Кронер Рихард. Самоомуществеление духа. Пролегомены к философии культуры

«Все диссонансы жизни – только ссоры влюбленных. Примиренье таится в самом раздоре, и все разобщенное соединяется вновь»

Гиперион Билармину [22]

Основы деления культуры

До сих пор отдельные области культуры рассматривались как параметры того, чего достигало или не достигало сознание посредством своего культурного самоосуществления, но об их отношении друг к другу, об их отграничении друг от друга говорилось лишь вскользь. Но для того чтобы понять членение тела культуры на понятийном уровне, должен быть найден принцип. Однако этот принцип не может быть открыт посредством сравнения отдельных областей культуры, если с самого начала не принять во внимание то общее, что присуще всем этим областям, что делает их членами одного тела, т. е. идею целостности культуры. Сознание, которое в соответствии с этой идеей примиряет себя посредством своей культурной деятельности с самим собой, должно само разделить себя посредством самоосмысления, должно само определить роль каждой части целого в своей деятельности. На вопрос: что совершает каждая отдельная область, т. е. в какой степени сознание находит или не находит примирение путем своего самоосуществления в экономике и технике, науке и политике, искусстве и религии, должен ответить расчленяющий принцип. Примиряет ли себя сознание в отдельных частях или в целостности культурной действительности, и в какой мере – об этом может свидетельствовать только самоосмысление, обозревающее все целое и объединяющее все части в целое. Каждая часть получает вследствие этого функцию в смысловой целостности культуры.

Выше уже было показано, что отдельные части взаимодействуют не только как члены органического тела, гармонически дополняя друг друга в жизни целого, но что они одновременно и противодействуют друг другу, пребывают в борьбе друг с другом, взаимно ограничивают друг друга, причем именно потому, что каждая часть хочет быть одновременно целым, осуществлять вообще идею культуры, примирить сознание. Но может ли действительность культуры быть единым живым телом несмотря на соперничество и борьбу своих членов, остается проблематичным; под вопросом остается и то, на каком основании можно вообще говорить о членах, а не просто об отдельных областях культуры. Только если сознание способно прекратить спор областей таким образом, чтобы самому сохранить в себе свою самость, только если оно само способно объединить все области в себе как в едином целом, если оно может расчленить само себя, эти области могут стать членами одного и того же тела культуры. Следовательно, внутри самой культуры должно быть место, особая область, в которой сознание совершает объединение всех областей в их самости: эта особая область есть философия культуры. В ней и только в ней культура становится целостностью, ибо в ней она осмысливает самое себя, осознает самое себя, становится культурой для самой себя. Только посредством этого самосознания культура становится расчленяющимся в себе царством, области которого не только борются, но и дополняют друг друга; только посредством философской рефлексии, только посредством того, что культура сама себя постигает, она становится для себя самой действительностью, но она действительна, или, скорее, вообще осуществляет себя лишь настолько, насколько осуществляет себя для самой себя, так как она есть самосуществование сознания, а сознание есть сознание, лишь поскольку оно осознает само себя. Только в философии сознание сознает себя как само себя осуществляющее, как посредством самого себя для самого себя становящееся: только в философии достигает оно конца своего пути, только в ней оно завершает свое «для-себя-становление», свое самосуществование.

Философия культуры есть особая область культуры; но в тоже время она есть и не особая область, а постигающее самое себя и этим постижением самой себя созидающая тотальность культурных областей; однако эта тотальность, именно потому, что она может создать себя лишь постигая себя, не есть тотальность, предметный мир, а тотальное «Я», самость, осуществляющее себя в качестве культуры самосознание. Только в философии культура достигает конца своего пути, потому что только в ней она сознает сама себя, осуществляет себя для самой себя. В философии культура противопоставляет себя самой себе, выходит за пределы самой себя, осмысливает и постигает себя, но именно поэтому она вместе с тем и объединяется с самой собой, становится для себя самой понятием и действительностью. Без философии культура есть не осознанное самим собой самоосуществление сознания, которое в качестве неосознанного именно не осуществляет сознание или же в котором оно не осуществляет самого себя в качестве сознания; поэтому вне философии культура не приходит ни к своему понятию, ни к своей полной действительности: области культуры здесь не самостоятельные моменты, они только станции или ступени пути, на котором сознание себя осуществляет, они члены, которые только в философии организуют себя как тело, только в ней находят свое собственное «Я». Наука, искусство, политика и религия становятся таковыми только в философской рефлексии, так как только в ней они становятся для самих себя тем, что они суть в себе, т. е. вне философии. Для науки предмет познания – не она сама, а природа; для искусства предмет его творческой деятельности – не оно само, а творимый им предметный мир, для политики и религии – цель их устремления, то, к чему они ведут, не они сами, а государство и Бог. Поскольку наука и искусство, политика и религия не направляют рефлексию на самих себя, не достигают сознания самих себя, сознание осуществляет себя в них лишь не в полной мере, оно остается «в пути» и не может остановиться ни в одной из этих областей, т. е. не может ни в одной из них найти абсолютное примирение. На вопрос, сможет ли сознание найти в философии абсолютное примирение, способна ли, и каким образом, философия разрешить свое внутреннее противоречие, которое состоит в том, что она – лишь особая область культуры и одновременно культурное целое, тотальное «Я» культуры, ответ может быть дан только там, где философия направляет рефлексию на самое себя. Но уже и теперь принцип деления этих областей должен быть взят из понятия культуры, находящегося вне философии.

Ни одна область культуры, находившаяся вне философии, неспособна как таковая абсолютно примирить сознание, однако каждая вносит свой вклад в его самоумиротворение; только так она может стать частью целого, может дойти в философии до понятия, до осознания самой себя, может тем самым перестать быть областью культуры вне философии. В той мере, в какой она будет постигнута, в какой мере она станет областью философской рефлексии, она примет участие в общем процессе самоумиротворения, войдет в тотальное «Я» культуры. Поэтому для рефлексии понятие каждой области противоречиво, поскольку постигаемая область как таковая противится постижению: только не будучи постигнутой, она – внефилософская самостоятельная область культуры; постигнутая же, она – область философской рефлексии; лишь непостигнутая она – действительность в самой себе, постигнутая же – она только момент процесса самоосуществления, который в конечном счете есть процесс становящегося для себя в рефлексии самосознания, процесс, который в философской рефлексии постигает сам себя, который становится в ней для себя самого процессом рефлексии. Поскольку рефлексия постигает внефилософскую область культуры, она противоречит самой себе, так как превращает её в область рефлексии, или же ставит на место области – понятие области. Это противоречие философия может снять, только устраняя пртовоположность самой себя и постигаемой культуры, противоположность понятия культуры и самой культурной действительности: она устраняет эту противоположность, осознавая для себя самостность самости, которая осуществляет себя в культуре и в философской рефлексии, или же полагая в основу своего постижения эту самость, как это происходит в основополагании.

