Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Уголовная ответственность





 

Литература: Фойницкий, Учение о наказании, 1889; Мокринский, Наказание, его цели и предположения, 2 части, 1902; Познышев, Основные вопросы учения о наказании, 1904; Сергеевский, Основные вопросы о наказании в новейшей литературе (Ж. гр. и уг. пр. 1893, кн. IV); Таганцев, Русское уголовное право, 1902, т. I, стр. 367-484, т. II, стр. 821-956; Hamon, Le determinisme et la responsabilite, 1898; Виндельбанд, О свободе воли, pyc. пер. 1905.

 

Уголовное правонарушение влечет за собой для виновника его уголовную ответственность. За преступлением следует наказание. Наказание есть, прежде всего, страдание, испытываемое тем, к кому оно применяется. Правда, возможны случаи, когда наказание представляется человеку радостью. Религиозный фанатик испытывает восторг там, где палачи думают причинить ему самые жестокие мучения. Исстрадавшийся от угрызений совести видит в наказании удовлетворение. Лишенный крова и пищи находит в тюрьме тот minimum условий существования, которых не дала ему жизнь. Но эти факты не опровергают положения, что для среднего человека наказание, состоящее в лишении его некоторых благ, представляет страдание. Указанные факты показывают только бессилие государственной власти, когда она встречается с большей силою. С другой стороны, неправильно называть наказание злом, если рассматривать его с точки зрения государства, применяющего его к преступнику*(239). Слово "зло" выражает нравственное осуждение действию. Между тем нельзя отрицать, что карательная деятельность государства, в общем, поддерживается общественным мнением, что не исключает возможности в некоторых случаях расхождения во взглядах общества и государственной власти на карательную меру. Утверждение, что наказание есть зло с активной стороны, особенно непонятно со стороны тех, кто говорит о праве государства на карательную деятельность*(240) или о нравственном допущении необходимости наказывать.

Страдание, испытываемое при наказании преступником, причиняется ему извне, а не исходит изнутри его души, в виде раскаяния, угрызений совести.

Наказание составляет страдание, причиняемое намеренно, сознательно. Поэтому под понятие о наказании не подходят страдания, причиняемые извне случайными обстоятельствами, хотя обычное словоупотребление пользуется при этом словом "наказание". Так, домовладелец, дом которого сгорел незастрахованным, признается наказанным за свою небрежность; так, болезнь может явиться наказанием за излишество.

Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного оздоровления. Поэтому наказанием в типическом смысле слова не может считаться лишение отцом своего сына наследства за легкомысленный образ жизни, увольнение хозяином приказчика за недобросовестность. Однако, для понятия о наказании необязательно, чтобы применение его произведено было судебным органом, наказание может быть наложено и административным органом.

Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного управления преступнику. Однако, эта характерная черта наказания составляет достояние нового времени. На ранних ступенях наказание применялось не только к лицу, виновному в преступлении, но и к его семье, его родственникам. Такое свойство имели в Русской Правде "поток и разграбление", a позднее конфискация имущества, ссылка. Правда, и в настоящее время от наказания, применяемого к преступнику, может страдать вся его семья, лишающаяся работника, но это уже косвенный но необходимый результат.

Наказание есть страдание, причиняемое намеренно органами государственного управления преступнику за совершенное преступление. Следовательно, под понятие о наказании не подходят те предупредительные меры, которые применяются по отношению к лицу, угрожающему преступным деянием. Напр., пьяный человек, похваляющийся, что убьет жену, отправляется в участок впредь до вытрезвления.

