Глава шестая

Завтрак с Иди Амином

«Африка требует широты мышления».

Сесил Родс

НА следующее утро после выступления один из старателей пришел к хижине Ноя и преподнес мне подарок. Его звали Соломон. Я хотел спросить, откуда у него заметный шрам, проходивший от глаза до самого основания шеи, но Соломон, как будто прочитав мои мысли, прошептал, что это не мое дело. Он сказал, что ему очень понравилось мое выступление и что полученные сведения обязательно пригодятся ему, когда он приедет в Америку. Он слышал о городе, где дует сильный ветер, не прекращаясь ни на минуту, но не может вспомнить его названия.

– Чикаго? – предположил я. – Его называют «городом ветров».

Он широко улыбнулся.

– Ты действительно много знаешь об Америке.

– Нет никакой необходимости делать мне подарок, – отказывался я.

Но Соломон настаивал.

Подарок был завернут в свежие банановые листья, и над ними кружились мухи. Я с опаской развернул листья. Передо мной лежала пара окровавленных мертвых кроликов, уже тронутых трупным окоченением. Один взгляд на этих несчастных животных вызывал у меня приступ тошноты. От исходившего от них зловония к горлу подступал комок, и я попросил Ноя немедленно выбросить их. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего. Для него этот запах был подобен аромату свежих цветов. Он принялся рассказывать, что жареный кролик – это настоящая роскошь. Стоит мне лишь попробовать это блюдо, и я сразу же влюблюсь в него.

Он выбежал из дома и отнес кроликов одной из девушек по имени Таиту – так звали супругу Менилека II. Она сказала, что приготовит жаркое. Кролики считаются в Тигрее деликатесом.

Амхара, заявила девушка, понятия не имеют, как нужно их готовить. Таиту была так красива, что никто не смел смотреть ей в глаза – даже Ной, когда просил ее приготовить кроликов. У нее была нежная кожа цвета полированной бронзы и необыкновенно хрупкое тело, а голос мог соперничать с голосом сирены. Ной рассказал, что она была замужем, но сбежала из Тигрея после того, как ее застали в постели другого мужчины. Не в силах предстать перед мужем или своей семьей, она убежала на юг и в конечном итоге стала шлюхой.

Таиту приготовила кроликов и принесла блюдо, обильно политое соусом, мне на обед.

Я пригласил ее за стол и стал расспрашивать о ее родине, Тигрее.

– На севере, – сказала она, – живут такие гордые люди, что отец убивает дочь, если она опозорит семью. Если кто‑нибудь потом спросит его о дочери, он сделает вид, что не помнит ее имени.

Таиту грызла косточку передними зубами.

Глаза ее ярко сияли, но мне было очень грустно.

– У всех есть мечты, – продолжала она. – Почти все мужчины хотят в Америку. Они не знают, что будут делать, когда окажутся там, и даже не знают, почему хотят уехать туда. Но они точно знают, – она посмотрела мне прямо в глаза, – что какой бы ни была Америка, она все равно лучше Бедакайсы.

– А ты о чем мечтаешь?

Она на секунду задумалась, перебирая свои косички.

– Я мечтаю уехать домой.

В ту ночь пошел первый настоящий дождь сезона муссонов. Ни один запах в мире не обладает такой силой, как запах влаги на красной африканской почве. Все дети выскочили из домов и принялись плясать в низвергающихся с неба потоках дождя, вопя и смеясь от радости. Мы с Самсоном надели рубашки, закатали штанины и пошлепали по воде по направлению к пруду. Завороженный силой природы, Самсон поднял лицо к небу; по его телу стекали потоки воды.

– Это мой бог разговаривает со мной! – крикнул он.

Я понял, что он прав.

К утру вся вода впиталась в землю. Отпечатки следов, ведущих к карьеру, были чуть глубже, грязь чуть гуще, а уровень пруда поднялся на несколько дюймов.

К тому времени, как мы добрались до Ноя, он уже два часа работал в шахте. Вместо того чтобы радоваться перемене погоды, он выглядел озабоченным.

– Еще одна смерть, – сообщил он.

– Опять обвал?

– Нет, другой несчастный случай.

Тело, покрытое тонким белым покрывалом с изящной каймой, лежало в нескольких метрах от шахт. Это был взрослый старатель, презираемый всеми человек По словам Ноя, он был известным вором, которого подозревали в том, что он шпионит на правительство. В отличие от гибели мальчика, его смерть оставила людей равнодушными. Большинство старателей даже не взглянули на труп, найденный ранним утром.

Ной подозвал меня и приподнял край покрывала. На лице трупа зияла ужасная рана – разрез от левого уха до основания шеи. Яремная вена была явно перерезана.

– Плохой несчастный случай, – прокомментировал Ной.

– Почему ты говоришь «несчастный случай»?

Человека явно убили. Это ровная рана от ножа.

Ной похлопал меня по плечу.

– Нет, это несчастный случай, – твердо сказал он. – Человек поскользнулся в дождь и повредил себе шею. Остальные собираются похоронить его прямо сейчас.