Правда, это основополагание остается до конца рефлексии подступом к постижению, предположением, гипотезой, которая может оправдать себя только в конце и должна найти себе подтверждение в процессе: только результат мыслительного процесса, только весь процес может “доказать” правильность подступа, только конец может утвердить и оправдать начало, только целое может утвердить и оправдать каждый момент. Так и принцип или, что то же самое, метод деления может быть здесь заранее принят только как подступ, который должен оправдать себя в осуществлении. Поэтому принцип деления может быть только принципом снимающего себя противоречия, т. е. принципом примиряющегося в мышлении посредством развивающейся рефлексии самосознания. Чтобы провести этот принцип, сознание должно мыслить само себя в некоторой степени в себе раздвоенным, примиряющим себя благодаря культуре самосознанием, оно должно основополагающе мыслить противоречие рефлексии одновременно как раздвоенность рефлектированного сознания, а прогрессирующее самоумиротворение – одновременно как прогрессирующее снятие противоречия. Если принцип окажется осуществимым, названный подход становится для себя самого принципом, основополагание становится для самого себя обоснованием, упомянутое «одновременно» в конце мыслительного процесса постигнет самого себя, и тем самым завершится снятие противоречия в самоумиротворении сознания: обе стороны окажутся в рефлексии одним и тем же.

Противоречие между областью и понятием области есть противоречие между самостоятельностью и несамостоятельностью, между понятийной действительностью и недействительной понятийностью, между тотальностью и моментальностью или, что то же самое, – между содержанием примирения и наличия раздвоенности сознания в каждой области; одновременно в соответствии с принципом этого противоречия подвергает себя рефлексии и раздвоение, остающееся в каждой области; поэтому осмысление раздвоенности заставляет мышление переходить из одной области в другую, в результате чего области становятся дополняющим друг друга частями целого. Каждая область принадлежит культуре лишь в той мере, в какой она есть область культуры, в какой она примиряет сознание, но в то же время она принадлежит ей лишь в той мере, в какой она есть область культуры, в какой она не примиряет сознание; каждая область примиряет сознание лишь настолько, насколько она притязает на то, чтобы быть целостностью культуры и по своему содержанию примирения действительно является целостностью, но в то же время каждая область примиряет сознание лишь настолько, насколько она входит в целое и есть лишь часть целого, т. е. поскольку она не примиряет сознание, мышление, снимает это противоречие тем, что мыслит в каждой части расчленяющее целое, расчленяющуюся самость целого, или же тем, что эта самость сама себя расчленяет, мысля самое себя, мыслит самое себя, расчленяя самое себя. Целое есть для себя становящееся истинное, ибо истинное есть для себя становящаяся самость.

Каждая область есть одновременно целое –только так она сама есть для себя самой, только так она мыслит самое себя, только так она становится для самой себя одновременно действительностью и понятием, одновременно осуществленным и осуществляющимся самосознанием. Поэтому ни одна область не может быть ограничена от другой без того, чтобы это отграничение не противоречило на границе самому себе, не снимало само себя. Ни одна область не есть лишь она сама, скорее она сама становится самой для себя, только когда она перестает быть лишь самой собой, становясь областью от нее отграниченной или переходя в нее. Постигать значит ограничивать; но одновременно это значит – переступать границу. Только через постижение целого, только благодаря тому, что целое постигает само себя, постигает себя и каждая часть целого; только в понятии целого, в идее культуры приходит каждая отдельная область к соответствующему ей понятию. Поэтому постижение есть не только продвижение от области к области, но одновременно и продвижение целого к самому себе, для-себя-становление в каждой области осуществляющегося и остающегося неосуществленным, примиряющегося и непримиряющегося самосознания культуры. Постигать значит ограничивать, а ограничивать значит противоречить себе; противоречащее себе сознание устраняет, чтобы соединить себя с собой, границу: оно понимает отграниченную область как веху на пути к самопримирению, как стремящийся за пределы самого себя, растворяющий себя сам в целом, в целое впадающий образ сознания. Каждая область должна перейти в целое, утонуть в целом, если она хочет удержаться в целом.

Поэтому рефлексия постигает единичное целое только в целом, а целое – только переходя от единичного к единичному; она постигает все во всем. Наука есть наука лишь поскольку она отграничивает себя от политики, искусства и религии; но она также есть наука еще и потому, что стремится переступить эти границы и растворяется на границах в пограничных областях; только так она есть живая часть культуры, осуществляющее себя сознание, только так она вносит свой вклад в самоумиротворение сознания. Хотя наука есть наука поскольку она есть не политика, не искусство, не религия, можно, однако, также утверждать, что наука есть наука только потому, что она есть политическое, художественное и религиозное сознание, – потому что она есть тотальное сознание, которое в ней осуществляется, которое утверждается в этом образе, но одновременно и взрывает его, и стремится выйти из него. Подобное относится и к каждой части. Постижение подвергает рефлексии эту жизненную силу, ограничивая область, выявляя противоречие понятия области и снимая его в понятии пограничной области. Таким образом, рефлексия строит ступени целостности культуры, отделяя по ступеням содержание примирения областей и ведя одновременно проходящее через все ступени сознание к понятию самого себя.

Рациональная и интуитивная культура

Экономика и техника по сути должны быть поняты как ограниченные области, поскольку дух в них стремится совсем не к абсолютному или тотальному, а лишь к относительному и частичному примирению, или, поскольку он себя в них осуществляет не как универсальный дух, как тотальное сознание, а только как часть сознания. Поэтому эти области отсылают от самих себя к другим, самоосмысление должно выйти за их пределы даже для того, чтобы суметь понять их самих в их особенности: по своему понятию они не являются самостоятельными областями.

