Защита ордена

Но стоило комиссии начать судебные слушания, — как все страхи, какие только мог питать король Филипп относительно желания тамплиеров защищаться во что было ни стало, быстро развеялись. Вскоре стало ясно, что епископ Парижский лукавил, ибо большая часть тамплиеров и понятия не имела, что им зачем‑то нужно являться в суд. Слушания начались с того, что

некий человек в мирской одежде, представ перед комиссией, заявил о намерении кое‑что сообщить относительно упомянутого ордена. Когда его спросили, каковы его имя, сословие и причина, побудившая дать показания в суде, он ответил, что зовут его Жан де Мело, он из Безансона, и в доказательство показал некую печать, якобы его собственную, где было не очень четко выгравировано указанное выше имя. Далее он сообщил, что 10 лет носил плащ тамплиера, но потом орден покинул, однако никогда — в чем клянется спасением души своей и святой верой — не видел, не слышал и не знал ничего дурного об упомянутом ордене.

Он также добавил, что явился в суд для того, «чтобы признаться — и скрепить свои показания собственной печатью — во всем, в чем господа из комиссии пожелают». Дальнейшие события показали, что защищать орден он, в общем‑то, не собирался, но всего лишь хотел узнать, как намерены поступить с тамплиерами, и спросить членов комиссии, не могут ли они как‑либо о нем позаботиться, «ибо сам он нищий». Должно быть, этот Жан де Мело в качестве первого свидетеля произвел удручающее впечатление. «Увидев его, члены комиссии — по внешности, поведению и речи — решили, что это очень простой человек, даже довольно глупый или же, возможно, несколько не в своем уме, и не стали более с ним разбираться, но убедили его отправиться к епископу Парижскому, которому и надлежало заниматься судьбой таких вот беглых тамплиеров»1.

Затем Воэ и Жанвиль привели еще шестерых тамплиеров, первым был рыцарь по имени Жерар де Ко, который вел себя более пристойно, однако патетики в его речах было не меньше. Он явился в суд, «потому что внял заверениям епископа Парижа и словам упомянутого эдикта (об учреждении комиссии), что поступит правильно, если предстанет перед комиссией, желающей узнать правду об ордене тамплиеров». Члены комиссии объяснили ему, что приходить было незачем, если он не намерен защищать орден как таковой, ибо они не ведут следствия по делу каждого отдельного тамплиера. «Однако же, когда его спросили, хочет ли он защищать упомянутый орден, он после весьма многословной тирады ответил наконец, что был в ордене простым рыцарем, даже безлошадным, и не имел ни собственного оружия, ни земли, так что, наверное, не мог бы защитить орден, да он и не знал, как это сделать». Остальные пятеро отвечали примерно в том же духе: они не в состоянии защищать орден, поскольку они «из простых» (simplices)2.

Следующим свидетелем был человек поистине замечательный: к вечеру того же дня перед комиссией предстал Гуго де Пейро. Если кто‑либо и мог обеспечить ордену достойную защиту, то именно он или Жак де Моле, который давал показания на следующей неделе в среду 26 ноября. Это было высшее руководство ордена, и многие тамплиеры более низкого звания, хотя, возможно, и более мужественные, показывали позднее, что ожидали защиты ордена прежде всего от этих двоих. Однако снова Филиппу Красивому беспокоиться было незачем: Пейро не пытался защитить орден; что же касается великого магистра, то он был болен, измучен пытками и запуган, так что удалось ему только одно — выставить себя на посмешище. Оба надеялись, что их дела будут рассмотрены лично папой, как он и обещал, и очень боялись потерять этот последний свой шанс, что очень четко прослеживается в показаниях Пейро. Он заявил, что, как он понял из слов епископа Парижского, комиссия готова выслушать любого, кто пожелает предстать перед ней «от имени высшей власти ордена», потому он и явился в суд; а также ему хотелось, чтобы члены комиссии передали его просьбу, «при всем уважении к святейшему папе и королю французскому», чтобы собственность тамплиеров не растрачивалась впустую, но была направлена в помощь Святой Земле. Он также сказал, что ранее неоднократно сам обсуждал с папой положение дел в ордене, а также беседовал с тремя кардиналами, присланными папой допросить его и других тамплиеров, и что «после встречи с кардиналами вполне готов был давать показания перед святейшим папой», однако перед комиссией давать их не будет3.

