М. Щербатов

О ПОВРЕЖДЕНИИ НРАВОВ В РОССИИ

В зирая на нынешнее состояние отечества моего с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивиться, в коль краткое время повредилиса повсюдно нравы в России. Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шегами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественные в презрение впали. Гражданские узаконении презираемы стали. Судии во всяких делах нетоль стали стараться объясняя дело, учинить свои заключении на основании узаконеней, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же, не зная и не стараяса познавать узаконении, в суждениях своих, как безумные бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданския не суть безопасны от таковых неправосудей. Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воли противуборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостию отдают воспитывать чуждым детей своих; часто жертвуют их своим прибытком, и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу, хладно терпя взаимственныя прелюбодеяния, или другия за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своя; несть верности к государю, ибо главное стремление почта всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец несть твердости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться.

Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно должно какие основательные причины иметь, которые во первых я подщуса открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности.

Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главнее из сих я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительныя хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит. В самом деле, человек, предавшей себя весь своим беспорядочным хотениям, и обожа внутри сердца своего свои охулительные страсти, мало уже помышляет о законе божий, а тем меньше еще о узаконениях страны, в которой живет. Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы? А как государя считает источником, от коего может получить такия награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с тою верностию, каковую бы должен преданной к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть, чтобы угождать во всем государю, льстить его страстям и подвигнуть его награждать его. А таковые расположении не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, которой всегда трепещет не достигнуть до своего предмету, и которого твердость явным образом от оного удаляет? Юлий Цесарь, толь искусный в познании сердец человеческих, яко искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных противу его врагов и побежденных сердца к себе обращать. Не иное что ко утверждению своея похищенные власти употребил, как большия награждения, дабы, введши чрез сие сластолюбие, к нему якобы ко источнику раздаяней более людей привязывались. Не токмо всем своим поступком изъявлял такия свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил. Случилось, что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасаться. Отвечал, что он сих в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствии и роскошь, никогда страшиться причины иметь не может. Но сии люди, продолжал он, которые о великолепности ни о спокойствии одежд не радят, сии иже роскошь презирают, и малое почти за излишное считают, каковы суть Брутус и Кассий, ему опасны в рассуждении намереней его лишить вольности римский народ. Не ошибся он в сем, ибо подлинно сии его тридцети тремя ударами издыхающей римской вольности пожертвовали. И тако самый сей пример и доказует нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вольность обрела себе защищение, но в строгости нравов и в умеренности.

Отложа все суровости следствий непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренния и не истребленные, влиянные природою в сердце человеческое добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательствы их суть священы, и почти не слышно, чтобы когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их есть не вероятна, они за честь себе считают не токмо без страху, но и с презрением мученей умереть; щедрость их похвальна, ибо все, что общество трудами своими приобретает, то все равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтоб дикия странствующия и не просвещенные народы похитили у собратей своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать. А все сие происходит, что несть в них и не знают они сластолюбия, следственно и никакого желания, клонящегося в ущерб другому, а к пользе себе, иметь не могут.

Довольно я уже показал, что источник повреждения есть сластолюбие; приступлю тапериче показывать, какими степенями достигло оно толико повредить сердца моих одноземцов. Но, дабы говорить о сем, надлежит сперва показать состояние нравов россиан до цар-ствования Петра Великого.

Не токмо подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую, дворцы их были не обширны, яко свидетельствуют оставшийся древний здания. Семь или восемь, а много десять комнат составляли уже довольное число для вмещения государя. Оные состояли: крестовая, она же была и аудиенц-камера, ибо тут приходили и ожидали государя бояре и другие сановники; столовая гораздо небольшая, ибо по разрядным книгам видим, что весьма малое число бояр удостаивалось иметь честь быть за столом у государя; а для каких великолепных торжеств была назначена Грановитая палата. Не знаю я, была ли у государей передспальняя, но кажется по расположению старых дворцов, которые я запомню, ей быть надлежало. Спальня и оные были не розные с царицами, но всегда одна. За спальнею были покои для девушек царицыных, и обыкновенно оная была одна, и для малолетных детей царских, которые по два и по три в одной комнате живали; когда же возрастали, то давались им особливые покой, но и оные не больше состояли как из трех комнат, то есть, крестовой, спальни и заспальной комнаты. Самые дворцы сии больших украшений не имели, ибо стены были голые, и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном, а изыскуемое было великолепие, когда дурною резною работою вокруг дверей были сделаны украшения, стены и своды вымазаны иконописным письмом, образами святых, или так цветы наподобия арабеска; и естли было несколько ореховых стульев или кресел для царя и царицы, обитых сукном или трипом, то сие уже высшая степень великолепия была. Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесок. А уже в последния времена токмо, яко знатное великолепие было, что обили в царском доме крестовую палату золотыми кожами, которую палату, бывшую возле красного крыльца, я сам помню с почернелыми ея обоями.

Стол государев соответствовал сей простоте, ибо хотя я точно утвердить и не могу, чтобы государи кушивали не на серебре, но потому, что в мастерской палате не вижу порядочного сервизу серебреного, заключаю, что тогда государи кушивали на олове; а серебреные блюда и сделанные горы наподобие Синайских, также и другия столовыя украшения употреблялися токмо в торжественные дни.

Кушанье их сходственно с тем же было, хотя блюда были многочисленны, но, они все состояли из простых вещей. Говядина, баранина, свинина, гуси, куры индейския, утки, куры русския, тетеревы и поросята были довольны для составления великолепнейшего стола, с прибавлением множества пирожного, не всегда из чистой крупичатой муки сделанного. Телятину мало употребляли, а поеных телят и каплунов и не знали. Высочайшее же великолепие состояло, чтоб круг жареного и ветчины обернуть золотою бумагою, местами пироги раззолотить, и подобное. Потом не знали ни капорцов, ни оливков, ни других изготовленей для побуждения аппетиту, но довольствовались огурцами солеными, сливами, и наконец за великолепие уже считалось подать студень с солеными лимонами.

Рыбный стол еще тощее мясного был. Садков купеческих было очень мало, и не имели искусства из дальных мест дорогую живую рыбу привозить, да к тому же государев двор был не на подряде, но из волостей своих всем довольствовался. И тако в Москве, где мало состояло обильства рыбы, довольствовался токмо тою рыбою, которую в Москве-реке и в ближних реках ловили, а как происходил чувствительный недостаток в столе государеве, то сего ради как в самой Москве, так и по всем государевым селам, сделаны были пруды, из которых ловили рыбу про стол государев; впротчем же употребляли соленую, привозя из городов, из которых на многия, где есть рыбныя ловли, и в дань оная была положена, как мне случилось самому видеть в Ростове грамоты царския о сей дани. А зимою привозили и из дальных мест рыбу мерзлую и засольную, которая к столу государей употреблялась.

Десерт их такой же простоты был, ибо изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые постилы составляли оной, что касается до сухих вещей. Свежие же летом, и осенью были: яблоки, груши, горох, бобы и огурцы. А думаю, что дынь и арбузов и не знали, разве когда несколько арбузов привезут из Астрахани. Привозили еще и виноград в патоке, а свежего и понятия не имели привозить, ибо оный уже на моей памяти в царствование императрицы Елисаветы Петровны, тщаниями Ивана Антоныча Черкасова, кабинет-министра, начал свежей привозиться.

