Люсьену Декаву 25 page

— Фердинанд! Фердинанд! Жалкая мразь! Отвратительный подлец… Какой позор!.. Я все потерял, Фердинанд! Все мое! твое! мои долги! твои! газ! все!.. Я должен еще одну ставку Намедни!.. Переплетчику я должен 1800 франков… У консьержки в театре я занял еще 30 франков… Я должен еще 100 франков сторожу в Монтрту!.. Я увижу его сегодня вечером… Ты видишь, как низко я пал!.. О! Фердинанд! Ты был прав! Я уничтожен!..

Он сокрушался… мучился… считал… и снова пересчитывал все деньги… Сколько всего он был должен?.. Каждый раз выходило все больше… Он находил столько долгов, что я думал, он их выдумывал… Он искал карандаш… И собирался все начать снова… Я решительно остановил его… И сказал ему:

— Постойте! Постойте, месье Куртиаль! Вы не можете успокоиться? На что это похоже?.. Если придут клиенты! Что они подумают? Вам лучше пойти отдохнуть!..

— Фердинанд! Ты прав!.. Ты говоришь более разумно, чем твой Учитель! Этот жалкий старикан! Дыхание безумия, Фердинанд! Дыхание безумия!..

Он обхватил свою голову обеими руками…

— Это невероятно! Невероятно!..

В полной прострации он пошел открывать люк… И исчез… Я знал уже эту его корриду! Всегда было одно и то же!.. Когда он совершал очередную мерзость… после размазывания соплей следовали размышления… «А как же питание, друг мой! Все же нужно будет найти кредит!..» Но мне не давали в долг нигде!.. Ни булочник!.. ни продавец фруктов… Он, конечно, думал, эта скотина, что я не сделал никаких запасов… Он сильно ошибался, ибо я вынужден был принять свои меры предосторожности… Я не витал в облаках!.. И оказался прав!.. Я оказался ловчее, в конце концов!.. Я перетряхнул все ящики и продержался месяц… И питались мы не так уж плохо… Не салом с солью! Настоящее наилучшее мясо!.. жареный картофель… и конфитюр… «чистый сахар»… Вот каков я был.

Ему не хотелось огорчать свою жену… Она в Монтрту ничего не знала.

* * *

Дядя Эдуард вернулся из Прованса, мы его долго не видели, он приехал в субботу вечером… Он пришел рассказать мне новости о моих родителях и о доме… Их невезение продолжалось!.. Мой отец, несмотря на все старания, так и не смог уйти из «Коксинель»… Это была его последняя надежда… В «Конниванс‑Инсенди», даже умей он хорошо печатать на машинке, он был не нужен. Они нашли его слишком старым для младшего служащего… и слишком застенчивым для работы с людьми… Следовательно, ему пришлось перестать об этом думать… цепляться за свое место… и строить перед Лепрентом сладкую мину… Это был тяжелый удар… Он совсем перестал спать после этого.

Барон Мефэз, начальник «Юридической службы», узнал про его походы… Он всегда чувствовал отвращение к моему отцу и беспрестанно мучил его… Он специально заставлял его подниматься на шестой этаж только для того, чтобы еще раз повторить ему, каким болваном он его считает… и что тот перепутал все адреса… Конечно, это была неправда…

Беседуя со мной, дядя Эдуард… колебался… и возможно, всерьез предполагал… что моим старикам доставит удовольствие на минуту увидеть меня… С моим отцом все уладилось… У них и так достаточно несчастий… Они уже много выстрадали… Сказывалась его природная доброта… Но при одной мысли об этом у меня разливалась желчь… В горле поднималась тошнота… Со мной уже нельзя было экспериментировать…

— Давай! Давай! Давай, дядюшка!.. У меня есть сострадание!.. У меня все это есть… Только стоит мне вернуться в Пассаж… Я тебе могу в этом признаться… Я не продержусь там и десяти минут! Я подожгу всю эту лавочку!.. — Мне совсем не хотелось снова испытывать судьбу!..

— Ладно! Ладно! Хорошо, что сказал, я вижу, что ты думаешь по этому поводу!..