Полученное определение понятия о наказании возбуждает дальнейший и главный вопрос: где же основание наказания? Этот вопрос распадается на два вопроса: а) почему следует наказывать и b) как следует наказывать. Очевидно, что второй вопрос есть логический вывод из первого, и потому мы будем совместно рассматривать вопросы об основании наказания и его содержании. Если вопрос об основании наказания рассматривать как вопрос уголовной политики, то ему не место было бы в общей теории права. Но так как ответы на этот вопрос даются не только с точки зрения карательного идеала, но и с точки зрения объяснения карательной деятельности, то основание наказания должно быть рассмотрено при теоретическом освещении права в его исторической действительности*(241). В духе школы естественного права XVII и XVIII вв. создается договорное обоснование наказания, развитое наиболее ярко в трудах Фихте*(242). В основании государства лежит договор всех граждан, согласившихся признавать взаимную неприкосновенность, имущественную и личную. Нарушение права есть нарушение договора. "Кто нарушает в какой-либо части общественный договор сознательно или по небрежности там, где по договору рассчитывали на его предусмотрительность, теряет вследствие того все свои права, как гражданин, как человек, и становится бесправным". Он снова свободен как птица Vogelfreij и подлежит изгнанию из общества, условия жизни которого он не признает. Но, насколько цели государства позволяют, возможен иной исход-искупление вины посредством наказания. В общественном договоре, в виде дополнительного пункта, гражданину дается право на наказание, как замену изгнания (Abbussungsvertrag). Поэтому наказание должно быть исправительным. И после исправления преступник возвращается в общество. Если же примирение с обществом невозможно, то для неисправимых наступает изгнание, а при неповиновении или при возвращении преступник может быть подвергнут смертной казни. Однако, казнь есть дело полиции, а не суда, потому что это не наказание, а мера предупреждения. Как наказание, смертная казнь лишена смысла. Фихте подчеркивает свою мысль, что наказание есть средство для основной цели государства, общественной безопасности", но не самоцель.

Оставляя в стороне идею общественного договора, мы должны признать полную несостоятельность карательного соглашения. Взгляд на наказание, как на право преступника и на обязанность государства, стоит в резком противоречии с действительностью. Логическим выводом из взгляда Фихте на сущность наказания следовал бы вывод, что содержание наказания должно сообразоваться не с интересами государства, а с волей преступника.

Нравственное обоснование наказания пытался дать великий моралист XVIII столетия, Кант*(243). Наказание преступника есть требование категорического императива, исходящее из априорного начала, но не из опыта. Менее всего может рассматриваться наказание как средство для осуществления каких-нибудь общественных целей: человек никогда не может быть средством, потому что личность - это самоцель. Наказание составляет нравственно необходимое последствие преступления. Человек наказывается не для того, чтобы служить примером другим, а потому, что им совершено преступление (quia peccatum. est). Неизбежность наказания вытекает из идеи справедливости. "Даже если бы гражданское общество решило порвать взаимные связи (напр., если народ, обитающий на острове, решает разойтись по всему свету), то предварительно должен бы быть казнен заключенный в тюрьме убийца, чтобы всякий получил то, что его деяния заслуживают". Если наказание лишено всякой цели, то оно представляет собой идею нравственного возмездия (jus talionis). Поэтому наказание должно строиться по началу равенства с преступлением, согласно с ветхозаветным принципом: око за око, зуб за зуб. За убийство следует смерть, за изнасилование кастрация, за оскорбление унижение, напр., целование руки обиженного в присутствии свидетелей, за кражу срочные или вечные работы, даже рабство.

Такое грубое оправдание наказания, претендующее на нравственное обоснование. Помимо того, что в таком возмездии нет ничего нравственного, мы должны заметить, что остается невыясненным, почему наказание должно следовать за преступным действием, а не за каждым безнравственным поступком? Каким образом, отвергая целесообразность в наказании, может Кант объяснить право государства наказывать преступника? Почему наказание со стороны государства, а не месть со стороны пострадавшего? Невозможность уравнения наказания с преступлением по началу материального тождества слишком очевидна; как наказывать, напр., политические или религиозные преступления? Логическое обоснование наказания дает Гегель*(244). Право в объективном смысле есть общая воля (тезис). Преступление есть отрицание общей воли частной волей преступника (антитезис). Наказание есть отрицание частной воли общей волей, т.е. отрицание отрицания (синтезис). Таким образом, наказание представляется логическим процессом развития идеи, которая близко подходит к математической формуле: минус на минус дает плюс. Наказание есть утверждение права. Так как право есть осуществление абсолютного разума, то и наказание разумно. Это не акт возмездия, а дело восстановления (Wiederherstellung). Поэтому содержание наказания должно быть уравнением преступного действия, однако, не по началу материального равенства*(245), а по началу внутренней равноценности. Обоснование Гегеля встречает недоразумения в своих исходных началах. Можно ли считать право общей волей, можно ли допускать, что право всегда разумно? Если же право может быть неразумным, то отрицание отрицания не дает утверждения идеи права. Наказание не в состоянии уничтожить преступления, если оно оставляет непоправимые следы, как, наприм., в убийстве человека.