Два дня спустя мы услышали рев машины чиновника, пробивающейся в деревню через покрывшую дорогу грязь. Другой соглядатай, вне всякого сомнения, сообщил ему об убийстве. Второй дождь превратил дорогу в густой красно‑коричневый бульон, но для старателей дождь был благом. Он размягчал грунт и облегчал промывку золота. Подача воды – это самая большая проблема для всех старателей. Во многих частях страны мелкие шахты закрываются в сухой сезон. Самсон сказал, что во время дождей самая главная опасность – это обвалы и затопление узких туннелей, где работают дети и самые смелые из мужчин.

Мы смотрели на медленно приближающийся автомобиль, и Ной сказал, чтобы я шел в хижину и ждал там, как в прошлый раз. Если в таких обстоятельствах в деревне обнаружат иностранца, это лишь осложнит дело. Я исполнил его просьбу, но затем стал смотреть в дырку в задней стене хижины. Мне были хорошо видны чиновник и его помощник, вылезавшие из машины.

Это была странная пара. У помощника был сломанный нос и маленькие, плотно прилегавшие к бритому черепу уши. Одет он был в грязную бежевую куртку с непропорционально большими лацканами. Сквозь дырку на плече просвечивала подкладка. На его начальнике красовалось клетчатое пальто, бордового цвета брюки и фетровая шляпа, но, несмотря на этот экстравагантный наряд, он выглядел внушительно. Очки в толстой оправе и невозмутимое, решительное лицо свидетельствовали о человеке, который любит докапываться до сути вещей. Туфли и штанины обоих мужчин были измазаны в грязи. Им явно пришлось толкать машину. Чиновник выглядел рассерженным.

В любой другой точке страны чиновник, какую бы мелкую должность он ни занимал, мог требовать уважения к себе. Но только не здесь.

Старатели были грубыми и самоуверенными. Они привыкли к опасности и, несмотря на то что занимались незаконным промыслом, зарабатывали в десять раз больше чиновников из Шакисо.

Никто не потрудился встретить машину, и представителям власти пришлось самим идти к котловану. Я ждал в соломенной хижине Ноя. Через несколько минут послышались крики и пронзительный свист. В хижину вбежал Самсон и сказал, что у нас неприятности. Он выглядел очень взволнованным и сказал, чтобы я собрал свои вещи.

– Это из‑за убийства?

– Нет, – ответил Самсон. – Они даже не знают о нем, или им наплевать.

– Тогда в чем же дело?

– В вас.

Я скатал спальный мешок и вместе с одеждой запихнул в сумку, а Самсон аккуратно уложил свою драгоценную Библию в пластмассовый чемодан. Я заметил, что чемодан уже начал трескаться в местах крепления замков.

– Что нам делать? Нас заметят, если мы выйдем отсюда.

Не успел Самсон ответить, как дверь хижины распахнулась, и на пороге показались чиновник и его помощник. Они были явно довольны, что обнаружили иностранца. Позади них стоял Ной, пытавшийся отвлечь их внимание. Я понимал, что с этого момента все попытки договориться будут тщетными. Чиновник потребовал наши документы. Я вытащил фотокопию паспорта и протянул ему – еще много лет назад я усвоил, что никогда нельзя отдавать оригиналы документов.

Самсон порылся в своем чемодане и отдал чиновнику удостоверение личности. Вслед за этим последовал обмен репликами на амхари.

По мере того как спор становился жарче, мое беспокойство росло. В Индии несколько мятых банкнот, тайком сунутых в потную ладонь, решили бы дело. Но в Африке чиновники слишком горды, чтобы брать взятки, – эта черта вызывала бы восхищение, если бы арестовывали не меня, а кого‑то другого.

Убийца остался безнаказанным, но нас с Самсоном запихнули на заднее сиденье чиновничьего автомобиля и увезли. Мы едва успели поблагодарить Ноя и попрощаться со старателями и девушками из Тигрея. Пока мы шлепали по грязи к машине, обычно разговорчивый Самсон не произнес ни слова. Чиновники тоже молчали, но я чувствовал, что они торжествуют.

Нас привезли в Шакисо и доставили в полицейский участок. Внутри нам приказали стать в угол. С полки был извлечен блокнот, чиновник облизнул чернильный карандаш, и допрос начался.

Ни чиновник, ни его помощник не владели английским, и переводить пришлось Самсону.

Я не знал, как нужно себя вести в подобных случаях, но в конце концов решил говорить правду, хотя знал, что мне придется нелегко – побудительные мотивы моих путешествий не всегда лежат на поверхности. Мы стояли в полицейском участке – мои ладони вспотели, а Самсон беспокойно хмурил брови, – и я пытался объясниться.

– Я приехал из Лондона ради поисков копей царя Соломона. Известно, что израильтяне, а до них древние египтяне, добывали золото в Эфиопии. Вот почему я здесь. В отличие от предшественников, я считал своим долгом посетить все золотые рудники, легальные и нелегальные.

Самсон пытался перевести мои слова на амхари. Чиновник не смотрел на меня – его взгляд был прикован к разлинованному блокноту – и лихорадочно записывал. Подождав, пока его карандаш остановится, я вновь заговорил.

– Мне совсем не нужно золото. Понимаете, я интересуюсь эфиопской историей.

