О наказании

Последние пара дней прошли в пьяном угаре. Тусовались у Крейви сутки напролет, гоняли на его байке. Вырубались на полу и просыпались среди гор коробок из‑под жратвы и пустых банок. Помню, пробовали разогреть что‑то в фольге из китайского ресторана, но в основном уминали хавчик из «Пицца‑хауса Сэнди», что в центре города. Думаю, все из‑за того, что «Домино‑пицца» спонсирует мультик «Симпсоны» на телеканале «Скай», а «Пицца‑Хат» – на Четвертом канале. Поэтому – ну и еще, конечно, потому, что ужрались в хлам – мы взялись за нелепые кулинарные творения с кучами ананасов и всякого такого.

Порой нужно просто дать по тормозам, пойти домой и отоспаться. И вот я бреду мимо древнего‑предревнего здания в советском стиле. Да, да, «железный занавес» опустился не только в Восточной Европе, но и в Центральном Файфе; ледяные бури рыночной экономики так и продолжают нас терзать. В капиталистическом мире мы гораздо ближе к болгарско‑румынской границе, чем к каким‑нибудь чехам или новомодным прибалтийским республикам. В Таллине и Риге гораздо больше забегаловок, где можно выпить капуччино, чем в Центральном Файфе, зуб даю!

Зима была какая‑то невнятная, наконец выдался первый весенний денек. Топаю по главной улице мимо «Гота», ныряю в привокзальный переулок – и вот я дома. Пальцы трясутся, ключ не сразу попадает в скважину. Повезло, старикана нет, наверное, опять засел в библиотеке, читает марксистскую пропаганду, что все еще просачивается через муниципальные препоны. Да здравствуют долбаные диссиденты!.. Э, да он оставил для меня письмо на камине. Открываю и читаю:

Уважаемый мистер Кинг!

В наш Комитет поступило несколько жалоб касательно вашего поведения на вчерашнем добавочном матче Кубка Шотландии в Развлекательном центре Кауденбита. Ваш соперник, мистер Джон Моссмэн, обратился к нам с официальной жалобой. Старший контролер и арбитр ассоциации, мистер Элисдер Синклер, также составил доклад. Вынужден проинформировать вас, что ваше поведение совершенно недопустимо в Ассоциации настольного футбола Восточной Шотландии и несовместимо с Правилами поведения, особенно в части, относящейся к правилу № 14, часть «С» и № 27, части «В» и «С».

При сложившихся обстоятельствах принято решение запретить вам участие в соревнованиях ассоциации на два года. Возможность вашего возвращения к соревнованиям зависит от шестимесячного испытательного срока, во время которого ваше поведение будет тщательно контролироваться. Естественно, победа в матче присуждается мистеру Моссмэну. По правилам ассоциации я обязан проинформировать вас о том, что вы можете подать апелляцию в течение пяти рабочих дней.

Следует также сообщить, что в комитет поступили жалобы об имущественном вреде, нанесенном собственности муниципалитета Файфа. Мы считаем повреждение доски объявлений актом бессмысленного вандализма. Мы не уверены в отношении виновной стороны, но смотритель центра, мистер Уильям Картер, и мистер Синклер выразили подозрения как муниципалитету, так и комитету ассоциации.

Искренне ваш,

Оливер Мейсон,

Глава дисциплинарного комитета

Ассоциации настольного футбола Восточной Шотландии.

Вот гадство! Я даже и не помню, что играл в том матче. Ах вы, суки, ебать я теперь хотел ваш кубок!.. Полыхая яростью, врываюсь в «Гот», показываю всем письмо. Сосед Уотсон скрючил мерзкую рожу и завел свою шарманку:

– Да ты, конечно, и не можешь ни черта помнить, тупой алкаш. Заявился сюда с Крейви и лыка не вязал, отломил две фигурки игроков с настольного футбольного поля своими корявыми ручонками, и было ясно, что ты весь на каликах, «снег» аж в глазах стоял!

– Я чего‑нибудь… того? – спрашиваю умоляюшим голосом.

