Собака в переулке

Санитары закрыли задние дверцы «неотложки», и машина выехала из переулка, в который выходила задняя дверь пиццерии. Элиот и Фиона отошли в сторону. Они смотрели вслед «неотложке», пока та не скрылась за углом. Потом они остались одни.

Элиота замутило. Он проглотил слюну, но это почти не помогло.

Сначала вокруг собралась толпа посетителей пиццерии, но она сразу рассеялась при виде Майка, корчащегося на носилках с забинтованной рукой. Да еще этот запах горелой плоти.

Элиот не мог его забыть. Из‑за этого ему и было так плохо. Масло из фритюрницы пропитало рубашку и брюки менеджера. К ткани прилипли клочки обгоревшей кожи.

Джонни вышел из задней двери с подносом, на котором красовались недоеденные пиццы «пепперони» и остатки фетучини «альфредо». Он выбросил все это в мусорный бак и со звоном захлопнул крышку.

– Я позвонил хозяину, – повернулся Джонни к Элиоту и Фионе. – Он направляется в больницу, а потом приедет сюда, чтобы осмотреть кухню. Хочет понять, как все произошло.

Повар снял перчатки. Вид у него был растерянный и измученный.

– Вы же не видели, на чем поскользнулся Майк, правда?

Неужели Джонни думал, что они как‑то причастны к случившемуся? Да, Элиоту хотелось, чтобы с Майком что‑нибудь произошло. Но хотеть – это одно дело, а сделать – совсем другое.

Кроме того, Майк получил по заслугам. У Элиота пересохло во рту. Ему стало совестно, но он не мог отогнать от себя мысль, что справедливость восторжествовала.

Мальчик подошел к Джонни и положил руку ему на плечо.

– Вы здесь ни при чем.

Только теперь он понял суть вопроса Джонни. Повар считал себя виновным в том, что Майк наступил в лужицу масла, которую он вовремя не вытер.

– Никто не сможет вас ни в чем обвинить, – успокаивал его Элиот. – У вас в кухне такая чистота. Можно что угодно подобрать с пола и съесть.

Джонни кивнул, но было видно, что он готов расплакаться.

Если кто и виноват, так это сам Майк, выгнавший Джонни из кухни и не давший ему вытереть лужицу масла.

Джонни судорожно вздохнул, посмотрел на Фиону, затем перевел взгляд на Элиота.

– А вы ступайте домой. Я уже все запер.

Он направился к двери, немного помедлил, словно хотел что‑то добавить, но передумал и захлопнул за собой дверь.

– Бедняга Джонни, – покачала головой Фиона.

– Ты думаешь, кому‑то не поздоровится из‑за этого?

Фиона обернулась, посмотрела на брата и медленно опустила голову. Неужели они оба думали об одном и том же? Что они виноваты? Элиот никак не мог отогнать воспоминание о тех картинках, которые мерещились ему на поверхности мыльной воды – улыбка, стая ворон, дергающаяся от боли рука…

– Пойдем‑ка домой, – сказала Фиона. – Бабушка спросит, почему мы опоздали.

Вдруг что‑то зашевелилось за мусорным баком. Шурша лохмотьями, из‑за него выбрался человек. Это был бродяга со скрипкой. Но, к огорчению Элиота, инструмента у него не было. Старик открыл крышку бака, порылся там и выудил кусок пиццы.

Раньше Элиот видел старика только сидящим. Сейчас, встав, он оказался выше ростом, чем предполагал Элиот. Держался бродяга прямо, и, невзирая на рваное пальто, в его облике чувствовалось что‑то королевское. Он отбросил с угреватого лица пряди желтовато‑седых волос и принялся жевать остывшую пиццу.

Фиона с отвращением фыркнула и отошла в сторону, а Элиот остался. Ему хотелось поговорить со стариком о музыке. Может быть, удастся послушать, как он играет?

– А знаете, – проговорил старик, проглотив кусок пиццы, – вы очень храбрые.

Фиона застыла, скрестив руки на груди.

– Пицца, которую вы едите… Между прочим, это воровство.

– Думаю, хозяин не заметит. – Старик оторвал кусочек пиццы и залюбовался сардинами и поджаристой корочкой. – Ах, хлеб и рыба… Что может быть вкуснее. – И добавил, не переставая жевать: – А вы знаете, что пицца родом из Неаполя? Ее стали печь в начале девятнадцатого века.

– Вот и неправда, – возразила Фиона, мгновенно перейдя на учительский тон. – Катон Старший в своей «Истории Рима» писал о плоском хлебе, запеченном с оливковым маслом, травами и медом. – Она вздернула бровь. – Это было в третьем веке до нашей эры.

– Или в семьдесят пятом году нашей, – добавил Элиот, не желая, чтобы сестра хвасталась знаниями, а он – нет. – В Помпеях существовали лавки, которые, как считается, на самом деле были пиццериями.

Старик на мгновение раздраженно скривился, но тут же удивленно сверкнул голубыми глазами.

– Поразительно. Какие вы оба умные. – Он откусил еще кусочек. – Может, вы думаете: в то время, когда Помпеи засыпал раскаленный пепел, – продолжал он, подняв руку над головой, – жители этого города в последний раз наслаждались пиццей? – Он театрально расставил пальцы. – А потом – пуффф! Знаете, я видел окаменевшие трупы. Никто из этих людей не ел.

Элиот бросил взгляд на сестру. Та, в свою очередь, посмотрела на него, раскрыв рот.

Старик слизнул жир с кончиков пальцев.

– Это возвращает нас к событиям сегодняшнего дня. Вам следует гордиться собой – ведь вы спасли вашего друга из огня.

– Из огня? Никакого пожара не было, – пробормотала Фиона, потупившись.

– И он нам не друг, – добавил Элиот.

– Тогда вас тем более надо поздравить. – Старик вытер нос тыльной стороной ладони. – Даже опытные врачи порой не выдерживают вида и запаха кожи, которая слезает, будто сгнивший рукав свитера.

Он улыбнулся, продемонстрировав желтые зубы и слюнявые десны.

– Пойдем. Он просто жуткий. – Сдавленно охнув, Фиона дернула Элиота за рукав.

Вид у старика действительно был жутковатый. Он и Элиота пугал. Но при этом было в бродяге что‑то завораживающее. Сейчас он не походил на того оборванца, которого они каждый день видели по дороге на работу. Что‑то вернуло его к жизни.

– Ваша музыка, – проговорил Элиот. – Та мелодия, которую вы играли утром…

Он робко шагнул к старику. Фиона раздраженно вздохнула.

Старик пристально воззрился на Элиота и перестал улыбаться.

– Ты ее запомнил?

– Запомнил? Да!

Услышать, как кто‑то играет для него, – это был самый лучший подарок ко дню рождения, который когда‑либо получал Элиот.

Мальчик стал напевать мелодию, ритмично постукивая рукой по бедру и имитируя прикосновение пальцев к грифу скрипки. Он даже сумел изобразить что‑то вроде вибрато – будто и в самом деле играл. Это было глупо. На самом деле он за всю свою жизнь ни разу не держал в руках ни одного музыкального инструмента.

Элиот думал, что старик расхохочется, но тот и не думал смеяться.

Глядя на руку Элиота, он вытаращил глаза.

– Большинство людей не запоминают мелодии. В смысле… Эта мелодия такая простая, она в одно ухо влетит, а в другое вылетит. Так бывает с благородными чувствами. Они тоже внезапно появляются и тут же пропадают. А ты запомнил… и не просто запомнил.

Старик надолго задержал взгляд на Элиоте. Казалось, он пытается принять какое‑то решение.

– Это была детская песенка. «Суета земная» – так она называется. – Он бросил взгляд на Фиону. – А тебе тоже понравилась мелодия?

Фиона пожала плечами.

– Хорошая.

И посмотрела в конец переулка. Элиот тоже повернул голову в ту сторону. Там стояла собака и принюхивалась. Высокая, как датский дог, но мощная, как ротвейлер. Ее коричневая шерсть топорщилась, а здоровенная голова моталась из стороны в сторону. Пес что‑то вынюхивал на асфальте. На его шее был надет ошейник с зелеными сверкающими камнями.[19]

Элиот представил, как пес хватает его и рвет зубами, будто тряпичную куклу, пока из нее не высыпятся все опилки. Что‑то подсказывало ему: надо бежать. Как можно скорее.

Это было глупо. Пса явно привлекли объедки в мусорном баке, вот и все.

Старик сделал два шага вперед и заслонил собой Элиота. Он поднял руку, дав знак мальчику держаться за его спиной. Другую руку сунул за пазуху и, вытащив клочок бумаги, протянул его собаке.

Элиот вытянул шею, чтобы лучше видеть.

На листке бумаги было напечатано что‑то вроде цепочки геометрических доказательств. Строчки накладывались друг на друга. Чем пристальнее вглядывался Элиот, тем больше слоев различал. Он увидел крошечные символы и узнал клинообразные греческие буквы. Присутствовали там и еще какие‑то непонятные значки.

Возможно, это была голограмма, дающая иллюзию глубины, если взглянуть на нее под определенным углом, хотя изображение на самом деле плоское.

Элиот моргнул, и пульсирующие остаточные изображения заплясали перед его глазами.

Пес поднял голову и, уставившись на клочок бумаги, стал принюхиваться еще старательнее; из одной ноздри у него потекли сопли. А потом встряхнулся и побрел прочь.

– Собаки… – пробормотал старик. – За ними нужен глаз да глаз. Лично я больше люблю кошек.

Он скомкал бумагу и выбросил, но Элиот успел заметить, что знаки, которые он видел, исчезли с листка.

Старик повернулся и посмотрел на Элиота и Фиону.

– Так о чем мы беседовали? О пицце? Или о музыке?

Фиона встала рядом с братом, ткнула его локтем в бок и кивком указала на здание пиццерии.

Элиот увидел, какими длинными стали тени. Небо к вечеру приобрело свинцово‑серый оттенок. Тянущиеся к побережью тучи словно одеялом накрыли Дель‑Сомбру.

Элиот помотал головой. Его поле зрения будто паутиной заволокло. Наверное, это был просто шок от всего, что случилось за день. Ему хотелось пить, его одежда пропиталась потом, жиром и мерзким запахом горелой кожи, о котором так хотелось забыть.

– Мы лучше пойдем, – сказал Элиот старику. – Простите, но наша бабушка будет…

Фиона дернула его за рукав и направилась к черному входу в пиццерию.

Элиот заметил во взгляде старика любопытство и изумление.

– Передайте ей привет, – сказал бродяга, слегка поклонился и вернулся к мусорному баку. – А мы с вами непременно увидимся.

Элиот очень на это надеялся. И еще он надеялся, что в следующий раз у старика будет с собой скрипка.

Близнецы быстро прошли через кухню. Пол был покрыт лужицами и пятнами застывшего жира. Элиот заметил отпечатки рук в том месте, где катался по полу Майк… и его охватило острое чувство вины.

Фиона шла впереди, не останавливаясь. Элиот следовал за ней.

В зале не было ни души – такого по вечерам никогда не случалось. Пустой зал, неубранная посуда с остатками еды… Было страшновато.

Джонни закрывал парадную дверь.

– Завтра увидимся, – сказала ему Фиона.

– Конечно, – кивнул Джонни.

Элиоту хотелось сказать повару, что тот ни в чем не виноват, что Майк сам поскользнулся и это самый обычный, нелепый несчастный случай.

Джонни, видимо, почувствовал его состояние. Он потрепал Элиота по волосам.

– Иди домой, amigo. И не надо волноваться, ладно? Все будет хорошо, вот увидишь.

Элиот кивнул и помахал Джонни рукой. Они с Фионой пошли по улице. Но Элиот не верил, что все будет хорошо. Безусловно, произошел несчастный случай. И людей часто судили за то, в чем они не виновны. Элиот очень хорошо знал, как это бывает.

Они свернули на Мидуэй‑авеню. В кроссовках у Элиота хлюпало масло. Он старался поспевать за быстро шагающей сестрой.

Только теперь он заметил, что Фиона не сняла тяжелый длинный фартук и футболку, натянутую поверх праздничного платья. Наверное, потому, что вся ее одежда тоже была пропитана маслом. Когда они придут домой, начнется гонка – кто первым займет ванную.

Лучи солнца пробились сквозь тучи, на асфальте заплясали лимонно‑желтые пятнышки.

– Ты думаешь… – проговорил Элиот.

– Да, – отозвалась Фиона. – Мы охладили его руку, и ожог не проник слишком глубоко. – Она замедлила шаг, почти остановилась. – Но шрамы останутся. До локтя.

Ее взгляд стал отстраненным. Наверное, она вспомнила, как Майк корчился от боли и катался по полу, прижимая к себе изуродованную руку.

– Странно все‑таки, – прошептал Элиот.

– Что? – спросила Фиона таким тоном, словно брат ее в чем‑то обвинил. Она повернулась к нему и встревоженно нахмурилась.

– Да все сегодня странно. Эти книги от бабушки. И музыка, которую играл старик. И то, что случилось в пиццерии.

Фиона начала обкусывать ноготь большого пальца.

– А ты… Понимаешь, ведь я хотела, чтобы такое случилось с Майком.

Элиот кивнул.

– И я тоже. Но мы не хотели сделать ничего плохого. Он поскользнулся, вот и все.

– Но обжег именно правую руку.

Фиона прекратила грызть ноготь и вытерла палец о фартук.

Элиот мысленно представил себе руку Майка; она была обожжена до локтя – до того самого места, в котором менеджер сжал руку Фионы. По спине у мальчика побежали мурашки.

– Ну и что? – пожал он плечами. – Майк же правша. Понятно, что он выставил перед собой правую руку, чтобы смягчить падение.

Взгляд Фионы оставался отстраненным.

– Самый худший день рождения. – Она уставилась себе под ноги. – Бабушка нам что‑нибудь устроит, когда мы вернемся домой, уж это точна. Даст дополнительное домашнее задание за то, что мы опоздали. Или придумает новое правило насчет испорченной одежды. Как все это несправедливо!

Элиот тоже чувствовал, что их преследует какой‑то злой рок. Сегодня так не хотелось думать о двойном задании по геометрии и двух сочинениях. А самое противное то, что завтра опять нужно идти на работу. И придется провести весь день на кухне, вдыхая запах пригоревшей пиццы.

Если так начинался шестнадцатый год его жизни, лучше бы вообще не было никакого дня рождения.

Не зная, как улучшить настроение, Элиот решил попробовать подразнить сестру. Тогда они хотя бы отвлекутся от мрачных мыслей. Он разжал губы, намереваясь обозвать Фиону orycteropus afer – потому что у нее было длинное лицо. Она бы все поняла: orycteropus afer, или обычный трубкозуб (по‑английски «aardvark») – с этого слова начинались почти все словари, которые они когда‑либо раскрывали. Но прежде чем он успел произнести хоть слово, сзади них появилась какая‑то тень. Элиот обернулся и замер с раскрытым ртом.

Тень появилась из‑за угла Мидуэй‑авеню и Вайн‑стрит; до нее было полквартала. Это был тот самый пес, чудище в собачьем обличье, которого они видели в переулке.

Обернувшись, Фиона тоже увидела собаку.

Пес шел, опустив голову, принюхиваясь и роняя слюну на асфальт.

– Пойдем, – сказала Фиона и ускорила шаг. – Бежать не надо. Побежим – он бросится вдогонку.

Элиот пошел быстрее, стараясь не отставать от сестры.

Солнце то появлялось, то исчезало за тучами. Пес отбрасывал размытую тень, она сновала из стороны в сторону, и казалось, что у собаки дюжина голов.[20]

Хозяину такой собаки следовало бы держать ее на привязи. Большой зверь мог кого‑нибудь покусать. Элиоту снова показалось, что кто‑то хватает его зубами и трясет.

Собака подняла голову и, увидев их, перешла на бег, продолжая принюхиваться. Только теперь она втягивала ноздрями воздух.

– Скорее, – прошептал Элиот. – Мы успеем. Мы почти дома.

Фиона кивнула, и они помчались что есть мочи.

Пес на миг остановился, взял след и устремился за ними.

Элиот оступился, упал и больно ушиб коленку. Нога до кончиков пальцев онемела.

Фиона схватила его за руку и рывком подняла на ноги.

Пес отставал от них всего на сорок футов. Теперь убежать от него было невозможно.

– Беги, – сказал Элиот сестре. – Я тебя догоню.

– Ни за что.

Пес мчался все быстрее. Он рычал, чуя скорую добычу. Но вдруг его когти со скрежетом заскользили по асфальту, он остановился и стал принюхиваться, вертя тяжелой головой.

– Пошел вон! – закричала на собаку Фиона.

Пес уставился на нее. Глаза его, в которых отражалось солнце, казались красными.

Элиот не мог поверить, что у его сестры хватило смелости так поступить. Но если смогла она, значит, сможет и он.

– Беги домой! – крикнул Элиот.

Пес перевел взгляд на него. Он словно бы смотрел сквозь Элиота, но неожиданно заморгал, гавкнул, развернулся и затрусил прочь.

Элиот проводил его взглядом и шумно выдохнул. Ему не верилось, что собака отстала от них так просто и легко. Его руки беспомощно повисли. Они с Фионой повернулись и побрели к дому.

Еще десяток шагов – и Элиот смог идти самостоятельно, каждый шаг отдавался в колене, но боль постепенно отступала.

А потом Элиот увидел странный автомобиль, припаркованный в тени, отбрасываемой домом. Сначала он не заметил машину, потому что она была абсолютно черная. Большая, к лимузин – хотя Элиот ни разу в жизни не видел лимузинов так близко, – но при этом с плавными обводами, похожая на гоночную машину. И сверкающая, как зеркало. Мотор негромко урчал.

Тонированное стекло в задней дверце с жужжанием закрылось.

Кто‑то следил за ними?

– Пойдем, – поторопила брата Фиона. – Давай зайдем в дом.

Элиот понял, что собаку, гнавшуюся за ними, возможно, остановили не они. Вероятно, это каким‑то образом сделал тот, кто сидел в машине.

И почему‑то Элиот испугался.