Книга третья 9 page

девушки. За нее - ее бедность, ее принадлежность к рабочему классу. Все

это делает почти невозможным благоприятный приговор присяжных в таком

глухом лесном округе, как Бриджбург. Ведь хотя сам Клайд и беден, он

племянник богатого человека и до сих пор занимал известное положение в

высшем обществе Ликурга. Это, несомненно, восстановит против него весь

здешний люд. Поэтому следовало бы хлопотать об изменении места

подсудности, чтобы такого рода предубеждение не повлияло на приговор.

Но, с другой стороны, сначала он должен послать опытного в перекрестных

допросах юриста, который взял бы на себя защиту и сумел бы выпытать у

Клайда все факты, сославшись на то, что от его правдивых ответов зависит

его жизнь, - без этого никак нельзя сказать, есть ли какая-нибудь надежда.

Среди его помощников имеется некто Кетчумен, очень способный человек,

которого можно направить с подобной миссией, и на основании его донесения

можно будет сделать разумные выводы по делу Клайда. Однако в этом деле

имеются еще и другие обстоятельства, которые, на его взгляд, следует

тщательно взвесить, прежде чем принять какое-либо решение. Как мистеру

Грифитсу и его сыну, разумеется, известно, в Утике, Нью-Йорке и Олбани

есть адвокаты, весьма сведущие во всяких тонкостях и каверзах уголовного

права (в частности, ему приходят на память братья Кэнаван из Олбани, очень

способные, хотя и несколько подозрительные личности). Без сомнения, любой

из них, - как бы он в первую минуту ни посмотрел на это дело, - за

соответствующее вознаграждение возьмет на себя защиту. И, без сомнения,

перенеся разбирательство в другой округ и прибегнув ко всякого рода

запросам, апелляциям и прочее, они могли бы затянуть дело и в конечном

счете добиться менее сурового решения, нежели смертный приговор, если это

угодно главе достопочтенного семейства Грифитс. С другой стороны,

безусловно, столь бурный и спорный процесс вызовет огромную газетную

шумиху, - а желательно ли это мистеру Сэмюэлу Грифитсу? Ведь

обстоятельства таковы, что, вероятно, станут говорить, - несправедливо,

разумеется, - будто он, пользуясь своим богатством, старается обойти

правосудие. Публика в подобных случаях бывает крайне предубеждена против

богатых людей. И, однако, она наверняка будет ждать, что Грифитсы так или

иначе постараются защитить Клайда, хотя потом, может быть, и станет

критиковать их за это.

Следовательно, мистеру Грифитсу и его сыну необходимо теперь же решить,

как именно они предпочитают действовать: пригласить ли выдающихся юристов,

вроде тех двоих, о которых он упоминал, или же не столь крупных адвокатов,

или обойтись без этого. Ведь, разумеется, можно, не возбуждая особого

внимания, обеспечить Клайду толкового и осторожного юриста, выступающего

обычно защитником на процессах, - скажем, кого-нибудь из живущих и

практикующих в Бриджбурге, - и он обязан будет позаботиться о том, чтобы в

газетах появлялось возможно меньше крикливых, непозволительных выпадов по

адресу семьи Грифитс.

И, наконец, после трехчасового совещания Сэмюэл решил, что мистер

Брукхарт немедленно отправит своего мистера Кетчумена в Бриджбург: пусть

тот побеседует с Клайдом, а затем, каковы бы ни были его выводы

относительно, виновности или невиновности Клайда, пусть выберет из числа

местных юридических талантов, хотя бы на первое время, такого адвоката,

который наилучшим и наичестнейшим образом сможет защитить его интересы.

Однако мистеру Кетчумену не следует давать никаких гарантий относительно

размеров вознаграждения, и он должен только заставить Клайда сказать

правду в связи с предъявленным ему обвинением - не больше. А потом нужно

будет позаботиться о такой защите, которая добросовестно стремилась бы

установить все факты, действительно благоприятные для Клайда, - но только

факты: короче говоря, никаких юридических хитростей, казуистики или

плутовства в какой-либо форме, никаких попыток объявить невинным виновного

и обмануть правосудие.