Самсон умолк и с тревогой посмотрел на меня. Неужели я забыл, что на слово «история» наложено табу?

Чиновник отложил карандаш и принялся хрустеть пальцами – всеми суставами по очереди. Затем он посмотрел на меня, перевел взгляд на фотокопию паспорта и задал Самсону вопрос.

– Он хочет знать, на кого вы шпионите.

Я вздохнул. Затем вздохнул Самсон.

– Он требует отдать ему фотопленку.

К счастью, я научился одному полезному трюку от старого кинооператора и военного фотокорреспондента Мохаммеда Амина. Мо, как его все называли, был тем человеком, которому удалось снять телевизионный репортаж о голоде в Эфиопии в середине 80‑х годов. Эти кадры всколыхнули общественное мнение, результатом чего стал грандиозный благотворительный концерт поп‑звезд. Сталкиваясь с чиновниками, намеренными конфисковать пленку, Мо быстро вставлял в камеру чистую кассету и выдавал ее за отснятый фильм.

Перед тем как мы покинули хижину Ноя, я ухитрился сунуть отснятые фотопленки в грязные кроссовки, которые лежали на дне вещмешка. Теперь я вытащил пару пустых пленок и, чтобы усилить впечатление, стал разглагольствовать об их ценности.

Довольный чиновник потребовал, чтобы я отдал их. Театральным жестом я бросил пленки на стол. Чиновник передал кассеты помощнику, который тут же опечатал их. Несколько отрывистых команд – и нас увели. Самсон все еще пытался договориться и выглядел очень расстроенным. Я не решился сказать ему, что происшествие даже позабавило меня.

Нас отвели в камеру и заперли, хотя слово «камера» – это явное преувеличение. Пол представлял собой высохшую грязь, а стены были сделаны из редких деревянных планок. Крышей служило ржавое гофрированное железо, пропускавшее внутрь свежий воздух и протекавшее во время дождя. Широкая щель между полом и стенами была заполнена осколками стекла – вероятно, для того, чтобы заключенные не смогли просто лечь на живот и выползти наружу. В камере уже сидели пятеро мужчин; трое спали, двое играли в карты.

Самсон был безутешен. Он ничего не сказал, но мне стало ясно, что он проклинает день, когда встретил меня. Я превратился в его палача и уводил его все дальше и дальше от заветной цели – попасть в Америку. Я сказал Самсону, что за каждый день, проведенный в тюрьме, его жалованье удваивается, но он никак не отреагировал.

Он опустился на корточки и принялся в отчаянии грызть кулаки.

Примерно через час послышался звук поворачивающегося в замке ключа, и на пороге появился надзиратель. Он принес нам обед, состоящий из зил‑зил тибс, тушеных полосок говядины.

Надзиратель сообщил, что если мы не наедимся, то можем попросить добавки, и что со всеми просьбами нужно обращаться к нему. Надзиратель никак не подходил для своей должности. Это был один из самых добрых и сострадательных людей, которого мне когда‑либо приходилось встречать. Мы с Самсоном относились к нему с уважением, но остальные беззастенчиво пользовались его добротой. Они заставляли надзирателя стирать их одежду, приносить воду и штопать рубашки.

Я обратил внимание Самсона на доброту надзирателя.

– Конечно, – кивнул Самсон. – Ведь он из племени амхара.

Первые несколько часов в камере я пребывал в состоянии возбуждения. Мне никогда не приходилось сидеть в тюрьме, и я наслаждался новыми впечатлениями. Я заставил Самсона представить меня сокамерникам. Если мы подружимся, то уменьшится вероятность, что нам перережут горло ночью. Двое игроков в карты тоже оказались амхара, что повысило их статус в глазах Самсона. У одного из них были маленькие бегающие глазки. Он с гордостью сообщил, что избил свою жену палкой за то, что она сбежала с соседом.

Второй картежник сказал, что оказался в камере за кражу цыпленка. У него не было денег на более достойную жизнь, и он предпочитал сидеть в тюрьме.

Трое других заключенных проснулись лишь с наступлением сумерек и стали кричать надзирателю, чтобы он принес им поесть. Надзиратель послушно принес еды. Один из троих мужчин – позже я узнал, что это был старатель, которого обвиняли в убийстве проститутки, – пальцем провел на земляном полу черту и пристально посмотрел на меня. Если мы с Самсоном пересечем эту черту, сказал он, он свернет нам головы.

Надзиратель объявил, что, если кому‑то нужно в туалет, он может сходить в ближайшие кусты. Пять заключенных вышли наружу без всякого сопровождения. Я удивился, почему они не убежали. Вернувшись в камеру через несколько минут, они, вероятно, почувствовали мое удивление – вид у них был сконфуженный. Тем временем надзиратель сообщил Самсону, что чиновник ушел домой и его не будет до полудня следующего дня.

В ту ночь я лежал на спине и вспоминал прежние приключения, когда я оказывался на волосок от гибели. Путешествие бессмысленно, если оно не испытывает тебя. Можно сидеть дома и читать о том, что случилось с другими людьми, но самому выпутываться из беды – совсем другое дело. Попадая в передрягу, я всегда вспоминаю Мохаммеда Амина. Он был настоящим специалистом по выходу из опасных положений в Африке, и особенно в Эфиопии.