С соотношением рациональной и интуитивной культуры дело обстоит совсем иначе – в обеих дух стремится к абсолютному примирению. Здесь различие не может быть выведено из различия поставленных целей; оно может быть выведено только из различия путей, на которых должна быть достигнута цель – пути подчинения и пути слияния. В понятии подчинения заключено то, что дух не достигает своей цели потому, что не осуществляет себя в своей абсолютной целостности и конкретности, о которых было сказано выше. И это ведет к важному последствию. Так как дух на пути подчинения содержания форме никогда не осуществляет себя целостно и конкретно, то он и не может, естественно, объективироваться в одном деянии, а может объективироваться лишь в не допускающем завершения ряде их, причем ни одно из них не стремится быть только самим по себе значимым и не может претендовать на то, чтобы самому примирить дух; напротив, каждое из них означает лишь шаг на пути к цели, каждое лишь вносит свой вклад в совокупность деяний, которая как таковая никогда не сможет стать действительной. Наука и государство по своему понятию и, следовательно, по своей действительности всегда постигаются в становлении, так же, как непосредственное сознание, хотя они и являются объективациями и как таковые отделяются от потока переживаний.

На этом внутреннем свойстве научных и государственных действий покоится противоречивость их результатов. Как осуществление духа каждый результат по своему смыслу окончателен, но наука и государство по свой сущности никогда не бывают завершенными, они строятся исключительно посредством отдельных шагов, отдельных актов. Правда, каждое научное знание стремится быть истинным, а значит, окончательным; но вместе с тем каждое научное знание делает оговорку, что оно хочет быть только теорией или даже гипотезой, т. е. сохранять значение, пока оно не будет опровергнуто «новыми фактами»; наука «развивается», в ее понятии заложены желание и необходимость развиваться. Но и несмотря на постоянно грозящие преобразования теорий, даже основ науки, она по своему действительному состоянию никогда не находится в конце своего пути, потому что никогда не являет собой целое своих частей, тотальность своих дисциплин; она существует только во множественности отдельных наук, которые стремятся к тому, чтобы образовать целое, тотальность. Методический идеал науки состоит в максимальном приближении к математике, потому что математическое мышление рационально-интуитивно, т. е. в нем совершается наиболее тесное соединение всеобщего и особенного, закона и отдельного случая: соединение формы и содержания посредством подчинения теории, или потому, что в нем подведение частного под общее, как правило, приближается к конструкции. Однако предметы и события никогда не допускают полной рационализации в соответствии с этим идеалом, ибо содержание в его конкретности и качестве никогда не может быть подчинено количественной форме физико-математического закона и потому, что форма в своей тотальности не может быть введена в форму математического закона.

Наиболее математически разработанная дисциплина с наибольшим правом стремится к тому, чтобы охватить все другие дисциплины, сделать их областями своего применения, даже подчинить их себе: она стремится к единовластию, к господству над другими. Поскольку целое, тотальность науки, также не может быть достигнуто на этом пути подчинения, как не может быть подчинена научным духом целостность предметов, тотальность предметов, природа, то подобное стремление остается таким же невыполнимым, как невыполнима реализация идеала науки. Таким образом, каждая дисциплина сохраняет право относительно самостоятельно находить и применять собственные методы и совершать частичные соответствующие «фактам» обобщения. Группе дисциплин, применяющих преимущественно математические методы, противостоят другие группы, стремящиеся познать содержание или предмет, прежде всего по его форме и качеству. Эти группы соперничают друг с другом, так как вместе они не могут составить целое; они соревнуются и полемизируют друг с другом, и установить между ними согласие невозможно, ибо в них действуют противоположные тенденции и потому, что их объединение и примирение не может быть достигнуто ни какой-либо отдельной группой, ни какой-либо отдельной дисциплиной. Естествознание есть, в сущности, не наука о природе, а множество наук, каждая из которых исследует ограниченную применяемым ею методом и ее предметом область природы, причем эти области не дополняют друг друга своими знаниями; всеми науками в их совокупности природа как целое, как тотальность не познается. Эта тотальность вообще не становится предметом науки; ее идея служит каждой отдельной науке целью познания; общее видение этой идеи есть то, что делает их частями смысла единой научной действительности.

Как рациональный дух в качестве духа науки, в сущности, никогда не достигает конца своего пути, а всегда остается «в пути», пребывает в становлении, как поэтому каждое научное «произведение», каждое знание, каждая теория и каждое теоретическое построение всегда остаются только частью творимого, вкладом, и объективно дают развивающемуся сознанию лишь относительную опору, могут примирить сознание только частично, только относительно, такое выражение обретает и рациональный дух, который осуществляет себя в политике как области культуры. И хотя все государственные действия как таковые правомочны, хотя конституция, при помощи которой государство себя основывает и создает, и законы, которые оно публикует, по своему смыслу окончательны и имеют значение во все времена, они одновременно обусловливают возможность изменения, если того потребуют «обстоятельства», если возникнут «новые условия»; политическая жизнь «развивается», изменение заложено в ее идее; мирная или насильственная революция, ревизия самых основ государства заключены в самом смысле политического процесса, ибо государство никогда не бывает абсолютно прочно установленным, ибо оно никогда не существует в полном соответствии со своей идеей. Все новые по своему содержанию волнения и долженствования возникают перед политически себя осуществляющим духом, все новые задачи должен он решать, так как многообразие и различие объединенных в государстве индивидуумов никогда не совпадает в своей абсолютной конкретности с государственной волей и не растворяется в ней; дело политики по своему понятию и по своей действительности никогда не бывает закончено: примирение сознания в политике – состояние мира и справедливости – никогда не достигается и не может быть достигнуто, хотя каждый политический акт этому служит, хотя государство, поскольку оно живет как осмысленная действительность, в сущности, есть не что иное, как объективно осуществленный разум и ничем иным быть не может. Но абсолютно дух не может осуществлять себя ни как разум, ни как рассудок, ни практически, ни теоретически.

Эта граница самоосуществления, это противоречие в понятии дела примирения обнаруживаются и в науке, и в государстве не только в отношении формы и содержания, но и в самой форме, поскольку государство никогда не охватывает всех индивидуумов, никогда не выступает как одно государство, но являет собой множество государств, которые не составляют в своей совокупности целое, политическую тотальность, тотальное «Я». Отдельные государства только стремятся к тому, чтобы стать целым, составить тотальность. Поэтому между государствами возникает соперничество и спор; каждое стремится быть носителем идеи политической тотальности, каждое стремится осуществить господство над всеми другими, обрести единовластие. Чем легче государству удается установить и гарантировать мир и справедливость «внутри», т. е. в отношениях между его гражданами, тем прочнее его право и тем сильнее его господство над менее развитыми государственными образованиями, т. е. над теми, которые в меньшей степени способны руководствоваться разумом. Однако этому праву противостоит право каждого отдельного государства самостоятельно действовать в той области своего волеизъявления, специфика которой определена особенностью объединенных в нем граждан. Следовательно, и здесь должны необходимо возникать группы власти, которые соперничают друг с другом и борются посредством дипломатии или войны, ибо вместе они не могут образовать целое. Идеальное государство остается как внутри своих границ, так и вовне, в сопоставлении с действительностью, понятием государства, неосуществимым идеалом. Этот идеал есть то, что объединяет и разъединяет государства, что превращает их в дружественно-враждебные части единой, политической по своему смыслу действительности.