Он больше не заикался об этом… Наверное, он им все передал… Речь об этом больше не заходила… о моем возвращении в семью.

С Куртиалем все было ясно… Сомневаться не приходилось… весь день продолжалась проклятая неразбериха… и бесконечные подколы… Он откалывал все новые и новые номера… и врал за четырех свиней. Только к вечеру меня оставляли в покое… Когда он уходил, я мог делать все, что хотел… Моя жизнь была в моем полном распоряжении!.. До десяти часов утра, когда он приходил из Монтрту, я был хозяином… Я ценил это! Покормив голубей, я был абсолютно свободен… Мне неизменно удавалось немного заработать на продаже… старых «Самородков»… Это было довольно тяжело… Часть денег шла мне… Они у меня оставались… При полетах я тоже немного зарабатывал… Это никогда не превышало суммы в четыре или пять франков… но для меня подобная сумма была настоящим Эльдорадо!..

Ему, конечно, хотелось знать, этому старому крокодилу, где я храню свои денежки!.. свой маленький запас!.. Он мог меня выследить! Я был начеку… У меня была хорошая школа… Эта маленькая сумма никогда не покидала мой бумажник и удобное место под манишкой… Доверия между нами не было… Я‑то знал все его тайники… у него их было три… Один был в полу… другой — за счетчиком (один кирпич выступал) и, наконец, последний — прямо в голове Гиппократа! Я таскал у него отовсюду… Он никогда не пересчитывал… В конце концов у него появились подозрения… Но ему не стоило особенно возмущаться… Он не платил мне ни гроша… К тому же я его кормил!.. Совсем не плохо… и довольно обильно… Он чувствовал, что ему нечего сказать…

Вечером я не готовил, а шел один в «Кафе‑автомат» на углу Риволи… И стоя проглатывал небольшой кусочек… мне это всегда нравилось… Но так особенно не наешься… Потом я отправлялся шляться. Я делал круг по Монмартру… Почта… улица Этьен‑Марсель… И останавливался у Статуи на площади Виктуар, чтобы выкурить сигарету… Это был величественный перекресток… Он очень мне нравился… Там очень спокойно и хорошо думать… Никогда больше я не был так счастлив, как в то время в «Самородке»… Я не строил планов на будущее… Настоящее не казалось мне слишком плохим… Я возвращался только к десяти часам…

У меня было еще много работы… Вечные куски «Верного»… запаздывающие посылки и писанина для Прованса… А затем, к одиннадцати часам, я опять выходил к Аркам… Это было занятное время… В нашей округе было полно шлюх… все проститутки, по двадцать монет… и даже еще дешевле. Они меня хорошо знали… Попадались довольно веселые… Я прятал их во время облав… Они скрывались среди досье и сидели, глотая пыль… Пережидали, пока легавые не уйдут подальше… Мы весело трахались в «Уголке вкладчика»… У меня было право на любую задницу… и все благодаря моим глазам, потому что в самые критические минуты я хорошо видел все подходы с антресолей… Когда я замечал, как подкрадываются шпики… Они все убегали за маленькую дверь… Я был как вождь племени! Хранил полное молчание… Это было незадолго до полуночи, когда ожидали полицейского… В хаосе второго этажа у меня часто скрывалась целая дюжина девочек… Лампу гасили… Нельзя было и пикнуть… По плитам раздавались глухие шаги… Было страшно… Они съеживались, как крысы, по углам… Потом наступала разрядка… Самым интересным были истории… Они знали о Галереях все… все, что там замышлялось, все спекуляции… под арками… в каморках… в задних помещениях магазинов… Я узнал все о торговле, обо всех, кого трахали в задницу… обо всех выкидышах… всех рогоносцах в округе… Вот так однажды, между одиннадцатью часами и полночью, я узнал все о де Перейре, о том, как этот поганец ходил делать себе бичевание в «Этрусские ворота», что в аллее напротив… почти у выхода из «Француза»… что он любил суровые истязания… было слышно, как он ревет за бархатными занавесками… каждый раз это стоило ему 25 монет… дорого!.. еще бы!.. Нередко случалось, что он принимал по три взбучки, удар за ударом!..

