Деревня Киото. Никогда еще Иэйасу Танака не чувствовал себя таким счастливым, как в момент, когда он наконец увидел мост к деревушке Киото

Никогда еще Иэйасу Танака не чувствовал себя таким счастливым, как в момент, когда он наконец увидел мост к деревушке Киото. Он остановился на лесной тропе менее чем в двухстах футах от моста и вздохнул от нахлынувших воспоминаний — за десять с лишним лет здесь ничего не изменилось.

Он пришпорил кобылу, стараясь удержать поводья негнущимися пальцами. Судя по тому, как болели руки, обморожение он уже заработал.

А перед ним в седле сладко посапывал спящий малыш. Он был завернут в такую кучу тряпья, что трудно было даже сказать, где именно прячется маленькое тельце.

Вот уже несколько часов, как перестал идти снег. Толстое белое покрывало на земле успело заледенеть, покрыться плотной коркой наста, и теперь, когда лошадь приблизилась к крохотной речушке, снег вкусно хрупал под ее копытами. Обычно выпавший снег быстро промерзал; через неделю-другую земля будет укрыта сплошным ледяным панцирем. Покрытие плохонького деревянного мостика не внушало особого доверия, и Танака понимал, что лучше всего спешиться и перейти на ту сторону, ведя лошадь под уздцы. Однако он не хотел будить задремавшего пассажира, да и ноги одеревенели от холода настолько, что вряд ли послушались бы его. Мост они преодолели все же верхом, все получилось нормально, если не считать того, что лошадь несколько раз поскальзывалась.

Киото процветал. Лес, который давал достаточное количество валежника для топки и обеспечивал хорошую охоту, а также близость к воде помогали жителям селения полностью удовлетворять свои нужды. Всего здесь было около сорока домов, каждый из них представлял собой довольно крохотное, но крепкое деревянное сооружение. От столбиков дыма, поднимавшихся над каждой крышей, домики казались еще более желанными и гостеприимными, но в действительности жители этой удаленной от другого жилья деревушки были крайне нетерпимыми к чужакам.

В самом селении снега было относительно немного — и фута не набралось бы, — но все равно улицы были пустынными. Мужчины селения занимались заготовкой последних припасов перед затяжной, темной Зимой, а женщины в это время разбирались с провизией и проверяли, хорошо ли законопачены щели перед приходом больших холодов.

Танака направил лошадь вдоль шеренги домишек; теперь, когда цель была достигнута, силы совсем покинули его. Все тело ломило от боли и взывало об отдыхе, но Танака лишь скрипел зубами: самурай не должен обращать внимания на подобные мелочи. Он чувствовал, что его изможденная кобыла вот-вот упадет без сил: животное словно почувствовало, что выполнило свою миссию, и теперь спотыкалось на каждом шагу. Он был почти уверен, что лошадь не выживет, так как давно переступила грань крайнего истощения.

В центре селения находилась харчевня, которая при случае превращалась в постоялый двор для приезжих — в зависимости от того, соглашались их принять или нет. Естественно, самураев здесь принимали безоговорочно, хотя и не любили, как, впрочем, везде в Империи. Простой люд порядком устал от тирании самураев.

Танака дождался, пока лошадь поравняется с харчевней, натянул поводья и проверил, как там мальчишка — маленький попутчик все так же сладко спал. Вдруг они оба дернулись и вылетели из седла — это кобыла наконец-то поняла, чего от нее хотят.

Совсем обессилев, Танака некоторое время просто лежал на снегу. Как было бы приятно так и остаться, наконец-то отдыхая после дороги! Если бы не ужасный мороз, который пробирал до костей! Он с трудом поднялся на четвереньки, подполз к мальчику, поднял его и заставил себя встать на ноги. В дверь харчевни он буквально ввалился, а уже проснувшийся мальчишка все пытался зарыться в тряпки поглубже, беспокойно поблескивая из свертка полными беспокойства и смущения глазенками.

Хозяйка харчевни подоспела к двери, чтобы поприветствовать гостей. Увидев самурая, она удивленно округлила глаза и что-то пробормотала про себя.

Харчевня была хорошо знакома Танаке. Когда-то он был самураем этой деревни, только в то время нынешняя приземистая пышечка-хозяйка выглядела еще угловатой девчонкой-подростком. Ее мать была женщиной резкой и властной; вот и сейчас одного острого взгляда хватило, чтобы понять, что дочка во всем пошла в мать. Правда, увидев полузамерзшего ребенка, женщина сердобольно заохала:

— Скорее, заносите его вовнутрь! Так ведь и до смерти замерзнуть недолго!

Хозяйка немедленно крикнула взрослому сыну, чтобы он занялся лошадью, и закрыла за гостем тяжелую деревянную дверь.

Внутри харчевни почти никого не было — никто из мужчин в селении не мог позволить себе такую роскошь, как тратить впустую драгоценные относительно погожие дни. Трое единственных посетителей смерили Танаку недоброжелательным взглядом, но сразу же потеплели глазами, признав в чужаке ронина, и вежливо отвернулись.