Но и на этом деятельность комиссии в первый день слушаний не закончилась: были получены тайные сведения о появлении в Париже некой группы людей, выражающих желание защищать орден; люди эти были задержаны. Жан де Плюблаве, прево парижской крепости, подтвердил, что по приказу Королевского совета им были задержаны семь человек в мирском платье, про которых ему стало известно, что это беглые тамплиеры, явившиеся в Париж с деньгами, чтобы найти адвокатов и советчиков и защищать орден. Он уже применил пытку к двоим из них, но ни в чем предосудительном они не признались. Члены комиссии приказали доставить этих семерых немедленно. Первым давал показания некто Пьер де Сорне Из Диоцеза Амьена, который сказал, что пробыл в ордене всего три месяца до начала арестов, однако сам арестован не был, поскольку за две недели до этого успел бежать. Он никогда не знал и не слышал о каких‑либо извращениях или злодеяниях среди членов ордена, а в Париж явился исключительно в надежде подзаработать, поскольку стал «безвестным жалким попрошайкой», но отнюдь не для защиты ордена в суде. Остальные шестеро также не выразили никакого желания защищать орден, хотя двое сказали все же, что состоят на службе у тамплиеров из графства Эно и были посланы выяснить, что происходит в Париже, и доложить об этом своим хозяевам. Поскольку Пьер де Сорне был единственным членом ордена среди этих семерых, он был задержан, а остальных комиссия приказала отпустить4. Итак, в субботу 22 ноября комиссия наконец заседала долго и плодотворно; день начался со лживых заверений епископа Парижского, а закончился полным конфузом Пьера де Сорне, бывшего тамплиера, ныне почти нищего, вынужденного буквально побираться в окрестностях Парижа в поисках работы.

Следующим перед комиссией выступал Жак де Моле. Происходило это в среду 26 ноября, после того как весь понедельник комиссия заседала впустую, ибо ни один свидетель так и не явился. Выступление великого магистра было значительно более драматичным, чем речь Пейро. Когда де Моле спросили, хочет ли он защищать орден, он ответил, что орден этот был учрежден Святым Престолом и получил от него соответствующие привилегии, так что он просто не в состоянии поверить, чтобы Римская церковь теперь пожелала уничтожить тамплиеров, особенно если учесть, что решение об отлучении от церкви императора Фридриха II отложено на 32 года. Да, он готов защищать орден, хотя и не уверен, сумеет ли сделать это, я сомневается, под силу ли это одному человеку. Однако же «все — и он сам в том числе — сочтут его жалким отщепенцем, если он не станет защищать свой орден, от которого на его долю выпало так много милости и чести». Он понимает, что это будет нелегко, ибо он в плену у святейшего папы и короля и не имеет средств для защиты.

Поэтому он просит разрешения обратиться к братьям за советом и помощью Ведь основная его цель — сделать так, чтобы правда об ордене стала известна не только самим тамплиерам, но и повсеместно — всем правителям, князьям, прелатам, герцогам, графам и баронам.

Поскольку дело было «спорным», а у Жака де Моле в качестве советчика был лишь один брат‑служитель, члены комиссии посоветовали ему «как следует» обдумать слова защиты, помня об уже сделанных им ранее признаниях. Однако они были готовы выслушать его и даже предоставили необходимую для подготовки отсрочку, намекнув, правда, что «в тех случаях, когда речь идет о ереси и оскорблении веры, суду надлежит действовать согласованно, решительно и без излишнего шума, вызываемого спорами защитников и обвинителей».

Чтобы дать Жаку де Моле возможность как можно лучше построить защиту, были оглашены некоторые документы, включая энциклики папы как относительно целей и прав данной комиссии, так и относительно всего процесса. Когда зачитывали протокол допроса великого магистра тремя кардиналами в Шиноне в августе 1308г. и, в частности, его признания, де Моле не смог скрыть охватившего его волнения. Он дважды перекрестился, «совершенно ошеломленный, казалось, собственным признанием и тем, что говорилось в упомянутых выше энцикликах святейшего папы», а затем заявил, что вынужден будет кое‑что пояснить по этому поводу в присутствии некоторых лиц, явно имея в виду кардиналов, которые допрашивали его в Шиноне. Члены комиссии, оскорбленные этим заявлением, сказали, что здесь не место для выяснения отношений. Де Моле ответил, что отнюдь не намеревался ни с кем выяснять отношения, «однако это, возможно, было бы угодно Богу, ибо справедливость должна восторжествовать; она не чужда даже сарацинам и татарам, которые отрезают головы злодеям и лжесвидетелям или же вспарывают им животы». Тон членов комиссии стал ледяным, когда они заявили ему в ответ, что «церковь судит тех еретиков, которые еретиками признаны впервые, а упорствующих в ереси передает во власть светского правосудия».