Религиозное обоснование наказания, характерное для средних веков, нашло своего выразителя в XIX столетии в лице ф. Шталя*(246). Правовой порядок является отражением Божественного мирового порядка. Государство установлено на земле для охранения в людях Божественных заповедей. Через государственную власть проявляется Божественная воля. Преступление составляет стремление стать выше этой воли. Потому преступление есть в то же время грех (dort die Sunde, hier das Verbrechen). Наказание - не восстановление права (нарушенное не восстановимо), а смирение дерзкой воли, возомнившей создать свой собственный закон. "Непредубежденное сознание каждого возвещает вечный закон справедливости, чтобы за злом (грехом-преступлением) неизбежно следовало наказание". Поэтому наказание не может иметь будущей цели или служить механическим средством, но оно составляет ответ на поступок преступника. "Бог или государство наказывают нарушителя права не для того, чтобы он страдал, а дают ему выстрадать для того, чтобы он был наказан". Сущностью наказания определяются виды и меры наказания. "Как и в какой степени восстал человек, так же должен он быть извержен".

Для нехристианина или для неверующего религиозное обоснование наказания не имеет никакой убедительности. Но сомнительно, чтобы оно привлекло и верующего христианина. Допустимо ли суд человеческий выдавать за суд Божий? Можно ли наказание, установленное людьми, считать за искупление греха пред Богом? "Не представляется ли истинно верующему", как замечает Таганцев, "кощунством это уподобление земского начальника или мирового судьи Творцу, воздающему каждому по делам его?"*(247) Правовое обоснование, которое выводит право наказания из идеи права, наиболее ярко выраженное в лице Биндинга*(248), хотя с различными оттенками, принимается многими современными криминалистами. В самом существе государственно-правового порядка лежит принадлежащее государству право на подчинение или послушание граждан. Это неписаное право. Если происходит нарушение приказов или запретов, то государству остается одно из двух: или оставить такое правонарушение (деликт) без последствий, или проявить свое право на подчинение, тогда последнее превращается в право наказания, которое осуществляется изданием уголовных законов. Восстановить нормальное отношение между преступником и законом уже невозможно. Но государство может требовать от преступника удовлетворения за неизгладимый вред, причиненный им правовому порядку. Наказание не имеет своей целью исправление преступника или заглаживание вреда, его задача состоит в том, чтобы принудительно подчинить преступника господству права. Право поругано, оно должно быть удовлетворено.

В этом взгляде обнаруживается два положения: наказание совершается во имя права и наказание совершается по праву государства. Первое положение приводит к тому, что право перестает быть средством для общественных целей, оно становится самоцелью. Второе положение приводит к совершенно непостижимому праву наказания в субъективном смысле, которое принадлежит государству.

К этому теоретическому обоснованию примыкают некоторые другие. "Уголовное правосудие", говорит Сергеевский, "не нуждается для своего обоснования ни в особых абсолютных принципах, ни в каких-либо специальных целях, к служению которых могут быть направлены или приспособлены отдельные карательные меры. Оно вытекает из сущности правопорядка. И цель его достигается самым фактом применения наказания; эта цель есть непрестанное поддержание авторитета велений законодателя"*(249). "В применении наказания", по мнению Таганцева, "нельзя видеть только государственную деятельность оправдываемую ее необходимостью и целесообразностью, но в ней выражается право, покоящееся, как на своем объективном основании, на сущности правовых норм, на природе правопорядка. Подобно тому, как права отдельных физических или юридических лиц покоятся на отдельных нормах права писанного или неписаного"*(250). По словам Меркеля, наказание, по существу своему, есть правовое притязание (Rechtsanspruch), заменяющее то требование, которое нарушено преступным действием, и представляющее собой его эквивалент*(251).

Прежде всего необходимо отказаться от права наказания. Такого права быть не может. Всякое субъективное право предполагает пределы, установленные извне. Кто же может дать государству карательное право? Если предположить, что государство само установило это право, то создается странное представление о законодателе, который сам себе дает право и сам судит, насколько правильно оно применяется. Государство имеет власть, а не право наказывать. Государство наказывает не потому, что имеет право, и не потому, что обязано карать, а потому, что находит это нужным и имеет к тому возможность.

Норма права предполагает свою санкцию. Наказание составляет одно из возможных последствий правонарушения. Государство прибегает к такому последствию, когда не может установить иной санкции, напр., при охранении интересов господствующей церкви против пропаганды других вероисповеданий, или когда иная санкция признается недостаточной, как средство удержания от нежелательных действий, напр., при насильственном присвоении чужой вещи принудительное возвращение ее представляется слабой защитой интересов собственника. Где же обоснование карательной деятельности государства? Оно заключается в необходимости для государственной власти охранить установленный государственно-правовой строй от посягательств на него со стороны отдельных индивидов. Государство организует одновременно защиту себя от внешней опасности, исходящей от других государств, и защиту от внутренней опасности, исходящей от неподчиняющихся государству и праву индивидов. Как общество борется против протестующей личности, так и государство борется против непослушного гражданина. Наказание составляет средство для обеспечения интересов, охраняемых государством. Борьба общества против личности не организована, борьба государства против гражданина организована. Уголовная репрессия есть продолжение той борьбы за самосохранение, которая выражается в нравственности. Но так как общественно-организованная сила вручается государственной власти, представленной людьми, то нельзя согласится с Ферри, будто "правовая оборона означает совершенно то же самое, что и общественная оборона"*(252). Обособление государственной силы от общественной дает возможность такому явлению, что государство может, путем наказания, охранять такие интересы, которые касаются только общественной группы, оказывающей особенное давление на государственный механизм, или даже интересы одних только властвующих, вопреки интересам всего общества. Только это различие государственной и общественной обороны способно объяснить нам, почему в иных странах и в некоторые моменты к преступнику проявляется ненависть, как к врагу, а в других странах и в иные моменты на преступника смотрят с состраданием, как на несчастного.

Во всяком случае, историческая действительность обнаруживает нам, что в основе карательной деятельности лежит начало целесообразности, сменяющее начало мести, которым проникнута реакция или оборона индивида против индивида, родовой группы против другой родовой группы. Начало целесообразности лежит в основе а) как установления наказуемости за известные действия, так и b) определения мер наказания за них.

Если государство наказывает, чтобы охранить установленный им порядок, то как же наказывает оно по началу целесообразности? Целесообразность мер наказания определяется: 1) ценностью угрожаемого интереса и 2) опасностью преступника.

С первой точки зрения наказуемость преступного деяния обуславливается тем вредом, каким угрожает государству поведение преступника. Результат его противоправного действия определяет меру наказания. Этим и можно объяснить различную наказуемость оконченного преступления и покушения. Так, напр., один стрелял и убил на месте; другой стрелял, но пуля ударилась в пуговицу и соскочила. Первый совершил убийство, второй - покушение на убийство. Первый будет наказан строже, чем второй, хотя оба проявили одинаковую опасность для общества, насколько она кроется в личности преступника. Чем более власть организована на общественных началах, тем ближе уголовная оценка к общественной оценке; чем сильнее расходится государство и общество, тем резче будет уголовная репрессия против действий, по общественной оценке мало вредных или вовсе безвредных.

Со второй точки зрения, в настоящее время, в противоположность господствовавшему некогда взгляду на преступление только как на вред, наказуемость преступного деяния обуславливается той опасностью, какая кроется в личности преступника. В этом отношении наказание преследует различные задачи.

Изоляция преступника имеется ввиду там, где государство встречается с неисправимым преступником, пребывание которого в обществе угрожает постоянной опасностью. Государство стремится путем наказания обезвредить преступника. Мерами карательными в этом направлении служили прежде изгнание, позднее смертная казнь, ссылка и пожизненное заключение. К этим наказаниям государство часто прибегало, когда оно имело дело с идейными преступниками, глубоко верующими в истину своих политических или религиозных убеждений. Исправление преступника составляет задачу карательной деятельности, когда личность его подает надежду на возможность приспособления его к условиям общественной и государственной жизни. Исправление может быть достигнуто двояким образом: а) испытав на себе действие наказания, человек получает сильный мотив не совершать вторично противоправного поступка: b) подвергнутый наказанию, человек под его действием перевоспитывается. Предполагается, что он научается труду, способам зарабатывать себе средства существования, усваивает себе нравственные принципы, которых лишен был по условиям жизни.