Для толь малого числа покоев не много бы освещения надобно, но и тут не токмо не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвешниках поставлялись.

Напитки состояли: квас, кислые щи, пиво и разные меды, из простого вина сделанная вотка. Вины: церковное, то есть красное ординарное вино, ренское, под сим имянем разумелся нетокмо рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческия сладкия вина, и аликант. Которые чужестранные напитки с великою бережливостию употребляли. И погреба, где они содержались, назывались фряжския, потому что как первые оные, а паче греческия, получались чрез франков, а другия знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.

Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какия были их екипажи. Государи и все бояре летом езжали всегда верхом, а зимою в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли и летом. И правда, что в верховой езде государской великое было великолепие, яко видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в мастерской, палате. Арчаги седл были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, муштуки также драгоценными камнями были покрыты, подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или и низаные жемчугом, с запонами драгоценных камней, попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низаньем и с каменьями. Но сие азиацкое великолепие неубытошно было, ибо, сделанные единожды, таковые уборы на многия столетия могли служить.

Царицы же езжали обыкновенно в колымагах, роде корет, сделанных снаружи на подобие фурманов, где не было ни места, чтоб сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол, опускающейся кожею окошки и двери закрывали. Не могли такия коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожею, а верх веколепия в делание оных состоял, чтоб наружную кожу, местами позолоченную и тисненную, употребить. Корет же не токмо не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствовании Петра Великого ближний мой свойственник, боярин князь Михаиле Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводою у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную резьбою карету с точеными стеклами, по смерти его сия корета досталась деду моему, и почиталась толь завидною и драгоценной вещию, хотя и снова тысечи рублев не стоила, что князь Меншиков делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых именей, которые бы надлежало ему наследовать после супруги князя Лыкова.

Возрим таперя на одежды царския. Они были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменье повсюдова блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты, а потому не могли быть причиною сластолюбия, а торжественные толь редко употреблялись и толь крепки были, что.их на, носильные одежды и почитать не должно, но были они яко какия коронныя сосуды, определенные для показания токмо великолепия монарша, и естли не одежды, то по крайней мере украшения их, быв соделаны из золотых блях, жемчугу и камней из рода в род переходили. Но общим образом сказать, не было никаких ни изыскуемых и тленных украшеней, ни великого числа платей, но пять или шесть, а много до десяти платьев когда имел царь или царица, то уже довольно считалось, да и те нашивали до износу, разве из особливой милости кому плеча своего платья пожалуют.

Главней же роскош в царских обыкновенных платьях состоял в драгоценных мехах, которые они для подкладки и на опушку одеяней своих употребляли, но мехи сии не купленные и не из чуждых государств привезенные были, но дань, собираемая с сибирских народов. Впрочем царицы имели обычаи носить длинные тонкия полотняные у сорочек рукова, которые на руку набирали, и сии были иногда толь длинны, что даже до двадцети аршин полотна в них употреблялось.

Се есть все, что я мог собрать о роде житья, выезду и одежды царской, а сие самое и показует, коликая простота во всем оном находилась. Бояре и прочие чиновники по мере их состояния подобную же жизнь вели, стараяса притом, из почтения к царскому сану, никогда и к простому сему великолепию не приближаться. А более всего сохраняло от сластолюбия, что ниже имели понятия о перемене мод, но, что деды нашивали, то и внучаты, не почитаясь староманерными, носили и употребляли. Бывали у бояр златотканные, богатые одеяния, которые просто золотами называли, и не инако надевали, когда для какого торжественного случаю повелено им было в золотах ко двору собираться; а посему сии одежды им надолго служили, и я заподлинно слыхал, что не стыдилиса и сыновья по кончине родителей своих тоже платье носить. Однако несть никакого общества, куда бы великолепие и роскошь не вкрадывалися, то, колико кажится мне, главнее великолепия состояло у бояр иметь великое число служителей. Великолепие, может статься, до излишности доведенное, но в самом деле основанное на нужде, ибо бояре с людьми своими хаживали на войну, и оные обще и воинов государственных, и защитников в опасном случае своим господам были. Но в мирное время за честь себе бояре считали, когда едит по городу, чтобы ему предшествовали человек пятьдесят слуг пешками; слыхал я, что и самые боярани не токмо куда в знатное посещение, но ниже к обедни к своему приходу стыдились без предшествования дватцети или тритцети слуг ехать. Однако содержание сих слуг недорого стоило, давали им пищу и весьма малое на сапоги жалованье, а в протчем они содержались своим искусством, дома носили серые сермяжные кавтаны, а при выезде господина или госпожи, какой у кого полутче кавтан сыщется, ибо тогда ливреи не знали. И я сам запомню, что без гостей званых во всех домах лакеи ливреи не надевали, а употребленные к должностям люди, которых бывало мало, носили такия кавтаны, какие случится.

Остается мне еще сказать, что не было тогда ни единого, кто бы имел открытой стол, но разве ближние самые родственники безозву куда обедать ездили, а посторонния инако не езжали, как токмо званые. И могли сидеть по утру до часа обеденного, а вечеру до ужина, не быв уняты обедать или ужинать.

Таковые обычаи чинили, что почти всякой по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное, не простирая к лутчему своего желания, ибо лутче никто и не знал. А к тому же воспитание в набожии, хотя иногда делало иных суеверными, но влагало страх закона божия, которой утверждался в сердцах их ежедневною домашнею божественною службою. Не было разных для увеселения" сочиненных книг, и тако скука и уединенная жизнь заставляла читать божественное писание, и паче в вере утверждаться. Правление деревень занимало большую часть время, а сие правление влекло за собою рассмотрение разных крепостей и заведенных разных приказных дел, которые понуждали вникнуть в узаконении государства, и за честь себе считали младые люди хаживать сами в суды, как я в роде своем имею примеры, что князь Дмитрей Федорович Щербатов хаживал не токмо по своим делам, но и по чужим, и толь учинился благоразумием своим знаем боярину князь Федору Федоровичу Волконскому, что сей, хотя князь Щербатов, по причине разорения дому его, купно с убиением деда его князь Савы Щербатова, от самозванца Отрепьева, и в бедности находился, однако, сей боярин, человек весьма богатый, дочь свою и наследницу своего имения за него отдал, и князь Иван Андреич Щербатов, который после был министром в Гишпании, Цареграде и Англии, а наконец действительным тайным советником, сенатором и ордена святого Александра Невского кавалером, по своим делам в молодости своей в суды хаживал.