Мистер Кетчумен, однако, сумел узнать от Клайда ничуть не больше, чем

Мейсон и Смилли. Весьма искусный там, где надо было по чьим-то путаным

показаниям составить наиболее верное представление о факте, он не столь

успешно разбирался в области чувств, что было необходимо в случае с

Клайдом. Он был слишком строгим законником, холодным и бесстрастным. А

потому, промучив Клайда четыре долгих часа в жаркий июльский день, он под

конец вынужден был отступиться, убежденный, что свет еще не видал

злоумышленника, столь жалкого, неумелого и неловкого, как этот Клайд

Грифитс.

В свое время, после отъезда Смилли, Мейсон отправился с Клайдом на

озеро Большой Выпи и там разыскал штатив и фотографический аппарат, а

кроме того, выслушал от Клайда еще немало лжи. Теперь он сообщил

Кетчумену, что хотя Клайд и утверждает, будто у него не было

фотографического аппарата, однако он, Мейсон, имеет доказательства

противного: аппарат у Клайда был, и он взял его с собою, когда уезжал из

Ликурга. Однако на вопрос Кетчумена Клайд только и сумел ответить, что

аппарата он с собою не брал и что найденный штатив вовсе не от его

аппарата; ложь эта безмерно возмутила Кетчумена, и он решил больше ни о

чем с ним не спорить.

Однако Брукхарт поручил Кетчумену, каковы бы ни были его личные выводы

насчет Клайда, выбрать для него адвоката, - это необходимо, поскольку речь

идет по меньшей мере о милосердии Грифитсов, если не об их чести, а

Грифитсы западные, как уже объяснил ему Брукхарт, не имеют ни гроша и

вообще нежелательно впутывать их в это дело. Поэтому Кетчумен решил найти

защитника до своего отъезда. И, совершенно не разбираясь в местной

политической ситуации, он отправился к Айре Келлогу, директору

национального банка округа Катараки; Келлог (Кетчумен этого не знал) был

одним из видных деятелей местной организации демократической партии. В

силу своих религиозных и моральных воззрений этот Келлог был крайне

возмущен преступлением, в котором обвиняли Клайда. Но, с другой стороны,

он прекрасно знал, что дело это прокладывает путь для новых успехов

республиканской партии на приближающихся выборах, и, поразмыслив, решил:

не следует упускать возможность как-то противодействовать Мейсону. Судьба

в образе Клайда и совершенного им преступления явно благоприятствовала

республиканской партийной машине.

Суть в том, что с тех пор, как было обнаружено это убийство, Мейсон

стал пользоваться такой широкой известностью чуть ли не по всей стране,

какой с незапамятных времен не знавал ни один прокурор в этих краях.

Корреспонденты газет, репортеры, художники из таких отдаленных городов,

как Буффало, Рочестер, Чикаго, Нью-Йорк и Бостон, приезжали сюда, чтобы

проинтервьюировать, зарисовать или сфотографировать Клайда, Мейсона,

оставшихся в живых членов семьи Олден и прочих, - и все это знали и

видели. А в местном обществе Мейсон стал объектом единодушного

восхваления, и даже избиратели-демократы по всей провинции присоединялись

в этом отношении к республиканцам, утверждая, что Мейсон человек

правильный, что он обращается с убийцей в точности так, как тот

заслуживает, и что все деньги и положение Грифитсов и семьи той богатой

девушки, которую, как видно, преступник пытался покорить, нимало не

повлияли на этого народного трибуна. Вот это настоящий прокурор! "Уж,

будьте уверены, этот время зря терять не станет!"

