Января 2011. Эдуард не хотел оставлять чаевые в этом кафе, поэтому терпеливо ждал счета

Эдуард не хотел оставлять чаевые в этом кафе, поэтому терпеливо ждал счета. Ненавязчивая тактика официантов была ему хорошо известна: никогда не спешить получать деньги с клиента. Во‑первых, пока сидит, клиент снова может проголодаться, глядишь, и еще чего‑нибудь закажет; во‑вторых, просто неприлично указывать таким образом клиенту на дверь – пусть люди остаются, сколько им хочется, и других приваживают. Давно замечено: чем больше в заведении посетителей, тем больше их туда рвется, а выражение «Чтоб вам пусто было!», конечно, родилось в конкурентной среде рестораторов.

Так что спешащий человек должен или проявлять серьезную настойчивость, требовательность на грани приличий, потому что вид у официантов всегда такой занятой, что лишний раз беспокоить их не по делу (заказать что‑то новое), а по своей прихоти (тороплюсь, самолет улетает!) как‑то неудобно. Остается оставить сумму, заведомо большую, чем ты должен за съеденное‑выпитое, то есть дать непомерно большие чаевые. Эдуард считал это неправильным, нарушающим общеевропейский порядок, где всякие чаевые имеют свою национальную норму, которую всем нужно уважать. Так сказать, политкорректность по‑европейски – в отличие от американской расовой политкорректности. Впрочем, Эдуард американцам себя не противопоставлял, просто мыслил категориями европейца.

Но когда Эдуарду позвонил Александр, европейская мысль о правильных чаевых пришла в противоречие с необходимостью немедленно покинуть кафе. И Эдуард принял соломоново решение: кафе не покидать, чаевых не давать, встретиться с Алексом прямо здесь. Русский потом наверняка оставит чаевые за двоих, а англичанин (если он англичанин, в чем Эдуард и сам уже сомневался – у агента нет национальности!) тут же восстановит общеевропейскую справедливость, от себя не дав на чай ничего. Эдуард постарался как можно более точно описать дорогу до места встречи и пообещал в случае чего вести Алекса по телефону. Вести по телефону, конечно, никакой не шпионский термин, а очень распространенный в мире способ передвижения людей по незнакомой местности. Остаться в полной мере человеком рассеянным – так, чтобы, к примеру, сесть в отцепленный вагон со всеми последующими обстоятельствами, – в нашем мире можно, только выбросив сотовый телефон.

Так, один очень известный российский ученый‑гуманитарий (ныне уже покойный, как почти все ученые‑гуманитарии), которого пригласили почитать лекции в Падуанский, кажется, университет, регулярно пропадал по пути из дома до здания нужного факультета. Никак он не мог запомнить дорогу, поскольку мыслями был где‑то далеко и во времени, и в пространстве – всё‑таки лекцию читать шел! Вот и звонил он своим местным знакомым, и вели они его по мобильному от одного здания к другому…

Так и Эдуард довел Алекса до кафе, в котором его ждал.

– Здравствуйте, Алекс! – Эдуард протянул руку. – Я заказал вам крепкий кофе, как вы любите. Вот меню.

– Спасибо.

– Алекс, я понимаю, что вы измотаны, даже взвинчены, но не я тому виной.

– Вы хотите сказать, что я сам во всем виноват? Сам дурак…

– Алекс, если мы будет переходить в эту тональность, мы не найдем точек соприкосновения, а вы уже сами видели, как вредно нам их терять. Я делаю скидку на то, что русский язык мне не родной и что некоторых нюансов я имею право не понимать, поэтому спокойно слушаю дальше.

– Нет, это я вас слушаю, причем о спокойствии не может быть и речи. Где моя жена?

– Алекс, с ней всё в порядке. Теперь, когда вы наконец приняли единственно правильное решение, с ней снова всё в порядке.

Эдуард смолк под выразительным взглядом Алекса, но ненадолго.

– Алекс, правда, пора вам поверить мне. Это действительно в ваших интересах. И кроме того…

– Кроме того, у меня опять нет выбора, как тогда, в Оксфорде. Да, еще одна претензия: в той гостинице из‑за меня погиб человек…

– Не из‑за вас, а вместо вас.

– Это одно и то же в данном случае. Хотя по большому счету погиб он из‑за вас. Но меня опознали, так что погиб как бы я сам. Кто меня опознал?

– Как кто? Разве вы не догадываетесь? По глазам вижу, что догадываетесь. Нет? Ну разумеется, ваша близкая знакомая… – Эдуард сделал многозначительную паузу. – Ирина.

– Ира опознала мое тело?

– А что тут такого? Тело было сильно изуродовано, лица совсем не осталось…

– И как же это можно было опознать?