Почтение к родам умножило еще твердость в сердцах наших предков, беспрестанные суды местничества, питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделовало их безопасность, что твердое предприять, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего соделать; ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало. Благородной гордости бояр мы многия знаки обретаем. Князь Симски-Хабаров, быв принуждаем уступить место Малюте Скуратову, с твердостию отрекса, и когда царем Иоанном Васильевичем осужден был за сие на смерть, последнею милость себе просил, чтоб прежде его два сына его были умерщвлены, яко быв люди молодые ради страха гонения и смерти чего недостойного роду своему не учинили. Князь Михаила Петрович Репнин лутче восхотел претерпеть гнев царя Иоанна Васильевича и наконец убиение, нежели сообщником учиниться распутных его забав. Соединение же родов толь твердо было, что ни строгой обычай царя Иоанна Васильевича, ни казни не могли возбранить, чтоб, совокупясь многими родами, не просили у сего государя пощады своим родственникам и свойственникам, осужденным на казнь, и бралиса быть поруками впредь за поступки того, яко свидетельствуют сие многие сохраненные грамоты в архиве иностранной коллегии, где таковые поручные подписи есть. И дед мой князь Юрья Федорович Щербатово не устрашился у разгневленного государя Петра Великого по царевичеву делу за родственника своего, ведомого на казнь, прощения просить, прося, что естли не учинено будет милосердия, дабы его самого, в старых летах сущего, лишить жизни, да не увидят очи его бесчестия роду и имени своего. И пощаду родственнику своему испросил.

Такая тесная связь между родов обуздывала страсти юношей, которые, не токмо быв воспитываемы в совершенном почтении и беспрекословном повиновении к их родителям, обязаны были почитать всех старших своего рода, и в них обретали строгих надзирателей своих поступков, так как защитников во всяком случае. Самые еще хотя и мало остающийся обычаи ныне сие свидетельствуют, которые, в младости моей помню, яко священные законы хранились, чтобы молодые люди каждый праздник проезжали по утрам к их старшим родственникам для изъявления почтения их. И чтоб ближния родственники и свойственники съезжались загавливаться и разгавливаться к старшему.

Самые самовластнейшие государи принуждены иногда бывают последовать умоначертанию своего народа, так наши государи и последовали утверждать сии обычаи, не токмо снисходя на прозьбы благородных, но также производя предпочтительно пред другими из знатнейших родов, и мы находим, в роде князей Репниных, что многия из столников, миновав чин околничего, прямо в бояре были жалованы. Преимущество сие, часто и младым людям учиненное, могло бы подать причину подумать, что оное обращалось в обиду другим, но сего не было, ибо не по одним чинам тогда благородных почитали, но и по рождениям их, и тако чины давали токмо должности, а рождение приобретало почтение.

В возмездие за такое снисхождение государей получали они, что находили в благородных верных, усердных и твердых слуг. Почщуся я несколько мне известных примеров предложить. Афанасей Нагой, быв послом в Крыму и многое претерпевая от наглостей Крымских, хотя выбиваем был ханом из Крыму, чувствуя нужду его пребывания в сем полуострове, объявил, что он разве связанной будет вывезен из Крыму, а без того не поедет, хотя бы ему смерть претерпеть. Князь Борис Алексеевич Голицын предпочел сохранение здоровья государева возвышению своего рода, спас Петра Великого во младенчестве, и винному родственнику своему пощаду живота испросил. Прозоровской, во время трудных обстоятельств начала Швецкия войны, соблюл великое число казны и государственные вещи, поведенные государем изломать и перебить в монету, утаил, дав вместо их собственное свое серебро, и при благополучнейших обстоятельствах, когда государь сам сожалел о истреблении сих вещей, целые, не желая никакого возмездия, возвратил. Борис Петрович Шереметев суд царевичев не подписал, говоря, что он рожден служить своему государю, а не кровь его судить, и не устрашился гневу государева, которой несколько времени на него был, яко внутренне на доброжелателя несчастного царевича. Князь Яков Федорович Долгоруков многия дела, государем подписанные, останавливал, дая ему всегда справедливые советы, и гнев государской, за частое его противоборство воли его, на почтение обращал, а тем открывал путь обще и к славе своего государя, и к блаженству народному. Си были остатки древнего воспитания и древнего правления.

Воззрим же таперя, какия перемены учинила в нас нужная, но, может быть, излишнея перемена Петром Великим, и как от оные пороки зачели вкрадываться в души наши, даже как царствования от царствования они час от часу, вместе с сластолюбием возрастая, дошли до такой степени, как выше о них упомянул. Сие сочинит купно историю правленей и пороков.

Петр Великий, подражая чужестранным народам, нетокмо тщился ввести познание наук, искусств и ремесл, военное порядочное устроение, торговлю и приличнейшия узаконения в свое государство, также старался ввести и таковую людцкость, сообщение и великолепие, в коем ему сперва Лефорт натвердил, а потом которое и сам он усмотрел. Среди нужных установленей законодательства, учреждения войск и артиллерии, не меньше он прилегал намерение являющиеся ему грубые древния нравы смягчить. Повелел он бороды брить, отменил старинные русские одеяния и вместо длинных платьев заставил мужчин немецкие кафтаны носить, а женщин вместо телогреи - бостроги, юбки, шлафроки и самары, вместо подколков - фантанжами и корнетами голову украшать. Учредил разные собрания, где женщины, до сего отделенные от сообщения мужчин, вместе с ними при веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими их хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть, с кем на век должны совокупиться, и что лица женихов их и мужей уже не покрыты стали колючими бородами. А с другой стороны, приятно было младым и незаматерелым в древних обычаях людям вольное обхождение с женским полом, и что могут наперед видеть и познать своих невест, на которых прежде, поверяя взору родителей их, женивались. Страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начела чувствительными сердцами овладевать, и первое утверждение сей перемены от действия чувств произошло. А сие самое и учинило, что жены, до того не чувствующие свои красоты, начели силу ее познавать, стали стараться умножать ее пристойными одеяниями, и более предков своих распростерли роскошь в украшении. О коль желание быть приятной действует над чувствиями жен! Я от верных людей слыхал, что тогда в Москве была одна только уборщица для волосов женских, и ежели к какому празднику когда должны были младые женщины убираться, тогда случалась, что она за трои сутки некоторых убирала и они принуждены были до дня выезду сидя спать, чтобы убору не испортить. Может быть, сему не поверят ныне, но я паки подтверждаю, что я сие от толь верных людей слышел, что всем сумневаться не должно. Естли страсть быть приятной такое действие над женами производила, не могла она не иметь действия и над мужчинами, хотящими им угодным быть, то то же тщание украшеней, ту же роскошь рождало. И уже перестали довольствоваться одним или двумя длинными платьями, но многия с голунами, с шитьем и с пондеспанами делать начели.