И действительно, перед приездом Кетчумена следователь и понятые в

присутствии и даже под руководством Мейсона рассмотрели обстоятельства

смерти Роберты и порешили, что девушка умерла в результате преступления,

задуманного и осуществленного неким Клайдом Грифитсом, находящимся в

настоящее время в бриджбургской тюрьме, где он и должен оставаться в

ожидании решения окружного совета присяжных, на рассмотрение которого

должно быть представлено в ближайшем будущем его дело. И Мейсон, как уже

всем было известно, намеревался просить губернатора о созыве чрезвычайной

сессии Верховного суда, а следовательно, и о немедленном созыве сессии

окружного совета присяжных, с тем чтобы совет рассмотрел все показания и

улики и решил вопрос о предании Клайда суду или о его освобождении. И

тут-то является Кетчумен и спрашивает, нельзя ли подыскать способного

адвоката, которому можно поручить защиту Клайда. Радуясь случаю

нейтрализовать деятельность Мейсона, Келлог сразу подумал о некоем Элвине

Белнепе ("Белнеп и Джефсон, адвокаты"); он уже дважды был сенатором штата,

три раза представителем демократической партии в совете округа, и в

последнее время многие видные демократы считали, что его следует выдвинуть

на один из самых высоких постов, как только демократической партии удастся

взять в свои руки административный аппарат округа. В самом деле, всего три

года назад в борьбе за пост прокурора этот Белнеп был самым опасным

соперником Мейсона из всех кандидатов демократического списка. В

политическом отношении он был настолько подходящий человек, что в этом

году его собирались выдвинуть кандидатом на то самое место окружного

судьи, на которое рассчитывал Мейсон. И если бы не неожиданные и

поразительные события, связанные с Клайдом, Белнеп, по общему мнению,

попав в списки кандидатов, был бы избран. Мистер Келлог не потрудился

объяснить Кетчумену все сложные детали этой весьма любопытной политической

ситуации, но сообщил, что в качестве оппонента Мейсону Белнеп - человек

исключительно подходящий, почти идеальный.

После этого небольшого предисловия Келлог предложил лично проводить

Кетчумена в контору "Белнеп и Джефсон", которая помещалась напротив.

Они постучались к Белнепу; их впустил очень симпатичный с виду человек,

лет сорока восьми, подвижный, среднего роста; его серо-голубые глаза сразу

показались Кетчумену окнами, из которых смотрел явно проницательный, хотя,

может быть, и не слишком могучий и разносторонний ум.

Белнеп умел так себя держать, что все окружающие уважали его. Он

окончил университет. В юности благодаря своей внешности, состоянию и

общественному положению (его отец был судья и сенатор) он вдоволь

насладился тем, что можно назвать жизнью искателя приключений, и "потому

вся эта неловкость и связанность, страстные порывы и тяготение к другому

полу - то, что все еще волновало Мейсона и нередко решающим образом влияло

на его поведение, - для Белнепа давно отошло в прошлое; душевная

уравновешенность и терпимость позволяли ему недурно разбираться в морально

и социально запутанных (но не чересчур уж из ряда вон выходящих) случаях,

которые встречались ему в жизни.

Конечно, этот человек по самой природе своей способен был подойти к

такому делу, как дело Клайда, без неистовой страстности Мейсона. Он сам,

когда ему было двадцать лет, попал в трудное положение, оказавшись между

двумя девушками: с одной он только играл, а в другую был серьезно влюблен.

Соблазнив первую и оказавшись перед нелегким выбором - жениться или

бежать, - он выбрал бегство. Но прежде рассказал обо всем отцу, и тот

посоветовал ему уехать в отпуск, а тем временем обратились к услугам

домашнего врача; в результате, затратив тысячу долларов и оплатив

необходимые расходы на устройство беременной подружки сына в Утике, отец в

конце концов выручил Элвина из затруднительного положения и сделал

возможным его возвращение, а затем и женитьбу на другой девушке.

Поэтому, хотя Белнеп отнюдь не сочувствовал более жестокому и

решительному образу действий, при помощи которого Клайд, если верить

обвинению, пытался избежать ответственности (никогда за все годы своей

юридической практики Белнеп не мог постичь психологию убийцы), все же он

склонялся к мысли, что Клайд был ослеплен и околдован любовью. Ходили же

слухи о его романе с какой-то богатой девушкой, чье имя пока не

предавалось огласке. И разве не был он беден, тщеславен и честолюбив? По

слухам, так оно и было, и Белнеп подумывал даже, что при создавшемся в

округе политическом положении он мог бы, к немалой выгоде для себя и,

пожалуй, к большому разочарованию мистера Мейсона, неплохо построить

защиту или по крайней мере создать ряд судебных препирательств и отсрочек,

ввиду которых мистеру Мейсону будет не так легко заграбастать должность

судьи округа, как он воображает. Разве нельзя сейчас при помощи энергичных

юридических приемов, несмотря на нарастающую враждебность общества и даже

именно из-за нее, ходатайствовать о перенесении разбора дела в другой

округ или же об отсрочке, нужной для подбора новых показаний? В этом

случае процесс начнется только тогда, когда Мейсон уже не будет

прокурором. Белнеп вместе со своим компаньоном, молодым юристом Рубеном

Джефсоном, недавно переехавшим из штата Вермонт, уже думал об этом.