Я тоже ревел, когда слушал подобные россказни!.. Я понял теперь, почему у него никогда не было аванса… ведь это из‑за «взбучек» и бегов денег всегда не хватало!.. Удивляться было нечему!..

Лучше всех рассказывала Виолетта, уже немолодая девица с севера, всегда с прической, тройной шиньон уступами с длинными шпильками «бабочками», вся рыжая, ей, должно быть, уже стукнуло сорок… Всегда в короткой черной юбке, в обтяжку, с крошечным розовым передником и в высоких узких ботинках на шнуровке с каблуками «катушками»… Меня она любила… Всех разбирала икота, когда ее слушали, — так замечательно она изображала… У нее всегда были новости… Еще она хотела, чтобы я ее трахал… Она называла меня своим «ебарем»… Она все время говорила о Руане! Она провела там в одном и том же доме двенадцать лет, почти безвыходно… Когда мы спускались в погреб, я зажигал свечу… Она пришивала мне пуговицы… Я ненавидел это занятие!.. Они у меня часто отскакивали от напряжения, когда я толкал ручную тележку… Я мог пришивать что угодно… только не пуговицы… никогда!.. Я не выносил их… Она хотела купить мне носки… Она вообще хотела, чтобы я стал щеголем… Я уже давно их не носил… де Перейр тоже, если быть объективным… Уходя из Пале‑Рояля, она поднималась на Вилетт… всю длинную дорогу бегом… Там были пятичасовые клиенты… Там она еще неплохо зарабатывала… Она не хотела сидеть на одном месте… Периодически, несмотря ни на что, она проводила месяц в больнице… Она присылала мне оттуда открытку… Она очень быстро возвращалась! Я узнавал стук ее каблуков по плитам… У нас с ней были прекрасные отношения почти два года… до отъезда из Галерей… Под конец она стала ревнива. У нее начался климакс… И испортился характер…

* * *

В сезон мы набирали много овощей… Я делал из них жардиньер с ломтиками сала… Он привозил салат и фасоль целыми корзинами! из Монтрту!.. А также морковь и репу, пучками и охапками, и даже горох…

Куртиаль очень любил блюда с «подливой». Я изучил все это по кулинарной книге… Я постиг всевозможные рагу и все способы вызывать отрыжку. Это было очень удобно… Я этим еще долго пользовался. У нас в гимнастической зале позади лавки была мощная переносная печь «Сульфидор», на очищенном газе, правда, немного взрывоопасная… Зимой я готовил жаркое с овощами… Я сам покупал мясо, маргарин и сыр… Выпивку же доставал каждый по очереди…

Виолетта очень любила пожрать ночью… Она обожала холодную телятину с хлебом… Но все это стоило довольно дорого… А денег и так не хватало!

Напрасно я успокаивал себя… Самого худшего избежать не удалось… Нужно было приступать к подготовке «Конкурса на Вечный двигатель». Он должен был сразу же разрешить все наши проблемы… Мы рассчитывали на незамедлительную отдачу. Ярмарка должна была состояться на мосту!.. 25 франков за вход и право принять участие в испытаниях… Первая премия в двенадцать тысяч монет присуждалась «Большим жюри из самых авторитетных мировых знаменитостей»! Была и еще одна премия, поощрительная грамота… и 4350 франков, конкурс был задуман с размахом!..

Желающие принять участие появились сразу же!.. Целый поток!.. Наплыв!.. Настоящее нашествие!.. Чертежи!.. Пасквили!.. Чрезвычайно подробные исследования!.. Диссертации с эскизами… Наше питание сразу же улучшилось! Но радоваться было еще рано! О! конечно!.. Я не сомневался, что мы еще пожалеем об этой затее!.. Я не ждал ничего хорошего от будущего… и все это было совсем не смешно!.. Нам еще дорого придется заплатить за купюры, оказавшиеся у нас в руках!.. Эти две… три… возможно, пять тысяч… радужные мечты!.. Я не сомневался, что все это опять обернется для нас самым скотским образом… и долго ждать этого не придется.

Макетов этого возможного двигателя было полно, на любой вкус… были представлены все существующие тенденции. Насосы, динамические маховики, космо‑земные патрубки, балансиры для якорей… калометрические маятники и отражатели радиоволн… Можно было ткнуть наугад и точно найти именно то, что надо… Под конец пятнадцатого дня начали появляться бесноватые подписчики! они сами! лично!.. Хотели узнать все новости… С началом «Конкурса» их жизнь остановилась. Они осадили наш домишко… И толпились перед дверью… Куртиаль вышел на порог и произнес длинную речь… Он сообщил им, что мероприятие откладывается на месяц… Объяснив это тем, что один из наших вкладчиков, гуляя по Лазурному Берегу, сломал себе плечевую кость… но скоро его вылечат… и он приедет и привезет нам деньги… Все уже готово… только небольшая загвоздка… Неплохо придумано… Они ушли… но страшно обозленные… Они очистили нашу витрину… Они изливали желчь всюду… даже самые солидные из них… похожие на головастиков… Воистину это было гнусное стадо очень опасных маньяков, которых Куртиаль потревожил… Он сам это прекрасно понимал… Но он не хотел в этом сознаваться… Вместо того чтобы признать свою ошибку, он срывал злобу на мне…

После завтрака, ожидая, пока я передам ему кофе, он выдавливал у себя на лице угри, они выходили, как червячки, потом он давил их у себя между грязными и острыми ногтями… Вместо носа у него было нечто, напоминающее маленькую цветную капусту… сморщенную, подрумяненную… червивую… Более того, он, кажется, увеличивался… Я делал ему замечание.

Попивая кофе, мы ждали, что опять появятся лихорадочно возбужденные маньяки и начнут оскорблять нас и осыпать угрозами… биться в припадке… и изображать из себя невесть что… А пока Куртиаль принимался за меня… Он всячески старался меня унизить… Надо думать, это приносило ему облегчение… Он заставал меня врасплох… «Как‑нибудь, Фердинанд, мне нужно будет объяснить тебе некоторые основные траектории… и главные эллипсы… Ты совсем не знаешь больших Близнецов!.. и даже Медведицу! а это самое простое!.. Я заметил это сегодня утром, когда ты говорил с тем молокососом… На тебя было жалко смотреть!.. Кто бы мог подумать!.. А если однажды кто‑нибудь из наших подписчиков придет и спросит тебя, между делом, к примеру, о „Зодиаке“?.. его характеристиках?.. Или о Стрельце?.. Что ты сможешь ответить? Ничего? или почти ничего? Во всяком случае, не так уж много… И мы будем дискредитированы, Фердинанд! А ведь нам покровительствует сам Фламмарион!.. Да! Так и будет! Это не лезет ни в какие рамки! Твое невежество! Что такое небо? Дыра!.. Пустое место для тебя, Фердинанд! И не больше! Вот! Что такое небо для Фердинанда!» Тут он хватался за голову руками… И начинал раскачиваться из стороны в сторону, не отпуская ее… как будто эта новость настолько болезненна для него… что он не может этого вынести!.. Он испускал такие вздохи, что мне становилось не по себе.

«Но сперва о самом главном! — вдруг резко говорил он мне… — Слышишь, передай‑ка мне двадцать досье! Любых! Давай! Я хочу просмотреть их сейчас же… Завтра утром я сделаю заключения! Нужно когда‑то начинать, черт возьми! Пусть меня особенно не беспокоят! Повесь на двери табличку! „Заседание комитета по премиям“!.. Я буду на втором этаже, ты слышишь?.. Погода хороша, ты можешь прогуляться к этому Трахонье!.. Спроси у него, как насчет нашего приложения?.. Иди мимо «Смуты». Но не входи! Чтобы тебя не засекли! Только загляни в маленький зал, не видно ли Намедни?.. Если он уже ушел, спроси у мальчика, но только от себя!.. Ты слышишь? Я тут ни при чем!.. Сколько взяла Сибирь в воскресенье в «четвертом» в Драг? Когда будешь уходить, старайся не идти мимо кафе! Проскользни улицей Далайрак!.. И главное, пусть меня не беспокоят! Меня нет здесь ни для кого! Я хочу поработать в тишине и покое!..» Он поднимался наверх и запирался в своем «тунисском» кабинете. Он был сыт. И я был уверен, что он будет храпеть… А у меня были еще адреса комитетов… надо было закончить эту дребедень… Я покидал контору и устраивался под деревьями напротив… Хорошенько спрятавшись за киоском. У печатника мне было нечего делать… Я заранее знал, что он мне скажет… У меня были дела поважнее. Две тысячи этикеток и все полосы, которые нужно заклеить, для следующего номера, если печатник его не возьмет!.. А это вполне могло случиться!.. В прошлую пятницу с помощью «Конкурса» ему удалось вернуть часть денег… Но мы были должны ему гораздо больше! По трем счетам!.. и еще за газ за два месяца… и особенно за перевозки…