Колико сам государь ни держался древней простоты нравов в своей одежде, так что, кроме простых кавтанов и мундиров, никогда богатых не нашивал, и токмо для коронации императрицы Екатерины Алексеевны, своей супруги, сделал голубой гродетуровой кавтан с серебреным шитьем, да сказывают еще у него был другой кавтан дикой с золотым шитьем, не знаю, для какого знатного же случая сделанной. Протчее все было так просто, что и беднейший человек ныне того носить не станет. Как видно по оставшим его одеждам, которые храняться в Куншкамере при императорской академии наук. Манжет он не любил и не нашивал, яко свидетельствуют его потреты; богатых екипажей не имел, но обыкновенно езжал в городах в одноколке, а в дальном пути в качалке. Множества служителей и придворных у него не было, но были у него денщики, и даже караулу окроме как полковника гвардии не имел. Однако при такой собственно особы его простоте хотел он, чтобы подданные его некоторое великолепие имели. Я думаю, что сей великий государь, которой ничего без дальновидности не делал, имел себе в предмет, чтоб великолепием и роскошию подданных побудить торговлю, фабрики и ремеслы, быв уверен, что при жизни его излишнее великолепие и сластолюбие не утвердит престола своего при царском дворе. И тако мы находим, что он побуждал некоторое великолепие в платьях, как видим мы, что во время торжественного входу, после взятия Азовского, генерал-адмирал Лефорт шел в красном кавтане с голунами по швам, и другие генералы также богатые кавтаны имели, ибо тогда генералы мундиров не нашивали. Богатые люди из первосановников его двора или которые благодеяниями его были обогащены, как Трубецкия, Шереметев и Меншиков; в торжественные дни уже старались богатые иметь платья. Парчи и голуны стали как у жен, так и у мужей во употреблении, и хотя не часто таковые платья надевали, моды хотя долго продолжались, однако они были, и по достатку своему оные уже их чаще, нежели при прежних обычаях делали. Вместо саней и верховой езды и вместо колымаг, не терпящих украшеней, поевились уже кареты и коляски, начелись уже пуки, которых до того не знали, и приличные украшении к сим екипажам. Служители переодеты на немецкий манер, не в розноцветных платьях стали наряжаться, но каждый по гербу своему или по изволению делал им ливреи, а офисьянты, которых тогда еще весьма мало было, еще в разноцветных платьях ходили.

Касательно до внутреннего житья, хотя сам государь довольствовался самою простою пищею, однако он ввел уже во употребление прежде незнаемые в России напитки, которые предпочтительно другим пивал. То есть, вместо вотки домашней, сиженой из простого вина, вотку голландскую анисовую, которая приказной называлась. И вины ермитаж и венгерское, до того не знаемые в России.

Подражали сему его и вельможи, и те, которые близки были ко двору, да и в самом деле, надлежало им сие иметь, ибо государь охотно подданных своих посещал, то подданный чего для государя не сделает? Правда, сие не токмо ему было угодно, но напротиву того, он часто за сие гневался, и не токмо из простого вина подслащенную вотку, но и самое простое вино пивал, но и собственное желание удовольствия, до того ими не знаемого, превозмогло и самое запрещение государево, дабы последовать его вкусу. Уже в домах завелиса нетокмо анисовая приказная вотка, но и гданския. вины нетокмо старинные, о коих выше помянул, но также ермитаж, венгерское и некоторые другия. Правда, что еще их сначала весьма бережливо подавали, и в посредственных домах никогда в обыкновенные столы употребляемы не были, но токмо во время праздников и пиршеств, да и тут не стыдились, принести четвертную или сулею запечатанную и, налив из нее по рюмки, опять запечатав, на погреб отослать.

Однако, хотя сам не любил, и не имел времени при дворе своем делать пиршествы, то оставил сие любимцу своему князю Меншикову, который часто оные как в торжественные дни, так и для чужестранных министров с великим великолепием по тогдашнему времени чинил. Имел для сего великой дом, не токмо на то время, но и в нынешнее, ибо в оной после кадетской сухопутной корпус был помещен, и слыхал я, что часто государь, видя из дворца своего торжество и пиршество в доме его любимца, чувствовал удовольствие. Говоря: "Вот как Данилич веселится". Равно ему подражая, так и быв обязаны самыми своими чинами, другия первосановники империи также имели открытые столы, как генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, генерал-фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев, канцлер граф Гаврила Иванович Головкин и боярин Тихон Никитич Стрешнев, которому, поелику он оставался первым правителем империи во время отсутствия в чужия краи императора Петра Великого, на стол и деревни были даны.

Сим знатным людям и низшия подражая, уже во многих домах открытые столы завелиса, и столы не такия, как были старинные, то есть, что токмо произведении домостройства употреблялись, но уже старались чужестранными приправами придать вкус доброте мяс и рыб. И конечно в таком народе, в крем странноприимство сочиняло всегда отличную добродетель, не трудно было ввестись в обычай таковых открытых столов употребление; что соединяяса и с собственным удовольствием общества, и с лутчим вкусом кушанья, противу старинного, самым удовольствием утверждалось.

Не неприятель был Петр Великой честному обществу, но хотел, чтобы оно безубыточно каждому было. Он учредил ассамблеи, на которые в назначенные дни множество собирались. Но сим ассамблеям предписал печатными листами правила, что должно на стол поставлять и как принимать приезжих. Сим упреждая и излишнею роскошь, и тягость высших себе принимать. Ибо общество не в обжирании и опивании состоит, и не может оно быть приятно, где нет равности. Сам часто государь присутствовал в сих ассамблеях и строго наблюдал, дабы предписанное исполнялось.

Но слабы были сии преграды, когда вкус, естественное сластолюбие и роскошь стараются поставленную преграду разрушить, и где неравность чинов и надежда получить что от вельмож истребляют равность. В присутствии государевом учиненные им предписания сохранялись в ассамблеях, но в простом житье роскошь и унижение утверждали свои корни.

И подлинно мы видим, что тогда зачели уже многия домы упадать, и упадающие ожидать от милости государской и от защищения вельмож своего подкрепления. Из первых знатных домов мне случалось слышать о упадшем доме князя Ивана Васильевича Одоевского, которого дом был на Тверской, тот самой, которой после сего был Василья Федоровича Салтыкова, потом Строганова, а ныне за князь Алексеем Борисовичем Голицыным состоит, в приходе у Спаса. Сей князь Одоевской неумеренным своим сластолюбием так разорился, что, продав все деревни, оставил себе некоторое число служителей, которые были музыканты, и сии, ходя в разные места играть и получая плату, тем остальное время жизни его содержали. Воистину при древней простоте нравов музыканты не нашли бы довольно в упражнении своем прибыли, чтобы и себя, и господина своего содержать.

Я сказал о сем князе Одоевском, яко о разорившемся человеке, но и многия другия, естли не в разорение от сей перемены жизни пришли, но по крайней мере чуствовали не малую нужду. Дабы умол-чать о прочих, Борис Петрович Шереметев, фелтмаршал, именитый своими делами, обогащенный милостию монаршею, принужден однако был вперед государево жалованье забирать и с долгом сим скончался, яко свидетельствует самая его духовная. И после смерти жена его подавала письмо государю, что она от исков и других убытков пришла в разоренье.

Переменившейся таким образом род жизни, в начале первосановников государства, а в подражании им и других дворян, и расходы достигши до такой степени, что стали доходы превозвышать; начели люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источникам богатства и награждений. Страшусь я, чтобы кто не сказал, что по крайней мере сие добро произвело, что июли наиболее к государю стали привязываться. Несть, сия привязонность несть благо, ибо она не точно к особе государской была, но к собственным своим пользам; привязанность сия учинилась не привязанность верных подданных, любящих государя и его честь, и соображающих все с пользою государства, но привязанность рабов наемщиков, жертвующих все своим выгодам и обманывающих лестным усердием своего государя.

Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестию и самством наполнилось. Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочия злы, которые днесь при дворе царствуют, и которые в домах вельможей вогнездились. Не соскрылся сей порок от остроумного монарха, и сей государь, строг и справедлив до крайности, старался сколько можно лесть отгонять; яко случилось, как я слыхал, что один из знаемых ему офицеров, быв с ним на ассамблее, выхвалял свое усердие к государю, говоря, что он во всяком случае готов за него умереть. Услышел сие государь, ему говорил, что ни он не желает, ни должность его ему не повелевает, чтобы он хотел, не разбирая случаю, для него умереть, но требует токмо того, чтобы в случае нужды или опасности его особы, что ни может быть не соединено с пользою государственною, он расположен был пожертвовать своею жизнию. Офицер, хотя наиболее показать свое усердие, зачел паки утверждать, что он сие готов учинить всякой час, когда угодно будет государю. Остроумный монарх, ничего не отвечав, взяв его руку, палец его поднес к горячей свече и зачал его жечь; от боли офицер зачел силиться выдернуть руку. Тогда, ее опустя, сказал ему государь, что когда он малой боли обожжения пальца вытерпеть не мог, не по нужде, но по воле государя, то как он толь щедро обещает с радостию и все тело свое без нужды пожертвовать? Другой случай, слышанной же мною, доказует, коль любил государь истину. Захар Данилыч Мешуков, бывший порутчиком во флоте прежде, 1718 году, любимый государем яко первый русской, в котором он довольно знания в мореплавании нашел, и первой, которой командовал уже фрегатом, быв на едином пиршестве с государем в Кронштате и напившись несколько пьян, стал размышлять о летах государя, о оказующемся слабом его здоровье, и о наследнике, какого оставляет, вдруг заплакал. Удивился государь, возле которого он сидел, о текущих его слезах, любопытно спрашивал причину оных. Мешуков ответствовал, что он размышлял, что место, где они сидят, град, столичный близ построенный, флот заведенный, множество русских, входящих в мореплаватели, самый он, служившей во флоте и окружающей его милости, суть деянии рук его, то взирая на сие и примечая, что здоровье его, государя и благодетеля, ослабевает, не мог от слез не удержаться, прилегая притом простою речью: "На кого ты нас оставишь". Ответствовал государь: "У меня есть наследник", - разумея царевича Алексея Петровича. На сие Мешуков спиана и неосторожно сказал: "Ох! вить он глуп, все расстроит". При государе сказать так о наследнике, и сие не тайно, но пред множеством председящих! Что сделал государь? Почувствовал он вдруг дерзость, грубость и истину и довольствовался, усмехнувшись, ударить его в голову с приложением: "Дурак, сего в беседе не говорят".

Но, невзирая на таковое любление истины, он ни на отвращение его ото лести, не мог государь вкрадывающейся сей яд искоренить. Большая часть окружающих его ни в чем не смели ему противуречить, но паче льстили, хваля все соделанное им и не противуреча его изволениям, а иные и угождая страстям его. Хотя он знатным образом никогда обманут и не был, однако князь Яков Федорович Долгоруков никогда не нашел в супротивлениях своих государю в сенате себе помощников. И тщетно он суровыми и спра-ведливыми своими предложениями два определения, подписанные государем, отменил, о привозе на переменных лошадях провианту в Петербург на армию, и о набрании посохи, на содержании народном, для делания Ладожского канала, в обоих случаях, ни в других, никто соучастником его твердости и справедливости быть не хотел; единый сам государь терпел его грубые, но справедливые предложении, и, хотя с стиснением сердца, превозмогая себя, на оные соглашался. Я слышел от очевидных свидетелей, и Василей Никитич Татищев в истории своей сие вместил, что бывши государь в Кронштадте в едином пиршестве, окружающия его вельможи начели превозносить его хвалами, говоря, что он более отца своего. Между таковых похвальных воплей единый князь Яков Федорович Долгорукой в молчании пребывал. Приметя сие, государь требовал его мнения. Сей остроумный и твердый муж не мог вдруг ответствовать на такой вопрос, где состояло суждение между царствующего государя и его отца, обеих отличных их качествами. Взяв несколько времени подумать, сказал следующее. Исчислил он все подробно, что Петр Великий сделал для пользы отечества, исчислил его труды и подвиги, и наконец сказал, коль велик он есть во владыках земных; но, продолжая, говорил, все сии труды, все сии установлении не утверждают еще внутреннего спокойствия государства, и безопасность гражданскую в жизни и в имениях; отец же твои, говорил, при тихости нравов, начинал многое, но паче всего, что он сделал, уложенье, которое ныне, по перемене обычаев, перемены требует, когда окончишь ты все свои подвиги благими узаконениями, тогда справедливо можно будет сказать, что весьма превзошел твоего отца. Государь восчувствовал всю справедливость его глаголов и согласием своим мнение его утвердил.

Чего же ради никто другой ни в беседах, ни в сенате, и нигде инде таковой правды не говорил, как сей бессмертия достойный князь Долгоруков? Того ради, что они более желали приобрести милость государскую, нежели, говоря правду, его почтение, желали чинов и имений. Ибо в самом деле не видно, чтобы любимец его, князь Меншиков, когда ему строгую правду представлял, чтобы Гаврило Иванович Головкин, государственный канцлер, отвратил его от переписки с Гилембурхом, с Горном и с английскими и шкотланскими сообщниками претендента, ни Остерман, бывший тогда в малом чину и написавшей требуемое письмо, несовместимость сего поступку представил, чтобы Иван Мусин-Пушкин его от какого дела удержал; чтобы адмирал Апраксин, имеющий толикую поверенность, что вопреки сказал государю. Но все токмо согласие свое изъявляли и впускали вкореняться лести и рабству для свойственных своих прибытков; чему и сам государь и князь Яков Федорович Долгорукий противуборствовали. А с другой стороны, духовный чин, который его не любил, за отнятие своей власти, гремел во храмах божиих его панегириками. Между сими Прокопович, которой из духовенства, хотя нелюбви к государю не имел, но был совершенно ослеплен честолюбием, яко в другия царствовании ясно оказал, выспренный сий глас на хвалы государевы вознес. Достоин он был многих похвал; но желательно было бы, чтобы они не от лести происходили, а похвалы Прокоповича, сего непостриженного монаха, сего честолюбивого архиерея, жертвующаго закон изволениям Бирона, сего иже не устыдился быть судьею тайной канцелярии, был архипастырем церкви божией, были лестны, яко свидетельствует его собственное сочинение: "Правда воли монаршей", - памятник лести и подобострастия монашеского изволения государскому.

Сказал я, что сластолюбие и роскошь могли такое действие в сердцах произвести, но были ещё и другия причины, происходящия от самых учрежденей, которые твердость и добронравие искореняли. Разрушенное местничество (вредное впрочем службе и государству) и не замененной никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянах, ибо стали не роды. почтенны, но чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастса прямые услуги учинить, то, за недостатком заслуг, стали стараться выслуживаться, всякими образами льстя и угождая государю и вельможам; а при Петре Великом введенная регулярная служба, в которую вместе с холопями их писали на одной степени их господ в солдаты, и сии первые по выслугам, пристойным их роду людям, доходя до офицерских чинов, учинялиса начальниками господам своим и бивали их палками. Роды дворянския стали разделены по службе так, что иной однородцов своих и век не увидит. То могла ли остаться добродетель и твердость в тех, которые с юности своей от палки своих начальников дрожали, которые инако, как подслугами, почтения не могли приобрести, и быв каждый без всякой опоры от своих однородцов, без соединения и защиты, оставался един, могущий предан быть в руки сильного.

Похвально есть, что Петр Великий хотел истребить суеверии в законе, ибо в самом деле, не почтение есть богу и закону суеверие, но паче ругание. Ибо приписывать богу неприличные ему деянии, сие есть богохулить. В России бороду образом божиим почитали, и за грех считали ее брить, а чрез сие впадали в ересь антропоморфитов. Чудеса, без нужды учиненные, явленные образы, редко доказанные, повсюду прославляли, привлекали суеверное богомолие и делали доходы развратным священнослужителям. Все сие Петр Великий тщился отвратить; указами повелел брить бороды, а духовным регламентом положил преграду ложным чудесам и явлениям, равно как и неблагопристойным сборам при поставленных на распутиях образах. Зная, что закон божий есть к сохранению рода человеческого, а не ко истреблению его без нужды, благословением от синода и от вселенских патриархов учинил позволенно есть мясо в посты в нужде, а лаче в морской службе, где и без рыбы довольно люди к скорбутике подвержены, повелевая самоохотно жертвующих жизнию своею таковым воздержанием, во время приключившихся им болезням, в воду кидать. Все сие очень хорошо, а окроме что последнее несколько сурово. Но когда он сие учинил, тогда, когда народ еще был непросвещен, и тако, отнимая суеверии у непросвещенного народа, он самую веру к божественному закону отнимал. Сие действие Петра Великого можно применить к действию неискусного садовника, которой у слабого дерева отрезывает водяные, пожирающие его сок, ветви. Естли бы оно было корнем сильно, то сие обрезывание учинило ему произвести хорошия и плодовитые ветви, но как оно слабо и больно, то урезание сих ветвей, которые чрез способ листьев своих, получающих внешнею влагу, питали слабое дерево, отняв ее, новых плодовитых ветвей не произвело, ниже соком раны затянуло, и тут сделались дуплы, грозящие погибелью древу. Так урезание суеверий и на самые основательные части веры вред произвело, уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера. Исчезла рабская боязнь ада, но исчезла и любовь к богу и.к святому его закону; и нравы, за недостатком другого просвещения исправляемые верою, потеряв сию подпору, в разврат стали приходить.

Со всем почтением, которое я к сему великому в монархах и великому в человеках в сердце своем сохраняю, со всем чувствием моим, что самая польза государственная требовала, чтобы он имел, окроме царевича Алексея Петровича, законных детей преемниками его престола. Не могу удержаться, чтобы не охулить развод его с первою супругою, рожденной Лопухиной, и второй брак, по пострижении первой супруги, с пленницею Екатериною Алексеевною, ибо пример сей нарушения таинства супружества, ненарушимого в своем существе, показал, что без наказания можно его нарушать. Пусть монарх имел к тому сильные причины, которых однако я не вижу, окроме склонности его к Монсовым и сопротивления жены его новым установлениям; но подражатели его имели ли государственные причины подобное делать. Павел Иванович Егузинской, постригши первую свою жену и женясь на другой, рожденной Головкиной, имел ли государственные причины стараться иметь себе потомство, в нарушение божественных законов? Многия и другия сему подражали и не токмо из вельмож, но и из малочиновных людей, яко князь Борис Солнцев-Засекин сие учинил.

И тако, хотя Россия чрез труды и попечения сего государя приобрела знаемость в Европе и вес в делах, войски ее стали порядочным образом учрежденны, и флоты Белое и Балтийское море покрыли, коими силами победила давных своих неприятелей и прежних победителей, поляков и шведов, приобрела знатные области и морские пристанищи. Науки и художествы, и ремеслы в ней стали процветать, торговля начала ее обогащать, и преобразовались россиане из бородатых в. гладкие, из долгополых в короткополые, стали сообщительное, и позорищи благонравные известны им учинились. Но тогда же искреннея привязанность к вере стала исчезать, таинства стали впадать в презрение, твердость уменьшилась, уступая место нагло стремящейся лести, роскошь и сластолюбие положили основание своей власти, а сим побуждено и корыстолюбие к разрушению законов и ко вреду граждан начало проникать в судебные места.

Таково есть состояние, в котором (не взирая на все преграды, которые собственной своей особою и своим примером полагал Петр Великий для отвращения от пороков) в рассуждении нравов осталаса Россия по смерти сего великого государя. Воззрим таперь колико при двух кратких царствованиях Екатерины Первыя и Петра II пороки сделали шегов, дабы наиболее утвердиться в России.

Женский пол обыкновенно более склонен к роскошам, нежели мужской, и тако видим мы, что императрица Екатерина Алексеевна Первая, еще при жизни супруга своего Петра Великого, имела уже двор свой. Камергер у нее был Монс, которого излишнея роскошь были первые знаки, доведшия его до поносной смерти; камер-юнкеры ее были Петр и Яков Федоровичи Балковы, его племянники, которые также при несчастии его от двора были отогнаны. Любила она и тщилась украшаться разными уборами и простирала сие хотение до того, что запрещено было другим женщинам подобные ей украшении носить, яко же убирать алмазами обе стороны головы, а токмо позволяла убирать левую сторону, запрещено стало носить горностаевые мехи с хвостиками, которые одна она носила, и сие не указом, не законом введенное обыкновение учинилось почти узаконение, присвояющее сие украшение единой императорской фамилии, тогда как в немецкой земле и мещанки его употребляют. А такое тщание не показует ли, что естли лета зачели убавлять ее красоту, то уборами, отличными от других, тщилась оную превозвысить. Не знаю, справедливо ли сие мнение было, и прилично ли государю ежечасно подобно как в маскератном платье пред подданными своими быть, якобы не доставало ему других украшеней, могущих его отличить. По восшествии ея на престол, довольно чудным образом воспоследующим, ибо Петр Великий не с тем ея венчал царским венцом, чтоб ея наследницею своею учинить, ниже когда того желал, но умирая, не назнача наследника, вельможи, а именно: князь Меншиков, зная слабость императрицы, Толстой, боясь мщения от сына царевича Алексея Петровича, законного наследника, за привезение и за смерть отца его, вопрося Ивана Ильича Мамонова, подполковника гвардии, надеится ли он на согласие гвардии полков, и получа утвердительный ответ, пред собранными полками ее самодержицею провозгласили. Тако взошла сия государыня на всероссийский престол, действия недостатку основательных законов. И Петр Великий еще не охладел мертвый, а уже не воля его, не право наследственное и привязанность к крови, но самовольное желание вельмож решило важнейшую вещь в свете, то есть наследство его престола.

Восшествие ее таким образом на престол следующие действии над нравами народными произвело. Она была слаба, роскошна во всем пространстве сего названия, вельможи были честолюбивы и жадны. А из сего произошло, упражняясь в повседневных пиршествах и роскошах, оставила всю власть правительства вельможам, из которых вскоре взял верх князь Меншиков. Пышность и сластолюбие у двора его умножились, упала древняя гордость дворянская, видя себя управляема мужем, хотя достойным, но из подлости происшедшим, а место ее заступило раболепство к сему вельможе, могущему все.

