Смертная казнь

По поводу смертной казни ведутся такие громкие и страстные дебаты, что стоит уделить некоторое внимание этому вопросу. Для многих людей основной аспект этой проблемы — моральный. Они против того, чтобы посылать людей на смерть, какой бы устрашающий эффект это ни производило. Подобным же образом некоторые поддерживают смертную казнь, не считаясь с очевидностью: они чувствуют, что убийцы по справедливости заслуживают смерти. Но есть большая группа посередине, которая может быть и за, и против в зависимости от нужности смертной казни.

Может ли страх виселицы, газовой камеры, электрического стула, расстрела удержать людей от убийства? (Убийство практически единственное в США преступление, караемое смертной казнью.) Наш уровень убийств скандально высок. Мы убиваем друг друга гораздо чаще, чем, например, японцы или бельгийцы. Более того, сейчас убивают гораздо чаще, чем в прошлом.

В Филадельфии, например, в 1839—1901 годах только 3 человека из 100 000 ежегодно осуждались за преднамеренное убийство. А в период с 1969 по 1971 год были осуждены 1499 человек—25,7 из 100000. По данным Государственной статистики, в 1950 году в стране жертвами убийц стали 8000 человек, а в 1978-м более 20 000. Каждую из этих цифр можно комментировать, но различия между периодами столь очевидны, что общая тенденция сомнений не вызывает. Мы живем в «золотом веке» убийств.

Преступление — это национальный скандал; в настоящее время число убийц все еще достаточно мало. Не так уж трудно найти причины этому — угрызения совести, страх мести, вероятность сурового наказания, близость смертной казни. Этого более чем достаточно, чтобы удержать от преступлений большинство из нас. Кривая, другими словами, чрезвычайно выровнена. Это значит, что добавочный удар, которым может быть смертная казнь, способен вызвать очень небольшое добавочное устрашение. Другими словами, человек может быть против смертной казни по многим причинам: потому, что она аморальна и может вызвать нежелательный побочный эффект, но еще и потому, что она не очень хорошо срабатывает. Не нужно доказывать, что смертая казнь не устрашает. В принципе об этом можно поговорить, но легко соскользнуть в область чего-то очень тонкого и эмпирического.

Большинство дискуссий по поводу смертной казни бессмысленно абстрактны. Они рассматривают факты данного конкретного общества. Смертная казнь может работать в некоторых обществах, в которых она используется быстро, безжалостно и неоднократно. Она не может хорошо работать в США, где она обязательно будет редкой и растянутой во времени из-за противодействий. Этот момент в дискуссиях и спорах опущен.

Чтобы устрашать, угроза должна быть реальной. Если мы проверяем место незаконной стоянки один раз в тридцать лет, мы не можем ожидать, что кто-нибудь побоится ставить здесь машину. Смертная казнь применяется у нас редко и становится с годами все более и более исключительной. Это значит, что, видимо, она является слабым сверхустрашением. Если мы хотим «накачать мышцы», то мы должны достаточно часто напрягать их, хотя насколько часто — сказать трудно. Но так как вопрос очень спорный, непохоже, чтобы это когда-нибудь имело место в нашей стране, по крайней мере в обозримом будущем.

Немного истории в качестве иллюстрации. Смертная казнь никогда не была такой общепринятой в нашей стране, как в Англии и в других странах, хотя и была значительно более распространена раньше.

Во времена революции люди могли быть повешены за десятки преступлений;

в Южной Каролине в 1813 году было 113 отдельных преступлений, караемых смертной казнью. К 1850 году список сократился до 22. Северные штаты были более скупы на подобные санкции. Практически смертная казнь предусматривалась лишь за убийство и изнасилование. Уже тогда—в начале 19 века—было стремление избавиться от смертной казни. В законах некоторых штатов — например, Висконсина — ее вообще не было.

Закон в книгах — это одно; реальные повешенные — это совсем другое. Здесь тоже Юг был более щедр на казни, чем Север. Главными жертвами были рабы. Южная Каролина приговорила к смерти в период с 1800 по 1855 год 296 рабов—64 за убийство, 46—за мятеж, 31 —за разбой, 28—за нападение, 17—за поджог, 21—за отравление, 17—за изнасилование. (В 72 случаях преступление точно не известно.) По контрасту в Массачусетсе, в котором численность белого населения вдвое превышала численность негров в Южной Каролине, с 1801 по 1845 год было казнено только 28 человек. Это меньше чем одна казнь в год.