И вот явился мистер Кетчумен в сопровождении мистера Келлога. И затем

совещание с мистером Кетчуменом и Келлогом, причем последний, ссылаясь на

политическую ситуацию, доказывал, что Белнеп поступил весьма благоразумно,

взяв на себя защиту. И поскольку Белнеп сам был крайне заинтересован этим

делом, он, посовещавшись со своим молодым компаньоном, быстро согласился.

В конечном счете это не может повредить его политической карьере, как бы

ни была сейчас настроена публика.

А после того, как Кетчумен вручил Белнепу задаток и рекомендательное

письмо к Клайду, Белнеп попросил Джефсона вызвать по телефону Мейсона и

сообщить ему, что "Белнеп и Джефсон", как адвокаты, которым Сэмюэл Грифитс

поручил защиту своего племянника, ожидают от него, Мейсона, подробного

письменного сообщения обо всех предъявленных Клайду Грифитсу обвинениях,

равно как и обо всех свидетельских показаниях и уликах, и просят

познакомить их с протоколами вскрытия трупа и донесением следователя. Их

интересует также, возбуждено ли ходатайство о внеочередной сессии

Верховного суда, и если таковая состоится, то какой назначен судья и где и

когда соберется совет присяжных. Кстати, прибавил Белнеп, они слышали, что

тело мисс Олден уже отправлено на ее родину для погребения, - так вот, он

и его коллега Джефсон просят о немедленном разрешении вырыть тело из

земли, чтобы его могли теперь осмотреть врачи, приглашенные защитой.

Мейсон сперва запротестовал, но в конце концов согласился, так как ему

все равно пришлось бы подчиниться соответствующему распоряжению

председателя Верховного суда.

Когда все это было улажено, Белнеп заявил, что он отправляется в тюрьму

для свидания с Клайдом. Час был поздний, а он еще не обедал, и ему теперь

негде было пообедать, но он хотел потолковать по душам с этим юношей, от

которого, по словам Кетчумена, ничего не удавалось добиться. Белнепа

подгоняло желание потягаться с Мейсоном и убеждение, что благодаря

особенностям своего характера он наилучшим образом поймет Клайда, и его

профессиональное любопытство было возбуждено до предела. Сколько романтики

и драматизма в этом преступлении! Что за девушка эта Сондра Финчли, о

которой ему уже рассказали под большим секретом? Нельзя ли как-нибудь

привлечь ее к защите Клайда? Ему уже сообщили, что ее имя не должно быть

упомянуто, - этого требуют интересы высокой политики. Ему и в самом деле

не терпелось поговорить с этим хитрым, честолюбивым и легкомысленным

юношей.

Придя в тюрьму и показав шерифу Слэку письмо от Кетчумена, Белнеп

попросил, чтобы его в виде особого одолжения провели в такое место подле

камеры Клайда, откуда он мог бы сперва, оставаясь незамеченным,

понаблюдать за арестованным. Поэтому Белнепа потихоньку повели во второй

этаж, открыли дверь в коридор, куда выходила камера Клайда, и позволили

войти туда одному. Подойдя к камере на расстояние нескольких шагов, он

увидел Клайда, который в эту минуту лежал на железной койке лицом вниз,

охватив голову руками; все его тело безвольно обмякло; рядом стоял поднос

с нетронутой едой. Дело в том, что после ухода Кетчумена и второй

безуспешной попытки убедить кого-то своей пустой и бессмысленной ложью

Клайд совсем приуныл. Он настолько пал духом, что лежал на койке,

заливаясь слезами, и плечи его вздрагивали от беззвучных рыданий. Увидев

это и вспомнив свои собственные юношеские проделки, Белнеп ощутил острую

жалость. Бездушный убийца не станет плакать, решил он.

Он подошел к двери камеры и, немного помедлив, заговорил:

- Ну, ну, Клайд! Это совсем ни к чему. Нельзя так падать духом. Ваше

дело, может быть, не так уж безнадежно, как вы думаете. Садитесь-ка и

потолкуйте с адвокатом, которому кажется, что он может для вас кое-что

сделать, - хотите? Меня зовут Белнеп, Элвин Белнеп. Я живу тут, в

Бриджбурге, и меня прислал к вам этот парень, который недавно был у вас, -

как его, Кетчумен, что ли? Вам он как будто не очень пришелся по душе? Ну,

мне тоже. Он, я думаю, человек не нашего склада. Но вот письмо, которым он

уполномочивает меня быть вашим защитником. Хотите взглянуть?

Он сказал все это весело и уверенно и протянул письмо сквозь железную

решетку, к которой нерешительно и с любопытством подошел Клайд. Голос

этого человека звучал как-то очень искренне, непривычно, в нем было как

будто и сочувствие и понимание, и это придало Клайду храбрости. Он без

колебаний взял письмо, просмотрел его и вернул с улыбкой.

- Ну вот, я так и думал, - продолжал Белнеп ободряюще, очень довольный

произведенным эффектом, который он целиком приписал своему личному

обаянию. - Так-то лучше. Я знаю, мы с вами поладим. Я это чувствую. Вы

можете говорить со мной так же свободно и доверчиво, как с собственной

матерью. И вам нечего опасаться, что хоть одно сказанное мне слово дойдет

еще до чьих-либо ушей, если вы сами этого не захотите, понятно? Ведь я

буду вашим защитником, Клайд, если вы согласны, а вы будете моим клиентом.

Мы с вами сядем вдвоем завтра или когда хотите, и вы расскажете мне все,

что, по-вашему, мне следует знать, а я скажу вам, что мне, по-моему,

следует знать и могу ли я вам помочь. И я намерен доказать вам, что, так

или иначе помогая мне, вы помогаете сами себе. Понятно? И, черт возьми, я

сделаю все, что только в моих силах, чтобы вытащить вас из этой истории.

Ну, что вы на это скажете?

Он улыбнулся ободряюще и сочувственно, даже ласково. И Клайд впервые за

время своего пребывания здесь почувствовал, что нашелся кто-то, кому можно

довериться без риска, и уже думал, что, пожалуй, самое лучшее - рассказать

этому человеку все, решительно все... Он не мог бы сказать - почему, но

Белнеп ему нравился. Клайд тотчас, хотя и смутно, почувствовал, что этот

человек понимает его и, может быть, даже отнесется к нему с сочувствием,

если узнает все или почти все. Белнеп разъяснил Клайду, как его врагу -

Мейсону - хочется непременно добиться его осуждения и как, если только он,

Белнеп, составит приемлемый план защиты, он наверняка сумеет оттянуть

рассмотрение дела, а к тому времени этот тип перестанет быть прокурором. И

Клайд заявил, что если мистер Белнеп даст ему ночь на размышление, то

завтра или в любое время, когда мистер Белнеп пожелает прийти снова, он

расскажет ему все.

