Уроки католицизма

Андрей Михайлович Столяров

Окончательный диагноз

Аналитические статьи –

Текст предоставлен автором http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=417622

Аннотация

"Уже более пятнадцати лет Россия пытается культивировать у себя механику либерализма. Определенные достижения на этом пути, конечно, имеются, и вместе с тем становится очевидным, что либерализм в России имеет искаженный, не слишком привлекательный облик… Естественно, возникает вопрос: может быть, в русской культуре есть что‑то такое, что органически не приемлет параметры западного бытия? Некие внутренние константы, исторический код, впечатанный в генотип русского этноса?.."

Андрей Столяров

Окончательный диагноз

Уроки католицизма

В 1840 г. знаменитый английский историк Томас Маколей опубликовал статью «Папство и Реформация», где поставил трудный вопрос. Почему протестантская революция, спрашивал он, положившая начало новому миру, победила только в северных европейских странах? «Почему, сделав столь много, протестантизм оказался неспособным на большее? Каким образом потерявшая большую часть Европы Римская церковь не только смогла остановить свое отступление, но и сумела возвратить себе почти половину утраченного»? ¹

Конечно, в исторической перспективе протестантизм одержал блистательную победу. Возникла, фактически, новая могущественная цивилизация, Соединенные Штаты Америки, основанная на иных, нежели в Старой Европе, принципах социального и экономического бытия. Причем даже сейчас, после всех политических трансформаций, после двух мировых войн, разительно изменивших мир, характеризуя культурную сущность этой страны, ее антропологическую начинку, ее внутренний цивилизационный код, американские культурологи обозначают его как WASP – по начальным буквам английских слов: белый, англо‑саксонец, протестант. Считается, что именно на этой основе было выработано «американское кредо», «с его принципами свободы, равенства, ценности отдельной личности, уважения прав граждан, репрезентативного правительства и частной собственности»².

Атлантические успехи протестантского вероучения несомненны. И вместе с тем на своей исторической родине, в сердце Европы, там где 31 октября 1517 года августинский монах Мартин Лютер вывесил на воротах виттенбергской Замковой церкви свои 95 тезисов против индульгенций, протестантизм потерпел очевидное поражение. Закрепиться он сумел лишь в ограниченном числе регионов: в Англии, Скандинавии, Голландии, Швейцария, части Германии, в то время как Италия, Португалия, Испания, Франция, Польша, а также значительная часть германских земель остались католическими.

Какая сила остановила продвижение Реформации? Почему «протестантский марш», победно шествовавший по Европе, в конце концов захлебнулся?

Через 170 лет после выхода статьи Т. Маколея на этот вопрос попытался ответить петербургский экономист Дмитрий Травин. На заседании петербургского интеллектуального объединения «Невский клуб» он предложил следующее объяснение. Успехи Контрреформации, по его мнению, были вызваны, во‑первых, деятельностью католических орденов, в частности ордена иезуитов, созданного в 1534–1540 гг. именно с целью борьбы против ереси протестантизма. Помимо подготовки и распространения Тридентского исповедания (решений Тридентского собора 1545–1563 гг., признавшего безусловный авторитет Папы в делах веры; этот документ должен был подписать каждый католический священник, отклонение от него рассматривалось как ересь) иезуиты целенаправленно проникали в европейские университеты, создавали собственные колледжи по подготовке духовных и светских кадров, которые затем также целенаправленно продвигались в управленческие структуры Европы. Это позволило иезуитам захватить власть над умами и, следовательно, власть над формирующейся реальностью.

Заметим, что нечто подобное, по мнению американского политолога Патрика Дж. Бьюкенена, осуществила в середине ХХ века так называемая «Франкфуртская школа» философии и социологии (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и др.), что привело, в свою очередь, к молодежным революциям конца 1960‑х – начала 1970‑х гг. и преобразованию всего Западного мира³.

А во‑вторых, как полагал Дмитрий Травин, успех Католического возрождения был связан с инструментальной переакцентировкой католицизма. Если протестантское вероучение опиралось прежде всего на слово, на нравоучительную проповедь, которая должна была найти отклик в сердцах прихожан, то католицизм в это же самое время обратился к образу – к визуальному, изобразительному представлению своих главных символов. Со стен храмов, даже находящихся в сельской глуши, на верующего взирали то требовательный лик Спасителя, напоминающий о грехах, то лик Пречистой Девы, обещающий умиротворение, то лики святых, призывающих к воссоединению с богом. Учитывая низкий уровень грамотности в начале Нового времени, б о льшую опосредованность текстовой культуры вообще, такой вид рекламы, как выразились бы мы сейчас, был, разумеется, гораздо действеннее. Он не требовал никаких предварительных знаний и проникал в сердце верующего как бы безо всяких усилий.

Эта разница была подмечена в том же XIX веке. Примерно в одно время с Маколеем протестантский богослов Александр Вине заметил, что католическое вероучение и протестантизм исходят из двух разных стремлений человеческого духа. Католицизм опирается на врожденное желание человека получить истину в совершенно готовом виде – такую, которую требуется только признать, а протестантизм – на желание человека добыть истину самому, через усилия собственного сердца или ума⁴.

Так или иначе, рекламная кампания Римской церкви оказалась действеннее. И если «через пятьдесят лет после раскола католицизм едва удерживался на берегах Средиземного моря, <то> еще через пятьдесят то же самое происходило с Реформацией в Прибалтике»⁵.

Это объяснение можно было бы считать вполне удовлетворительным, если бы не другой вопрос, который оно с неизбежностью порождает. Почему изобразительная культура католицизма оказалась действенной для итальянцев, португальцев, испанцев, французов, иными словами – для южных народов Европы, и оказалась значительно менее эффективной для ее северного населения: англичан, скандинавов, голландцев, северных немцев?

Правда, ответ здесь тоже достаточно очевиден. Он уже много раз приводился в различных исследованиях. Католическая церковь удержала за собой в основном те территории, которые когда‑то входили в состав древней Римской империи. Конечно, этносы, населявшие эти пространства, с тех пор существенно трансформировались, конечно, на протяжении Средних веков они обрели дополнительную цивилизационную атрибутику, и, тем не менее, столетиями пребывая под властью Рима, они пропитались не только особенностями римского государственного бытия, но и мироощущением эллинизма, которое Рим транслировал на все подвластные ему территории. Этот «дух эллинизма» проник в их собственные этнические культуры, откристаллизовался в традициях, в системе ценностей, в поведенческих стереотипах, сформировал в итоге константы этнического подсознания, которые придают народам индивидуальность.

Ничего удивительного, что складывавшаяся тысячелетиями пышная культура Средиземноморья, склонная к чувственной зрительности, избыточности, непосредственному переживанию впечатлений, отвергла суровые аскетические идеалы раннего протестантизма и осталась верна католической торжественно‑многокрасочной аранжировке обрядов.

Более того, эхо Средиземноморской культуры, эхо древнего эллинизма звучит в европейской онтологии до сих пор. Даже став модернизированным промышленным Западом, Европа все же остается Европой, более склонной к культурным, чем к прагматическим достижениям. Этим она заметно отличается от Соединенных Штатов Америки, исторически выросших из протестантского вероучения. Подсознательный эллинизм, парадоксально сопряженный с католицизмом, помогает Европе успешно противостоять унифицирующему влиянию современности.

Тема эта вовсе не отвлеченная. Уже более пятнадцати лет Россия пытается культивировать у себя механику либерального бытия. Определенные достижения на этом пути, конечно, имеются, и вместе с тем становится очевидным, что либерализм в России имеет искаженный, уродливый, не слишком привлекательный облик. Он напоминает тропическое растение, высаженное на скудной северной почве: выжить вроде бы выжило, расти растет, но вот цвести и плодоносить явно не в состоянии. Причем никакие усилия, никакая кредитная подкормка не помогает. Российский либерализм остается бесплодным декоративным уродцем.

Естественно, возникает вопрос: может быть, и в русской культуре тоже есть что‑то такое, что органически не приемлет параметры западного либерализма? Некие внутренние константы, некий исторический код, впечатанный в генотип русского этноса? Мы эти константы, как правило, не осознаем – они слишком глубоко погружены в коллективное подсознание. Они надежно прикрыты верхними слоями культуры. Однако они в нас несомненно присутствуют и всей внутренней мощью своей отторгают чуждую онтологическую модель.