Общественное мнение, особенно в прошлом, — тема скользкая и неверная. В 19 веке, разумеется, не было института Гэллапа. Но кое-что мы знаем о тогдашней системе, так же как и о риторике общественных дебатов. И то и другое наводит на мысль, что поддержка смертной казни постепенно ослабевала. Число людей, действительно приговоренных к смерти, постоянно уменьшалось. В течение 10 лет (1930—1940) были казнены 1667 заключенных. До 1951 года казнили еще 105 человек. В 1966-м—только одного. После этого смертная казнь почти, хоть и не совсем, вышла из употребления.

Основной причиной этого был успех юридической кампании против смертной казни. В 1972 году рассмотрение знаменитого дела Фурмана против Джорджии

в Верховном суде произвело эффект разорвавшейся бомбы. Суд отменил как неконституционные все законы, предусматривающие смертную казнь, чем окончательно разрешил спор. Это было сенсационное решение, принятое с минимальным перевесом голосов: большинство составили только пять из девяти судей, и решение было настолько фрагментарным, что трудно было сказать в точности, что же решено и почему. Фактически все судьи написали свое личное мнение.

Некоторые юристы чувствовали, что смертная казнь «жестока и необычна» или каким-то образом стала такой в ходе общественной эволюции. Потому, согласно Восьмой поправке, высшая мера наказания была бы неконституционной при всех обстоятельствах. Большинство судей не поддержали эту точку зрения. Фактически большинство — пять юристов из девяти — высказывали всевозможные вещи, из которых одни противоречили другим. Одной из основных тем была слишком большая свобода действий в самой системе. Смертная казнь тем самым назначалась произвольными, непредсказуемыми, почти иррациональными способами. Она также слишком часто была уделом черных, или неудачников, или людей, утративших конкурентность. Некоторые судьи считали, что это — слабое устрашение, что это аморально, что просвещенная публика будет против и т. д.

Некоторые из их аргументов основываются на эмпирическом подтверждении лишь частично, то есть, мягко говоря, не слишком согласуются с фактами. В самом деле, например, разве смертная казнь является возмутительной в глазах прогрессивной «просвещенной» публики? Разумеется, суд не может определить, что «прогрессивно», что — нет. То, что кажется одному «прогрессивным», другому может казаться глупым и фанатичным. Но так или иначе, после дела Фурмана ясно было одно: смертая казнь умерла — до поры до времени.

Ей пришлось ожить. Растущий уровень преступности вдохнул в нее новую жизнь. Общественное мнение (прогрессивное или еще какое-нибудь) незаметно изменилось. Смертная казнь стала выглядеть все лучше, согласно опросам избирателей. Законодательные органы большинства штатов выразили свое отношение к решению по делу Фурмана одним из всех возможных способов: они принимали новые законы, карающие смертью. Они были вынуждены принять в расчет дело Фурмана и попытались написать менее агрессивные статуты. Хотя бы в этом смысле решение Суда было мощной силой. Но снять вопрос не удалось.

В 1976 году Верховный суд рассмотрел новую группу дел, связанных со смертной казнью. Главным было дело Грег против Джорджии. Во многих отношениях результаты были почти так же хаотичны, как и в деле Фурмана. В Суде произошел сильный раскол, и каждый из судей написал свое личное мнение. Суд сформулировал несколько новых видов статута. Он утвердил одни и отменил другие. Большинство судей отказалось сделать последний шаг и ликвидировать смертную казнь полностью, окончательно и при всех обстоятельствах. Помимо этого, закон пока выглядит чрезвычайно мрачно. Более поздние заключения не рассеяли этот мрак.