А на следующий день Белнеп сидел на стуле, напротив Клайда, грыз плитку

шоколада и слушал, а Клайд, сидя на железной койке, выкладывал свою

историю, - все подробности своей жизни со времени приезда в Ликург: о том,

как и почему он приехал сюда, о девочке, убитой в Канзас-Сити (но он не

упомянул о газетной вырезке забыв, что сохранил ее); о встрече с Робертой,

о своем страстном влечении к ней, о ее беременности и о том, как он

старался выручить ее из беды, - и далее о том, как она грозила выдать его,

и тут ему попалась та заметка в газете, - и он наконец, в безмерном

отчаянии и страхе, попытался проделать то же. Но сам он никогда не

додумался бы до такого - мистер Белнеп должен это понять. И ведь он же не

убил ее. Нет, не убил. Что бы там ни думал мистер Белнеп, но в этом он

должен ему поверить. Он вовсе не хотел ее ударить. Нет, нет, нет! Это была

несчастная случайность. У него был фотографический аппарат, и штатив,

найденный Мейсоном, это, конечно, его штатив. Он спрятал его под

поваленным деревом, после того как нечаянно ударил Роберту аппаратом, и

потом видел, как аппарат потонул, - без сомнения, он и сейчас лежит на дне

вместе с пленкой, где сняты сам Клайд и Роберта, если только пленка не

размокла в воде. Но он ударил ее не намеренно. Нет! Он этого не хотел. Она

потянулась к нему, и он толкнул ее, но это вышло нечаянно. Лодка

перевернулась... И Клайд постарался возможно точнее описать, как перед

этим он словно оцепенел, был в каком-то столбняке, потому что, зайдя так

далеко, не мог дойти до конца.

А между тем Белнепа под конец и самого утомил и смутил этот странный

рассказ; он понимал, что все это просто невозможно изложить обычному

составу присяжных в здешней глуши, не говоря уже о том, чтобы убедить их в

безобидности столь мрачных и жестоких планов и поступков. Наконец,

усталый, растерянный и недоумевающий, он встал и положил руки на плечи

Клайда.

- Ну, вот что, Клайд, - сказал он. - Я думаю, на сегодня хватит. Я

понимаю, что вы пережили и как все это произошло, и я вижу, как вы устали.

Я очень рад, что вы рассказали мне все начистоту, - я ведь знаю, это вам

было нелегко. Но сейчас, по-моему, вам не следует больше говорить. У нас

еще будет время, а пока я должен кое-что уладить. Завтра или послезавтра

мы с вами обсудим некоторые подробности этого дела. Ложитесь-ка сейчас

спать и отдохните. Вам понадобятся силы для той работы, которую нам с вами

скоро придется проделать. А пока что не волнуйтесь, это совершенно ни к

чему, понятно? Я вас вытащу из этой истории, вернее, мы вдвоем - мой

компаньон и я. Как-нибудь на днях я приведу его к вам. Он вам тоже

понравится. Но я хочу, чтобы вы подумали над двумя условиями и твердо их

соблюдали. Во-первых, никому не позволяйте ничем запугать себя и помните,

что я или мой коллега будем по крайней мере раз в день навещать вас, и

если вам надо будет что-нибудь сказать или спросить, вы всегда сможете

поговорить об этом с нами. И, во-вторых, ни с кем ни о чем не

разговаривайте: ни с Мейсоном, ни с шерифом, ни с тюремщиками - ни с кем,

если только я вам не скажу, что это нужно. Ни с кем, слышите! И главное -

не плачьте больше. Потому что, будь вы чисты, как ангел, или черны, как

сам дьявол, наихудшее, что вы можете сделать, - это плакать перед кем бы

то ни было. Ни публика, ни тюремщики этого не понимают; по их мнению,

слезы всегда означают слабость или признание вины. А мне не хотелось бы,

чтобы они думали о вас что-либо подобное, особенно когда я знаю, что вы

действительно невиновны. Теперь я знаю это. Я верю в это, понятно? Так что

не вешайте носа перед Мейсоном и прочими.

В самом деле, я хотел бы, чтобы вы впредь начали понемножку смеяться

или хоть улыбаться. Держитесь веселее, когда здороваетесь с ними со всеми.

Знаете, у юристов есть старая пословица, что сознание собственной

невиновности придает человеку спокойствие. Помните, что вы не виновны, и

не смотрите как виноватый. Не сидите с таким видом, будто вы потеряли

последнего друга, - ничего такого не случилось. С вами я и мой коллега -

мистер Джефсон. Через день-два я его к вам приведу. Относитесь к нему так

же, как ко мне. Можете ему довериться: он в некоторых отношениях даже

более умелый законник, чем я. Завтра я принесу вам парочку книг, журналы,

газеты - почитайте, поглядите иллюстрации. Это вас отвлечет от тревожных

мыслей.

Клайд слабо улыбнулся и кивнул.