– Ты жевал наркоту вместе с собственными губами и заляпал кровью всю барную стойку. Да у тебя бы любые анализы зашкалили, мать твою!

Я в полной жопе, и хуже всего то, что я действительно начинаю припоминать. Мы были в спортивном центре, и Крейви насыпал мне нехилую дорожку между таймами. Я ведь победил!

– Да ладно, мы так, слегка нюхнули, только нос почесать да мозги прочистить. Я же победил всухую, два ноль!

– Три два не хочешь, Джейсон? Да о чем ты говоришь? – продолжает Сосед Уотсон. – Ты сорвал со стены доску объявлений футбольного клуба «Данфермлин Атлетик», орал, что в Кауденбите им не место, что это все происки глобализации.

Вот бля! Но я сражаюсь до последнего:

– Это другой вопрос. Ну, насвинячил, ну и что? Главное, я победил!

– Шишки из комитета с тобой не согласны. – Сосед Уотсон мотает башкой, как пес, вылезающий из воды; рядом стоит Комортон и беспрестанно кивает, тоже как собачонка, только игрушечная, знаете, такая, в машинах под задним стеклом возят.

– Мы еще посмотрим, кто кого, – и сую ему в морду письмо. – Видишь? Я могу подать апелляцию.

– Ну и болван же ты, ни черта не понимаешь. Так всегда в конце пишут, чтобы задницу свою прикрыть. Для них твоя успешная апелляция – как признание поражения, – не унимается Сосед, а Реджи Комортон стоит и поддакивает, долбаный китайский мудрец. Профессор херовых наук заднего ума, с ученой степенью по если бы да кабы, из университета имени Несостоявшихся пролетарских связей с принцем Уильямом.

Однако наше дело правое, мы, конечно, победим, и я заявляю:

– А за каким хреном следовать букве закона, если все уже решено? Нет уж, дудки! У каждой палки два конца. Пойду к этому писаке хуеву, изложу свою версию. Отдамся, бля, в руки правосудия!

– Да нет же, Джейсон. – Сосед гнет свое. – Ты говоришь о том, как все должно быть по идее. Но большие боссы если уж решили послать тебя подальше, то вернуться тебе не дадут. И сейчас фишка в том, – он продолжает мотать башкой, – что мы не имеем права с тобой играть, даже просто так. Потому что

тогда мы нарушим правила ассоциации.

Ушам своим не верю. Меня начисто лишили настольного футбола во всех его видах.

– Чтоб вас всех! Все равно я лучший на весь Файф игрок в настольный футбол!

Сосед притягивает меня к себе и шепотом, так, чтобы Комортон не услышал, говорит:

– Никто не сомневается, что у тебя талант, сосед. Это бесспорно. Ноты – злейший враг самому себе. И я сейчас говорю не только об отсутствии дисциплины.

Он отстраняется от меня и смотрит на Комортона. Ах ты, иуда! Может, ваши Стракан с Маклишем и считают, что старый жокей Стейн привел бы «Олд Ферм» к английской первой лиге, но всем известно, этот Человечище – настоящий шотландец, и сделан он совсем из другого материала, чем все это нынешнее самовлюбленное мздолюбивое жулье. А меня наказывают за то, что я не отрекся от идеалов, остался верен принципам!.. Смотрю я на Комортона, финансиста говенного; добрался‑таки, крысеныш, до уровня старшего инспектора телефонной станции в Керколди, прогрыз себе путь наверх и теперь разглагольствует об экономической теории нашего, между прочим, Адама Смита, которую так извратили нацистский пиздобол Хайек и английская стерва Тэтчер; дай ему волю, он вообше уничтожил бы самую прекрасную в мире настольную игру…

– Речь идет о твоей упертой приверженности стилю игры, принятому в Файфе, – говорит эта предательская рожа. – Сейчас принято играть так, чтобы была какая‑то интрига, играть с интересными проходами. Нуда, ты можешь легко разгромить любого из нас, но если говорить о настоящем мастерстве, то парень, способный сделать скрытый проход, рано или поздно реализует свое преимущество над тобой. Тут и обсуждать нечего.