Для этой цели считается наиболее пригодной тюрьма с сопутственными институтами, как, напр., условное освобождение, если преступник обнаружит до истечения срока наказания свою исправимость. Устрашение готовых совершить преступление составляет все же главную задачу наказания. Устрашение достигается как общим предупреждением, содержащимся в уголовном законе, так и впечатлением от исполнения наказания в отношении тех, кого угроза не удержала. В прежнее время государство придавало большое значение личному впечатлению от производимого наказания. "По городам, на площадях, возвышались прочно построенные виселицы, на которых постоянно висело несколько десятков казненных. По временам воздвигались костры, после которых оставался в иных местах лес обгорелых столбов, как памятник казней; здесь был выставлен колесованный, там шел ряд кольев с воткнутыми на них головами, в другом месте были прибиты различные члены казненных. Если казнили далеко от места совершения преступления, то части казненных посылались для выставки в том месте. Большие дороги представляли иногда ту же картину. В обществе всегда можно было встретить людей то заклейменных, то без ушей, то без носа, без руки или без ноги, которые отняты были в виде наказания. Чем тяжелее было преступление, чем жестче хотели наказать, тем торжественнее совершали казнь с процессиями, народ собирали звоном колоколов"*(253). Однако, опыт показал, что личное впечатление от исполнения наказаний не столько устрашающее, сколько разжигающее. Замечены были случаи убийств, которые происходили у эшафота во время казни убийцы. Поэтому действие наказания, падающего на преступника, понимается в настоящее время в смысле усвоения представления о неизбежности наказания.

Следует иметь также ввиду, что смягчение нравов общества и усиленная впечатлительность человека делают устрашительную задачу все более осуществимой при меньших наказаниях. Смягчение наказаний, наблюдаемое всюду, с каждым изданием нового уголовного кодекса, вовсе не значит, что государство отказывается от уголовной репрессии, хотя сознание важности уголовной превенции в борьбе с преступностью все более укрепляется. Законодателю необходимо усиливать уголовную репрессию, когда он расходится с обществом, потому что уголовной каре приходится преодолевать противодействие общественного одобрения и сочувствия преступнику. Напротив, чем более социализируется государственная власть, тем сильнее его карательная деятельность поддерживается общественным мнением и законодателю приходится только восполнять недостатки общественной реакции. Государственная кара может быть тем слабее, чем больше уверенности в общественной каре.

Наказание, как угроза, висит над всеми, готовыми совершить преступление, и падает на голову виновных. Уголовная ответственность предполагает всегда установленную виновность. Мало доказать, что человек совершил действие, необходимо еще обнаружить, что он виновен.

Но как может быть человек виновен в совершенном? Разве все совершающееся не происходит по началу закономерности? Если индивид есть результат действия комбинированных общественных сил, то преступление совершает не человек, а общество. В преступлениях общество имеет то, что само посеяло. Разве преступник виноват, что он таким родился, что его так воспитали, что его на то толкали. Но тогда, где же основание уголовной ответственности?

На этом вопросе встречаются, сталкиваются и борются два противоположных мировоззрения. С точки зрения одних, человек подвергается ответственности, потому что у него имеется свободная воля. По мнению других, ответственность человека за его поступки основывается именно на том, что у него нет свободы воли. Очевидно, вопрос об основании ответственности человека сводится к вопросу о свободе воли, который действительно имеет для права огромное значение.

Защитники свободной воли, так называемые индетерминисты, приводят в подтверждение своего взгляда следующие доказательства. 1) В пользу свободы воли говорит прежде всего, и самым убедительным образом, свидетельство нашего сознания. Мы чувствуем себя свободными в выборе того или другого действия. Соблазняясь плохо лежащей вещью, я могу присвоить себе ее, но я могу этого и не сделать. Передо мной выбор пойти в театр или остаться дома: я знаю, что сделаю то, что захочу. 2) Если отвергнуть свободу воли, то нельзя объяснить, как может действовать человек, когда он находится под влиянием равносильных воздействий, напр., когда ему нужно обойти лежащий на дороге камень, справа или слева, или когда ему приходится выбирать один из двух предложенных ему серебряных рублей. Не уподобится ли он тому Буриданову ослу, который, стоя между двумя связками сена, одинаковыми по отдаленности, величине и аромату, стоит и умирает с голоду?*(254), 3) Внушение самому себе идеи свободы воли делает человека в его действиях на самом деле свободным; внушение себе идеи причинной зависимости приводит к полной пассивности. 4) В нас есть чувство ответственности за наши действия, которое не может иметь иного происхождения, как существование свободы воли.