В рациональных областях культуры каждое деяние есть лишь частичное деяние, каждый факт примирения, лишь предварительный результат, лишь станция на пути к цели, которая никогда не может быть достигнута. Так как цель недостижима, то все стремления и действия в этих областях полны противоречий, ибо дух никогда не приблизится к бесконечно-далекому, сколько бы шагов ни было сделано, и поэтому ценность примирения каждого отдельного шага, в ее сопоставимости с мерой, которая способствовала бы получению окончательного результата, равна нулю. Ratio[23], в сущности, отвергает сам себя, как только дух сравнивает его достижения с целью, к которой он стремится; рациональная культура указывает на то, что находится за ее пределами, на интуицию. В то время как смысл подчинения состоит в возможности только относительно примирить дух, смысл слияния состоит в том, чтобы примирить его абсолютно, абсолютно соединить его полюсы и моменты: смысл интуитивной культуры заключается в том, что посредством самообъективации дух осуществляет себя в ней абсолютно.

Искусство в высокой степени превосходит науку, прежде всего по содержанию примирения. И хотя также существует множество искусств и художественных произведений, но их взаимоотношение совершенно иное, чем взаимоотношение наук и научных произведений. Теории и гипотезы устаревают и переживают себя; истинное в них входит в более поздние творения и продолжает жить в них, а изначальный образ разрушается; напротив, подлинное художественное произведение остается таким, каким оно было, на все времена, оно не устаревает и не умирает, оно сохраняет свое непреходящее значение; его изначальный образ остается носителем непоколебимой ценности. Следовательно, здесь нет ряда друг за другом следующих, друг друга дополняющих шагов; на пути интуитивного примирения дух как бы сразу порождает в отдельном творении все деяния своего примирения. Как Афина из головы Зевса, появляется художественное произведение из глубины духа художника; готовым и законченным предстает оно взору созерцающего или слуху внимающего, отделённое не только от источника переживаний сознания, но и от становления духа; безоговорочно и не соотносясь с другими произведениями, стремится оно абсолютно примирить дух: таков смысл его действительности.

Нарисовать над Божьим ликом нимб,

Заставить сердце дрогнуть перед ним

От завершенности, от совершенства

И от смирения при мысли: Вот блаженство!..

А большего не будет, не дадут.

Платен (пер. Г. Полонского)

Различие между объективным смысловым содержанием в искусстве и науке становится ясным, если сравнить субъективные чувства, которые оно вызывает: чувство восторга при созерцании художественного произведения и наслаждения им и чувство рационального удовлетворения, которое доставляет научное познание. Поэтому душа, полностью отданная прекрасному, безмятежно покоится в этой преданности красоте.

Как искусство превосходит науку, так и религия превосходит государство по содержанию примирения. И хотя религиозная жизнь, как и государственная, многогранна, однако действительность религии откровения основывается на установлении завершенных в себе и окончательных авторитарных высказываний, которые обычно обобщают как откровение; многообразие религиозной жизни, раскрывающееся в культе и заботе о спасении души, молитве и проповеди, излучает свет из этого прочного внутреннего ядра и видит свое назначение только в том, чтобы сохранить и распространить его. Спасение человечества, и, следовательно, примирение Бога с людьми, есть неповторимое, значимое для всех времен деяние Иисуса Христа, Сына Божия и Сына человеческого, который принес на Землю Царствие небесное и подчинил вечность времени. Это сознание вечности было настолько сильным у первых христиан, что они верили в близкий конец существования во времени. Религия не развивается подобно науке или государству, она остается такой, какой она была в момент своего возникновения; основанная, она уже завершена. Смыслу религии противоречит перенос своего осуществления в будущее; наука и политика должны верить в прогресс, религиозная вера направлена на неизменное. Поэтому религия исключает пересмотр своих основ, как и изменение своей сущности. Бог, который открывает себя в религии, есть Бог живой, один и тот же «от вечности к вечности», поэтому он и говорит о себе: «Я первый и последний»[24]. Хотя его откровение обновляется каждый раз, когда оно действует в верующих, однако по своему содержанию оно неизменно остается одним и тем же: «Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут»[25]. Сознавая, что религия с момента своего возникновения завершена, преобразователи религии всегда ощущали себя только очищающими религию, возвращающими ее исконное понимание реформаторами в полном смысле слова; даже Иисус, принеся в мир новую религию, связывал ее со старой религией: «Не нарушить (закон) пришел Я; но исполнить»[26]. Абсолютная завершенность религии неразрывно связана с ее смыслом как деяния, совершенного самим Богом. Поэтому духу ее постоянно грозит опасность окаменения, опасность того, что животворную веру заступит вера в книгу и букву. Чтобы предотвратить всякое поступательное движение, всякое преобразование, были канонизированы и строго соблюдались основополагающие свидетельства откровения. К отреченному Богом ничего не следует добавлять человеку, он должен хранить слово Божие и нести его всем народам: «Научите все народы... соблюдать все, что я повелел вам... Я с вами во все дни до скончания века»[27]. Все развитие религии может быть по самому ее смыслу только распространением, только раскрытием откровения: поэтому католическая церковь так подчеркивает непрерывность, неизменную традицию, поэтому она утвердила догмат непогрешимости папы, который выступает как наместник Христа на Земле (непогрешимость есть только иное выражение абсолютной завершенности божественного слова, интерпретируемого папой в соответствии с новыми ситуациями; поэтому Лютер придавал огромное значение сохранению чистоты слова).

