не апостольским призванием и не демократическими тенденциями евреев. Евреи были новыми людьми в греко-римском обществе и только в том случае могли рассчитывать на признание себя "высокородными", если бы опирались на внушительную физическую силу. Так, римляне, имевшие за своей спиной могущественный Рим, очень скоро были признаны "высокородными" в греческом обществе; но на это не могли рассчитывать евреи, имевшие метрополией миниатюрную Палестину. Только выступив против традиционных аристократических принципов вообще, евреи могли рассчитывать стать пользующейся уважением общественной группой: если не происхождение, а мудрость дает право считаться истинным аристократом, тогда и евреи с их Библией и философской религией могут рассчитывать на уважение в обществе. Евреям следует всегда становиться на сторону угнетаемых, так как они всегда подвергаются наибольшей опасности стать жертвой угнетения. Вот почему, если Псевдо-Артапан изображает (fr. 2. 2 Fr.) библейского Иосифа великим социальным реформатором, устроившим передел земли, дабы уничтожить притеснение слабых сильными, то цель его не только показать, что и евреи не хуже афинян или спартанцев и имеют своего Солона или Ликурга; в его задачу входит еще показать, что евреи с незапамятных времен были борцами за демократию и равенство. Необходимо уничтожить старые сословные перегородки:

"Пусть равноправными будут пришельцы средь граждан: ведь все мы
Странствий удел переносим, живя на печальной чужбине,
И ни в одной не считай ты земле себя прочно осевшим",

говорит еврейская Сивилла (II, 39-41); путем философской спекуляции (жизнь - юдоль скитаний, в ней ничего нет прочного), она приходит к выводу о несправедливости ограниченных в гражданских правах "пришельцев, живущих средь граждан", а так как в Египте, где составлялась эта книга, такими пришельцами считались и евреи, то окончательный вывод - необходимо отменить еврейские ограничения. Такова же ultima ratio и пропаганды Филона (quod omn prob. I, II, 457 слл., de carit II, 395 слл., de septen II, 287, de spec leg. II, 322 слл.) за эмансипацию рабов: "судьба рабов более низкая, чем судьба их господ, но душа у них одинаковая" (так же во II кн. Сивиллы, 227): если единственным критерием благородства является душа, то, конечно, евреи с их учением незаслуженно презираются: они - благороднейший в мире народ. Такое покушение на "священные устои" античного общества, естественно, еще более углубляло антисемитские настроения верного традициям ядра античного общества.

Действительно, писатель поздней эпохи Рутилий Намациан, между прочим, нападает на евреев и за демократический характер их пропаганды. Еврейство, читаем мы в его поэме (De reditu suo, V), источник глупых теорий (radix stultitiae; имеется в виду прежде всего христианство). "Прочие их выдумки лишь утеха (deliramenta - буквально: то, от чего сходят с ума) падких на ложь рабов, этому не поверил бы и ребенок". Выдумки, от которых сходят с ума рабы, - это, конечно, демократические или даже коммунистические теории с точки зрения Намациана, они - только глупость, которой не поверил бы и ребенок. Еврейская пропаганда является почвой или источником (radix), на которой пышным цветом вырастают эти праздные теории.

Только наше понимание сущности еврейской религиозной и демократической пропаганды даст нам возможность объяснить себе существование двух столь непримиримых с виду явлений, как посвящение себя пропаганде среди притеснителей - "язычников", с одной стороны, и жажда мести этим же притеснителям, с другой. Жажда мести - нечто совершенно непонятное у "народа апостолов", "предназначенного" для пророческого служения язычникам, и совершенно нормальная и законная реакция у народа со здоровым национальным чувством.

