Джей-Джей. Я уже начал жалеть, что придумал всю эту историю с болезнью, так что не расстроился, когда Морин вырвало колой с виски прямо на паркет Мартина

Я уже начал жалеть, что придумал всю эту историю с болезнью, так что не расстроился, когда Морин вырвало колой с виски прямо на паркет Мартина. Я как раз почувствовал желание во всем признаться, а признание все бы испортило. Правда, я и так все испортил — забрался на крышу многоэтажки, чтобы спрыгнуть оттуда, а еще соврал про ККР. Как бы то ни было, я был рад тому, что все окружили Морин, похлопывая ее по спине и предлагая принести воды, поскольку момент, когда мне хотелось во всем признаться, прошел.

Но если честно, я не ощущал себя умирающим человеком, я ощущал себя человеком, у которого время от времени возникает желание умереть, но это разные вещи. Человек, который хочет умереть, и зол, и полон жизни, и опустошен, и полон отчаяния, и изнемогает от скуки — все одновременно; он хочет драться со всеми, а еще он хочет свернуться калачиком, спрятавшись в шкафу. Он хочет попросить у всех прощения и дать всем понять, как сильно они его задели. Я не верю, что умирающие люди ощущают то же самое, если только умирание — это не хуже, чем я думал. (А отчего бы ему не быть хуже? Все, о чем я имел хоть какое-то представление, на самом деле оказывалось намного хуже — так почему с умиранием должно быть как-то иначе?).

— Можно мне «Тик-так»? — попросила Морин. — У меня в сумке есть.

— А где сумка?

Она замешкалась с ответом, а потом тихо застонала.

— Если тебя опять поташнивает, то будь так добра, проползи уж на этот раз пару лишних метров до унитаза, — попросил Мартин.

— Дело не в этом, — ответила Морин. — А в моей сумке. Она осталась на крыше. В углу, прямо там, где Мартин перекусил проволоку. Там только ключи, «Тик-так» и пара фунтов мелочью.

— Если тебя беспокоит мятное драже, мы тебе что-нибудь найдем.

— У меня есть жвачка, — предложила Джесс.

— Я не очень люблю жвачки, — сказала Морин. — У меня зубной протез, а мост расшатался. Я не пошла к стоматологу, не стала ничего делать, потому что…

Она не договорила. Да и ни к чему это было. Думаю, у всех нас были неоконченные дела — неоконченные по вполне очевидным причинам.

— Ладно, мы тебе что-нибудь найдем, — вернулся к теме Мартин. — Или можешь почистить зубы, если хочешь. Можешь взять зубную щетку Пенни.

— Спасибо.

Только она поднялась на ноги, как вдруг опять осела на пол.

— А что же мне теперь с сумкой делать?

Вопрос был обращен ко всем нам, но мы с Мартином вопросительно посмотрели на Джесс. Мы, конечно, знали ответ, но этот ответ был бы в форме вопроса, а за эту ночь мы оба успели усвоить, что у Джесс хватит наглости его задать.

— А она тебе вообще нужна? — подхватила нашу мысль Джесс.

— Ох, — вздохнула Морин.

— Ты поняла, что я имею в виду?

— Да. Поняла, конечно.

— Если ты не знаешь, нужна она тебе или нет, прямо так скажи. Сама понимаешь. Дело серьезное, и торопить тебя мы не будем. Но если ты уверена, что она тебе не нужна, то, наверное, лучше сказать это сейчас. Нам хотя бы не придется никуда ехать.

— Я не буду просить вас ехать со мной.

— А мы хотим, — сказала Джесс. — Правда, хотим?

— А если ты уверена, что ключи тебе не нужны, то можешь остаться здесь сегодня, — предложил Мартин. — О них не беспокойся.

— Понятно, — сказала Морин. — Ладно. На самом деле я не… Я думала… Не знаю. Я собиралась отложить эти размышления на несколько часов.

— Ладно, — решил Мартин. — Давайте съездим обратно.

— Ты не против?

— Нет, конечно. Было бы глупо кончать с собой только оттого, что я осталась без своей сумки.

Когда мы добрались до Топперс-хаус, я осознал, что оставил там мопед Айвана. Его там уже не было, и мне стало стыдно, поскольку Айван не какой-нибудь гребаный капиталист, разъезжающий на «роллс-ройсе» и курящий сигары. Он небогат. На самом деле он и сам ездит на одном из этих мопедов. Впрочем, я с ним все равно уже никогда не встречусь, хотя при такой работе, где платят мало и неофициально, есть свои плюсы — можно было мыть стекла машин в пробках, зарабатывая при этом практически столько же.

— А я оставил здесь машину, — загрустил Мартин.

— Ее тоже угнали?

— Двери были открыты, а ключи были в замке зажигания. Предполагалась благотворительная акция. Такое больше не повторится.

А вот сумочка Морин лежала на месте, прямо в углу. Только забравшись на крышу, мы поняли, что продержались-таки до утра. Было настоящее утро — голубое небо, солнце. Мы прогулялись по крыше, поглядели на город, мне даже устроили своеобразную экскурсию: собор Святого Павла, знаменитое колесо обозрения у Темзы, дом Джесс.

— Теперь уже не так страшно, — заметил Мартин.

— Ты думаешь? — удивилась Джесс. — А ты вниз глядел? Охренеть можно. Ночью не так жутко, по-моему.

— Да я не об этом, — сказал Мартин. — Я о Лондоне. На него сейчас можно спокойно смотреть.

— Красивый вид, — подхватила Морин. — Не припомню, чтобы я когда-либо видела такое.

— Я и не об этом. Я о… не знаю. Тогда повсюду взрывались петарды, люди гуляли, а мы оказались загнанными на эту крышу — нам некуда было податься.

— Ага. Но это если не пригласят на званый ужин, — ответил я. — А тебя пригласили.

— Я никого там не знал. И пригласили меня из жалости. Я там чужой был.

— А здесь ты свой?

— Теперь все совсем иначе. Это опять просто большой город. Посмотри на этих людей. Он сам по себе. И она сама по себе.

— Она ж обычный инспектор дорожного движения, — брезгливо заметила Джесс.

— Да, и она сама по себе. Сегодня у нее, быть может, еще меньше друзей, чем у меня. Но ночью она, возможно, танцевала где-то на столе.

— Надо полагать, с другими инспекторами дорожного движения, — предположила Джесс.

— А я не был с другими телеведущими.

— Или извращенцами, — добавила Джесс.

— Да. Я был сам по себе.

— Если не считать людей на том ужине, — сказал я. — Но ты прав. Понятно, к чему ты клонишь. Именно поэтому на Новый год совершается так много самоубийств.

— А следующий когда? — спросила Джесс.

— Тридцать первого декабря, — подсказал Мартин.

— Ага, очень смешно. В какой еще день совершается много самоубийств?

— В День святого Валентина, — ответил Мартин.

— То есть как? Еще шесть недель? — удивилась Джесс. — Тогда давайте подождем еще шесть недель. Как вам мысль? Наверное, в День святого Валентина мы почувствуем, как все у нас ужасно.

Мы в задумчивости смотрели на город. Казалось, шесть недель — это вполне приемлемо. Шесть недель не выглядели очень долгим сроком. Жизнь может измениться за это время, если только у вас нет ребенка-инвалида. Или если ваши мечты о карьере не растаяли как дым. Или если вы не были посмешищем для всей страны.

— А ты знаешь, что с тобой будет через шесть недель? — спросила меня Морин.

Ах да — и если, конечно, у вас нет неизлечимой болезни мозга. Тогда ваша жизнь тоже не изменится за полтора месяца. Я пожал плечами. Да откуда мне знать, что со мной будет через шесть недель? Это новое заболевание. Никто не мог предсказать ход его развития, даже я не мог, хотя сам выдумал.

— Так мы будем встречаться до того, как пройдут шесть недель?

— Прости, но… С чего ты взяла, что есть «мы»? — удивился Мартин. — Зачем нам встречаться и после того, как пройдут эти шесть недель? Почему нам нельзя покончить с собой когда нам угодно и где нам угодно?

— Тебя никто не держит, — ответила Джесс.

— Но ведь вся цель этой задумки заключается в том, чтобы кто-то меня удержал от этого. Мы все друг друга удерживаем.

— В течение шести недель — да.

— Получается, сказав «Тебя никто не держит», ты имела в виду обратное.

— Слушай, — сказала Джесс, — если ты сейчас пойдешь домой и засунешь голову в духовку, что я смогу с этим поделать?

— Вот именно. А в чем тогда смысл этой задумки?

— Я просто спрашиваю. Если мы — одна шайка, то мы постараемся следовать правилам. Правило первое и единственное: не кончать жизнь самоубийством в течение шести недель. А если мы не одна шайка, то сам понимаешь. Не важно. Так мы одна шайка или нет?

— Нет, — ответил Мартин.

— А почему?

— Ты не обижайся, но…

Мартин явно надеялся, что эти четыре слова и неопределенный жест избавят его от необходимости все объяснять. Но я не собирался давать ему так легко соскочить с крючка.

Я не особенно хотел быть членом шайки, пока Мартин не высказал своего мнения. Я был частью шайки, которая не особенно нравилась Мартину, и я решил за нее вступиться.

— Но что? — спросил я.

— Как вам сказать? Вы не очень похожи на людей Моего Круга.

Он именно так и сказал, клянусь вам. Я совершенно четко слышал, какие слова были произнесены с заглавной буквы, а какие — со строчной.

— Да пошел ты, — ответил ему я. — Можно подумать, я все свое время провожу со всякими козлами вроде тебя.

— Что ж, на том и порешим. Пора нам пожать друг другу руки, поблагодарить за самый поучительный вечер в нашей жизни и разойтись.

— И сдохнуть, — поправила его Джесс.

— Не исключено, — согласился Мартин.

— А ты именно этого хочешь? — спросил я.

— Могу вас уверить, я не мечтал об этом всю свою жизнь. Но вы вряд ли удивитесь, если я скажу, что в последнее время эта мысль мне кажется все более привлекательной. Я запутался в собственной противоречивости, как вы бы сказали. А вообще, какое вам дело? Какое тебе дело? — спросил он Джесс. — У меня создалось такое впечатление, что тебе наплевать на всех и вся. По-моему, в этом вся ты.

Джесс на мгновение задумалась.

— Знаешь, есть такие фильмы, где герои дерутся на крыше Эмпайр-стейт-билдинг, или на вершине горы, или еще где-нибудь. И там всегда есть момент, когда кто-то падает вниз и главный герой пытается спасти этого человека, но рукав куртки рвется, и человек с криком летит вниз. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а. Вот так и я хочу.

— Ты хочешь понаблюдать за тем, как я сделаю последний шаг?

— Я хочу знать, что я пыталась что-то сделать. Хочу показать людям тот обрывок рукава.

— А понятия не имел, что ты профессиональная самаритянка, — заметил Мартин.

— Это не так. Это мое личное мнение.

— По-моему, нам лучше видеться время от времени, — вмешалась Морин. — Всем нам. Про меня никто ничего не знает, кроме вас троих. И Мэтти. Мэтти я рассказываю.

— О господи, — застонал Мартин.

Господа он помянул всуе лишь потому, что понимал — он проиграл. Чтобы послать Морин куда подальше, требовалось намного больше мужества, чем было у каждого из нас.

— Всего шесть недель, — попросила Джесс. — А в День святого Валентина мы сами сбросим тебя с крыши, если тебе будет от этого легче.

Мартин помотал головой, но это скорее означало признание своего поражения, чем отрицание.

— Мы еще об этом пожалеем, — сказал он.

— Хорошо. Получается, все согласны? — спросила Джесс.

Я пожал плечами. Ничего лучше я, пожалуй, предложить не мог.

— Шесть недель, не больше, — предупредила Морин.

— Большего от тебя никто не просит, — сказал Мартин.

— Замечательно! — подытожила Джесс. — Тогда договорились.

Мы пожали друг другу руки, Морин взяла сумочку, и все пошли завтракать. Мы понятия не имели, о чем разговаривать, но, похоже, никого это особенно не смущало.