Религия стремится, далее, иметь значение не только для тех, кто причисляет себя к исповедующим ее, по своей сути, по своему понятию она универсальна: «Идите по всему миру и исповедуйте Евангелие всей твари»[28]... «И никто не приходит к Отцу, как только через меня»[29]. Религия окончательно установлена и поэтому исключительна, она не терпит соперничества, по своему смыслу она не есть одна религия среди других, но единственная религия, единственно «истинная», абсолютная религия.[30] И, если различные религии терпимо относятся друг к другу, то это никогда не исходит из религии, из религиозного духа, а имеет либо политические, либо философские причины. В политике возможен отказ от распространения сферы влияния отдельного государства, ибо политика основана на разуме, а разум считается с невозможностью примирить дух в его абсолютной целостности и конкретности: политика есть искусство возможного. Религия же стремится сделать возможным рационально невозможное, осуществить абсолютный мир и абсолютную справедливость; вернее, именно это и есть содержание религиозной веры в то, что мир и справедливость осуществляется властью Божией. Для религиозного сознания все люди едины в Боге, т. е. «мир Божий, который выше всякого разума», превращает их в детей Божиих и потому в братьев и сестер. Царствие Божие не от мира сего, оно в душах верующих; это не земное царство будущего, а Царствие небесное, к которому причастны все, чей путь ведет к Богу: «Не бойся малая паства, Отцу вашему угодно дать вам царствие». Политический порядок дает гражданину чувство личной безопасности, божественный порядок сообщает душе чувство благодати, – в различии этих субъективных свойств чувства можно вновь усмотреть различие объективного содержания примирения. Государство заботится о чувственно-нравственном благополучии, религия – о сверхчувственном спасении отдельного человека; благополучие способно возрастать – в нем существует градация, поэтому оно может быть обеспечено в большей или меньшей степени; спасение же связанно с целостностью и конкретностью души, поэтому оно может быть только полностью и целиком обретено или полностью и целиком утрачено: «Не спокойно наше сердце, пока оно не найдет покой в Тебе» (Августин).

Поскольку рациональная культура по своему смыслу никогда не бывает завершенной, а всегда пребывает в становлении, то субъективное сознание не сливается с ней так полно, как с интуитивной культурой; оно входит в смысловую действительность рациональной культуры как нечто абстракно-рациональное, а не как конкретно-индивидуальное. Исследователь сообщает не свое мнение, не свою точку зрения, а хочет, чтобы результат его исследования был просто результатом познающего разума, результатом рациональным; художник, напротив, вкладывает душу в свое произведение, и как бы оно ни претендовало на общезначимость, оно стремится быть не просто произведением художественного духа, но произведением гениальной индивидуальности, которая объективирует себя в нем как индивидуальность. И государственный человек также не высказывает своих мнений и взглядов, а представляет волю государства; король, который объявляет войну или заключает мир, действует не как индивидуальное «Я», а от имени государства, в качестве «Я» государства или его высшего слуги; пророк же, напротив, вещая, полностью сливается со своим Богом, он совершенно растворяется в Боге и погружается в Него; он для себя не что иное, как посланник Бога и толкователь Его воли, он призван как индивидуальное «Я» Его представлять. Самым возвышенным образом выражает себя это слияние Бога и провозвестника Его воли в словах Иисуса в Евангелии от Иоанна: «Я и Отец – одно»[31].

Наивная и рефлективная культура

Граница религии не есть граница культуры вообще, хотя дух и достигает в ней своей высшей точки; существует нечто, находящееся по ту сторону вообще постигнутой до сих пор сферы культуры, вообще науки и политики, искусства и религии: это – сфера рефлексии. Лишь в этой сфере сознание культуры, общность культуры осознает себя посредством самообъективации; лишь для рефлектирующего духа наука и политика, искусство и религия становятся формами объективирующего себя посредством культурной деятельности субъективного сознания; лишь в качестве рефлектирующего духа сознание создает для себя самосознание, приходит к сознанию самого себя. Для субъективного сознания различие между наукой и политикой, между искусством и религией также существует постольку, поскольку оно рефлектирует, осознает эти области культуры как свои творения: научное и политическое, художественное и религиозное сознание вообще не осознает как таковые ни самих себя, ни культуру в целом. Исторически дух должен был пройти длинный путь, прежде чем он создал понятие культуры и области культуры, только после того, как прошли века наивного воззрения на культуру, когда она определялась и объединялась посредством господства одной или нескольких упомянутых областей, только в начале Нового времени в область культуры проникает рефлексия, потому что только теперь культура как целое, целостность культуры становится проблемой.

В определенном смысле само сознание является, правда, всегда рефлективным сознанием как таковым, ибо оно возвращается к себе, относится к самому себе. Однако самость, в которой оно наивно соединяет и осуществляет свои полюсы и тем самым себя самое для себя самой, есть не объединяющее себя, не примиряющее себя сознание, а, смотря, по обстоятельствам, различно организованное на различных ступенях самоосуществления единичное «Я» непосредственной жизни, «Я» государства, «Я» Бога. И, несмотря на то, что сознание сознается самим собой, осуществляется для себя самого, между сознанием и самостью повсюду сохранить различие. Только в рефлексии и посредством рефлексии сознание устраняет это различие, ведь только в ней и посредством нее оно достигает абсолютного конца своего пути. Рефлексия примиряет сознание уже не наивно, т. е. соединяет и приводит к единению уже не его полюсы или изначальные моменты, а формы, в которых оно себя осуществляет, чтобы примирить себя. Поэтому рефлексия не продолжает уже дело примирения в той же плоскости, в том же смысле, в каком оно создавалось на ступени наивной культуры: и хотя она осуществляет в истории и философии новые формы примиренного сознания, эти формы возникают лишь благодаря тому, что прежние формы примирены друг с другом.

Рефлексия строит свое творение на почве наивно примиряющегося сознания, созданное им служит ей предпосылкой. Сознание примиряется в рефлексии уже не непосредственным самоопосредствованием, а тем, что оно опосредствует свое собственное самоопосредствование – оно примиряется благодаря тому, что рефлектируемое ею содержание примирения становится для него самого содержанием примирения; рефлексия не может сама создать это содержание, она может только осмыслить, только осознать его. Сознание примиряется посредством рефлексии, снимает свою разделенность по различным областям культуры осмыслением границ и единства этих областей, соединяет свои различные формы и доводит этим до своего сознания позитивное содержание примирения всех их. Напротив, рефлексия не может вытеснить своим собственным содержанием содержание примирения областей наивной культуры тем, что превосходит его; сознание, правда, примиряется с самим собой, примиряя друг с другом свои формы, однако оно не выходит за пределы достигнутого этими формами примирения своих изначальных моментов. Рефлексия не может так глубоко слить сознание и бытие, форму и содержание, как это делают искусство и религия: она не может, в частности, осуществить самость в себе, сверх Бога мистики, но может (чего не может религия) постигнуть смысл задачи, которая поставлена, но не решена религией. Именно потому, что сознание осмысливает смысл границ своего самопримирения, оно приходит к концу своего пути; поэтому, хотя достигнутое рефлексией самопримирение лишь негативно в сравнении с наивным самопримирением, оно вместе с тем для себя самого есть последнее, преступить пределы которого бессмысленно.

В политике сознание тоже обращается к себе, но не к себе как осуществляющемуся в политике, объективирующемуся и этим примиряющемуся субъективному сознанию, а к себе как к самости государства. Государство осуществляет самого себя для самого себя, оно есть субъект, «Я» своей деятельности; поскольку отдельные субъекты являются его членами, содержание их деятельности, в той мере, в какой оно допускает государственное регулирование, становится содержанием государственной деятельности. Таким образом, государство объединяет в себе всю культурную деятельность и превращает себя в ее субъект; но оно не объединяет в себе области культуры, их творения и их направления, оно не создает универсум культуры, не осуществляет сознание культуры, сознание культурной общности: на это способна только рефлексия, ибо только в ней вся культура как культура содержит для себя культурное сознание – как сознание культуры, общность культуры – как культуру общности; именно этим сознанием себя рефлексия соединяет друг с другом все области культуры, их произведения и их направления. И хотя рефлектирующее сознание не создает своей рефлексии или в качестве рефлектирующего сознания культуру, которую оно подвергает рефлексии, но оно все таки есть само создающее культуру сознание, научное и политическое, художественный и религиозный дух, подвергающий рефлексии самого себя, – тем самым оно есть само рефлектирующее сознание, которое, хотя и не в качестве рефлектирующего, но в качестве сознания создает культуру, которую оно подвергает рефлексии.

Религиозное сознание тоже подвергает себя рефлексии, мысля религию как откровение Бога, рассматривая мир как творение Бога; оно соединяет с собой все культуры, а тем самым все области культуры друг с другом. Своим откровением Бог примиряет себя с объективным человеческим сознанием, тем самым он примиряет также это сознание в нем самом, вследствие чего все области культуры благодаря своему отношению к Богу, к смыслу творения, который открывает Бог, становятся в себе единым целым. Не достигает ли этим религия всего того, на что способна рефлексия, и не является ли поэтому выход за пределы религии не необходимым и, более того, невозможным? Так мыслило Средневековье, так мыслит сознание культуры, которое ощущает себя абсолютно примиренным религией, вернее Богом, которое живет и переживает свою культурную жизнь в Боге и воспринимает свою культуру как данную Богом. Сознание, для которого Бог, а не оно само, есть подлинный творец культуры – не только творец религии и основатель церкви, но и единственно справедливый государственный разум и творец государственных законов, единственно знающий истину рассудок и создатель природы, дух, создающий искусство и миры его образов. В Новое время, после того как в эпоху Ренессанса возродились художественная и государственная культура античности, после того как математическое естествознание восстало против теологической опеки, после того как все области культуры освободились, став самостоятельными от религии, подчинявшей их в Средние века, так больше не мыслят и не могут мыслить. Историческая рефлексия препятствует тому, чтобы религиозное самосознание признавалось основополагающим для всей культуры в целом. Несостоятельными оказывались перед судом философской рефлексии и рефлективные достижения религии. Это сказывается уже в том, что религия сама, выходя за пределы, стремится к мистике, которая пытается примирить объективированное религиозное сознание с сознанием, непосредственно присутствующим в переживании; это сказывается и в том, что религия как таковая не удовлетворяет рациональное сознание и поэтому вынуждена требовать в виде дополнения теологию. В мистике и теологии религиозное сознание внутренне раздваивается: в мистике потому, что она, вырастая на почве религии, одновременно колеблет и подрывает эту почву; в теологии потому что, ссылаясь на слово Божие, она одновременно подвергает это слово рефлексии, вследствие чего между религией и философией, между откровением и рефлексией возникает парящий в воздухе догмат, цель которого наивным образом примирить ratio с религиозным духом, при этом он не соответствует ни требованиям ratio, ни религиозному духу: как мистика, так и теология отсылают сознание на путь философской рефлексии.

Правда, для религиозного сознания Бог – творец мира, а, следовательно, и всей культуры; Он – творец и хранитель природы и человеческого рассудка, который в качестве научного исследует ее законы, творец и хранитель государств и человеческого разума, который в качестве политического разума создает государство и правит, творец и хранитель искусства, образы которого возникают в воображении гениального человека, творец и хранитель религии, которую учредил Богочеловек и которую пастырский дух общины людей оберегает и распространяет. Однако для научного рассудка и политического разума обращение к Богу является запрещенным аргументом, и воображение художника может постичь Его только в образе своего мира, т. е. не может постичь Его как Бога: искусство по свой сути близко к язычеству; хотя естествознание и политика по свой сути и не антирелигиозны, оно все-таки не религиозны или иррелигиозны (что, конечно, ничего не говорит и не должно говорить о религиозном чувстве художника, исследователя и политика). Как существует дурная, иррелигиозная религия, которая мыслит Бога естественнонаучно и рационально – мыслят Его как первопричину, как закономерно действующую силу; или рационально-политически – как властелина, царя своего народа, так существует и дурное, псевдорелигиозное естествознание, которое использует Бога как Deus ex machina[32] и дурная, псевдорелигиозная политика, которая вовлекает Бога в борьбу партий и государств. Язычество и религия откровения являются, с исторической и философской точки зрения, смертельными врагами; в их вражде противоположность искусства и религии проступает в ясном и резком свете. Смертельными врагами становятся также естествознание и религия, политика и религия, если не соблюдать границы их областей, если одна из этих областей притязает на то, чтобы абсолютно примирить сознание. Только потому, что ratio по своей сущности, т. е. перед судом рефлексии, ограничен, он оставляет религии сферу духа, так же, как религия, поскольку и она ограничена, не затрагивает сферу естествознания и политики.

Конечно, враждебное противостояние и борьба областей основаны не на произвольном и своевольном пересечении границ индивидуумами, участвующими в качестве деятелей культуры в созидании этих областей, они возникают не из противостояния и борьбы отдельных субъектов, а основаны на абсолютной воле к примирению раздвоенного в себе сознания, раздвоенность которого простирается вплоть до его самообъективации, до культуры, потому что сознание способно объективироваться, только расщепляя себя на формы рациональной и интуитивной культуры, а затем на формы искусства и религии, стремясь всегда вместе с тем к абсолютному примирению. Области наивной культуры должны вследствие своей наивности выходить за пределы своих границ, стремится абсолютизироваться: но тем самым они не только искажают себя, но и создают дурную, т. е. наивную рефлексию – дурную историю и дурную философию; и хотя эта дурная философия в последние десятилетия несправедливо заклеймена хорошей, т. е. «критической» рефлексией как «метафизика», но отвергнута она была с полным правом. Только возвышающаяся над наивностью рефлексия, только само себя осмысляющее сознание культуры может примирить эти области, созерцая и мысля их границы в своей собственной самости, соединяя и объединяя, их друг с другом и с собой посредством введения в эту самость.

Для исторической и философской рефлексии культура – всегда создание одного и того же выражающего себя в культуре духа, поэтому для них этот дух есть то, что охватывает все области культуры, вследствие чего эти области становятся частями целого, членами культурного универсума. Следовательно, рефлексия так же устраняет границы областей, как и возводит их. Один и тот же дух действует в экономике и технике, в политике и науке, в религии и искусстве; поэтому с исторической точки зрения границы областей текучи, а в философской – диалектичны. Историческая рефлексия и философия созерцают и мыслят все во всем. Для рефлексии каждый образ пребывает в русле исторической жизни, т. е. в неповторимом, происходящем во времени, но по своему смыслу и содержанию надвременном, процессе самообъективации субъективного сознания, историческая рефлексия схватывает единичный, временный ход событий, философия – надвременной смысл и содержание[33]. Поэтому историческая рефлексия выявляет во всех образах определенной эпохи единичный, т. е. индивидуальный, отпечаток деятелей в области культуры, отпечаток индивидуальности отдельных субъектов и сообществ, духа эпохи; в философии же надвременный, осуществляющийся в культуре, дух постигает самого себя. Исторически единство культуры осуществляется в совместных действиях отдельных областей, в способе их проникновения друг в друга, напластования друг на друга, вытесняя друг друга внутри господствующей области; философски – в том, что дух осмысливает свою надвременную, пронизывающую сущность всех образов и областей, самотождественность.

Исторически области одной эпохи потому – и настолько – проникнуты одним духом, что они принадлежат одной эпохе и обнаруживают индивидуальную окраску этой эпохи; поэтому экономика и техника, государство и наука, религия и искусство древности или Средневековья исторически более тесно связаны друг с другом и внутренне родственны, чем одни и те же области обеих эпох, вследствие чего с исторической точки зрения может возникнуть сомнение, вправе ли мы вообще говорить о надвременной сущности областей. Философские области культуры проникнуты одним духом, потому что в философской рефлексии дух осмысливает свою самотождественность, а это значит – свою сущность, сущность культуры вообще и сущность областей культуры; это осмысление принуждает к отграничению областей друг от друга, ибо философская сущность есть понятие, а понятие есть нечто ограничивающее (opos, terminus); но одновременно самоосмысление как осуществление самости ограниченного ведет к снятию границ: поэтому для философской рефлексии в экономике и технике действует так же политический и научный, художественный и религиозный дух, в рациональной культуре действует также интуитивная, а в наивной – рефлективная культура. В рефлексии подвергает себя рефлексии самораздвоение и самопримирение духа, дух осознает их в разделенности и единстве исторических или понятийных образов культуры.

Философская диалектика понятий позволяет, правда, проступать различи и границам областей, но одновременно в ведущем к противоречию обострении различий показывает идентичность областей. Историческое изображение также делает созерцаемыми различие и границы областей, разделяясь на историю экономики, историю техники и т. д. но затем охватывает все области. Диалектика сознания проявляет свою историческую значимость в том, что одни и те же образцы могут быть отнесены к различным областям, что существуют образы, определить которые исторически однозначно вообще невозможно, потому что они переступают границы областей, как, например, философская религия индусов, поэтическое творчество греков, повествующее о жизни богов, диалоги Платона, утопии о государствах, возникшие в эпоху Возрождения, труды Гёте по естествознанию, пророческие исторические произведения Карлейля, религиозно-поэтические романы Достоевского и т. д. В истории (History) рефлектируется борьба, которая всегда ведётся в различных формах на границах областей и за их границами, борьба между разными типами экономического устройства и между техническими изобретениями, между научными направлениями и между художественными стилями, между государствами и между политическими партиями, между религиями и между конфессиями, между историческими воззрениями и между философскими системами. Но одновременно подвергает себя рефлексии охватывающее всю эту борьбу историческое единство и единение сознания; изображая эту борьбу, история сама стоит над борющимися и примиряет их в своём рефлектирующем духе. В исторической рефлексии борьба исторических сил прекращается, ибо рефлективное историческое сознание сознаёт в идентичности мира истории идентичность сознания и вместе с ним идентичность исторических сил. Суждение исторической рефлексии «беспристрастно», «объективно», т. е. она не осуждает, как это делают борющиеся, она не принимает какую-либо сторону, не находится больше в сфере борьбы, а рефлектирует в себе борьбу и соединяет в своём предмете борющееся с самим собой в мире истории и остающееся тем не менее в этой борьбе идентичным самому себе сознание.

Но рефлексия не только примиряет в себе области культуры и направления этих областей, полагая и снимая их границы, т. е. подвергая в себе рефлексии самораздвоение и самопримирение духа, но и потому, что в ней соединяются пути примирения духа, пути рационального и интуитивного, подчиняющего и сливающего самопримирения: рефлективный дух одновременно рационален и интуитивен, он подчиняет и одновременно ведёт к слиянию. Правда, он больше не примиряет себя наивно, т. е. не подчиняет содержание духа его форме и не сливает то и другое, но в многообразии своих областей и образов подчиняет самого себя самому себе как их единой сущности и, устраняя границы своих областей и образов, ведёт к слиянию самого себя с самим собой. В рефлексии научный рассудок и политический разум, а также художественный и религиозный дух рефлектируют самих себя; рефлексия как таковая не является ни научным, ни политическим, ни художественным, ни религиозным деянием, она так же, как наука и политика, искусство и религия, не есть «только» она сама. Она есть – она сама только будучи одновременно чем-то большим, чем она сама. Рефлексия берёт на себя деятельность по примирению областей наивных культур; науку рефлектирующий дух может подвергать в себе рефлексии только будучи «настроен» научно, политику – только будучи «настроен» политически, искусство и религию – только будучи «настроен» одновременно художественно и религиозно, т. е. осуществляя в себе самом живой смысл областей наивной культуры, хотя и не способом этих областей, не наивно, но тем, что он опосредствует этот смысл самим собой, рефлексивно осуществляет его в себе. Поэтому рефлективный дух в качестве рефлективного охватывает области наивной культуры «чисто» рефлексивно; но поскольку он подвергает рефлексии свою идентичность с наивным духом, он охватывает все области самого себя: он постигает самого себя не как «чисто» рефлективный, а как наивный и рефлективный дух одновременно или как наивный дух, направляющий рефлексию на самого себя. Наивный дух есть дух рефлективный, а рефлективный дух – дух наивный: рефлексия сливает их друг с другом, соединяя и объединяя многообразные области и формы духа в сущности духа.