Мо не только снимал репортажи, но и являлся владельцем небольшого издательства. Когда мне было двадцать лет и я не мог найти работу, Мо нанял меня писать книги. К тому времени он уже лишился одной руки – ее оторвало взрывом в Аддис‑Абебе во время падения режима Менгисту. Во время совместных поездок по странам Азии и Африки Мо делился со мной своим опытом. Он научил меня брать с собой бензин в зоны военных действий – предпочтительно высокооктановый авиационный бензин, потому что большинство двигателей могут работать на нем, если отрегулировать зажигание. Он показал, как нужно прятать рулоны с 35‑миллиметровой фотопленкой в каблук ботинка, а также рассказал, что с африканскими чиновниками нужно держаться уважительно и спокойно.

Мо Амин погиб при захвате самолета эфиопской авиакомпании на Коморских островах в ноябре 1996 года. Я хорошо запомнил это, потому что в тот же день умер мой отец. За неделю до гибели Мо мы встретились с ним в Найроби. Он попросил меня написать текст для книги о Саудовской Аравии. Мо знал, что я очень хочу побывать в этой стране. Но он, как всегда, поставил жесткие условия.

– Я плачу тебе тысячу фунтов.

Даже для Мо это была жалкая сумма, но он был прожженным коммерсантом, и его первое предложение никогда не бывало высоким.

– Мало, – ответил я.

– Хорошо, удвоим сумму.

По прошлому опыту я знал, что нужно интересоваться не только наличными, но и натуральной частью гонорара.

– А как насчет транспорта?

– Я дам тебе два клубных билета на рейсы «Эфиопских авиалиний» – всюду, куда они летают. (У Мо имелся неисчерпаемый источник билетов этой авиакомпании.)

– Что еще?

Он откинулся в кресле и на мгновение задумался. Биопротез руки лежал на крышке стола как трофей, как напоминание о его храбрости.

– Я сделаю тебе сомалийский паспорт.

– Вы уже сделали мне один – для предыдущего задания.

Мо прикусил губу.

– Это будет дипломатический сомалийский паспорт.

– Уже кое‑что. Что еще?

– Отпуск на Сейшелах.

– И…

Мо провел рукой по седеющей козлиной бородке.

– Ладно, – холодно сказал он, – я организую тебе завтрак с Иди Амином.

Через неделю Мо погиб, и его безвременная смерть свела к нулю мои шансы на завтрак со знаменитым угандийским диктатором.

Надзиратель разбудил меня на рассвете, предложив чашку свежеобжаренного кофе. Он сказал, что если сахара слишком много, то можно сварить еще одну порцию. Все остальные узники спали – за исключением одного, которого остальные называли Уоссен. Самсон сказал, что он пил всю ночь. Спиртное приносил надзиратель – в качестве поощрения за примерное поведение.

Правый глаз Уоссена был молочно‑белого цвета и гноился. На него все время садились мухи, но Уоссен даже не пытался отогнать их. Он был слишком стар, измучен и пьян.

Ночь выдалась не самой лучшей, но вполне сносной. Мои вещи были заперты в кабинете, но надзиратель дал нам немного сена, чтобы положить под голову. Он даже предложил постирать нашу одежду, хотя теперь, в сезон дождей, она будет сохнуть три дня. Я поблагодарил его и ответил, что мы надеемся, что к этому времени нас уже освободят. Тюремщик ответил, что на скорое освобождение особо рассчитывать не стоит.

Около одиннадцати часов чиновник приказал привести нас к нему. Он был одет в те же бордовые брюки, что и вчера, а туфли были тщательно начищены и ослепительно блестели. Чтобы разрядить обстановку, я поблагодарил его за то, что с нами хорошо обращались. Урок усвоен, сказал я, и мы готовы уехать.

Чиновник хлопнул рукой по столу и приказал мне молчать. Здесь он задает вопросы, а наша обязанность – отвечать. Но прежде чем продолжить допрос, он желает взглянуть на наши вещи.

Первым на стол лег тартановый чемодан Самсона, в котором лежали ярко‑зеленые резиновые сапоги и костюм‑тройка. Чиновник нахмурился.

– Теперь откройте свои сумки, – сказал он, обращаясь ко мне.

Большинство жителей Эфиопии берут в дорогу лишь предметы первой необходимости. Все предметы роскоши обычно являются подарками для родственников и друзей. Однако любому охраннику на любом африканском пропускном пункте хорошо известно, что иностранцы возят с собой много привлекательных вещей. Я в этом смысле не был исключением. Боясь оставить какую‑нибудь ценную вещь или нужную книгу, я почти все возил с собой. Расстегнув замки вещмешка, я стал выкладывать на стол его разношерстное содержимое. Первым появился ком влажной и грязной одежды. Затем несколько книг по истории Эфиопии и золотодобыче. Чиновник рылся в растущей куче предметов, надеясь найти свидетельства моей подрывной деятельности, и лицо его постепенно мрачнело. Он явно считал меня шпионом и начинал беспокоиться. Однако на дне вещмешка лежало нечто такое, что могло подтвердить его подозрения.

В Лондоне я приобрел дорогой современный металлодетектор. До сих пор я даже не показывал его Самсону. Прибор – он назывался «Золотой жук II» – был похож на те штучки, которые брал на задание Джеймс Бонд. Я планировал испытать детектор на прииске, но не успел.

Я промямлил, что в первом мешке ничего не осталось, и стал доставать вещи из второго. Чиновник понимал, что я лгу. Он запустил руку в вещмешок и победоносно извлек оттуда различные части детектора. Затем он разложил их на столе и приказал мне собрать прибор. В процессе сборки я попытался объяснить, зачем мне понадобился детектор, но чиновник не слушал. Он разоблачил иностранного шпиона и теперь явно предвкушал повышение по службе. Самсон смотрел на меня во все глаза, злясь из‑за того, что я скрыл от него существование прибора.

Чиновник взял телефон и некоторое время что‑то отрывисто говорил в трубку. Я не понимал, что он говорит, но суть была ясна и так. Он сообщал начальнику, что схвачены два шпиона.

Один из них, коварный иностранец, пойман с поличным – незаконным прибором. Второй шпион, местный из племени амхара, является обладателем подозрительного костюма‑тройки.

Поговорив по телефону, чиновник разгладил ладонью рубашку на груди, сжал пальцы в кулак и что‑то произнес на амхари. Самсона увели. Руки его дрожали, он был весь мокрый от пота и не смел поднять на меня взгляд. Затем меня препроводили назад в камеру. Самсона в ней не было.

Я сел на пол у дальней стены, подальше от остальных. Возбуждение, вызванное необычным приключением, постепенно проходило. Надзиратель жестикулировал и показывал на рот, спрашивая, принести ли мне обед. Нет, сказал я по‑английски и покачал головой, теперь не время для еды.

Я вновь стал размышлять, как выпутаться из этой ситуации. Наверное, мы могли бы убежать, но у властей осталось удостоверение личности Самсона, и они объявили бы моего помощника в розыск. Это было бы нечестно по отношению к Самсону. Мо Амин всегда учил меня сохранять хладнокровие в трудных ситуациях. Спокойствие, любил повторять он, позволяет выиграть время. Он был глубоко убежден, что события должны развиваться своим чередом. Решение придет само – нужно только ждать. Но пребывание в тюремной камере – это пустая трата времени.

У меня еще куча дел. Я должен найти копи царя Соломона.

Затем мне вспомнился совет одной знакомой. Когда у тебя неприятности, говорила она, лучшее средство – это неожиданность. Закаленный борец с апартеидом, она однажды оказалась в центре озверевшей толпы на улице Йоханнесбурга. Разгоряченные люди окружили ее машину и принялись раскачивать. Времени на раздумье не оставалось. Еще минута, и ее разорвут на части. Поэтому моя знакомая не кричала и не показывала своего страха – она принялась целовать линчевателей. Те в ужасе разбежались.

Самсон вернулся в камеру через несколько часов. Его привел незнакомый человек. Он представился как руководитель этого района и задал мне несколько вопросов по‑английски. Что я делаю в Эфиопии? Зачем мне такое сложное оборудование? Что я видел на приисках? Не шпион ли я?

Я, как и раньше, отвечал правду. Мы с Самсоном ищем копи царя Соломона. Нас интересует не золото, а его культурно‑исторический аспект.

Мужчина потер глаза, а затем улыбнулся.

– Вы из Америки? – спросил он.

– Нет, из Англии.

– Я хочу уехать в Америку, – сказал он. – Вы можете мне что‑нибудь посоветовать?

Поначалу я осторожничал, подозревая, что это какой‑то трюк, чтобы выудить из меня информацию, но затем понял, что этот человек проявляет искренний интерес. Тогда я написал на листе бумаги несколько рекомендаций. Начальник поблагодарил меня и спросил, чем он может мне помочь.

– Вы можете открыть вот это, – я указал на дверь камеры.

Он без промедления щелкнул пальцами.

Дверь распахнулась. Чиновник, который ходил взад‑вперед по коридору, нахмурился, когда мы поравнялись с ним. Самсону вернули удостоверение личности, а наши вещи погрузили в автомобиль начальника. Он настоял, чтобы его водитель отвез нас в Кебра‑Менгист.

Надежда попасть на легальные золотые рудники в соседнем поселке Лега‑Демби была невелика, но Самсон настоял, чтобы я подкрепил свое письмо в золотодобывающую компанию телефонным звонком. К моему глубочайшему удивлению, меня без промедления соединили с управляющим «Мидроком». В конце нашей беседы он пригласил меня посетить рудники и даже остановиться в штаб‑квартире «Мидрока», расположенной в нескольких милях от Кебра‑Менгиста.

На пропускном пункте у ворот нас попросили предъявить документы. Один из вооруженных охранников продиктовал по рации наши имена и выслушал заглушаемый треском помех ответ. Затем шлагбаум медленно поднялся, и охранники, вытянувшись в струнку, отдали нам честь.

В пикапе, который привез нас из Кебра‑Менгиста, мы въехали на обширную территорию поселка. Лишь несколько часов назад мы с Самсоном были заперты в одной камере с преступниками.

Теперь же все чудесным образом изменилось – нам улыбнулась удача.

Лега‑Демби был построен с размахом. От ворот пропускного пункта до копей было не меньше двух миль. Забор, огораживающий территорию предприятия, венчала колючая проволока, а вдоль него располагались сторожевые вышки, на которых дежурили вооруженные «Калашниковыми» солдаты. Впоследствии нам сказали, что специальное военизированное подразделение прочесывает территорию в поисках незваных гостей.

Извилистая дорога сначала спускалась в долину, а затем начинался крутой подъем. Мы проехали мимо огромных прудов, где промывались отходы обогащения руды; поднявшись в гору, мы увидели всю фабрику. Здесь были склады, энергоблоки, мастерские и геологические лаборатории. Повсюду сновали разнообразные машины и механизмы, среди которых выделялись огромные дробилки и самосвалы «Катерпиллер».

Крепкий мужчина в костюме цвета хаки и темных очках вышел из офиса нам навстречу.

Его звали Уэйн, и он был австралийцем. Он сказал, что не может припомнить, когда последний раз видел посетителей в Лега‑Демби. Я сообщил ему, что ищу копи царя Соломона, и стал расспрашивать о золоте.

– Вы выбрали самое подходящее место, чтобы познакомиться с добычей золота, – сказал Уэйн. – Но мы делаем это не так, как рабы царя Соломона. Мы используем нитрат аммония. – Он выдержал паузу. – Не думаю, что у царя Соломона было нечто подобное.

Сопровождая нас к копям, Уэйн признался, что тот, кто занимается добычей золота, не может слишком сильно любить блестящий металл.

В противном случае тебя одолевает жадность, а жадность заставляет делать ошибки.

Через пять минут мы стояли у кромки огромного котлована. Внизу находился гигантский рудник – такой большой, что я невольно содрогнулся. Одновременно нагружались породой десятки самосвалов. По окончании погрузки они по глубокой грязи прокладывали себе дорогу к дробилкам. Я удивился, заметив, что некоторыми машинами управляют женщины. «Мидрок» гарантировал равные права представителям обоих полов.

На одном склоне кратера группа мужчин в желтых защитных касках деловито разгружала какие‑то ящики; их охранял солдат с АК‑47.

– Это нитрат аммония, – объяснил Уэйн. – Он может стереть эту гору в порошок, но обычно используется как удобрение.

– А как насчет слитков золота?

– Я покажу вам.

Уэйн повел нас в цех, где разливали расплавленное золото. Миновав строгую систему охраны, мы оказались в просторном помещении со стенами из беленых шлакобетонных блоков, цементным полом и крышей из упрочненного стекла. За нашими передвижениями наблюдала пара камер системы безопасности. В дальнем конце цеха оператор следил за режимом работы электропечи. Сквозь закрывавший его лицо щиток я видел струйки пота, стекавшие по его лбу Он выглядел взволнованным, но старался продемонстрировать свой профессионализм. На расстоянии двадцати шагов я почувствовал исходящий от печи жар. Казалось, что установленная на дальней стене вытяжка обдувает нас горячим воздухом.

Это было похоже на суховей, который дует в Сахаре в июне месяце. Уэйн сказал, что будет еще жарче; он не ошибся. Мы надели защитные серебристые костюмы, похожие на скафандры астронавтов, маски и перчатки. Затем мы сгрудились около печи; наши тела истекали потом внутри серебристых костюмов. Печь по форме напоминала огромный бочонок. Сверху располагалась система рукояток. Из печи выходил огнедышащий поток, похожий на вулканическую лаву. Затем «лава» сменилась расплавленным золотом. Уэйн объяснил, что первым выходит шлак, а вслед за ним появляется золото.

Через пять минут слитки уже лежали на бетонном полу – чушки выбивали, как буханки хлеба из формы для выпечки. Фабрика в Лега‑Демби считалась не очень крупной; в год она производила примерно триста пятьдесят брусков золота. Один слиток весил около 10 килограммов и стоил приблизительно 80 тысяч долларов. Запасы золота в Эфиопии позволяли добывать гораздо больше этого драгоценного металла – требовались лишь иностранные инвесторы. Я стал размышлять о роли золота и о том, не может ли оно стать ключом к возрождению эфиопской экономики. Пока я пребывал в задумчивости, черные слитки обрабатывались молотком. Шлак отлетел, и я впервые увидел блеск чистейшего золота.

Следующим утром мы с Самсоном прятались от дождя, ожидая рейсовый автобус в Аддис‑Абебу. Напротив нас на табуретке сгорбился пожилой человек. Он был одет в тесные, порванные на коленях брюки и лопнувшую по шву рубашку. По его телу часто пробегала дрожь, руки и ноги подергивались. Самсон сказал, что у этого человека прозвище «Старик», потому что он никогда не был молодым, даже в юности. Он любил бить мальчишек длинным хлыстом из кожи, а дети подкрадывались к нему сзади и кусали его. Но теперь зрение у него ослабло, рука утратила былую твердость. Подобно старому бульдогу, потерявшему зубы, Старик представлял собой жалкое зрелище.