Против этих доказательств отрицатели свободной воли, так называемые детерминисты, приводят следующие соображения: 1) Все в мире подчинено закону причинности, и все наше знание построено на этом законе. Человек, составляя частицу мира, не может быть изъят от действия закона причинности, и потому все его поведение строго обусловлено причинами, которые в психической области принимают наименование мотивов. 2) Подчиненность поведения человека закону причинности подтверждается статистикой, которая чисто объективно обнаруживает такое однообразие, постоянство в человеческих действиях, которое совершенно непримиримо со свободной волей. Где же свободное усмотрение человека, когда статистические таблицы показывают нам, как с повышением цен на хлеб увеличивается число преступлений и уменьшается число браков. 3) Наблюдая поведение других, мы подмечаем правильность в их поступках, которую мы называем характером и с которой мы сообразуемся в наших отношениях с людьми. Если бы существовала свобода, мы никогда не могли бы рассчитывать на то, как поступит в том или другом случае наш лучший друг. "Мы чувствуем себя", замечает Милль, "не менее свободными от того, что люди, близко нас знающие, вполне уверены, как мы захотим поступить в том или другом частном случае. Напротив. если в нашем будущем поведении сомневаются, то мы часто считаем это показателем незнания нашего характера, а иногда даже обидой"*(255). 4) Без уверенности, что поведение человека обуславливается заложенными в его душу принципами, воспитание детей было бы совершенно невозможным делом, бесплодным занятием. С точки зрения этих соображений детерминистов опровергаются доводы индетерминистов. Ссылка на наше сознание обоюдоостра. Пока человек не совершил поступка, ему кажется, что он свободен в выборе; когда он уже совершил его, ему кажется, что иначе он и поступить не мог. Свобода воли в поведении представляется нам потому, что мы не в состоянии учесть всех причин, действующих на наш выбор. Человек чувствует себя свободным более всего тогда, когда он наименее свободен, так, напр., пьяному кажется, что он все может. Равносильных совершенно мотивов в жизни не бывает, а если сила их приблизительно равна, то отсюда и создаются те колебания времени, которых иначе нельзя было бы объяснить. Внушение самому себе свободы действий или их подчинения закону причинности есть результат толчка, полученного извне при чтении, при разговоре. Чувства ответственности не существует: имеется чувство совести, как ощущение нарушенного равновесия между усвоенным образом поведения и противоречащим ему действием, и есть сознание ответственности, как понимание последствий соединенных с действием.

Точка зрения детерминизма есть единственно научная, единственно согласуемая с представлением о мире, подчиненном началу закономерности. Конечно, я действую так, как хочу, само действие, составляя внешнее выражение волн, предполагает такое соотношение между действием и волей. Загипнотизированный не действует, а им действуют. До сих пор взгляды индетерминистов и детерминистов сходятся. Но почему человек хочет именно так действовать, а не иначе? Здесь и начинается расхождение точек зрения. Для индетерминиста это вопрос неуместный. Нельзя спрашивать о причине хотения, потому что воля автономна. Для Канта свобода есть способность начинать от себя ряд последовательных состояний. Следовательно, воля не звено в бесконечной цепи, а начало цепи действий. Конечно, такой взгляд не может быть принят. Сам Кант достигает независимости воли человека от закона причинности героической мерой рассечения человека на двое: на эмпирического и умопостигаемого человека. Наблюдение на каждом шагу показывает нам, как воля человека обуславливается даже физическими причинами, напр., состоянием здоровья. А если она способна в некоторых случаях поддаваться причинности, она не свободна по своей сущности.

В волевом акте мы наблюдаем три момента: а) пробуждение потребности или желания, b) выбор действия под влиянием различных представлений, с) действие. У дикаря замечается почти непосредственный переход от первого момента к третьему: захотел - сделал. При ощущении голода он тянется к пище, не считаясь с тем, кому она принадлежит; при ощущении обиды он бросается на врага, не учитывая соотношения сил и последствий. Чем культурнее человек, тем большую роль играет в его поведении второй момент. Ряд представлений встает между желанием и действием, - ряд удлиняется и осложняется. При этом в этом ряду некоторые представления оседают и становятся постоянными, дают основу характеру человека. К ним присоединяются случайные представления, которые врываются, переплетаются с постоянными. То расходясь с ними, то действуя в одном с ними направлении. Чем тверже постоянные представления, тем устойчивее поведение человека. Чем более доступа и простора случайным представлениям, тем большим колебаниям подвержено поведение человека, тем больше неожиданностей может он дать. Но все представления, как постоянные, так и случайные воздействуя на волю, как мотивы (причины), сами создались в психике человека под влиянием известных причин. Поэтому поведение человека есть необходимый результат всех предшествующих.

