Счастливое спасение

Луксор, Египет, 16 мая. Успешно завершилось спасение британки, провалившейся во время своего медового месяца в шахту одиночной гробницы. Несчастный случай произошел, когда Александра Боуэрс гуляла со своим мужем в окрестностях Долины царей. Несмотря на то что миссис Боуэрс упала с высоты двадцати футов, она отделалась переломом запястья и синяками. На дне шахты пострадавшая обнаружила прекрасно сохранившееся в условиях сухого пустынного климата тело мужчины. Хотя официальное опознание еще предстоит провести, полагают, что это Самюэл Пинскер, британский инженер, пропавший более сорока лет назад. Считалось, что он погиб, упав в шахту, во время исследования массива Тебан. К этому времени мистер и миссис Боуэрс уже возвратились в Великобританию.

Бен‑Рой перечитал заметку три раза, вернулся к предыдущей и, откинувшись на спинку стула и потирая глаза, задумался. В Египте пропадает горный инженер, американская транснациональная корпорация начинает разработку золотоносного прииска в Румынии, ее офис в Израиле подвергается нападению. Ривка Клейнберг заинтересовалась этими событиями и сама задушена. Между этими происшествиями натянуты какие‑то ниточки. Они соединяются и пересекаются, точно паутина. Все каким‑то образом связано и составляет определенную модель. Выяви связи, пойми модели, и ты раскроешь преступление. Вот так просто. Словно собрать картинку пазла. С той лишь разницей, что в этой головоломке тысяча разных деталей и ни одной подсказки, как выглядит окончательный узор. По выражению Леи Шалев, клубок дерьма. Клубок из клубков – дерьмовей не бывает. Чем больше он об этом думал, тем больше запутывался и тем сильнее болела голова. Бен‑Рой что‑то промычал, потянулся и, поведя взглядом по противоположной стене, наткнулся на часы, которые показывали двадцать минут второго.

В следующее мгновение Ашер Блюм и Наоми Адлер подняли головы, удивленные раздавшимся в библиотечной тиши воплем:

– Черт побери!

Добежав до университетской автостоянки, Бен‑Рой так спешил вскочить в свою «тойоту» и поскорее добраться до дома Сары, что не заметил в двухстах метрах от себя стадион с беговой дорожкой, даже не удосужился повернуть голову в ту сторону. А если бы посмотрел, различил бы одинокую фигуру бегавшего по периметру площадки человека. А если бы еще дождался, когда бегун приблизится к нему, то узнал бы в нем коллегу‑детектива Дова Зиски.

Зиски часто приходил сюда после субботнего посещения синагоги. Есть раввины, которые утверждают, что по субботам не следует бегать. Суббота – день отдыха, и занятие спортом противоречит закону. Но у Зиски были свои взгляды на веру. Как и на многие другие вещи. Он был исполнительным, но без раболепия человеком. К тому же еврейское священное писание Танах учит радоваться удовольствиям субботы. А держать себя в форме доставляло Зиски удовольствие. Отсюда вывод: бегать можно. Ха‑Шем[43], полагал он, печется о гораздо более серьезных вещах, а не о таких пустяках.

Зиски увеличил скорость, стометровку пробежал быстрее и снова замедлил темп. Разминая руки, ударил кулаками в воздух. Он понимал, как выглядит со стороны. И что о нем думают люди. Что он слаб. Хил. Безволен. Внешность может быть обманчивой. Он не заморачивался на эту тему. Всегда старался избежать конфронтации, отступить в сторону, но если возникала необходимость, вполне мог за себя постоять. Кое‑кому пришлось узнать об этом на собственном опыте. Например, Гершману из полицейской академии. Обычно Зиски пожимал плечами, если его подковыривали по поводу его голубизны, – он к этому давно привык. Но иногда люди заходили слишком далеко и получали свое. Вот Гершман – как же он любил покрасоваться в роли фотомодели в свободное время. Больше не сумеет. У него на всю жизнь свернут на сторону нос.

Зиски снова прибавил темп, затем упал на траву рядом с беговой дорожкой и стал энергично качать пресс, наслаждаясь ощущением растяжки мышц рук и груди. Когда он отрывался от земли и вновь прижимался к ней, его Маген Давид[44]– серебряная шестиконечная звезда – выскочил из выреза майки, и ему пришлось прервать упражнение, чтобы заправить его внутрь. Маген Давид достался ему от матери, и он боялся его повредить. Спрятав звезду за пазуху, Зиски еще несколько раз отжался, перевернулся на спину, сделал из положения лежа десяток наклонов вперед, вскочил и продолжил бег.

Мама умерла два года назад, хотя ему казалось, только вчера. Рак лимфатических узлов, легких, желудка. Практически всего. За неделю до конца, истощенная, лишившаяся после химиотерапии своих красивых золотистых волос, она настояла на том, чтобы уехать из больницы и присутствовать на церемонии вручения сыну диплома полицейской академии. Ее брат был полицейским и погиб на службе. А теперь сын получал значок. Мать плакала от гордости. И Зиски тоже плакал. Не у нее на глазах – позже, когда вернулся в здание академии. Там его нашел Гершман и стал приставать со своими гейскими шуточками. Он был ростом под два метра и весил девяносто килограммов, но Зиски влепил ему от души. Безмозглое дерьмо!

Дов побежал быстрее, держа почти спринтерскую скорость. Кроссовки выбивали по покрытию дорожки ритмичную дробь, подвеска материнского щита Давида, раскачиваясь под майкой, холодила вспотевшую грудь.

Он много думал о матери. Понимал: шаблонный образ – голубой, обожающий мамочку. Но он ее искренне любил. Мать была хорошей женщиной. Сильной. Сохранила семью в целости в тяжелые времена. Перед смертью он держал ее за руку и гладил по облысевшей голове, а она заставила его дать обещание, что он будет хорошим сыном отцу, хорошим братом и хорошим полицейским. Будет стараться всегда поступать правильно, а грешников предавать правосудию.

Поэтому, приняв душ и перекусив, он собирался отправиться в квартиру Ривки Клейнберг и немного там порыться. Потому что хотел поступать правильно и ловить неправедных, чтобы предавать правосудию. Истинно верующему нельзя работать в субботу, точно так же как нельзя заниматься бегом, качать пресс и тренироваться в приемах крав‑маги. Но Зиски никогда слепо не следовал правилам. У него был собственный взгляд на вещи.

Это он унаследовал от матери.

У Бен‑Роя все еще были ключи от квартиры Сары – их разрыв был не настолько бесповоротным, чтобы она в ожесточении потребовала их вернуть. Сара не открыла на его стук и не ответила по телефону, который переключился на автоответчик. И тогда он сам отпер замок.

В отличие от Гали, которая вспыхивала моментально, Сара не так быстро приходила в бешенство. Если злилась, она говорила все, что думала, но в целом была спокойным, выдержанным человеком. Удивительно, если учесть, как часто за эти годы он вел себя по отношению к ней просто по‑свински. Эта уравновешенность и привлекала Бен‑Роя к жене. Впрочем, не только это.

Но сегодня Сара разозлилась. И очень сильно. До такой степени, что ее не оказалось дома, когда Бен‑Рой туда пришел. В пустой квартире он нашел сваленные в кучу на полу в прихожей всякие ремонтные принадлежности – банки с краской, кисти, ящик с инструментами, полки в упаковке и на самом верху убийственная в своей краткости записка: «Ушла к Деборе. Занимайся всем сам».

Что он и делал весь остаток дня, испытывая радость от того, что скоро у него родится первенец, правда, омраченную сознанием, что мать этого первенца считает его отца окончательным кретином.

Хьюстон, Техас

Уильям Баррен посмотрел на противоположный конец стола для заседаний – красноватая кленовая полированная поверхность длиной со взлетную полосу убегала вдаль – и пожалел, что перед тем, как идти на собрание, позволил себе слишком щедрую порцию кокса.

Сначала эта порция была скромной: тоненьким жгутиком длиной в дюйм чистейшего боливийского кокса, аккуратно выложенным ребром его кредитки «Центурион». Так, самая малость, чтобы взбодриться после тяжелой ночи (ну почему они вечно назначают совещания на субботу?).

Но этот жгутик показался на его рабочем столе таким худосочным червячком – иллюзорным и неспособным дать ему заряд на час предстоящей корпоративной скуки, что он вместо того, чтобы вдохнуть кокаин в нос, развернул обертку и подсыпал еще кристаллического порошка. Тщательно растолок углом кредитки и добавил к тому, что уже было приготовлено. Однако и этого показалось мало. Кончилось тем, что он опустошил всю обертку и собрал бугорок размером с мизинец – почти треть грамма. Одним тренированным движением втянул в нос через специально свернутую для этого серебристую трубочку. Облизал обертку, провел по столу рукой, чтобы уничтожить улики, и, весьма довольный собой, отправился в зал заседаний.

Теперь же, двадцать минут спустя, он об этом пожалел. Сердце колотилось, он невольно скрипел зубами, мысли с такой сумасшедшей скоростью галопировали у него в голове и так неожиданно отовсюду выпрыгивали, что он не мог их ухватить. Сидел во главе стола и покачивал ногой, пока другие члены совета что‑то мололи о выкупах контрольных пакетов, реструктурировании офшорной доверительной собственности и заявке на подряд разработки египетского газового месторождения. И о том, что если подряд им достанется, все, что было сделано корпорацией до сегодняшнего дня, покажется мелким, а сама корпорация догонит американскую продовольственную компанию «Каргилл» в списке частных компаний, по версии журнала «Форбс».

Они его презирали. Он это знал. Все они. Особенно исполнительный директор Марк Робертс. Считал его обузой. Ничтожеством. Не одним из них. Оказавшимся в совете директоров только потому, что он был правнуком преподобного Джо Баррена, чья крохотная золотоносная концессия в Сьерра‑Неваде заложила основу мультимиллиардной империи – корпорации «Баррен». Ничем не примечательный, богобоязненный трезвенник, родившийся, согласно семейной легенде, в бревенчатой хижине всего с одной комнатой, никак не мог предположить, что через три поколения его скромное предприятие разрастется до горнодобывающего и нефтехимического колосса с интересами на всех шести континентах и прямой телефонной линией в Белый дом. И он тем более не мог вообразить, что его правнук будет сидеть на заседании совета директоров, задурив кокаином голову, потому что до этого всю ночь забавлялся с проститутками в комбинации мать и дочь, на радостях, что сумел отбазариться от очередного наказания за вождение в пьяном виде (хотя, если честно, вождение в пьяном виде было лишь верхушкой айсберга).

Да, они его презирали. Марк Робертс, Джим Слейн, Хилари Рикхэм, Энди Роджерсон. Уильям обвел глазами стол и ощутил накал неодобрения в каждом из сидящих в зале заседаний членов совета. А самое сильное исходило от конференц‑экрана в дальнем конце стола, с которого смотрело серое, обрюзгшее лицо его отца, парившее в воздухе, словно чудовищный шмель.

Если Джо Баррен был родоначальником компании, его сын Джордж ее расширил, то в монстра, каким она стала теперь, ее превратил старший внук Джо и отец Уильяма Натаниэль Баррен. Натаниэль, вложивший средства в газ и нефть. Натаниэль, устроивший так, что его бизнес охватил весь земной шар: от России до Израиля, Китая и Бразилии. Он так устанавливал политические связи и так свивал ниточки, что правительства по всему миру попадали в сети его корпорации.

Натаниэль и был корпорацией «Баррен». И хотя возраст и пошатнувшееся здоровье принудили его после почти четырех десятилетий у кормила несколько отойти от дел, он в качестве неисполнительного председателя совета все равно командовал вовсю.

Но это не могло продолжаться долго. Следовало что‑то предпринять. Старик слабел и терял хватку, и Уильям был готов действовать. Что ж из того, что ему нравились кокс, машины и проститутки – лучше всего крутые лесбиянки: они ласкали перед ним друг друга, а он одной рукой снимал их, а другой мастурбировал. Это отнюдь не означало, что он глуп. Ничего подобного. В последние несколько лет он плел собственную паутину. Надежную и крепкую. Обзаводился связями и знакомствами в высших сферах и разных полезных местах. Своими людьми в корпорации. Окинув взглядом стол, Уильям насчитал по крайней мере семерых, кто встанет на его сторону, когда придет время. Они его презирали и тем сильнее боялись. Как Майкл Корлеоне в «Крестном отце», Уильям Баррен скоро уладит семейный бизнес. Весь семейный бизнес. И горе тому, кто встанет на его пути.

– Тебя что‑то забавляет, Билли‑бой? – пророкотал с экрана зала заседаний медвежий голос. Он заполнил помещение и вывел Уильяма из задумчивости. Баррена‑младшего видели не только сидящие за столом – на него смотрела маленькая камера наверху монитора, которая передавала изображение зала Натаниэлю в его имение Ривер‑Оукс в элитном пригороде Хьюстона. В последние дни старик редко выходил из дома, а сейчас в упор смотрел на сына сверху вниз.

– Что‑то забавляет? – повторил Натаниэль; его раздутое, словно баскетбольный мяч, лицо излучало недовольство.

– Нет, сэр, – заикаясь, проговорил Уильям. Слова срывались с губ, как брошенные игральные кости. Так всегда бывало, когда он нюхал кокс. – Ничего.

– Почему же ты скалишься? Люди скалятся, когда им смешно. Поделись с нами, Билли‑бой.

Уильяму в голову не приходило, что он скалится. Он стиснул губы и неловко поерзал под взглядами сверлящих его тринадцати пар глаз. Как в детстве, когда старик унижал его при слугах, он почувствовал себя тупицей. Неудачником. Но он не тупица. И уж точно не неудачник. Он победитель. И скоро…

– Что же ты, Билли‑бой?

Грубый, сердитый голос. Голос из ночных кошмаров Уильяма.

– Должно быть, думал о египетском тендере, – пробормотал он, стараясь обуздать накатывающие кокаиновые волны и говорить медленно и размеренно. Но перестарался и заговорил совсем как Форрест Гамп. – Если дело выгорит… мы поднимемся на новый уровень. Станем по‑настоящему знаменитыми.

Отец уставился на него с экрана, точно кобра на енота. Или, вернее, как носорог на… на что там глядят носороги? Это был кульминационный момент. Миг агонии. Минута, когда ему, тридцатитрехлетнему вице‑председателю транснациональной компании с оборотом пятьдесят миллиардов долларов, хотелось, как в детстве, наложить в штаны. Старик этого добивается? Ответить, наорать, выругаться, как он с ним всегда поступал? Или не обращать внимания, промолчать? Уильям чувствовал, как у него дергается нога. Члены совета замерли. Стол от края до края охватило напряжение. Секунды бежали одна за другой.

– «Баррен» и так знаменита, – заявил Натаниэль, когда Уильям уже готов был расплакаться. – По всему миру.

Он выждал несколько мгновений, еще больше нагнетая обстановку и еще выше подтягивая сына на дыбе. Затем довольно хрюкнул и откинулся на спинку стула.

– Весь мир наш, черт подери.

По залу прокатился смешок, и напряжение спало. Уильям расхохотался громче всех.

– Точно! Весь чертов мир наш! – Он захлопал в ладоши. – Мы слетелись на него, как мухи на дерьмо.

Это было неудачным замечанием. Чувство облегчения после слов отца и кокс его доконали. Уильям тут же пожалел о своей выходке. Улыбки за столом сменились смущенным покашливанием. Но отец, к счастью, как будто ничего не заметил. Поднес к лицу пластиковую кислородную маску, хрипло глубоко вдохнул (Уильяму очень хотелось бы пустить в эту маску зарин и наблюдать, как старик задохнется) и махнул рукой, давая знать, чтобы совещание продолжалось. Исполнительный директор Джим Слейн стал мямлить какие‑то цифры; гнусавый голос покатился по залу, лишая его красок жизни.