Допиваю молча. Ну, суки, ни на секунду с вами здесь больше не останусь! И, как оказывается, правильно делаю, что выхожу из кабака. Я‑то думал зайти к Крейви, посмотреть, может, его мать из больницы выписали, и вдруг наталкиваюсь на них обеих. Верхом на лошадях едут себе по тропинке. Лара Грант и Дженни Кахилл. Я даже присел за автобусной остановкой, чтобы дать им проехать мимо. Сейчас, думаю, проедут, а я выгляну, поглазею на их задницы, обтянутые штанишками для верховой езды. Но лошади бредут медленно, даже не рысью, что уж тут говорить о галопе. Вот если бы лошади неслись галопом, было бы видно, как у девчонок булочки подпрыгивают. Незаметно помял себе ширинку – даже не встал!

Крадусь за ними в тени высокой каменной стены и листвы над ней, сливаясь с пейзажем, прямо как эта здоровенная тварь из фильма «Хищник», ну, тот краборылый инопланетный растаман. Думается мне сейчас о том, что наркота поставила крест на моей спортивной карьере, и никогда мне не видать статьи о себе в местной газете, ни в жизнь не видать. А будет там лишь пара строк, Джейсон Кинг, мол, дисквалифицирован и просрал свой титул Дж. Моссмэну. Ага, аккурат рядышком с колонкой о верховой езде, где расписаны все конно‑спортивные достижения Лары и Дженни.

Ну, ладно, пока можно и смухлевать, потеребить шкурку. Да и хрен с ним, с пиком сексуальности, на который возводят спортивные победы. Я, пожалуй, сразу перейду к делу и подою своего малыша прямо сейчас, а слава и известность подождут, если вы не против. Вот, так, бля…

Мне бы не помешало помыться да переодеться после хрен знает скольких дней пивного угара, наркоты, пиццы, китайской кухни… Но я стойко продолжаю сидеть на хвосте у цели. Все осложняется: местность не удобная для преследования, мы выходим из города, и я виден как на ладони, однако продолжаю тащиться за ними по грунтовке. Думаю, они возвращаются из школы верховой езды этой лесбиянки Ля Рю, едут домой к Дженни, на бывшую ферму, давно купленную Кахиллами. Новый бизнес – транспортные услуги – оказался прибыльным. Подзаработал Кахилл штрейкбрехерством на забастовке в восемьдесят четвертом, как говорят некоторые, а именно мой старикан. Прикинь, любой гондон с баблом для моего старикана по определению вор.

А малышка Дженни из них двоих позаносчивей будет; забавное подтверждение того, что всегда говорят о разбогатевших выскочках. Жду, когда они заведут лошадей в стойло. Вот тогда‑то я и подсмотрю, может, они там друге другом обжимаются. Да ладно, мы знаем: все девчонки этого тайно хотят. Может, они и с лошадьми поиграют. С этими, с Алым Шутом и с Миднайтом.

Может, между ног к ним залезут, а? Во пиздец бы был!

Так вот, крадусь я вдоль стены сарая на цыпочках, а сам смотрю, нет ли света на кухне этого бандюгана Тома Кахилла, как вдруг распахивается дверь – передо мной стоят они и смотрят на меня. Застукали, мать их! Лара улыбается с издевочкой, а гордячка Дженни недовольно так спрашивает:

– Чего надо?

Сначала я не знаю, что и делать, потом начинаю выкручиваться:

– Э‑э… Да вот, смотрю, вы едете. Дай, думаю, зайду, поздравлю с победой в Ирландии. – Это я Ларе – бред, конечно, но вроде клюнули. Да уж, скажу я вам, у нее везде, где надо налилось и поспело с тех пор, как мы вместе тусовались.

– Спасибо, – отвечает, и я уверен: малышка чувствует себя виноватой за то, что не дала мне себя оседлать много лет назад.