Выбор возможен только между двумя взглядами: или воля свободна, т.е. в противоположность тому, что совершается в мире, не обусловлена сама причинами, или же воля, как и все в мире, полностью подчинена причинности. Но в последнее время усиленно выдвигается стремление найти примирительную точку зрения, при которой можно было бы согласовать причинность или необходимость со свободой. В причинной цепи состояний обособляют характер человека и утверждают, что человек настолько свободен в выборе своих действий, насколько воля обуславливается его характером. "Свобода выбора, по словам Виндельбанда, есть определение поступков характером; поэтому мы называем ее также иногда самоопределением или автономией"*(256) "Мы или наш характер", говорит Челпанов, "есть истинная причина данного действия"*(257). "Ход событий определяется, по мнению Хвостова, не только внешними условиями, но и отличительными чертами психического склада каждой действующей личности, тем, что называется его характером"*(258). Детерминисты, отстаивая причинность в поведении человека, имели ввиду не только физическую, но и психическую причинность. Что же достигается отделением характера, как условия свободной воли? С точки зрения представителей рассматриваемого примирительного направления, ряд состояний, физических и психических, предшествующих данному действию, разрезается на две части. До образования характера действует закон причинности, так как характер есть результат наследственности и воздействия социальной среды. После этого момента причинность каким-то образом прерывается и открывается царство автономной воли, где человек пользуется свободой выбора. Но, если характер есть причина нашего действия, а сам характер складывается под действием внешних причин, где же свобода?

Примирить непримиримое, свободу и необходимость - невозможная задача. Стремление найти, вместо свободной воли, необходимую свободу вызывается главным образом опасением попасть из детерминизма в фатализм. Для фаталиста все события предопределены, а потому все совершается так, как суждено было совершиться и иначе совершиться не могло. Предопределенного предотвратить нельзя, и бесполезны всякие усилия бороться против предназначенного. Будет ли человек избегать или ничего не будет делать - результат тот же. Фаталист берет пистолет и стреляет себе в лоб: если ему суждено умереть, пуля пробьет ему голову, не суждено - будет осечка или что-нибудь другое препятствующее*(259). Но это нелепый вывод, действие человека само входит в цепь событий и спутывает все расчеты. Оседающая гора должна со временем обрушиться, по закону причинности, но падение ее не составляет предопределенной безусловной необходимости. Если человек подопрет ее стеной, падение может не произойти; закон причинности не отменен, но к прежде действующим причинам присоединилась еще одна причина, противодействующая.

Сочинение крупного писателя или речь большого оратора составляют результат предшествующих причин. Но сами они в свою очередь являются причиной получаемых впечатлений, испытываемых переживаний, резких перемен в характерах, совершенно новых проявлений деятельности.

Посмотрим теперь, как же обосновывается уголовная ответственность с точки зрения защитников свободной воли. Почему вменяется преступнику в вину совершенное им деяние?

Связь ответственности со свободой воли создалась на почве объяснения того, как мог войти в мир грех при благости Бога. Если все соединено началом причинности и мир существует по воле его Творца, то пришлось бы первопричиной зла признать Бога. Избегая такого вывода, мысль останавливается на свободной воле, дарованной человеку Богом. Чтобы заслужить, человек должен сам делать выбор между добром и злом. Позднее свобода воли стала обоснованием нравственной ответственности, почему и говорят иногда, вместо свободной, о нравственной воле. Наконец, по связи этики с правоведением, с представлением о преступлении, как о безнравственном деянии, и уголовная ответственность получила то же обоснование, что и нравственная.

Наиболее ярко построена уголовная ответственность на свободе воли в лице Спасовича. "Если нет свободы", говорит он, то нельзя никого за деяние его винить, а если нет вменения, то не может быть ни ответственности, ни наказания", Человек свободен в управлении и распоряжении данными ему от природы физическими и психическими способностями. "Он может требовать от своего ума, чтобы ум вникал и работал; от фантазии, чтобы она творила; он может сказать страсти, чтобы она умолкла, сердцу, чтобы оно не билось, воле, чтобы она того, а не другого желала; из многих противоположных, склоняющих его к действию, мотивов он может выбрать тот или другой и дать ему над другими перевес". "Состояние человека, в котором по отсутствию в нем сознания он внутренне свободен, так что совершаемые им действия могут быть относимы на его счет, ставимы ему в вину, называется состоянием вменяемости"*(260).