– По особым приметам.

– Что за приметы?

– Ну, на теле человека почти всегда есть особые приметы. Если иметь в виду все тело…

– Это что, опять ваша работа?

– Ваша, наша – какая разница? Важно, что дело сделано. Как Александр Сомов вы мертвы!

– Хороший враг – мертвый враг?

– Зато вы живы как Алекс Вэлс, правда, и это ненадолго.

– Что?!

– А что тут удивительного: вы нужны нам как личность, а не как имя. Nomen est omen, и от этого никуда не денешься.

– Имя – только знак? Но что такое личность без имени?

– И это вы об этом спрашиваете? А Шекспир?

– Это как раз имя без личности. Вернее, личность неизвестна.

– Вам личность известна, я же слышал ваш доклад.

– Это только гипотеза.

– А нам нужны доказательства, причем доказательства неопровержимые.

– А зачем? Разве на этом можно нажиться?

– Представьте себе.

– Короче говоря, меня хотят использовать.

– Сами‑то вы всё равно ничего не сделаете. Вы же признаёте, раз сюда приехали, что сами не справились.

– Почему вы не спрашиваете о взрыве в Домодедово?

– Пока вы летели во Франкфурт, я не отрывался от телеэкрана и компьютера. Так что мне всё произошедшее в Домодедово известно в мельчайших подробностях. Вы даже имели неосторожность попасть мельком в объектив телекамеры. Вы становитесь телезвездой, – неловко сострил Эдуард, но тут же осекся. – Это все так печально и страшно… – Он сочувственно помолчал.

– Скажите, как могли со мной произойти две такие случайности: двадцать восьмого декабря и сегодня, двадцать четвертого января.

– Я думаю, случайность была только одна. Сегодня там, в Домодедово, была не случайность. Случайность, что вы живы. А сейчас вы живы, потому что никто еще не знает, что вы живы. Но я думаю, не я один смотрю телевизор, пользуюсь Интернетом. Есть ведь еще камеры видеонаблюдения…

Александр спорить не стал. После того что было в Москве, он уже ничему не удивлялся. Поэтому он задал только один вопрос, который должен был задать, несмотря на то что ответ знал заранее:

– Когда я увижу семью?

– Как только мы с вами приземлимся в Моганде…

– А почему не сейчас?

– Вы меня спрашиваете?

– А кого мне еще спрашивать?! – неожиданно вышел из себя Алекс. – Кого‑о‑о?! – Это было похоже на шипение. Эдуард даже инстинктивно отпрянул.

Александр закрыл лицо руками. Потом молча вернулся к обеду, быстро покончил с ним, громко попросил счет и тут же заплатил по нему, оставив двойные чаевые. Эдуард внутренне ликовал. На то, что Алекс, не глядя, оплатит весь счет, он даже не надеялся.

Уилл внутренне ликовал уже почти полгода. На то, что он так быстро получит деньги, Шакспер, начиная разговор с Саутгемптоном в театре, даже и не надеялся. А уж о том, что сумма будет такой огромной, он не мог и мечтать! Иной мечтает, надеется, но ничего не получает, а тут не смел мечтать, мало на что надеялся, а вот же – получил! Потому что действовал, а не сидел. Говорил, а не молчал.

Впрочем, по‑настоящему действовать он начал только сейчас. Как было велено, купил пай в «Глобусе» (а что, дело прибыльное, хоть дивиденды и не сумасшедшие), а потом начал аккуратно подбирать в столице недвижимость. Уж это беспроигрышная лотерея. Жилье постоянно дорожает – это раз. И его можно сдавать – это два. Шакспер умел загибать пальцы не хуже других – это три.

В общем, в тридцать три года Уилл стал лондонским домовладельцем. Но даже теперь он не прекратил заниматься ростовщичеством. Деньги должны расти, считал он, увеличивая клиентуру и размеры ссуд. Это четыре.

Теперь‑то и в Стратфорде можно будет чего‑то поприличней прикупить, и Анне нос утереть! Гляди, мол, женушка, ты меня не очень ценила, а вот, видишь, разбогател, будешь и ты со мной не бедной!

Отцу дворянское звание справил, порадовал старика! Теперь у Шаксперов появился самый настоящий герб. Правда, надпись какая‑то сомнительная: «Не без права». Для девиза на гербе несколько двусмысленно. Но Шаксперы ничего по этому поводу не говорили. Глава семьи, Джон, совсем отошел от дел и на глазах спивался. Всем кожевенным хозяйством теперь заправлял Гилберт, но он был малограмотный и не такой аккуратный, как Уилл, поэтому последние годы дела шли ни шатко ни валко. Более точно, как они шли, никто сказать не мог, потому что не велось никакой отчетности. Рост рентабельности никому не был нужен – всё равно все излишки забирал старый Джон и пропивал. Так как на пользу прибыль не шла, ее и не добивались.