Тогда я был начинающим талантливым жокеем, а значит, местным героем; мне любая дырка в Файфе дала бы. Да я был не таков, переживал, что у меня маленький. И успокоился только со старой немытой шалавой из Боллингри, которой я первой и засадил. Потом она сказала мне, что это был лучший секс в ее жизни, и все такое. Проститутка, конечно, но слова эти таким бальзамом мне на душу легли, не представляете! Короче, если я хочу, чтобы мы сейчас втроем пошли в сарай, пора развязать язык.

– Вот, прочитал в газете, шестьдесят восемь и двадцать пять сотых процента по высшему уровню из ста шести! На этом красавце, Алом Шуте, да? – киваю в сторону лошади.

Лара посмотрела так с улыбкой на Дженни, а потом снова на меня.

А я стою как дурак, и больше ничего, что сказать можно, в голову не приходит.

– Ты, наверное, тоже в Ирландию ездила, Дженни? – спрашиваю в отчаянии.

Она отбросила черные крашеные волосы назад. Блондинкой она мне больше нравилась. Эх, нелегко быть истым джентльменом – проклятый вкус и проблема выбора! У нее фигурка только оформляется, и подростковый жирок еще не весь сошел.

– Я на состязания не ездила, – говорит; в голосе слышится грусть. – У меня лошадь хромает.

Хотел я было ей порассказать, сколько на этих хромых лошадях поездил, да потом думаю, одно дело в «Готе» язык чесать, а другое – с навороченными девками; тут надо не по‑простецки говорить. И даже жаль мне как‑то стало, что Дженни попала к Ларе в подруги, слишком она еще юная кобылка для такой дружбы.

Смотрю, у малышки Дженни что‑то из носа торчит. Ну, думаю, могла бы и стеком воспользоваться.

– А я тут тоже по‑крупному выиграл в настольный футбол, – решил я сообщить, – вот.

– Молодец, – отвечает Лара.

– Ага, да только победу у меня, видимо, отберут. Выдумали, понимаешь, кое‑какие дисциплинарные проблемы, – говорю, а сам не могу глаз оторвать от стека в руке у Дженни.

Зря я тут время трачу, я и так на плохом счету у этой семьи. Как‑то ее папаша зашел в «Гот» с парочкой приятелей, один, кстати, из муниципалитета. Слышу, говорят что‑то про Кельти, ну а я как всегда не смог удержать свой длинный язык.

– Кельти? – говорю. – Там только шлюхи да шахтеры живут.

А здоровяк Том Кахилл, папаша Дженни, глянул на меня эдак из‑под бровей и говорит:

– Моя жена из Кельти.

Что мне оставалось делать? Я его и спрашиваю:

– А в какой шахте она работает?

Ну, думаю, сейчас он меня порвет как гармошку, не сходя с места, прямо в «Готе», но тут все как заржут, он тоже поостыл и посмеялся. Однако папаша Лары, доктор Грант, тот никогда меня за своего не считал. Я когда работал на складе, этот хер бывало посмотрит поверх очков и спрашивает:

– Неужели опять спина болит, мистер Кинг?

Во взгляде Дженни читается нетерпение, которое сильные города сего всегда выказывают в общении с низшим сословием.

– Послушай, э‑э…

– Джейсон.

– Послушай, у тебя к нам еще какие‑нибудь дела есть? – говорит она, а теперь еще и Лара смотрит на меня выжидательно.

– Да нет, я уже пошел. Хотел просто зайти поздравить.

– Спасибо Джейсон, – говорит Лара, потом смотрит на Дженни и продолжает: – Надеемся, ты справишься с этой дисциплинарной проблемкой. – И они обе хихикают.

Разворот на каблуках, я топаю по дороге, весь разгоряченный и возбужденный. Был бы я Джеймсом Бондом, я бы сказал:

– Да, у меня есть к вам еще кое‑какие дела, пойдемте‑ка все на сеновал, и там их обсудим, мать вашу.

По дороге в город немного успокаиваюсь. У обочины вороны расклевывают дохлого кролика, сбитого машиной. Собираю побольше соплей во рту и харкаю точнехонько на башку одной из ворон. Говорят (во всяком случае, Сосед Уотсон говорит), остальные в стае должны наброситься на такую ворону и порвать в клочья. Но у этих тварей сейчас полно халявной жратвы, мелочи их не интересуют, поэтому данная научная гипотеза остается непроверенной. Да какая, на хрен, разница? Я показал, что такое скорость, маневр, огонь! Время петь гимн по‑бедителя!

Жил‑был в Файфе бочар молодой, Тирьям‑пам‑пам, тирьям‑пам‑пам, Да вот женился на шлюхе одной…

Смотрю вдруг, ко мне подкатывает здоровенная тачка, подкатывает и притормаживает. Останавливается на обочине, и вылезает из машины слоняра Кахилл.

– Кто это у нас тут? – говорит.

Хотел я было успокоить папашку, сказать, что не за его дочкой охочусь, а за ее подружкой, и что вообще, строго говоря, Лара – моя бывшая девушка, но подумал: вряд ли он станет разбираться в таких мелочах.

– Тебя вроде Джейсоном звать?

– Ага.

Одобрительно кивает, оглядывает меня с ног до головы.

– Ты ведь жокеем хотел стать, да?

– Давно это было, сосед.

– Ну а сейчас чем занимаешься?

– Да не то чтобы чем‑то особенным.

Опять кивает, задумчиво так, и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты как, если я тебе работу предложу? Работа в конюшне: убрать навоз, задать корма и все такое. Никаких налогов. Я звоню, ты делаешь, наличные в карман. – И подмигивает.

Я – то думал все, конец мне, а тут просто рай для извращенцев! Еще и на работу взяли, ни хера себе.

– Заметано, – говорю.

– Давай номер мобильника.

Тут он меня посадил в лужу.

– Э‑э… Мобилка у меня того… Только городской.

Вижу по взгляду, уже жалеет, что со мной связался. Перед ним – грязный пьянчуга и наркоман.

– Ладно, давай городской, – отвечает он сердито. Чувствую, затрахаешься на такого работать. Но если он будет заниматься своими перевозками, а я – конюшней, то, думаю, мы сработаемся. – С собаками ладишь?

– Собак обожаю, – говорю. Правда, с тех пор, как похоронил Джейкоба, немецкую овчарку‑полукровку, которая подавилась куском, когда мне было семь, собак я не заводил. То была такая травма, такая утрата! Мать, помнится, сказала, что полукровки мрут чаще, и надо было заводить собаку с родословной, на что отец обозвал ее нацистской блядью. Они тогда друг друга чуть не поубивали.

Старик говорил, что она залетела от него, только потому и вышла замуж. Ее бросил грек‑официант, сбежал, когда семейный ресторанчик в Керколди обанкротился, разбил старой кляче сердце. Для семидесятых грек был рискованным шагом, тогда и китаезы‑то были в диковинку. Поначалу мамаша впала в депрессию, но ее спас хороший аппетит; нагуляла жирка и успокоилась. Мой старикан вдул ей, обрюхатил суку; вот я и родился. Так что жаловаться мне особо не на что, но будь я проклят, если мы все не думаем об одном и том же: твои предки занимались этим совсем не для того, чтобы ты появился на свет. Говорят, мы перед ними в неоплатном долгу за дар жизни. Чушь собачья. Все мы верим, что есть на небесах души, и каждая душа рано или поздно получает себе какого‑нибудь хмыря, так при чем здесь предки?

Недолго думая, жму Тому Кахиллу руку, и вот я уже практически трудоустроенный парень. Хотя, должен признаться, никогда не был в восторге от работы в конюшне. Да, я хотел стать жокеем, но не настолько любил всех этих коняг, чтоб за ними чистить. И кстати, мне за это пришлось поплатиться. По совести говоря, боялся я до усрачки, когда эти твари неслись во весь опор. Вот и на долбаном «Бонневилле», или как его там, мотоцикле Крейви, страшно мне.

Темнота опустилась внезапно, но предсказуемо, как слетает одежда со шлюхи. Вот я и дома, надо бы отпраздновать трудоустройство. Сварганил себе бутерброд с жареным яйцом, взялся за газету. Ну о чем пишут, просто зло берет! Местная газетенка рассказывает, что «Данфермлин Атлетик» продали три с половиной тысячи сезонных билетов. «Атлетик»‑пиздетик. Ни хера я больше билет на них не куплю. И пусть печатают такую муру в местных газетах. Зачем козлам своя пресса?

Старик дома. Он бываетлибо здесь, либо в библиотеке. Ну, и в «Готе», конечно. Но только перед самым отбоем – у него пол‑лица сгорело в восемьдесят девятом. Все, говорит, из‑за дешевой синтетики, которую он носит. Хотя старуха сказала, не фига бычки не тушить. Больше ее уже на его табло не тянуло, а тут говнюк Арни помахал штанишками у нее перед носом и уволок маманю в Данфермлинскую царскую жизнь.

Глянул на меня старикан, уселся со своей газетой и давай новости читать да головой качать. Оседлал любимого коня: гонит пургу о семидесятых, да о предательстве рабочего класса.

– …сейчас разве кто сделает возврат налога? А раньше бумажечки всегда вовремя приходили. Эх, семидесятые!.. Вот было время, а потом подвалила эта английская паскуда и все испортила. Все теперь для богатых, всю страну буржуям продали. Нет настоящих лейбористов, никто не защитит простого трудягу. Сейчас там одни проститутки сидят. Тратят целое состояние на привилегированное образование, а что в итоге? Искали, искали, никого лучше найти не могли. Теперь этот итонский придурок от тори будет всем заправлять. Наплодили клонов!

– А как же прогресс, отец? Система управления семидесятых была вообще никакая, да что там, опасная, как сковорода с маслом. С ней прекрасно расправились микроволновка, фритюрница и круглосуточные забегаловки фастфуда.

– Нуда, прогресс прогрессом, – отвечает он, раздирая упаковку лапши быстрого приготовления, – но Скарджилл все равно виноват. Надо было собрать народ на этот долбаный парламент, разобрать его по кирпичику и забросать камнями всех этих умников из частных школ.

– Элита всегда возрождается, отец, не забывай. Сегодняшний революционный авангард – это завтрашний правящий класс.

– Да, сынок, и именно поэтому необходима перманентная революция. Необходимо создать структуру, лишенную иерархии.

Смотрю я в окно, а там мусорные контейнеры стоят. Брошенные прямо на дороге. Надо бы их во дворик затащить.

– Любая структура, отец, иерархична по своей природе. И не нужна людям перманентная революция, им оттянуться нужно.

Старик швыряет коробку на стол, крутит вилкой, пытаясь поймать торчащую вермишель.

– Ну и каково решение проблемы? Выпивка, наркота, девки и консерваторы у власти? Это и есть твои жизненные ориентиры?

– Я ничего подобного не говорил.

– Пораженческая болтовня, сынок. – Он размахивает вилкой с вермишелью. – Вот в чем беда вашего поколения: отсутствие коллективизма. Тебе бы в библиотеку, набраться общественно‑политического сознания, чтобы был готов воспользоваться возможностью, когда она представится! Вилли Галахер да старик Боб Селькирк* поди в гробу переворачиваются, глядя на все это.

* Галахер Вилли – английский профсоюзный лидер, один из основателей Коммунистической партии Великобритании. Возглавил международную сборную первого послереволюционного матча в Москве в 1920 году. Боб Селькирк – член городского совета Кауденбита, лидер рабочего движения. – Примеч. пер.

– Вряд ли им понравился бы твой негритянский рэп, отец.

Его глаза пылают огнем:

– Да в одной строчке «Фифти сентс» больше политики, чем в сотне альбомов хиппи‑педиков, которых ты слушаешь!

Вот так всегда. А я‑то размечтался отпраздновать: яйцо зажарил на сливочном маслице, приправки любимой притащил, перчика. Все мне, гад, испортил.