При рассмотрении теории ответственности, основанной на свободе воли, обращают на себя внимание следующие обстоятельства: а) теоретическая постановка всецело подсказывается практической проблемой, притом неправильно поставленной;, b) правовая ответственность человека определяется с индивидуальной точки зрения; с) наказание возлагается за то, что человек сделал неправильный выбор, а не для того, чтобы он не делал или другие не делали неправильного выбора.

Как же может быть обоснована ответственность человека при отрицании свободной воли, при распространении на внутренний мир человека общего закона причинности?

Противопоставляя взгляду индетерминистов свою формулу ответственности, Ферри излагает ее такими словами: "деяния человека могут быть ему вменены и, следовательно. он является ответственным за них, потому что он живет в обществе"*(261), в таком виде формула недостаточна, но она подчеркивает одно, в высшей степени важное обстоятельство: ответственность человека мыслима только с социальной, а не с индивидуальной точки зрения. Ответственность есть не что иное, как реакция общества против индивида, идущего в разрез с тем, что оно признало для себя полезным. Такова именно нравственная ответственность человека. Правовая ответственность есть реакция государства против гражданина, поведение которого не согласуется с тем, что государственная власть признала полезным.

Представим себе смерть в следующих четырех случаях: от упавшего в лесу дерева, от бешенной собаки, от сумасшедшего и от разбойника. Во всех случаях результат, смерть, произошел по одному и тому же закону причинности. Но общественная реакция во всех этих случаях будет различная. Дерево оставят там, где оно лежит, собаку пристрелят, опасного сумасшедшего посадят в больницу, разбойника осудят на каторгу. Отчего же такое различие в реагировании? В первом случае опасности более нет, в остальных случаях она сохраняется, и общество (государство) считает необходимым обезопасить себя от повторения таких событий, собака не член общества - ее просто уничтожают. Сумасшедший и разбойник - люди, угрожающие обществу (государству) вредом. Но сумасшедший, у которого желание умертвить перешло немедленно в действие, не мог находиться под впечатлением представления об угрозе, содержащейся в уголовном законе. Наказание его не произвело бы впечатления ни на него самого, ни на других. Напротив, разбойник знал о возможности наказания, но представление о нем оказало, как мотив, меньшее действие на его психику, нежели представление об удовольствии, соединенном с добытыми деньгами. Наказывая его, общество (государство) усиливает в нем действие созданного правом мотива, а также во всех других, в представлении которых встает неизбежность наказания за преступление.

Подвергая уголовной ответственности путем угрозы наказанием и выполнения его, общество (государство) обеспечивает себя от возможных вредных ему действий со стороны своих членов. Пусть человек совершил поступок, который строго определяется всеми предшествующими данными, но также, по такому же закону причинности, побуждаемое чувством самосохранения, действует и общество (государство). Если преступник вынужден был к преступлению, то и общество (государство) вынуждено к наказанию. В цепь мотивов (причин), воздействующих на человека в его поведении, вводится законом новый мотив, представление о наказании возможном, о наказании уже испытанном, о наказании в его реально воспринятой форме. Но такой способ воздействия предполагает, как непременное условие, причинность. Если поведение человека не определяется причинами, то бесполезно вызывать в нем представление о наказании, так как, при свободе воли, он действует так, как хочет, а не так, как на его хотение воздействуют мотивы (причины). И действительно, в таком положении находятся: дети, сумасшедшие, люди в состоянии сна, крайнего опьянения или аффекта. Все они признаются невменяемыми, хотя бы их действия были вредны обществу (государству), потому что по закону причинности они не поддаются правовому на них воздействию.

С этой и только с этой точки зрения становится приемлемой лучшая формула вменяемости, данная Таганцевым и выраженная им отрицательно: "не вменяется в вину преступное деяние, учиненное лицом, которое не могло во время учинения деяния понимать свойства или значения им совершаемого, или руководить своими поступками"*(262).

 

Date: 2015-08-06; view: 296; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию