Случай изменения

Митч происходил из семьи интеллигентного, но неудачливого бизнесмена, который был одновременно и напыщенным, и исполненным жалости к себе. Отец диктовал своему сыну, как он должен поступать и что думать, подчеркивая отрицательные и циничные аспекты жизни. Мать Митча, чувствительная и тяжело трудящаяся, выносила оскорбительное и изменчивое поведение своего мужа, позволяя ему проявляться в невероятной степени. Она могла стоически переносить его, но была слишком традиционна, чтобы сопротивляться. Хуже того, она рекомендовала своим детям тот же самый путь подчинения и самоотречения.

Митч вырос человеком, не желающим бросать вызов силам, контролирующим его мир, а именно своему отцу и внешним условиям, на которые тот сетовал. Вместо этого, он старался умилостивить эти силы, устанавливая свои собственные личные порядки, но сдаваясь, когда возникал любой конфликт с авторитетом. Таким образом, только в пределах личного пространства — своей комнаты, своих мыслей, игры на гитаре, которой он начал заниматься в раннем возрасте — он мог быть уверенным в своей власти над вещами. Хотя Митч был совершенно неассертивен, его дежурные привычки к мышлению и к старательной работе приносили ему постоянный успех в школе. Благодаря своей прямоте и серьезности он был также способен завязывать крепкую дружбу в средней школе и в колледже. Преуспевая в этих учебных заведениях, он возмущался их порядками — как возмущался порядками своего отца — не будучи, однако, способным сделать что-либо по этому поводу.

Когда Митч получил высшее образование, он явно отклонился от курса, который все планировали и предвидели для него. Он принял решение не продолжать учиться в аспирантуре, изучая литературу или музыку. Вместо этого он объявил, шокировав своих друзей и растревожив семью, что собирается посвящать все свое время написанию и исполнению собственных песен. Хотя Митч занимался музыкой в колледже, и люди знали его как человека, забавляющегося гитарой, никто не думал о нем как о музыканте или поэте-песеннике. Он, конечно, не играл профессионально до этого времени, и не имел никаких связей в мире музыки.

Но Митч был решителен в своих планах, какими бы нереальными они ни казались другим. Со службы в армии он пришел, намереваясь установить свою независимость раз и навсегда. Посмотрев вокруг в поисках места, где можно остаться, он решил двинуться к другу по колледжу, который теперь был студентом архитектурного факультета в Йеле. Там Митч был обеспечен готовыми социальными связями своего соседа по комнате. Тот активно поддерживал на высоком уровне социальные контакты, а Митч обычно ходил за ним по пятам. За это Митч был доверенным лицом своего друга. Эти роли простирались и на отношения с женщинами. Много раз Митч был третьим, когда его сосед по комнате и его очередная подруга ходили куда-то вместе, или когда они знакомили его с кем-нибудь, с кем он мог не иметь ничего общего.

Для своей карьеры Митч сделал немного. Он поддерживал на высоком уровне навык игры на гитаре и периодически пробовал писать песни, хотя многие из них не заканчивал, и не хотел исполнять даже те, которые действительно написал. При этом он не пытался получить ангажемент или присоединиться к союзу местных музыкантов. Он предпочитал самостоятельно развиваться музыкально и подрабатывать на случайных работах, подобных той, которой он занимался в музыкальном отделе университетской библиотеки. Идя по этому пути, он никогда не устанавливал значимых отношений ни с работой, ни с женщиной.

После нескольких лет подобного существования Митч пришел к заключению, что должен вести более солидный образ жизни. Его сосед по комнате собирался уезжать работать в другой город, и Митч должен был искать новое место жительства. В этот момент он был вынужден немного поразмыслить. Установил ли он с кем-нибудь реальные дружеские отношения, пока был в Нью-Хейвене? На самом деле нет. Они все замыкались на соседа по комнате. А как насчет его отношений с последним? Митч видел, что они были в основе своей некрепки, так как каждый поддерживал другого лишь в его слабых местах. Наконец, Митч должен был заключить, что не сделал ничего для осуществления своей музыкальной карьеры, и в 25 он был не ближе к тому, чтобы быть самостоятельным, уважа-емым человеком, чем во время учебы в колледже. Он больше не мог использовать свою юность для оправдания отсутствия реальной вовлеченности в жизнь.

Митч видел, что был на грани или решительного изменения, или несчастья. Страх перед движением вперед вынуждал его вести безопасное существование, которое не могло принести ему никакой длительной пользы. Сделав такое мрачное открытие, Митч позвонил старому знакомому по колледжу, с которым раньше импровизировал (и который, как он знал, любил:вою работу). Тот стал импрессарио рок- и джазовых коллективов в пригороде Денвера. Друг сообщил Митчy о множестве возможностей и предложил приехать в Денвер, чтобы что-нибудь из этого попробовать. Митч был настолько же встревожен ответом, как и самим планом этого звонка (который он вымучивал в течение многих дней). Он не мог играть с реальными записывающимися группами, как он думал; а что он вообще мог делать?

Но Митч поехал, больше из-за отсутствия альтернативы, чем из реального энтузиазма. Приехав, он нашел доступными значительно меньше возможностей, чем мог ожидать. После нескольких непродуктивных обращений к своему другу, Митч получил работу. Это случилось, когда он должен был уже возвращаться жить к своим родителям из-за недостатка средств. Он не хотел лишаться независимости, которую предоставляла ему квартира в Денвере, и поэтому согласился на работу аккомпаниатора в группе, играющей латиноамериканскую музыку. Он трудился четыре долгих месяца в музыке, с которой не чувствовал никакой внутренней связи и которую, как он думал, исполнял неадекватно. Другие члены группы, казалось, принимали его, и Митч начал чувствовать себя комфортно по отношению к тому, что делал. По крайней мере, он перестал стесняться своей игры.

Митч был слишком измучен по утрам, чтобы делать значительную дополнительную работу, но однажды он столкнулся с человеком, первоначально пригласившим его в Денвер, который теперь спросил, есть ли у него мелодии, которые он мог бы исполнить. Митч подумал: "Конечно, почему нет", — и прослушался у владельца клуба, который искал исполнителя, могущего играть на студенческих вечеринках. Митч получил работу, оставил предыдущее место и стал также участвовать в постановке концертов. В это же время он присоединился к местным музыкантам. Скоро Митч был выбран казначеем, потому что его мышление было в гораздо большем порядке, чем у его товарищей. Союз был занят и внутренним, и внешним спором о том, нужно ли молодым рок-исполнителям платить по той же шкале, что и более "узаконенным" эстрадникам. Многие владельцы площадок и продюсеры использовали таких музыкантов, не платя им по таксе союза. В эту драку Митч ввязался с интересом, который был мотивирован и практически, и идеологически.

На пороге становления полноправным членом профессионального сообщества, Митч увидел, что его жизнь в прошлом была аддикцией, хотя и не во всех отношениях. Внутренне он не был доведенным до отчаяния индивидом, которому необходимо держаться за людей или искусственные субстанции, чтобы существовать. Он жил организованной жизнью, имел пытливый ум и отношения с людьми на достаточно высоком уровне. Он почти всегда наслаждался новизной и приключением, когда они были организованы для него другими людьми. Но Митч отказывался брать на себя полноценные обязанности взрослого — и в работе, и в отношениях с другими людьми, особенно с женщинами, — потому что не знал, как играть активную роль в отношениях. Его страх спровоцировать конфликт или быть непринятым другими заставил его очертить круг вокруг себя и своего удобного образа жизни, и полагаться на других в получении основных удовольствий, которые он не мог получить сам. Фактически, он стал способен изменяться только тогда, когда его объективная ситуация стала очевидно ненадежной.

Когда он был вынужден шевелиться — как и многие из нас в разное время — он задумался, как у него обстоят дела с серьезностью и достоинством. Он принимал любую работу, за которую брался, как заслуживающую того, чтобы делать ее хорошо, и пробовал справиться с возникшей ситуацией, насколько бы далекой она ни была от его идеала. Но Митч не застревал в этих заботах настолько, чтобы терять из виду другие вещи, которые хотел сделать. Поэтому он был готов, когда ему представилась реальная возможность. Он не уступал другим в вопросах, которые были важны для него, таких, как поддержание его артистической целостности и справедливая оценка его талантов. Митч почувствовал себя существенно лучше. При встречах со своим прежним соседом по комнате и другими старыми друзьями он отступал назад, видя проявление старых паттернов, и настаивал на том, чтобы к нему относились с уважением. С людьми, которых он теперь встречал в Денвере, он уже в начале общения предполагал, что является достойным и разумным человеком, который может нравиться многим людям, если показывает им, кто он. А как насчет его отношений с женщинами? Здесь Митч не продвинулся так далеко. Его контакты с женщинами оставались временными и несколько неестественными, так как его манерам все еще недоставало убедительности и гибкости, которых требуют близкие отношения. Но Митч, по крайней мере, видел в себе человека, способного к росту и изменению своего поведения. Он не был счастлив, но не был и чрезмерно пессимистичен. Он полагал, что теперь имеет что-то, что можно предложить женщине. Он жил один, и его повседневная жизнь больше не поддерживалась соседом. Он входил в контакт с чувством одиночества, которое, естественно, подталкивало его к занятию более активной социальной позиции.

Со всеми своими талантами и личными силами, Митч все же был в опасности и мог погрузиться в более мрачные занятия. Но, созревая, он стал способен полностью измениться. Митч никогда не был явным аддиктом, но все же понятие аддикции многое говорит о его жизни. Его случай — хорошая иллюстрация того, насколько универсальна аддикция, насколько тонки и разнообразны ее формы, и того, как много времени может потребоваться человеку, чтобы справиться с ней