Между тем законодательные власти тоже не бездельничают. Проблема еще жива и чрезвычайно актуальна политически. Во многих штатах на каждой сессии принимаются новые статуты. Государственные чиновники налагают вето на некоторые билли. Некоторые вето игнорируются. Идут бесконечные судебные процессы. Заключенные один за другим приговариваются к смерти. Не многих действительно казнят: ураганы прошений, заявлений, писем и петиций создают задержку за задержкой. Между тем с 1976 года и до времени написания этой книги было казнено более десятка осужденных начиная с Гэри Гилмора в Юте. Шестой, Чарлз Брукс, был казнен в Техасе в декабре 1982 года путем смертельной инъекции—новой формы смертной казни. Темпы слегка возросли в 1983 и 1984 годах, и некоторые обозреватели ожидают, что в будущем казней будет еще больше.

Силы обеих сторон находятся в полной боевой готовности. Смертная казнь —

лозунг сторонников «правопорядка». Убежденные противники смертной казни противостоят им, где только возможно. В результате мы имеем некоторым образом тупик. Смертная казнь еще законна в большинстве штатов, но она не является привычной и легко осуществимой. Никого нельзя казнить гладко и быстро вне зависимости от того, насколько он порочен, насколько отвратительно его преступление. В 50-е годы было уже возможно оттягивать экзекуции на годы; уголовные процессы казались почти бесконечными. Знаменитым стало дело Кэрила Чессмана. Чессман был приговорен к смерти в Калифорнии 21 мая 1948 года. Только спустя двенадцать лет, в мае I960 года, он потерял последнюю надежду и умер в газовой камере.

Сегодня этих Чессманов десятки — людей, которые проводят годы (иногда десятилетия) в камере смертников, борясь со своей участью. Конец мучений, тот или иной, все еще сомнителен почти для всех. Но тем временем их число продолжает расти. Около тысячи заключенных живут под угрозой смертной казни. Они ждут и борются в суде.

Реально в США больше нет смертной казни, хотя и не в той форме, которую могли бы предложить отцы-основатели. То, что мы имеем, — это полусмертная казнь, настолько ограниченная множеством препятствий, вызываемых противодействием, что трудно себе представить ее осуществление когда-либо. Смертная казнь такого рода, конечно, не столь страшна в сравнении с пожизненным заключением — то есть жизнью без возможности пересмотра дела и освобождения. Реальная смертная казнь — только она работает, только она имеет сильный эффект воздействия на поведение преступников — должна быть более обычной и более быстрой.

Но сейчас, похоже, смертная казнь такого рода имеет мало шансов на признание. Оппозиция еще совершенно непримирима. Слишком многие (в том числе судьи и присяжные) находят смертную казнь ужасающей и экстремальной. Нет сомнений в том, что многие из голосующих за смертную казнь отшатнутся от конкретной юридической формулировки. В нашей традиции проводить «надлежащие» процессы, какими бы они ни были, избегая «быстрых и грязных» решений. Неужели кто-нибудь отвергнет осторожный судебный контроль и апелляцию человека, приговоренного к смерти?

Ситуация, таким образом, запутанная, неопределенная, бесконечно сложная, и, как результат, она еще больше осложняется аргументами обеих сторон. Обе стороны ворчат и жалуются, и неудивительно: никто к настоящему моменту не может одержать убедительную и решающую победу. Пока что ситуация отражает реальный ход общественной жизни. В обществе есть два взгляда на проблему. Закон есть зеркальное отражение общественной нерешительности, разногласий и сомнений, так же как он отражает и глубокую убежденность.

Смертная казнь — экстремальный пример многих общих вопросов теории устрашения; и она также соприкасается с кругом проблем, столь популярных сегодня, — проблем повышения эффективности правовой системы путем ужесточения ее духа. Многие ученые много лет занимались теорией устрашения. Они склонны согласиться, что устрашение не обман: если мы ужесточим меры наказания, мы определенно отпугнем некоторое число клиентов, так же как гигантская цена отпугнула бы некоторых покупателей. В реальном мире это «если» становится очень значительным. Легче произнести «ужесточение», чем это ужесточение осуществить. Система слишком сложна, чтобы измениться легко и быстро. Суровые законы могут быть противоречивыми (как смертная казнь), вызвать неприятные, нежелательные побочные эффекты. Все это делает устрашение трудноизмеряемым, труднопредсказуемым и с трудом поддающимся использованию и контролю.