Пока я находился в своем укрытии, я видел, как издалека подошел целый кортеж участников… Они все устремились к конторе… Они толпились перед витриной… и яростно трясли дверь!.. Я унес с собой ручку… Они хотели все разнести… Толкаясь… Они обменивались возмущенными репликами… Они стояли очень долго… и гудели перед дверью… На расстоянии в четыреста, пятьсот метров я слышал жужжание… Я не шевелился… не высовывался… А то они обрушились бы на меня, как смерч!.. И разорвали бы меня на части!.. До семи часов вечера появлялись все новые и новые участники… А тот урод наверху, в своей берлоге, должно быть, все дрых… Если он, конечно, еще не смылся… через боковую дверь на улицу…

В конце концов, спешить было некуда… и я мог немного поразмышлять… Прошло уже несколько лет, как я ушел от Берлопа… А малыш Андрэ… Этот отвратительный сопляк, наверное, уже вырос!.. Он, должно быть, снова ишачит где‑нибудь у других хозяев… Скорее всего, он уже забросил ленты, а ведь мы часто собирали их вдвоем… Мы сидели на скамейке слева от бассейна… в ожидании полуденного выстрела пушки… В то время мы оба еще были учениками, но это было уже давно… Черт побери! Как быстро взрослеют мальчики! Я оглянулся по сторонам в надежде увидеть малыша Андрэ… Кто‑то говорил мне, что он больше не работает у Берлопа… А служит в «Сантье»… Он перешел в разряд «юношей»… Порой мне казалось, что я вижу его под арками… Но нет!.. Это был не он!.. Может быть, он изменил прическу?.. Я хочу сказать, у него волосы уже не стоят ежиком, как тогда… Может, и тетки его уже нет?.. Он все время бегал куда‑то после обеда!.. поразвлечься… Наверное, я его больше никогда не увижу… он исчез насовсем… телом и душой, о нем теперь можно только рассказывать… О! это ужасно… Даже в молодости, когда впервые замечаешь… как теряешь близких людей… друзей, которых больше никогда не увидишь… никогда… которые исчезают, как сон… и все… ничего не остается… когда‑нибудь и ты так исчезнешь… когда‑нибудь, пусть не очень скоро… Но обязательно… растворишься в этом нескончаемом потоке вещей, людей… дней… превращений, которые ни на секунду не останавливаются… И ты не увидишь больше даже всех этих скотов, всех этих зевак, весь этот сброд, скучающий под Арками в своих пенсне с зонтиками и маленькими собачками на поводке… Они уже удаляются… Растворяются во сне вместе с остальными… все… они сейчас исчезнут… Это было невыносимо грустно… Более того, подло!.. В чем виноваты эти люди, бегущие вдоль витрин?.. Во мне поднималось непреодолимое желание… я едва сдерживался, чтобы не выпрыгнуть из своего укрытия… и не встать перед ними… заставив их вздрогнуть… Схватить их за одежду… бредовая мысль… чтобы остановить их… чтобы они не уходили!.. Чтобы они так и застыли там!.. раз и навсегда!.. Я больше не мог видеть, как они уходят!

* * *

Два или три дня спустя Куртиаля вызвали в комиссариат… Явился посыльный… Это случалось довольно часто… Было немного неприятно… Но всегда все улаживалось… На всякий случай я тщательно почистил его костюм… Он слегка завернул свои манжеты… Он не сомневался, что ему удастся оправдаться… Его долго не было… Обычно он возвращался сияющим… Он приводил их в замешательство… Своим знанием законов… всех малейших тонкостей и деталей… Но на этот раз… все оказалось гораздо серьезнее!.. Дело не хотели прикрывать!!! Эти ублюдки из «Вечного двигателя» не давали покоя комиссарам… Один, с улицы Фран‑Буржуа, получал по двенадцать жалоб в день!.. Другой комиссар с улицы Шуазёль вообще был вне себя… Его совершенно довели!.. Он угрожал обыском… Тот, что был до него, в январе, был гораздо сговорчивее, но его перевели в Лион… Этот же был настоящим дерьмом. Он предупредил Куртиаля, что, если мы будем продолжать наши махинации с «Конкурсом», он выдаст ордер на обыск!.. Он явно хотел выслужиться… Он прибыл сюда черт знает из какой дыры!.. Его переполняла жажда деятельности!.. Это именно он сбивал с толку нашего печатника! Он только и думал, как бы нас оглушить!.. Телефон больше не работал. Его отключили, мне нужно было сходить на почту… Он молчал уже три месяца… Изобретатели‑жалобщики должны были являться лично… Переписку мы больше не вели… Мы получали слишком много писем!.. Эти юридические дрязги вконец подорвали наши нервы… Мы только вытаскивали купюры из конвертов… А остальное выбрасывал и… Нам было не до них!.. Мы были напуганы не на шутку!..

Куртиаль оказался бессилен… Комиссар с Шуазёль застрял у него поперек горла, это был настоящий ультиматум!.. Он вернулся мертвенно‑бледным…

— Никогда еще!.. Ты слышишь меня, Фердинанд! Никогда!.. Вот уже тридцать пять лет, как я работаю для науки!.. как я буквально распинаю себя! Именно так… ради образования… и воспитании масс… Никогда еще не обращались со мной так, как этот подонок!.. У меня просто нет слов! Да! Этот молокосос!.. Это жалкое ничтожество!.. За кого он меня принимает, этот шут?.. За свихнувшегося придурка? Торговца контрамарками? Какая наглость! Какое бесстыдство! Обыск! Задолбил одно, как испорченный патефон! «Обыск» и все! Ну и пусть он приходит, этот кретин! Что он найдет? О! Видно, что он новичок! Он еще девственник в этой области! Провинциал! Я тебе говорю! Сразу видно, что от сохи! Но этот несчастный напрасно усердствует! У него явно разыгралось воображение! Воображение! О! Это ему обойдется дороже, чем мне… О, да? Черт побери! А тот, с улицы Абукир! Он тоже хотел прийти! С обыском! Ну пришел, посмотрел! Они перевернули весь дом! Эти грязные отвратительные сволочи… Только все переворошили и смотались… Veni! Vidi! Vici! Стадо грязных убогих скотов! Прошло уже два года! А! я до сих пор с отвращением вспоминаю это! И что же нашел этот Видок… Какие‑то бумажонки и старую штукатурку… Он весь был покрыт мусором! Мокрая курица! Несчастный!.. Они рылись везде! Но не смогли понять ни слова… Ничтожные тараканы. О! Засранцы! Жалкие вонючие тупицы!.. Ослы‑законники… Навозные жуки, я‑то их хорошо знаю!..

Он показывал мне куда‑то наверх, на бесчисленные груды… и залежи… Это напоминало настоящие ледники, скалы с угрожающими выступами! Они были такие шаткие!.. Было бы очень странно, если бы комиссар с Шуазёль не спасовал перед этими горами! Этими нависающими лавинами…

— Обыск! Обыск! Запомни мои слова! Бедняга! Бедный гамэн! Жалкая несчастная личинка!..

Хоть он и храбрился, тем не менее эти угрозы его беспокоили… Он был очень взволнован!.. На следующий день он специально пошел к этому юнцу… Попытаться убедить его в том, что тот заблуждается на его счет… Полностью! Совершенно!.. Его просто очернили!.. Это было вопросом чести… Ему не давали покоя оскорбления этого сопляка… Он даже забросил гантели… Он был в смятении… Что‑то бормотал, сидя на стуле… Он мог говорить только об этом обыске… Он даже позабыл о моем научном образовании!.. Он не хотел никого принимать! Говорил, что теперь уже нет смысла! Я постоянно вывешивал маленькую табличку «Заседание комитета».

Тогда же, когда начались разговоры «об обысках», он опять начал рассуждать о будущем… Он уверял, что тонет… и испытывает страдания… «О! Фердинанд! — обращался он ко мне, пока искал досье, чтобы отнести их в другое место… — Ты знаешь, что мне на самом деле нужно!.. Еще один день потерян! сломан! истрачен! полностью испорчен! вычеркнут из жизни!.. Проведен в идиотской суете!.. Мне необходимо собраться!.. По‑настоящему… Окончательно!.. Отвлечься от всего!.. Ты понимаешь?.. Внешняя жизнь мешает мне!.. Она меня изматывает!.. Обессиливает!.. Разрывает на части!.. Все мои великие замыслы остаются невоплощенными, Фердинанд! Я не знаю, что делать!.. Вот! Невоплощенными! Я в замешательстве… Это жестоко! Ты меня понимаешь? Это трудно передать! Это как полет, Фердинанд! Я поднимаюсь!.. Прохожу сквозь бесконечность! Перескакиваю!.. Я уже прохожу сквозь какие‑то облака… Вот‑вот я увижу… И опять облака… Меня слепит молния!.. Все время облака… Я боюсь!.. Я ничего не вижу!.. Нет, Фердинанд!.. Я не вижу ничего! Хоть я и был близок… Я не могу собраться, Фердинанд!.. Я слишком разбрасываюсь!»

Он чесал в затылке… Пощипывал усы!.. У него тряслись руки… Больше он не открывал дверь никому! Даже маньякам «Вечного двигателя»… Так как у нас все время было закрыто, они все‑таки отчаялись!.. И ненадолго оставили нас в покое… Обыска не было… Но напряжение сохранялось…

Теперь Куртиаль де Перейр опасался всего, даже своего «тунисского» кабинета! Даже своей собственной тени! Его антресоли были слишком открыты и легко доступны!.. В любой момент они могли прийти и вцепиться в него… Он не хотел больше рисковать!.. Он бледнел от одного вида клиента!.. Он плохо держался на ногах! Он в самом деле был потрясен случившимся!.. Он предпочитал свой погреб… Он прятался там все чаще!.. Там было немного спокойнее!.. А я тащил на себе газету… Ничего интересного! Я заимствовал целые страницы из его учебников… Делал вырезки… Местами немного освежая материал… Заголовки я слегка переделывал… Я неплохо справлялся при помощи ножниц, резинки и клея. Я оставлял много свободного места для писем читателей… Выбрасывал ругательства… И оставлял одни восторги… Кроме того, я составлял списки подписчиков… Я старался представить наше заведение в самом выгодном свете… Четыре хвоста из нулей на конце!.. Я помещал фотографии Куртиаля в форме, всего обвешанного медалями… и великого Фламмариона, собирающего розы в своем саду… Этот контраст приятно радовал глаз… Если приходили изобретатели… приставали с вопросами и отрывали меня от работы… я нашел хорошую отговорку…

«Он у министра! — выпаливал я прямо им в лоб. — Он приходил за ним вчера вечером… Это, наверное, для экспертизы…» Они не очень верили… Но все же стояли некоторое время в раздумье… А я тем временем смывался в гимнастический зал… «Посмотреть, не вернулся ли он!..»

Больше они меня не видели.

* * *

Беда никогда не приходит одна!.. «Верный» все больше разваливался, расползался и обрастал заплатами… Он так прохудился и поизносился, что просто разлезался на нитки!..

Приближалась осень, дул легкий ветерок! Он колебался под его порывами и обвисал в момент подъема вместо того, чтобы устремиться в воздух… На водород и метан уходила уйма денег… Если же его все‑таки накачивали, он делал небольшой рывок… С помощью двух или трех резких скачков ему удавалось перепрыгнуть через ближайшие кусты… Потом он врезался во фруктовый сад… Его всего сотрясало… он отскакивал рикошетом от церкви… Сносил флюгер… И летел к деревне… Ветер относил его прямо на тополя… Де Перейр больше не выдерживал паузу… Он выпускал всех голубей… И громко трубил в рожок… Он просто оглушал меня… Я должен был подбирать эти жалкие обрывки на берегах Сены и Уазы, в Шампани и даже в Ионн! Он пропахал своей задницей все свекольные поля Северо‑Запада… Некогда прекрасная гондола из индийского тростника совсем обветшала… На плато Оржмон он два добрых часа просидел, завязнув в огромной луже навозной жижи! Такой замечательно благоухающей и трепещущей!.. Мужланы в округе просто обхохотались… Когда «Верный» наконец сложили, он так сильно вонял фекалиями… а Куртиаль тоже был по уши в дерьме, что нас не пустили в купе… И мы вынуждены были ехать в прицепе вместе с инструментами, снаряжением и винтами.

Но и по возвращении в Пале‑Рояль это не кончилось!.. Наш замечательный аэростат даже в глубине подвала смердел так сильно, что нам пришлось сжечь за лето по меньшей мере десять кастрюль бензойной смолы, сандала и эвкалипта… целые кипы армянской бумаги!.. Иначе нас бы выгнали! Уже были жалобы…

Но это было еще полбеды… В конце концов все это были обычные трудности и превратности нашего ремесла… Самый сильный и роковой удар нанесла нам конкуренция со стороны самолетов… Именно так… Они отбили у нас всю клиентуру… Даже наши самые верные комитеты… те, что нам полностью доверяли и всегда принимали нас… Перон, Брив ля Вилэн, например! Карентан‑сюр‑Луан… Мэзе… Полностью преданные Куртиалю ассамблеи досуга… знавшие его уже 35 лет… где ему всегда доверяли… Все они вдруг под разными предлогами стали избегать нас!.. уловки! вранье! Это был конец! Страшно было подумать!.. Особенно начиная с мая и июня‑июля 1911 года дела пошли хуже некуда… Некий Кандемар Жюльен — если бы только он один! — со своей «Стрекозой» отбил у нас более двадцати клиентов!..

Между тем мы пошли на невероятные уступки… Мы уезжали все дальше… Мы возили с собой водород… насос… барометр… Мы ездили в Нюи‑сюр‑Сомм за 125 франков! включая газ! Не считая дорожных расходов!.. По правде говоря, это было уже слишком! Самые грязные городишки… и захудалые субпрефектуры не желали видеть ничего, кроме бипланов… Вильбур Райт с компанией!..

Куртиаль прекрасно понимал, насколько это серьезно… Он решил ответить… Сделать невозможное. Он опубликовал в своей газетке в течение двух месяцев один за другим четыре учебника и двенадцать статей, в которых доказывал, что самолеты никогда не будут летать!.. Он называл это ложным прогрессом!.. противоестественным увлечением! извращением техники!.. Он считал, что это ужасное опьянение пройдет! А он, Куртиаль де Перейр, имеющий тридцатидвухлетний опыт, умывает руки! Его фотографии были приложены к статье!.. Но он уже опоздал! Читатели были уже слишком увлечены!.. Захлестнуты растущей популярностью! В ответ на свои памфлеты и обличительные речи, он получил только оскорбления, град диких ругательств и угроз… Изобретательская публика уже не следовала за де Перейром!.. Такова была горькая правда… Но он уперся… И не хотел отступать!.. Он даже пошел в наступление!.. Так, в самый критический момент он основал общество «Перо на ветру»!.. В защиту воздушного шара, гораздо более легкого, чем воздух! Выставки! Демонстрации! Конференции! Праздники! Развлечения! Общественные комиссии в «Самородке». Но у него не нашлось и десятка сторонников! Попахивало ужасным провалом! Я опять приступил к своей штопке… Я столько уже позаимствовал из старого привязного аэростата «Архимед», что не осталось больше ни одного пригодного куска!.. Одни сгнившие обрывки!.. И «Верный» был не намного лучше… Одни нитки! Везде просвечивали дыры… Я видел все, и мне пришлось за это дорого заплатить!