Краткое царствование сей императрицы впрочем больших перемен не могло учинить, окроме что вывоз разных драгоценных уборов и вин весьма умножился, и сластолюбие сие во все степени людей проникло, умножило нужды, а умножа нужды, умножило искание способов без разбору, дабы оные наполнить.

Какое тогда состояние было сына царевича Алексея Петровича, по несчастию отца своего лишенного принадлежащего ему наследия? Он был в юных летах, о воспитании его не помышляли, наследником престола его не признавали, и ниже моления в церквах о здравии его было, яко бы надлежало о происшедшем от царского корня, и все его поступки надзираемы были.

Дабы наиболее надзирать его поступки и примечать его слова и движении, определен был к нему младый, умный и честолюбивый человек, князь Иван Алексеевич Долгоруков. Сей, примечая жизнь императрицы Екатерины Алексеевны, и рассуждая, что не уповательно, чтобы две дщери Петра, Великая герцогиня Анна и цесаревна Елисавета, яко до браку рожденные, могли на российский престол после матери своей взойти, вместо чтоб под видом служения князь Петру Алексеевичу быть его предателем, рассудил сыскать его к себе милость и поверенность. В единый день; нашед его единого, пал пред ним на колени, изъясняя всю привязанность, какую весь род его к деду его, Петру Великому, имеет, и к его крови, изъяснил ему, что он по крови, по рождению и по полу почитает его законным наследником российского престола, прося, да уверится в его усердии и преданности к нему. Таковые изъяснении тронули сердце младого чувствующего свое несчастие князя. Тотчас доверенность последовала подозрениям, а после и совершенная дружба, по крайней мере со стороны князя Петра Алексеевича, сих младых людей соединила.

Однако князь Меншиков, видя себя правителем государства я толь близко к престолу, не мог осмелиться желать оный себе приобрести, зная, что никто из россиан не потерпит, чтоб, имея еще многих царского рода, он мог, происшедшей из низких людей, похитить себе престол, обратил мысли свои, естли не быть самому государем, то учиниться его тестем. Князь Петр Алексеевич, оставленный от всех и непризнанный наследником престола, ему показался быть к сему удобным орудием. Но прежде он хотел обязанного ближним родством венского двора мысли о сем узнать, то есть, чтобы и оный согласился оставить ему правление государства до возрасту императора и дочь свою за оного выдать. По бывшим переговорам с графом Вратиславом, послом цесарским, на все сие согласие получил, и цесарский двор прислал 40 тысяч рублев в подарок Госпоже Крамер, камер-фрау императрицы Екатерины Алексеевны, дабы она ее склонила именовать по себе наследником князя Петра Алексеевича. И тако в сем случае российский престол стал покупаться, и не близость крови, но избрание прежде бывшей пленницы, внука Петра Великого и правнука царя Алексея Михайловича на престол толь знатной империи возводило.

Вскоре по именовании своем наследником Российского престола князь Петр Алексеевич, под именем императора Петра II лет, взошел по смерти императрицы Екатерины Алексеевны. Сила и могущество князя Меншикова умножились, государь был в юных летах, а сей вельможа, хотя не был именован регентом, но действительно таковым был. А сие самое уже доказует, колико упал дух благородных; при младенчестве царя Иоанна Васильевича законной властию утвержденному совету для управления во время малолетства государева, боярам, выбранным из среды самих их, из среды знатнейших родов государства, повиноваться не хотели. И когда в болезни своей царь Иоанн Васильевич хотел утвердить престол малолетнему сыну своему, то, не хотя быть управляемы боярами, сыну государя своего присегать не хотели. Во время младенчества самого Петра Великого на случай Нарышкиных негодовали, а се ныне из подлости происшедшему мужу, без всякого законного утверждения его власти, бесспорно повиновались. Да рассудит по сему, верность ли сие было к государю, или падение духу благородного.

Истинна заставила меня сие сказать, но я не могу, поелику мне известно, не похвалить поступок князя Меншикова. Он честолюбием на место сие был возведен, но управление его было хорошо, а паче попечении его о воспитании и научении младого государя; чесы были установлены для наук, для слушания дел, для разговоров и обласкания первосановников государства и, наконец, чесы для веселия. И можно сказать, что князь Меншиков был купно правитель государства и дятка государев. Еще бы похвальнее его поступок был, естли бы он не имел собственных своих видов, а делал бы сие для пользы отечества и в воздаяние эа то, чем он должен Петру Великому, деду царствующего государя. Но он не имел толь героической души, и все мысли его клонились, чтобы обручить дочь свою за младого государя, что наконец противу самой склонности государя исполнено им было.

Посем приумножил свои старании о воспитании и научении государя. Взял его жить в дом свой, неотлучно при нем пребывая, и дом князя Меншикова учинился дворец государев. Во время сие соделал он два дела, которые присоединенные к противу склонности государевой обручения его с княжною Меншиковою, приключили наконец падение сего вельможи. Первое, был при государе учитель, родом венгерец, именем Зейкин. Сей противен учинился владычествующему министру, и сего он в тайне от государя удалил. Хотя молчанию сие предал государь, но не оставил подозревать, от кого сей его наставник был удален, не смея и вопрошать о нем, дабы более ему несчастия не приключить. Второе, принесено было от купечества несколько тысяч червонных к государю, были благосклонно приняты, но тогда случившеяса тут сестра государева, принцесса Наталья Алексеевна, сих денег к себе просила. Государь, который весьма любил сестру свою, приказал их отнести еще тогда, как принесшия их купцы в прихожей находились. Встретился князь Меншиков с несомыми сими деньгами в комнату принцессы, их немедленно возвратил, и, пришед в комнату государеву, представлял ему, что таковый немедленно учиненный дар принесенных денег купцами показывает презрение к оным и может огорчить его подданных. Может быть, представил ему и правила бережливости, какие Петр Великий имел. Сие огорчило государя и сестру его, а подало случай наедине любимцу его, князь Ивану Алексеевичу Долгорукову, представить ему, коль мала его есть власть. Кажится властолюбие в сердцах прежде всего родится, а паче в сердцах монарших, и тако сие оскорбление, тем наивящее, что отметить за него не мог, на сердце младого монарха оставалось.

Однако приличными весельями и удовольствиями, частыми съездами ко двору старался князь Меншиков благопристойным образом в праздные чесы веселить своего государя и зятя. А пример двора, разливаясь сперва на вельмож, а потом и на других граждан, чинил, что и они по мере достатку своего, а иногда и свыше, старались сообществом веселиться, и простота нравов исчезала.

Наконец приходило время падения князя Меншикова, и произошло оно от следующего случая. Сей вельможа, всячески стараясь утешить своего государя и укрепить движением и трудами его тело, повез его со псовою охотою. Гоньба, травля, и прочее, что веселит в сей охоте, весьма полюбились младому государю. Часто князь Меншиков отъезжал в мызу свою Оранинбоум, и случилось, что единожды в небытность его в Петербурге, в пасмурной и холодной день, государь поехал на поле. По возвращении своем, нашел он Меншикова весьма раздраженным сею ездою, которой с тою горячностию, каковая может произойти от желания сохранить его здоровье и от опасности потерею его лишиться толь великого союза, ему представлял, коль нерассудительно было в пасмурное и холодное время ездить и здоровье свое подвергать. Хотя горячи были его изъяснении, но они от усердия происходили, однако младый государь ощущал только в них единую горячность и яко нарушение почтения к себе, однако скрыл и то в сердце своем: и князь Иван Алексеевич Долгорукий, ищущий погибели Меншикова, дабы самому и род свой на ту степень возвести, не оставил, паче очернить все слова сего вельможи.