Танаку трудно было не узнать по его одежде и непривычной в здешних краях смуглой коже. Теперь о его бегстве знал, наверное, не только Киото, но и вся Империя. Среди крестьян он слыл героем. В какую бы деревню он ни заезжал, жители стремились помочь ему и сбить с толку преследователей. Без такой поддержки он вряд ли смог бы выжить.

Отдав ребенка хозяйке, Танака устало побрел к очагу и повалился в глубокое кресло. Все тело горело от боли, словно в агонии. О том, чтобы снять доспехи, и думать нельзя было: из-за чрезвычайно сложной системы застежек даже в идеальных условиях на это требовалось около получаса. Впрочем, на лице Иэйасу Танаки не было видно ни следа переживаний: даже самурай, не имеющий господина, имеет собственную гордость.

Тем временем хозяйка усадила мальчонку подле очага и говорила ему что-то ласковое, утешающее. Тот явно ничего не понимал, но, впрочем, и не пытался избавиться от столь настойчивого внимания, только настороженно стрелял по сторонам темно-синими глазами.

Потом хозяйка вышла из комнаты и вернулась с чашкой дымящегося жаркого. Несмотря на то, что желудок давно мучился от спазм, Танака дал понять, что не голоден. Он не ел уже три дня, но распухшие пальцы все равно не смогли бы удержать деревянную ложку, а выглядеть дураком перед другими самурай не хотел. Зато его юный знакомец, обжигая рот, в мгновение ока расправился с едой. В это время на его лице появилось отсутствующее выражение, хотя мальчишка не забывал поглядывать на своего нового защитника, проверяя, рядом ли он. Хозяйка с неудовольствием и жалостью смотрела, как жадно уплетает ее маленький гость. Она, было, собралась пристыдить мальца, не умеющего вести себя за столом, но Танака заставил женщину промолчать, бросив на нее выразительный предупреждающий взгляд.

Дверь харчевни с треском распахнулась настежь, впустив внутрь облако холодного воздуха. В дверном проеме стоял сын хозяйки; в руках он держал седло и чересседельные сумки самурая. Пинком, захлопнув дверь, он бросил поклажу на пол и подошел переговорить с матерью. Тем временем Танаке удалось снять рукавицы. Он снял с поясной цепи два юаня. Медные монеты были увесистыми, с большим квадратным отверстием, вырубленным в центре, так что держать их в негнущихся пальцах было совсем даже не легко.

Хозяйка подошла к нему и взглянула на деньги.

—Не нужно, — резко бросила она. — Значит так, можешь остаться переночевать, но запомни, чтоб к завтрашнему утру и духа твоего тут не было!

Танака нахмурился.

—Значит так: в деревне теперь другой буси. И, хотя Горун Цзан достойнее многих, я полагаю, что он не сильно обрадуется, если тебя увидит.

Танака покорно кивнул. Завтра он отправится к Эканару — уж старый-то друг, точно примет его.

—Ты что — всю Зиму проторчать здесь собираешься? — голос у хозяйки был воинственным.

Самурай слабо кивнул.

Ладно. Думаю, мясо твоей кобылы пойдет в частичную оплату, — сообщила она. — Я имею в виду, если кто-нибудь спрячет тебя, понимаешь? И еще тебе придется работать.

Понимаю. Я знаю кузнечное дело, думаю, вам это придется кстати.

Какой-то миг хозяйка пристально разглядывала его.

—Хорошо, но это уж как Сайто-сан решит. Иди за мной, я покажу тебе твою комнату.

Танака взял мальчишку на руки и побрел за хозяйкой. Он чувствовал, что тело начинает понемногу оттаивать — только левая рука оставалась чужой. Иэйасу боялся худшего.

Тяжкие приглушенные удары пробудили Танаку от глубокого забытья без всяких сновидений. Сверкая во мраке белками, он попытался раскрыть глаза. Получалось с трудом. Затекшее тело ломило — Танака понял, что так и заснул в доспехах. Прошли еще несколько долгих секунд, прежде чем он понял, где находится. В дверь снова затарабанили, на этот раз весьма громко и нетерпеливо.

Собравшись с силами, он перевалился на бок; все мышцы и внутренности громко запротестовали, моля о пощаде. Наконец ему удалось подняться на четвереньки. В мутных багровых отсветах огня, мерцавшего в очаге напротив, Танака разглядел масляную лампу-ночник.

Он зажег ее, и тонкий язычок пламени окрасил все вокруг в бледно-желтые тона, мягко отодвинув по углам мрачные тени. Воздух в комнате был приятно теплым, с густым запахом дымка. Утвари в комнатушке почти не было, если не считать грубо сколоченной кровати, небольшого комода рядом, единственного простенького стула да очага. Деревянный пол был частично покрыт старой медвежьей шкурой. Окон не было вовсе, как в большинстве крестьянских домов, — самым главным была изоляция от холода, так что наружный свет почти не проникал внутрь.