Через четыре часа подъехал автобус, и мы заняли места в салоне. Когда мы ехали по улицам города, я заметил высокого атлетически сложенного мужчину, который бежал рядом с автобусом и выкрикивал женское имя. Он снял обувь, чтобы бежать быстрее.

– Кто он такой?

Самсон переадресовал мой вопрос одному из пассажиров.

– Его жена убегает с другим мужчиной.

У водителя автобуса были серьезные проблемы с мочевым пузырем, и он каждые несколько минут вынужден был останавливаться и бежать в придорожные кусты. Его болезнь, а также низкая скорость автобуса делали это средство передвижения самым неподходящим для бегства. Неверная жена, скорее всего, кляла себя за то, что села в эту колымагу. На третьей остановке муж догнал автобус и за волосы вытащил из него сбежавшую супругу.

Вечером в Аддис‑Абебе мы решили отпраздновать благополучное возвращение в отеле «Шератон». Отель также принадлежал мистеру Амауди, и ходили слухи, что владелец потратил на строительство 100 миллионов долларов. В нем жили иностранные специалисты – расходы оплачивали фирмы, а сами они получали огромные, не облагаемые налогом жалованья. Похоже, что особой популярностью у них пользовался французский ресторан, в котором можно было отведать омара «термидор», шотландскую копченую форель и паштет из гусиной печенки, доставленный прямо из Парижа. Эфиопов в ресторанах и барах отеля было очень мало, но юные парочки любили гулять по роскошным холлам отеля или, держась за руки, бродить по саду.

В буфете Самсон положил целую гору еды в суповую тарелку. Он впервые был в «Шератоне» и, несмотря на то что съел огромное количество мяса, заявил, что ничего особенного в этой еде нет. Он вообще мало говорил после нашего освобождения из тюрьмы, хотя считал, что произошло это потому, что бог услышал его молитвы. Мы оставались друзьями, но я чувствовал, что он утратил веру в меня.

Побывав на нелегальном прииске, я получил представление, как добывали золото во времена царя Соломона. Но мне не давала покоя мысль о заброшенных шахтах Фрэнка Хейтера у подножия горы Туллу‑Валлель на западе Эфиопии.

Кроме того, мне предстояло еще исследовать пять мест на карте, куда легли мои камешки – там мог скрываться ответ на загадку копей царя Соломона.

За десертом я заговорил о продолжении поисков. Самсон отложил ложку, прикрыл глаза ладонями и вздохнул.

– Мы уже побывали на нелегальных золотых копях, – сказал он.

– Они похожи на те, которые могли быть в эпоху царя Соломона, но это новая жила, – объяснил я. – Офир должен располагаться где‑то на западе.

– Откуда вы знаете?

– Нам осталось побывать еще в пяти местах. – Я уклонился от ответа. – Разве мы можем сейчас все бросить? Мы еще не побывали на шахте Фрэнка Хейтера.

– Мы? – переспросил Самсон, глядя на меня сквозь растопыренные пальцы.

Самсона удалось уговорить поехать со мной только после того, как я пообещал взять напрокат машину. В местных автобусах, заявил Самсон, слишком жесткие сиденья, а ездят они слишком медленно. Средства мои были ограничены, а полноприводной внедорожник стоил очень дорого. Но Самсон заверил меня, что с его связями мы заключим выгодную сделку. Следующим утром он отправился на поиски машины, а я поехал на встречу с торговцем золотом в городской район Меркато. Служащий, убиравший туалеты в отеле «Гион», оставил на моей кровати его визитную карточку. Торговца звали Абдул Маджид, что в переводе с арабского означает «слуга Всевышнего», а его лавка называлась «Золото Соломона».

Добравшись до улицы, где располагались золотых дел мастера, я обнаружил целую вереницу ювелирных магазинов. Рядом над примитивными печами с тиглями сидели на корточках какие‑то люди. Все это напомнило мне об индийских гамелавала, которые покупали у ювелиров пыль, сметенную с пола мастерской. В одной лишь Калькутте этим промыслом занимались сто тысяч мужчин, женщин и детей. Они извлекали крупицы золота из грязи.

Когда я вошел в лавку Абдул Маджида, хозяин встал, дунул на свою ладонь и протянул мне ее для приветствия. У него были коронки на зубах, раздувающиеся ноздри, а голову венчала маленькая шапочка, украшенная золотым шитьем. При разговоре он наклонялся вперед, так что его рот оказывался в нескольких сантиметрах от моего лица. У Абдул Маджида отвратительно пахло изо рта.

Я с самого начала заявил, что ничего не собираюсь покупать, и принялся расспрашивать торговца, что он знает о копях царя Соломона.

Абдул Маджид усадил меня и подал стакан жидкого чая.

– Сначала освежимся, – сказал он, – а потом побеседуем.

Несколько минут мы молча сидели, погруженные в свои мысли и прихлебывая чай. У задней стены стояли несколько прочных витрин из красного дерева. Их полки были обиты зеленым бархатом, который за много лет выгорел на солнце. У соседней стены располагались изящные напольные часы, изготовленные в Гамбурге. Напротив висел календарь с фотографией Эмпайр Стейт Билдинг, открытый на апреле 1993 года.

В том, что касается времени, Эфиопия живет по своим законам, как бы в параллельном нашему мире. Здесь пользуются не григорианским календарем, как на Западе, а юлианским, который отстает от нашего на семь лет и восемь месяцев. Год в Эфиопии состоит из двенадцати месяцев по тридцать дней и одного месяца, в котором всего пять дней. Каждый год тысячи непроданных западных календарей доставляются в Аддис‑Абебу, где они хранятся в течение семи лет, а затем продаются людям вроде Абдул Маджида.

Хозяин лавки налил мне вторую чашку чая, и мы продолжали молча сидеть друг напротив друга. Затем, когда чай закончился, Абдул Маджид заговорил.

– Золото, – задумчиво произнес он. – Я могу о нем рассказывать всю жизнь, и это будет только начало.

– А что вы можете посоветовать тому, кто разыскивает копи царя Соломона?

– Чтобы получить ответ, – сказал Абдул Маджид, наклоняясь ко мне, – нужно думать не только о царе Соломоне. Необходимо принять во внимание древние торговые пути, политику и причины, которые лежали в основе потребности Соломона в золоте.

– Грандиозный храм, – ответил я, поспешно отстраняясь. – Я был на горе Мориа, где он якобы стоял.

– Это только начало, а что вы думаете о Стране Богов?

Я не понимал, что он имеет в виду.

– Я говорю о египетской стране Пунт, – пояснил торговец.

Затем он лизнул свой палец и поднял его вверх.

– Ключом к загадке копей царя Соломона, – сказал Абдул Маджид, – служит загадка Пунта – места, откуда египтяне получали золото.

– Вы думаете, Офир и Пунт – это одно и то же?

Хозяин лавки проигнорировал мой вопрос.

– После царя Соломона Израильское царство перестало существовать, и все записи были утеряны. Вы не найдете никаких свидетельств ни эпохи царя Соломона, ни последующих веков.

Нужно идти назад, а не вперед… назад к египтянам.

Абдул Маджид встал, чтобы обслужить покупателя, а затем вернулся к прерванному разговору.

– Что вам известно о царице Хатшепсут?

Я пожал плечами.

– В западной части Фив есть храм, который называется Дейр эль‑Бахри. Его южная стена исписана иероглифами, которые я видел собственными глазами! Надпись рассказывает о возвращении из Пунта флота царицы Хатшепсут. Это путешествие состоялось незадолго до царствования Соломона!

Он снова приблизил свое лицо ко мне; глаза его возбужденно блестели. Я едва сдерживал себя, чтобы не отстраниться.

– Большинство специалистов считают, что Пунт находится в Сомали. Но теперь ученые изменили свое мнение. Они говорят, что Пунт был здесь, в Эфиопии.

– И когда же египтяне начали плавать в Пунт?

Хозяин лавки заглянул мне в глаза. Я понял, что он много лет ждал посетителя, который разделит его интерес к Пунту. Теперь, когда такой человек наконец появился, он был готов продемонстрировать свою осведомленность.

– Самое первое упоминание о Пунте относится к эпохе Пятой династии, – сказал он, – когда фараон Сахура отправил флот на юг, вдоль побережья Красного моря. Они вернулись с триумфом, нагруженные миррой, слоновой костью, эбеновым деревом, янтарем и золотом Пунта.

– Значит, Офир и Пунт как‑то связаны.

– Возможно, это одно и то же, – прошептал Абдул Маджид. – Как бы то ни было, а израильтяне научились обрабатывать металлы у египтян.

Вы должны помнить, что, прежде чем попасть на Землю обетованную, они находились в рабстве в Египте.

– Так вы считаете, что копи царя Соломона – это копи египетских фараонов?

– Поставьте себя на место Соломона, – сказал торговец. – Вам требуется огромное количество золота, и вы знаете, что соседи получают его из копей, которые расположены не очень далеко. Разумеется, вы пошлете флот в это место, а не станете затевать опасные экспедиции к новым месторождениям.

Теория хозяина ювелирной лавки выглядела вполне логичной. Но прежде чем я успел обдумать его слова, он шагнул к одной из витрин и достал пару сережек. Каждая из них представляла собой диск из восьмидесятикаратного золота диаметром около полутора дюймов. Я подумал, что Абдул Маджид начнет расхваливать товар, но он ничего не собирался мне продавать.

– Взгляните на них. Такие носят на всей территории Эфиопии, но вы не найдете их ни в одной стране мира, кроме Египта. Точно такие же украшения выставлены в Каирском музее.

Абдул Маджид вновь дунул на свою ладонь и протянул ее мне для рукопожатия. Он получил удовольствие от беседы со мной – в нынешние времена он даже не осмеливается думать о славном прошлом.

– Теперь не то, что прежде, – сказал он, снова наклоняясь ко мне. – Эфиопы гордились своими традициями. Они ходили с поднятой головой и уважали себя. Теперь у всех на уме только одно – уехать в Америку.