Излишне эмоциональная, а потому не слишком связная манера Жака де Моле выражать свои мысли, таким образом, лишь вызвала неприязнь комиссии. И тут сбитый с толку великий магистр обратился за помощью — точно не найдя никого другого! — к Гийому де Плезиану. Плезиан явился, как всегда, без приглашения, что скрупулезно отмечено в протоколе комиссии, и его присутствие указывает, что соблюдать тайну свидетельских показаний на этих слушаниях было практически невозможно. Совершенно очевидно, и Плезиан, и Ногаре имели прямой доступ на слушания и были вполне готовы активно вмешиваться в следствие, когда считали это необходимым. Плезиан заявил, что очень высоко ценит великого магистра, «ведь они оба рыцари», а потому «тот должен быть особенно осторожен и постараться невольно не усугубить свое положение, потеряв власть над собой». Жаку де Моле оставалось лишь попросить отсрочки, ибо он ясно понимал, что если не обдумает как следует свою защиту, то непременно «быстро запутается в им же самим затянутой петле». По его просьбе отсрочка была ему дана до пятницы или даже дольше, если он того пожелает5. Было видно, что великий магистр сломлен двумя годами тюремного заключения. Он, похоже, даже толком не помнил, когда именно признал свою вину, а когда отрекся от своих признаний, и никак не мог решить, стоит ли ему защищать орден, а если стоит, то как вести защиту. 48‑часовая передышка ничего не могла в этом изменить.

Пока де Моле готовился к защите, перед комиссией предстала целая череда тамплиеров. В четверг 27 ноября они выслушали показания 12 человек, которые, впрочем, казались столь же сбитыми с толку и испуганными, как и предыдущие свидетели. Рауль де Жизи, например, явился в суд, «потому что епископ Парижский разрешил любому желающему предстать перед комиссией, тем более и сам он хотел видеть всех ее членов»; Жак Вержюс сказал, что он «простой земледелец» (agricola) и понятия не имеет даже, как нужно вести себя в суде; Жан из Вильсерфа, нищий, желал лишь подтвердить первоначальное признание, сделанное в присутствии епископа Парижского; Эймон де Барбон также был бедняком и не имел возможности защитить орден; Этьен де Провен состоял членом ордена всего девять месяцев до начала арестов и сам защищать его не желал, но заявил, что «если магистрам угодно его защищать, то пусть они это и делают»; Гийом Бошел‑ли также не мог ничем быть полезен ордену, ибо был очень беден и даже нигде не служил; Никола де Се л ль желал подтвердить первоначальное признание, «раз это угодно Господу нашему и пресвятой Деве Марии»; Жан де Ферн «не желал ссориться со святейшим папой и господином нашим королем Франции»6. Но хотя ни один из них и не был готов предложить ордену какую‑либо защиту, кое‑кто все же дал такие показания, которые в свете последующих событий можно было интерпретировать как признаки перемен в настроениях арестованных тамплиеров после того, как папская комиссия начала наконец действовать. Жак Вержюс, например, добавил, что «если бы умел или мог, то по доброй воле выступил бы в защиту своего ордена». Эймон де Барбон показал, что «его три раза пытали, вливая в него воду через вставленную в рот во‑ронку, а еще он семь недель сидел на хлебе и воде». Он бы, конечно, стал защищать орден и притом по доброй воде, если б мог это сделать, но он, к сожалению, находится в заключении. Он сказал лишь, что в течение трех лет охранял жилище Жака де Моле в заморских странах, но «даже не слышал ничего дурного ни о великом магистре, ни об ордене». 1еперь он был в замешательстве, «ибо перенес множество телесных и душевных страданий во имя своего ордена». Более он не пожелал ничего добавить к своим показаниям, «поскольку слишком долго провел в заточении». Гийом Бошелли тоже заявил, что охотно сказал бы правду, не находись он в тюрьме, а Жан де Ферн особо подчеркнул, что его под пыткой заставили признаться в том, чего он не делал.

Толчком к столь важной, хотя еще и не слишком ощутимой перемене в настроении тамплиеров стало, видимо, выступление перед комиссией второго важнейшего свидетеля за этот день — Понсара де Жизи, приора Пэна. Когда его спросили, намерен ли он защищать орден, он ответил, что все обвинения, предъявленные тамплиерам, лживы, и «все, в чем он или другие братья по ордену признавались в присутствии епископа Парижского или кого‑либо другого, — ложь», ибо сказано все это было «под пыткой и угрозами, а пытали их Флойран де Безье, приор Мон‑фокона, [и] монах Гийом Робер, враги ордена тамплиеров». 36 его братьев умерли в Париже в результате пыток, как и многие другие — в иных городах. Да, он готов был защищать орден, если ему выделят средства из имущества тамплиеров и позволят получить помощь и совет от двух братьев, Рено де Провена и Пьера де Болоньи. Затем он представил список врагов ордена, что ему было разрешено сделать по правилам инквизиционной процедуры7. Похоже, что Понсар де Жизи еще в тюрьме успел поговорить с Рено де Провеном и Пьером де Болоньей и, возможно, именно они предложили ему подобный тактический ход: перечислить всех врагов ордена. Эти два человека впоследствии заняли ведущее место среди защитников ордена и продемонстрировали свои познания в области права и адвокатское мастерство, намного превышающие те, которыми обладал Понсар де Жизи».

