Го Сёгуна. Когда Танака распахнул настежь двери и ввалился в дом, весь окутанный клубами морозного воздуха, Эканар поднял голову

(18 месяцев спустя)

Когда Танака распахнул настежь двери и ввалился в дом, весь окутанный клубами морозного воздуха, Эканар поднял голову. Самурай пнул дверь и сбросил на пол у очага вязанку хвороста. Несмотря на утрату левой кисти, Танака вполне мог справляться с большинством хозяйственных обязанностей. Сайто сделал ему подобие стального крюка-протеза, который худо-бедно давал возможность хоть как-то пользоваться левой рукой.

Эканар захлопнул книгу и внимательно посмотрел на ронина, занимавшегося раздуванием огня.

—Иэйасу, ты заставляешь меня волноваться.

—Это почему? — не поворачивая головы, поинтересовался Танака.

—Ты совершенно, невероятно изменился. Именно эта перемена в тебе занимает меня последние месяцы. В молодости ты просто снес бы голову любому, кто осмелился бы предложить тебе заняться поденной работой.

—Человеку свойственно меняться. То было лет двенадцать назад.

—Но не до такой же степени меняться. Я почти не узнаю тебя. Что стряслось? Ведь понятно, что такое философское отношение к жизни за одну ночь не появится.

Танака подбросил в очаг еще несколько сучьев. Огонь с каждой минутой чувствовал себя все увереннее. Покончив со своим занятием, самурай направился к глубокому креслу, не сводя глаз с веселых язычков пламени.

—Конечно, нет. Изменение было постепенным и заняло несколько лет. А начало всему, кстати, весьма эффектное, положил один крест... э-э, один обыкновенный человек.

Услышав, как торопливо поправился Танака, Эканар понимающе ухмыльнулся: от старых привычек не так-то просто избавиться.

—Однажды в Миско на улице на меня налетел какой-то старик. Это было лет восемь назад. Если точнее, то в ту ночь я налетел на него. Налетел, потому что был совершенно пьян. Он, конечно, очень извинялся, но я решил, что в любом случае не помешает проучить нахала.

Страх воспоминания смешался в глазах Танаки с весельем.

—У старика не было с собой никакого оружия, потому что закон запрещает низшему сословию ходить вооруженными. Он казался совершенно беззащитным, но стоило мне атаковать его, как старик легко победил меня. Его не смутило даже то, что я потянулся за мечом. Он просто ускользнул в сторону от клинка, потом разоружил меня и одним ударом выбил весь дух из моего тела.

—А я считал, что в бою ты непобедим. О твоих воинских умениях ходят настоящие легенды.

—Да, я никогда не терпел поражения... от самурая. А в этом случае моим противником был простолюдин, да и свидетелей не было. Так вот, когда я пришел в себя, оказалось, что старик притащил меня к себе домой. Поднявшись, я почувствовал себя оскорбленным — еще бы, ведь меня одолел какой-то крестьянин! Он даже порезал себе ладонь о мой меч, когда вкладывал его обратно в ножны, значит, кодекс чести был не нарушен. Моей вере во врожденное преимущество самурая был нанесен жестокий удар; вместе с ней понемногу стала разрушаться и моя чванливость, хотя для полного избавления от нее потребовались еще долгие годы.

Скоро старик стал для меня добрым другом. Я никому не рассказывал о нем — неудобно, чтобы капитан стражи Сёгуна наведывался к крестьянам. Но я научился у него философии, которой придерживаюсь и по сей день. Это была философия дисциплины и образования, но помимо всего, в ней был заложен фундаментальный принцип уважения к жизни в любом ее проявлении, а еще неприятие насилия, кроме случаев, когда без этого не обойтись.

—И что же это за философия? — Эканар не скрывал своей заинтересованности.

— Бусидо, — в краткий ответ Танака вложил все возможное уважение,

—Разве это не тот кодекс чести, по которому живет всякий самурай?

—Нет. Бусидо, которым руководствуются самураи, это кодекс чести, который служит лишь раздуванию и без того безграничного самомнения. Если самурая оскорбили, он обязан отомстить; а еще он должен выполнять приказы своего дайме невзирая на любые возможные последствия. Но этот бусидо никогда не был записан в книгах, он не является истинным Путем Воина.

—Как же тебе удалось выжить? Ведь ты был капитаном Стражи Сёгуна и вряд ли мог придерживаться принципа ненасилия?!

—В большинстве случаев мне помогали мои прошлые заслуги. Если нужно было что-то делать, я просто отдавал приказ. Мне было совсем не трудно поддерживать среди моих коллег мнение о себе как о жестоком и вспыльчивом человеке. Однако рано или поздно должен был наступить день, когда моя верность Сёгуну вступит в противоречие с Бусидо. Ты уже знаешь: этот день наступил, когда мне приказали расправиться с наследником Ихаты Канадзавы. Сегун настаивал, чтобы я самолично казнил жертву, потому что самым важным было именно убить. Ко всему еще я пользовался полным доверием Сёгуна.

—Наверное, его крайне огорчило твое исчезновение, — заметил Эканар.

Танака фыркнул.

—Да уж, он послал своего кебииси, Хидейори Йоситаку, чтобы тот прочесал всю Империю и разыскал меня. Видишь ли, пока Сёгун не взял меня под свою опеку, я не был настоящим самураем, даже, несмотря на то, что командовал всем Киото. Нельзя стать настоящим самураем, если ты не благородного происхождения и не имеешь родовитой фамилии. И все же Сёгуну удалось изменить это — он сделал меня капитаном своей личной стражи. В то время это было немыслимо, особенно если учесть, что я был полукровка; но никто, даже Канадзава не смог сказать ни слова против решения Сёгуна. Сёгун понимал, что мои способности слишком хороши, чтобы пропасть напрасно. Во время моего первого и, как я думал тогда, последнего визита во дворец правителя мне посчастливилось спасти Сёгуну жизнь.

В комнате воцарилась недолгая тишина. Потом Эканар заговорил.

—Думаю, что из Шадрака получится что-нибудь еще более странное, чем ты.

Глаза Танаки сузились:

—Что ты имеешь в виду?

Мудрец беспокойно заерзал.

—Не знаю. Но зато мы оба чувствуем, что это не простой ребенок.

—Ну и...?

Среди мыслей по поводу Шадрака были кое-какие соображения, о которых самурай предпочел бы даже не вспоминать. И все же он хотел узнать мнение старого и мудрого друга.

—Он — самый быстрый из детей, которых мне приходилось когда-либо учить. Его разум и любопытство воистину поражают.

Танака что-то проворчал: он не мог не согласиться, что тоже заметил это. Шадрак обучился их языку потрясающе быстро и теперь уже преуспел в чтении и письме. Обычно подобной привилегии учиться удостаивались только самураи, причем процесс обучения растягивался на долгие годы.

—Но должен тебе заметить, что он перестал всего опасаться. Эти последние шесть месяцев совершенно изменили его. Ты славно с ним поработал. Скажу даже, что я весьма удивлен.

Танака смущенно уставился на полупустую кружку с элем. Ему все еще было трудно открыто демонстрировать свою привязанность к мальчику, хотя он очень заботился о Шадраке.

—Саито хорошо с ним поработала, — наконец сказал он. — Теперь парень силен и вынослив.

Эканар захихикал.

—Точно. По-моему, Сашка присматривает за ним как за своим собственным. Прямо-таки влюбилась в него. Ты же знаешь, они с Йориэ всегда хотели иметь детей.

Танака было протестующе вскинулся, но тут же расслабился, осознав свою острую реакцию. Эканар улыбнулся и закачал головой, в полной мере ощутив, сколько заботы проявлял самурай о Шадраке. И еще он понял, до чего же непривычно самураю вот так, ни с того ни с сего, завести себе почти настоящую семью. Как бы то ни было, в нынешнем Танаке нельзя было узнать прежнего агрессивного самурая. Интересно, подумал Эканар, каким он станет через несколько лет? Вслух же мудрец спросил другое:

—А как с его памятью?

Танака неопределенно пожал плечами.

—Кажется, он не помнит ничего о своей жизни до встречи со мной. Он все еще не осознает своего отличия.

—Да, но у него прирожденное знание иудейского языка.

Наступила неловкая пауза. Как-то Эканар уверял буси, что здесь, на Теллюсе, вот уже много тысячелетий никто не пользовался иудейским. Нельзя сказать, чтобы это соображение прояснило происхождение мальчика, скорее, наоборот.

—Ну да ладно. Завтра, между прочим, первый день Весны, — с наигранным оживлением переменил тему Эканар.

—Вот когда начнутся настоящие испытания, — поморщился Танака.

—Ты о чем?

—Моя задача заключается в том, чтобы сделать Шадрака сильным, — и я сделаю это, так что ни один смертный не решится выйти с ним на бой. Или я добьюсь своей цели, или мы с Шадраком погибнем на пути к ней.

Эканар внутренне содрогнулся от пророческой силы слов друга.

Когда человек лишен целеустремленности и разум его недисциплинирован, чувства его несутся туда и сюда, словно табун диких лошадей; но когда человек целеустремлен и разум его нацелен, тогда они слушаются повода, словно объезженные лошади.

— «Упанишады»

Эния