Пусть отец чудит один в старом доме, а я куплю своей семье что‑нибудь получше, думал Уилл по пути в Стратфорд. Однако въезда на белом коне не получилось – Анна встретила его упреками: почему не приехал на похороны сына? Уилл и сам не знал, почему не приехал. Пребывал в эйфории, выбирал недвижимость в Лондоне и занимался оформлением покупок. Первого он жене, конечно, не сказал, но даже второе она не сочла достойной причиной.

– После этого я думаю, какой ты отец нашему Гамнету! – в сердцах сказала Анна. Впрочем, тут же спохватилась и добавила: – Так отцы себя не ведут!

Короче говоря, победного возвращения не получилось. От жены фунт презрения, отец вообще не обратил внимания на то, что он вернулся, двенадцатилетняя Джудит и четырнадцатилетняя Сюзанна его почти не помнили, ведь Уилл всего несколько раз за все эти годы наведывался в Стратфорд. В 1585 году он даже не дождался рождения двойняшек, уехал сразу, как понял, что Анна снова беременна и никаких радостей от нее теперь долго не дождешься. Да и дела в конторе отца складывались не лучшим образом, а у самого отца накопилось много долгов. Работать за долги Уилл не желал, вот и уехал. Ну а в Лондоне ему напомнили про давнишний уговор. Уильям сразу же и ухватился за протянутую ему руку. А что такого? Он ничем не рисковал. Правда, ему предлагали что‑то неопределенное, но зато выгода была налицо.

Подлость судьбы заключалась в том, что за почти дюжину лет в Лондоне он так никем и не стал, и лишь на двенадцатом году ему удалось повернуть Фортуну к себе лицом. Он хотел сразу же купить самый лучший дом в Стратфорде, предложил достойную сумму за него, но и тут его ждала неудача. Хозяин уперся и не хотел продавать его ни за какие деньги. То есть, конечно, за бешеные он бы продал. Уильям так его достал просьбами назвать свою цену, что цена была названа, но такая, что Уилл сам отступил. За эту сумму он два дома в Лондоне приобрел.

Был еще, разумеется, и другой вариант. Построить новый дом вышло бы гораздо дешевле, и можно было бы переплюнуть строптивца домохозяина, но Уильяму уж очень тяжко давались дни в родном городе. При строительстве нужно присутствовать лично, иначе какой во всем смысл? Оставаться в Стратфорде даже месяц, а не то что полгода, Уилл не собирался. Он не мог себе даже представить, как здесь жить.

Но о главном обстоятельстве Уилл старался не думать. Он был не свободен. Уилл только сейчас здесь, в Стратфорде, это остро ощутил. Конечно, и в шестнадцать лет, стоя с завязанными глазами перед графом, он чувствовал, что попадает в кабалу. Но его свобода, которой он тогда в своей жизни и не видел, казалась постылой, и потерять ее в обмен на Анну было выгодной сделкой.

Если раньше он ощущал себя человеком, с которым играют, пусть это и не очень заметно, то теперь он ощущал себя человеком, которого купили, хотя покупка в данном случае была просто высшей степенью игры. Теперь им начнут играть с таким энтузиазмом, что это будет заметно. Уже заметно. Струны его души уже натянули, осталось лишь по ним ударить. И он не сможет ничего возразить. Ему за все заплачено! За всё и навсегда. Навсегда?! Тысяча фунтов… Не слишком ли дешево он себя продал? Конечно, это целое состояние, которого и за три жизни в Стратфорде было бы не заработать.

Но вот они, деньги. Есть они… А жизнь, где она? Как тогда, с пятнадцати до восемнадцати, еще до рождения первого ребенка, хотелось жить! Как хотелось видеть Анну, говорить с ней, быть с ней, любить ее! А теперь? Сын умер. Остались в доме три чужие женщины: жена и две дочери. А он едет снова в Лондон играть чужую роль. За тысячу фунтов стерлингов…

Но дом в Стратфорде Уильям Шакспер все‑таки купил. Не самый лучший, но почти что самый лучший. В насмешку над собой и всей ситуацией назвал его «Новое место», переселил в него срочно всю свою семью – Анну и двух дочерей, предлагал еще Гилберту, но тому было далеко до работы ходить, контора отца ведь осталась на прежнем месте, – и немедленно уехал в Лондон. Анна на него не сердилась, глупо было сердиться на дело рук своих. Она долго смотрела ему вслед и вдруг разрыдалась. Жалость к несчастному Уиллу переполнила ее до предела и внезапно хлынула через край.