В эпохи тяжелых гонений - особенно после осквернения храма Антиохом Епифаном и гонений при Птолемее VII и его преемниках, а затем при Калигуле, в Египте - эти ноты начинают особенно часто раздаваться в еврейской литературе. Естественно, что больше всего должно проявляться это чувство в псалмах, ввиду их чисто лирического характера. Так, в 68 псалме (ст. 23 слл.) мы читаем: "И сказал Господь: верну их (язычников) из глубин морских, дабы ты (Израиль) мог омыть ноги в их крови, дабы и языки твоих собак получили свою долю вражеской крови". В псалмах 69 (ст. 23-29), 40 (ст. 11-12), 71 (ст. 13-24), 83 (ст. 10-12 и 14-19), 129 (ст. 6-7) мы читаем ряд самых ужасных проклятий по адресу язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор молит Бога об истреблении язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор молит Бога об истреблении язычников, в пс. 118 (ст. 7) автор желает упиться несчастьем тех, которые ненавидят евреев. В пс. 149 (ст. 6 слл.) говорится, что у верных Богу должно быть "благодарение Богу на языке и меч двуострый в руках, дабы отмстить этим оружием язычникам" и т. д. Такое мщение - высшая честь для верных Богу и т. д. Особенно же популярен псалом 137 ("На реках Вавилонских"), также, вероятно, относящийся к Маккавейскому времени. Конец его в вольном переводе Языкова таков:

Блажен...
Кто плач Израиля сторицей
На притеснителях отмстит!
Кто в дом тирана меч и пламень
И смерть ужасную внесет!
И с ярким хохотом о камень
Его младенцев разобьет!

Всецело вдохновлена жаждой мести книга "Эсфири". Здесь персидский царь сперва приказывает повсеместно устраивать еврейские погромы (перенесение на эпоху Ксеркса палестинских и египетских обстоятельств последних двух веков до Р. Х.), а затем, убедившись в невиновности евреев, разрешает последним безнаказанно перебить погромщиков "вместе с их женами и детьми" (8, 11), и действительно евреи убивают в один день 75000 антисемитов (9, 17)!

Такой же жаждой мести дышит книга "Премудрости Соломоновой", написанная, как я показал выше (стр. 70), при Калигуле под свежим впечатлением погрома 38 г. У автора, как мы видели, все время перед глазами параллель между страданиями древних евреев в Египте фараонов и страданиями современных ему евреев в египетской диаспоре. Поэтому, если автор этой книги после вводной фразы "Беззаконные полагали уже, что они превратили в своих рабов священный народ" (17, 2) на протяжении трех глав (17-19) с особым удовольствием расписывает ужасающие подробности мук, ниспосланных Богом на египтян, и блаженство, ниспосланное евреям, то в связи с остальной частью книги у каждого читателя должна явиться мысль и надежда, что такая же участь постигнет и в ближайшем будущем египтян и евреев, так как чаша еврейского долготерпения в это время уже переполнилась.

Вся эта литература, сопоставленная с универсализмом и религиозной пропагандой евреев, заставляла ученых видеть в евреях какое-то чудо природы, какое-то сверхъестественное соединение несоединимых противоположностей. Так, Эд. Мейер (G. d. A. III, стр. 21 слл.) говорит: "Картины страшного суда вызываются, главным образом, жаждой мести язычникам, а не томлением по таинству Божию. Ненависть к язычникам - оборотная сторона стремления втянуть их в круг еврейства (такого стремления, как мы видели выше, у евреев почти не было! - С. Л.)... Ввиду своего бессилия в ближайшее время евреи охотно хоть в фантазии погружаются в мечты об истреблении язычников... Для еврейского национального духа (жажда мести) не менее характерна, чем проявляющееся в других писаниях универсалистическое мировоззрение... Такова уже вообще природа еврейства: самые высокие и самые отталкивающие взгляды, величественное и пошлое помещаются непосредственно рядом друг с другом, нераздельно связанные, причем одно всегда является оборотной стороной другого". Мы видели, что более глубокое изучение явлений избавляет нас от этой красивой, но бесплодно-метафизической диалектики: если националистически настроенный народ старается обработать в свою пользу общественное мнение окружающих (это и есть то, что называется еврейской религиозной пропагандой), то это так же естественно, как то, что он горит жаждой мести к своим мучителям.

Впрочем, необходимо отметить, что ноты мести начинают звучать в еврейской литературе только в эпоху особенно тяжелых притеснений и, по справедливому замечанию Эд. Мейера, при этом евреи всегда остаются в царстве фантазии, в области самоутешения и самоубаюкивания; никогда евреи не проявляли своей жажды мести на деле, в каких-нибудь действиях. Объясняется это не "всепрощением", не "апостольской природой" евреев, а исключительно естественным подбором, своеобразно развившимся инстинктом самосохранения. Евреи, на протяжении почти всей своей истории, жили разбросанными среди иностранцев, составляя ничтожное меньшинство не только количественно, но и качественно, так как им всегда противостояли "хозяева страны", государственные организмы с выработанной военной, административной и полицейской системой, в которую они входили как иностранцы, т. е. как граждане II сорта, пользующиеся лишь отчасти покровительством закона. Если бы евреи стали предаваться жажде мести по поводу каждой ежедневно испытываемой ими обиды; если бы они стали хотя бы в случае самых тяжелых гонений претворять эту жажду мести в дело, то они, несомненно, были бы истреблены или принуждены утратить национальность уже на заре своей истории.

Действительно, все произведения литературы, проникнутые жаждой мести (интересующие нас псалмы, книга Эсфири, книга Юдифи), относятся большею частью ученых к Маккавейской и после-Маккавейской эпохе, т. е. считаются написанными под свежим впечатлением самых жестоких преследований. Если некоторые ученые (Эд. Мейер, Робертсон-Смит) относят часть псалмов и книгу Эсфири уже к персидской эпохе, то только потому, что уже в персидскую эпоху, по их мнению, были такие же жесточайшие преследования, вызвавшие эту литературу. Во всяком случае, по справедливому замечанию такого знатока библейской литературы, как Каутцш (Die Apokryphen, I, 194), книга Эсфири была создана и читалась "в тяжелые времена угнетения и горя, когда национальное чувство евреев вследствие преследований чужеземных властителей подвергалось глубочайшим оскорблениям. В эти времена книга Эсфири, благодаря своему содержанию, служила источником утешения и надежды на новое чудесное спасение (ср. Эсфирь 9, 28)".

Более того, некоторые места Священного Писания в эти тяжелые эпохи получали новое толкование в духе жажды мести, которого они в эпоху написания вовсе не имели. О поступке Симеона и Леви, вероломным образом истребивших население целого города, в Библии (Gen. 34, 30, 44, 5 слл.) рассказывается с укоризной, как о пятне на всем их потомстве; в книге же Юдифи, написанной в эпоху еврейских преследований, этот вероломный проступок прославляется как акт патриотизма и достойный пример для потомства: "О Бог моего предка Симеона, давший ему в руку меч для мести иноверцам" (Юдифь 9, 2, см. комм. Каутцша).

Но даже в эти эпохи гонений жажда мести никогда не претворялась в дело. Мы уже показали (стр. 75), что восстание евреев при Траяне было не актом мести, а актом самообороны. Если мы внимательно вчитаемся в "дышащую свирепостью, кровожадностью и фанатизмом" (Штегелин) книгу Эсфири, книгу, которую Лютер хотел бы исключить из библейского канона, а Гутшмид назвал "крайне глупой и безнравственной" (см. Stahelin о. с., 21 пр. 1), то увидим, что все эти оценки являются результатом умышленного замалчивания отдельных подробностей книги, в результате чего получается заведомо неправильная передача содержания ее. Действительно, почти во всех научных трудах, в которых излагается содержание этой книги, вплоть до новейшей работы Oesterley (The book of the apocryphe, London, 1916, 398 слл.), говорится, что по просьбе Эсфири персидский царь в отмену указа об истреблении евреев издал новый указ об избиении евреями неевреев. ("The King issuies another proclamation, at Esther's request in which power is granted to the jews to pillage and slay their enemies", Oesterly, 399). Если бы дело обстояло так, то Гутшмид был бы совершенно прав, это -