Танака подполз к двери. Петли были практически новыми и противно заскрипели, когда он распахнул створки. Самурай прищурился, глядя на стоявшего в дверях посетителя — он казался немного знакомым.

Мужчина был довольно стар, лет эдак сорока пяти. Танака редко встречал кого-нибудь старше себя. Высокий и статный гость был широк в груди и плечах, вот только лицо его выглядело преждевременно постаревшим. Темная кожа была потрескавшейся и нездоровой. Практически лысый череп кое-где был покрыт седыми волосами. В глазах мужчины, голубых и прозрачных, светилась мудрость, расчетливость и еще недоверие. Жить в ледовых пределах Ниппонской империи было непросто, и человеку было нелегко взрастить в себе доверие.

Наконец Танака понял, почему вошедший показался ему знакомым: это был Йориэ Сайто, сын деревенского кузнеца, который, верно, уже и сам давно был кузнецом. Они никогда не были друзьями, но когда-то неплохо понимали друг друга. В годы юности Танака был слишком вспыльчивым и амбициозным, чтобы заводить настоящих друзей. Сейчас он с грустью вспоминал о прошлых ошибках.

На секунду взгляды двух мужчин встретились. Потом Сайто отвесил легкий поклон и заговорил.

—Приветствую вас, Танака-сан.

Обращение было вежливым, однако так обычно обращались равные по положению. Танака понял, что его испытывают. Он тоже поклонился, немного ниже, как кланяются вышестоящему начальнику — невиданное дело для самурая, который общается с крестьянином.

—Приветствую вас, Сайто-сан.

Сайто внимательно разглядывал самурая, не веря в происшедшие перемены. В свое время, занимая должность деревенского буси, Танака был горд и жесток; сейчас же, вернувшись сюда в опале, он был полон смирения. Танака изменился, это было видно по его глазам; но сама разница была столь огромной, что это вызывало беспокойство. Обычно смерть приходила за мужчинами слишком быстро, чтобы они успевали превратиться в философов, но этот воин все-таки успел.

—Заходите, пожалуйста, — произнес Танака, ступив в сторону. Сайто кивнул и последовал приглашению. Танака закрыл за ним дверь, а Сайто тем временем опустился на единственный стул. Гость сразу же заметил фигурку ребенка: тот, забыв обо всем на свете, все еще сладко спал. Сайто удивленно приподнял брови: он явно не ожидал увидеть ничего подобного.

Пока кузнец молча разглядывал самурая, тот принялся снимать доспехи.

—Погожие дни заканчиваются, — наконец подал голос Сайто. — Добраться до следующей деревни до больших снегов будет сложно.

Да. Я надеялся обрести приют в Киото.

Кузнец кивнул; было ясно, что слова Танаки нисколько не удивили его. Саньцзин был единственным городом в пределах пятидесяти миль от Киото, и слишком много самураев рыскало по округе, чтобы беглец мог надеяться на спокойное прибежище, где можно переждать.

—Нам опасно укрывать у себя ронина.

—Почти никто из самураев не знает, что я собирался в Киото. Они не станут искать меня здесь.

—Но ведь ты ронин?

—Да. — Не поднимая глаз на собеседника, Танака снимал цурубасири.

—А я теперь деревенский староста, так что мне решать, останешься ты или нет.

—Значит, в твоих руках моя судьба, — пожал плечами Танака. — И его тоже. — Он указал на спящего мальчонку.

Сайто что-то проворчал. Хладнокровное отношение ронина сбило его с толку. Танака никогда не был особенно вспыльчивым, а сейчас вообще был крайне невозмутим.

—Мы ничего не должны самураям. Вы все — жестокие насильники!

Обвиняющий взгляд Сайто обжег Танаку, однако выцветшие голубые глаза самурая спокойно приняли вызов. Он лишь кивнул.

—Но я больше не самурай. Я лишился чести.

Староста внимательно и остро поглядел на собеседника, потом кивнул.

—Ты действительно изменился: в твоих глазах бесчестье выглядит честью. Мы здесь, в Киото, слышали о том, что ты сделал; но те из нас, кто помнит тебя в прошлом, не верят в перемену.

—Что ж, это вполне понятно. Я не горжусь тем, кем я был когда-то. Я убил больше людей, чем было дуэлей у большинства самураев, и это тяжелым грузом давит на мое сердце. Однако я принял обет ненасилия и ничто не заставит меня его нарушить.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Староста Киото обдумывал свое решение.

—Если старый мудрец спрячет тебя, ты можешь пересидеть здесь Зиму.

Танака поклонился, демонстрируя, что высоко оценил вердикт Сайто. Кузнец ответил таким же поклоном, но в глазах его все так же светилось недоверие. Не сказав больше ни слова, Сайто вышел из комнаты.

Если понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле; если не понимаешь, то вещи оказываются такими, какими они есть на самом деле.