Дух сознаёт самость своих областей и форм, сознаёт самого себя, осмысливая эту самость, осмысливая самого себя или рефлексивно осуществляя смысл самого себя через постижение смысла своей деятельности в рамках наивной культуры и возникающей из неё смысловой действительности. Так же, как есть непосредственное самоосуществление сознания, которое соответствует опосредствованному самоосуществлению областей наивной культуры, как существует непосредственное восприятие и опыт теоретического «Я», непосредственные волнения и действия практического отдельного «Я», непосредственное созерцание прекрасного и непосредственная религиозность отдельной души, есть и непосредственное самоосуществление сознания, воспоминание и стремление к мудрости отдельной личности, которая есть личность потому, что она заключает в себе как теоретическое и практическое отдельное «Я», так и эстетически и религиозно переживающую отдельную душу, соединяя и объединяя их с собой в качестве рефлексивно переживающей личности в целом. В истории (History) и философии объективируется отдельная личность; она так же, как отдельное «Я» и отдельная душа, может объективироваться только потому, что она в качестве отдельной личности одновременно есть и сознание «Я», а в качестве сознания «Я» – одновременно единое, раздвоенное в себе и посредством самоосуществления примиряющееся тотальное сознание. В исторической рефлексии воспоминание отдельного «Я» расширяется до воспоминания сознания культуры, которое вспоминает всю свою деятельность, возвращая в свою внутреннюю глубину полные действительного смысла области и формы, созданные им на пути своего самоосуществления, запечатлевает их как области и формы самого себя, внутренне усваивает их, примиряя их этим друг с другом и с собой. В философии стремление к мудрости отдельного «Я» доходит до стремления к мудрости сознания культуры, конструирующего в понятии общий смысл своей деятельности и тем самым самого себя, разлагая себя на свои исходные элементы, строя из них смысловые понятия областей и образов культуры как необходимых по своему смыслу творений самоосуществления и примиряя их этим друг с другом и со смысловым понятием самого себя.

В истории и философии сознание осуществляет себя так же, как и в областях наивной культуры, объективируя себя как дух. Через самообъективацию оно создает себе самому границу, противопоставляя себя в качестве объективного духа субъективному сознанию. Поскольку непосредственная субъективная рефлексия становится в истории и философии объективной, она превращает в образ, который как таковой не принадлежит больше потоку непосредственной жизни и обособляется от него; он обретает законченность и общезначимость, придает себе конечность и вечность, разделяя судьбу всех образов, в которых объективно осуществляет себя дух. Подвергая рефлексии самообъективацию сознания, дух рефлектирует самого себя не только как объективное, но и как субъективное сознание; он опосредствует себя как объективное сознание собой как субъективным сознанием: рефлексия есть возвращение духа из своей объективности в свою субъективность, но это возвращение протекает как история (History) и философия в сфере объективации, оно само – отрезок пути, на котором дух объективно осуществляет себя. Субъективное сознание и объективный дух остаются, несмотря на примирение, раздвоенными.

Перед рефлективным духом в его противопоставлении себя наивному духу возникает еще одно ограничение; хотя он устраняет и это ограничение, постигая самого себя в качестве наивного духа, который направляет рефлексию на самого себя, восстанавливая этим при помощи рефлексии свою самость и самость наивного духа, однако это восстановление есть дело рефлексии, примирения достигает рефлективный, а не наивный дух. Постижение впадает тем самым в противоречие, которое заключается в том, что рефлексия определяется как последняя ступень и в то же время как совокупность всех ступеней, как часть и вместе с тем как целое самопримирение духа. Если дух примиряется при помощи рефлексии абсолютно, то оно должен постигать свою сущность в себе как рефлективный дух; тогда наивная культура становится ступенью или частью рефлективной культуры, дух, следуя своей целостности, становится для себя самого рефлективным духом; вся культура – рефлективной культурой, которая осуществляется, следуя по ступеням, а все самоосуществление духа – поднимающимся по ступеням и завершающим себя в философии рефлективным самоосуществлением:вся деятельность духа становится мыслящим самопостижением. Таков выход, к которому прибег Гегель, чтобы философски преодолеть раздвоенность духа, окончательно и общезначимо, привести к завершению диалектику мышления, абсолютно снять противоречия и привести систему понятий к тотальности, в самой себе движущейся и одновременно в самой себе покоящейся. Но это выход не допустим. Дух по своей тотальности не является для самого себя рефлективным, хотя он только через рефлексию и становится для себя самого тотальным; его сущность для него самого не есть сущность подвергающего самого себя осмыслению духа, хотя только через осмысление он становится для самого себя духом и постигает свою сущность. Он есть для самого себя дух, осознающий самого себя через непосредственное и опосредствованное, наивное и рефлективное самоосуществление, преодолевающий свою раздвоенность и восстанавливающий свое изначальное единство, примиряющий себя в своем следовании по ступеням дух, который вместе с тем вновь раздваивается на каждой ступени, и ни на одной из них – даже на рефлективной – не может прийти к абсолютному самопримирению. Гегелевский выход уже потому недопустим, что дух и на ступени рефлексии вновь расщепляет себя на два противоположных друг другу образа, в которых повторяется старая противоположность между сознанием предмета и самосознанием – повторяется в истории (History) и философии.

Р. Кронер. Самоосуществление духа. Пролегомены к философии культуры (фрагменты).

Перевод выполнен по изданию: Kroner R. Die Selbsterwirklichung des Geistes. Prolegomena zur Kulturphilosophie. Tubingen, 1928.

На русском языке публикуется впервые.