Помнится мне, в июле месяце поехал князь Меншиков в мызу свою Оранинбоум для освящения созданные им церкви. Сей ожидаемый уже давно случай и был употреблен к погублению его. Государь, по совету князя Ивана Алексеевича Долгорукова, поехал в Петергоф окружен гвардией, и поведено было князю Меншикову сказать, чтобы он в Петергоф не ездил, а проехал бы прямо в Петербург, где тогда же двору государеву велено было из дому князя Меншикова выбираться. Тщетно ниспадавший сей министр просил единые милости, чтобы видеть государя и оправдании свои принести, тщетно княжна Катерина Александровна, его дочь, невеста государева, писала к великой княжне Наталье Алексеевне, дабы она упросила у государя, своего брата, прощение родителю ее. Первое, понеже опасались, чтоб сохраняемая некая князем Меншиковым власть и сильные его представления не тронули сердце государево, а ему отказано было; а нелюбимыя невесты, от коротой избавиться хотел сам государь, просьбы также действия не возимели, и князь Меншиков по приезде своем в Петербург назавтрее был арестован и сослан в ссылку. Тако ниспал сей пышный вельможа, пример перемены и непостоянства счастия: из низкого состояния почти до трона дошедший, и паки в низость и несчастье ввергнутый.

Посем Петр Вторый начел править сам государством, естли можно назвать правлением правление юноши государя. Князь Иван Алексеевич Долгоруков, друг и наперстник государев, толь ему любимый, что даже на одной постели с ним сыпал, всемогущий учинился. Пожалован немедленно был в обер-камергеры, возложена на него была андреевская лента, пожалован в капитаны гвардии Преображенского полку, гренадерской роты, и все родственники его были возвышены, правя по изволениям их всеми делами империи. Престали науки государевы, министры лишь для виду были допускаемы; все твердое и полезное отгналось от двора, и, пользуяса склонностию государевой к охоте, она всех важных упражненей место заняла. Однако, что погубило князя Меншикова, то не устрашило Долгоруких, они употребили старание, дабы им родственницу свою, княжну Екатерину Алексеевну, дочь князь Алексея Григорьевича, сестру же князя Ивана Алексеевича, за государя обручить. И в сем обручении нечто странное было, ибо хотя обручение сие было в присутствии всех и всего двора, но во время обручение государь и его невеста были окружены Преображенского Полку гренадерами, которые круг их, под начальством своего капитана князь Ивана Алексеевича Долгорукова, батальон каре составляли.

Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всеми страстьми, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздавать их, были обладаемы. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилии место прежде бывшего порядку заступили. В пример сему, ко стыду того века, скажу, что слюбился он, иль лутче сказать, взял на блудодеяние себе, и между прочими жену К.Н.Ю. Т. рожденную Головкину и не токмо без всякой закрытности с нею жил, но при частых съездах у К.Т. с другими своими молодыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора, и с терпением стыд свой от прелюбодеяния своей жены сносящего. И мне самому случилось слышать, что единожды, быв в доме сего князя Трубецкого по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец его выкинуть в окошко, и естли бы Степан Васильич Лопухин, свойственник государев по бабке его, Лопухиной, первой супруге Петра Великого, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев князя Долгорукова, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было. Но любострастие его одною или многими неудовольствовалось, согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало, и он иногда приезжающих женщин из почтения к матери его затаскивал к себе и насиловал. Окружающие его однородны и другие младые люди, самым распутством дружбу его приобретшия, сему примеру подражали, и можно сказать, что честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде. Привычка есть и к преступлениям, а сей был первый шаг, которым жены выступали из скромности и тихого жития, которое от древних нравов они еще сохраняли.

Отец его, князь Алексей Григорьевич, человек посредственного разума, и единственно страстен к охоте, для коронации государей всегда бывают в Москве, то после оной и присоветовал ему там утвердить свое житие, остав я навсегда Петербурх. Приехал двор в Москву, но распутство не престало, по месяцу и по два отлучении государево для езды с собаками остановило течение дел; сила единого рода учинила, что токмо искатели в оном чины и милости получали, а другие уже и к грабежу народа приступали. Желании угодить роскошным Долгоруким юношам пиры со всею знаемою для них роскошью делали.

Воззрим таперь, какие были сии езды государевы на охоту, и какия были там упражнении. Ибо пример двора великое действие над образом мысли и всех подданных имеет. Ездил государь в Боровском, Коломенском и других уездах иногда и по месяцу, ежедневно, не взирая ни на сырую.погоду, ни на холод, езда с собаками была от утра до вечера. Окроме, что охота государева, при которой и сокольники находились, и все придворные, которые поневоле должны были охотниками сделаться, со всей России собранные знаемейшия охотники-дворяне имели позволение быть при охоте государевой. То коль сие должно было составить великую толпу людей и коликое множество собак. Всякой из сего себе представить может, пощажены ли были тогда поля с хлебом, надежда земледельца, стада скота, хотя и отгонялись, но не могли ли иногда с сею толпою собак встретиться. А окружающие государя вельможи, которые были тогда же и охотники, для удовольствия своего не представляли молодому и незнающему государю, колико таковые езды вред земледелию наносят. Иззябши возвращался государь вечеру на квартеру, тут встречала его невеста его княжна Долгорукова, со множеством жен и девиц, и бал начинался, которой иногда гораздо поздно в ночь был продолжен. Младые государевы лета от распутства его сохраняли, но подлинно есть, что он был веден, чтобы со временем в распутство впасть; а до тех мест любимец его, князь Иван Алексеевич Долгоруков, всем сам пользовался, и утружденного охотою государя принуждал по неволе представляемые ему веселья вкушать.

Наконец возвратился государь в Москву из Коломенского уезду, новые начелись веселья, ежедневно медвежья травля, сажание зайцов, кулашные бои, с весельями придворными все чесы жизни его занимали, даже как, простудяся, занемог воспою, в девятый день скончался, и вся надежда Долгоруких, яко скудельный сосуд о твердый камень сокрушилась. Осталось токмо памяти сего царствования, что неисправленная грубость с роскошью и с распутством соединилась. Вельможи и вышние впали в роскошь, жены стыд, толь украшающий их пол, стали оный забывать, а нижние граждани приобыкли льстить вельможам.

Однако по смерти Петра Второго никого не было назначенного к приятию российского престола. Первостепенные вельможи собрались дабы учинить важное решение, кого во владыки толь великой части света возвести. Коль ни дерзки, коль ни самолюбивы, однако не смели без взятия мнения от именитейших благородных сего решить. Разные мнении были подаваны. Иные представляли, что как вторая супруга Петра Великого уже царствовала над Россиею, то надлежит взять из монастыря первую супругу Петра Великого и оную на престол возвести. Другие представляли, что есть в живых две дочери Петра Великого, принцесса Анна в супружестве за герцогом Голштинским и принцесса Елисавета в девицах, и хотя они и прежде браку