Затем Понсара спросили, подвергался ли он когда‑либо пыткам, и он ответил, что «в течение трех месяцев до того допроса, на котором он сделал признание в присутствии епископа Парижского, его неоднократно опускали в колодец, так туго стягивая руки за спиной, что у него из‑под ногтей выступала кровь». Колодец этот был всего в один шаг шириной. Если его будут пытать снова, сказал он, «он, конечно, отречется от всего, что говорит сейчас, и скажет то, что будет угодно его мучителям». И только потому, что «такая смерть будет быстрой, во имя своего ордена он готов скорее лишиться головы, быть сожженным на костре или сваренным заживо, чем терпеть столь ужасные длительные пытки, вроде тех, которым не раз подвергался за более чем два года, проведенные в тюрьме; их он больше не вынесет».

Подобные слова грозили серьезными осложнениями. Эффект, произведенный эмоциональным выступлением Понсара де Жизи, тут же учел Филипп де Воэ, прево Пу‑атье и один из главных тюремщиков тамплиеров, который представил комиссии письмо, написанное Понсаром де Жизи папе и его комиссии ранее, в чем тот признался, так как «истину не следует искать по углам»; в этом письме перечислялись множественные прегрешения ордена. Пон‑сар пытался протестовать, уверяя комиссию, что письмо написал в порыве гнева, вызванного оскорбительным поведением казначея ордена, да и содержание письма не слишком соответствовало выдвинутым против ордена обвинениям, тем не менее, доверие комиссии к данному свидетелю оказалось в значительной степени подорвано. Согласно письму Понсара, братьям ордена запрещалось 1) принимать участие в сборе пожертвований во время мессы, 2) держать детей над купелью во время крещения и 3) ночевать под одной крышей с женщиной. Всякого, кто нарушит эти запреты, бросали в темницу. Если это заявление Понсара де Жизи еще можно было счесть простым недовольством суровой дисциплиной ордена, то остальные обвинения были куда более серьезны. Так, например, магистры и приоры, принимавшие в орден братьев и сестер, после того, как эти сестры давали ооет покорности, целомудрия и бедности, лишали их невинности8. Для магистров самым обычным делом было даже принуждение к сожительству девиц «определенного возраста, которые думали, что вступают в орден для спасения души своей». У этих сестер потом рождались дети, и магистры принимали этих детей в члены ордена, хотя по Уставу прием незаконнорожденных запрещен. На самом же деле вступить в орден могли даже воры и убийцы, «если у них водились денежки». Приоры местных отделений ордена торговались с новыми братьями по поводу платы за вступление в орден, «в точности, как если бы покупали лошадь на рынке», а это значит, что многие братья виновны были в грехе симонии и заслуживали отлучения от церкви. К тому же приоры были еще и клятвопреступниками, ибо заставляли новичков клясться всеми святыми, что никаких взяток при вступлении в орден они не давали. Если же кто‑то из братьев раздражал того или иного приора, тот давал взятку командору провинции, который мог отправить «виновного» за море, чтобы тот «сгинул на чужбине или влачил дни свои в печали и нищете». Тех, кто покидал орден, хватали и насильно возвращали. Внутри ордена нередки были ссоры и распри, например, когда братья обвинили Жерара де Вилье, приора Франции, в том, что по его вине орденом был утрачен остров Тортоса и погибли проживавшие там братья. Именно по этой причине Жерар де Вилье и бежал, обманом убедив и некоторых своих друзей бежать вместе с ним9.

Демонстрация этого письма, видимо, нанесла Понсару де Жизи сокрушительный удар; он более не пытался защитить орден, был, казалось, весьма напуган тем, что к нему в тюрьме снова могут применить пытки, и все время просил комиссию «позаботиться о том, чтобы его не подвергали преследованиям по поводу данных им показаний, и господа члены комиссии попросили прево Пуадъе и Жана де Жанвиля никоим образом не преследовать его за то, что он выступил в защиту ордена. Ему обещали, что не станут подвергать его наказанию в связи с этим».

Итак, первые искры сопротивления, похоже, гасли. Понсар де Жизи потерпел фиаско, ничуть не лучше выступил и Жак де Моле, вновь представший перед комиссией в пятницу 28‑го. