Материальные или аллегорические» оппозиции

Комментаторы констатируют, что с самого начала библейское нечистое связано с религиозным культом, поскольку нечистое — это то, что исключено из Храма, оно содержит вещества (пищу, менструации, лепру, гонорею и т. д.) вне непосредственной связи со священным местом. Таким образом, вторично, посредством метафоры, нечистое содержит в себе связь с Храмом, точно так же, следовательно, как и то, что исключено из его сферы: в частности, идолатрия. На самом деле, только с периода Второго Храма, по возвращении из изгнания, после Иезекииля и, в частности, после Исайи (56–66), различие чистого/нечистого становится основополагающим для религиозной жизни Израиля. Однако, не претерпев существенных изменений, это различие приобретает тогда черты ещё большей аллегоричности и метафоричности, так как отныне менее акцентируется культовый центр чистого, в отличии от нечистого, ставшего метафорой идолатрии, сексуальности и аморальности.[129]

Таким образом, представляется, что даже когда Храм был разрушен, функция Храма продолжает действовать для иудеев и что она «метафорическим» образом организует — но что? — некоторые оппозиции. Мы попробуем доказать, что нет оппозиции между материальным низменным и топологическим (святое место Храма) или логической (святой Закон) референцией. То и другое — два аспекта, семантический и логический, наложения одной стратегии идентичности, которая и является, во всей строгости, стратегией монотеизма. Семы, которые способствуют операции отделения (способность говорить, смерть, инцест), являются неотделяемым дубликатом её логической репрезентации, их задачей является утверждение места и закона Единого Бога. Другими словами, место и закон Единого не могут существовать без серии отделений — речевых, телесных или, ещё более обобщив, материальных, и в последней инстанции относящихся к соединению с матерью. Разделение чистого/нечистого свидетельствует о суровой борьбе, которую, чтобы установиться, иудаизм должен был вести против язычества и его культов матери. В частной жизни каждого такое разделение выводит на остриё борьбы, которую каждый должен вести в течение всей своей личной истории, чтобы отделиться, то есть стать субъектом говорящим и/или субъектом Закона. В этом смысле мы скажем, что «материальные» семы из оппозиции чистое/нечистое, которые ставят вехи через всё библейское повествование, — не являются метафорами божественного запрета, порицающего материальные обычаи архаики, но наоборот — репликой со стороны субъективной экономии и генезиса говорящей идентичности, символического Закона.

Введение пересекающейся оппозиции чистое/нечистое, и мы это видели, в момент жертвоприношения, ставит, таким образом, сразу вопрос об отношении между табу и жертвой. Казалось бы, насылая потоп, Бог санкционирует нарушение порядка, регламентированного табу. Жертвоприношение, осуществлённое Ноем должно в данном случае возродить порядок, нарушенный остановкой табу. Имеются в виду два дополнительных движения.