- Да, еще одно: я не знаю, верующий ли вы? Но так или иначе, если

только вам это предложат, советую исправно посещать здесь воскресное

богослужение. Народ у нас тут набожный, и я хотел бы, чтобы вы производили

возможно лучшее впечатление. Не обращайте внимания на то, что люди скажут

и как посмотрят, - делайте, как я говорю. А если этот Мейсон или еще

кто-нибудь из здешней публики станет и дальше к вам приставать, напишите

мне записочку. Ну, а теперь я пошел, так что улыбнитесь мне повеселее на

прощанье и потрудитесь встретить меня улыбкой, когда я приду в следующий

раз. И не болтайте, поняли?

Он встряхнул Клайда за плечи, похлопал по спине и вышел из камеры, но

про себя подумал: "А вправду ли я верю, что этот парень так невинен, как

он говорит? Можно ли неумышленно так ударить девушку? И потом отплыть

прочь, потому что, как он говорит, он боялся, что она может его потопить?

Скверно! Скверно! Какие двенадцать человек этому поверят? А этот чемодан,

а две шляпы, а пропавший костюм! И, однако, он клянется, что ударил ее

нечаянно. Но как же со всеми его планами - с намерением, которое не менее

преступно в глазах закона? Правду он говорит или лжет даже теперь, быть

может, стараясь обмануть не только меня, но и себя? И этот фотографический

аппарат... Надо бы раздобыть его, пока его не нашел и не предъявил Мейсон.

И этот костюм. Я должен найти его и, пожалуй, упомянуть о нем, чтобы

опровергнуть мнение, что он был спрятан... сказать, что он все время был у

нас... что он был отправлен в Ликург в чистку. Но нет, нет... минуточку...

об этом еще надо подумать.

И так далее, пункт за пунктом... И в то же время он устало думал, что

лучше, пожалуй, вовсе и не пробовать использовать рассказ Клайда, а

сочинить что-нибудь другое, какой-то измененный и смягченный вариант,

который кажется не таким жестоким и будет в глазах закона не столь близок

к убийству.

Рубен Джефсон ничуть не походил ни на Белнепа, ни на Кетчумена, ни на

Мейсона, ни на Смилли - словом, ни на кого из тех, кто до сих пор видел

Клайда и интересовался его делом. Это был высокий, худой и смуглый молодой

человек, жесткий, невозмутимый, холодно-рассудительный; воля и решимость у

него были поистине стальные. Его отличал острый ум, а профессиональная

изворотливость и эгоизм придавали ему сходство с рысью или хорьком. На

смуглом лице еще светлей казались проницательные светло-голубые глаза со

стальным отливом; длинный нос указывал на энергию и любознательность. У

этого человека были сильные руки и сильное тело. Узнав, что им (конторе

"Белнеп и Джефсон"), возможно, поручат защищать Клайда, он, не теряя ни

минуты, во всех подробностях изучил материалы дознания, произведенного

следователем, заключение врачей и письма Роберты и Сондры. И теперь,

выслушав объяснения Белнепа о том, что Клайд признался в намерении убить

Роберту, но уверяет, будто не исполнил этого намерения, так как в

критическую минуту был охвачен каким-то душевным столбняком или раскаянием

и только нечаянно ударил ее, - выслушав все это, Джефсон лишь пристально

посмотрел на Белнепа и заметил без каких-либо комментариев и без тени

улыбки:

- Но он не был в столбняке, когда отправился с нею на озеро?

- Нет.

- И когда потом поплыл прочь?

- Нет.

- И когда шел по лесу, и менял шляпу и костюм, и прятал штатив?

- Нет.

- Вы, конечно, понимаете, что если мы воспользуемся этими объяснениями,

в глазах закона он будет в такой же мере виновен, как если бы ударил ее

умышленно, и судья должен будет предупредить об этом присяжных.

- Да, я знаю. Я уже думал об этом.

- Ну, тогда...

- Вот что, Джефсон. Это, несомненно, трудный случай. По-моему, у

Мейсона все козыри на руках. Если мы сумеем выручить этого малого, значит,

мы можем отстоять кого угодно. Только, мне кажется, нам не стоит упоминать

об этом столбняке, разве что мы решим сослаться на невменяемость, на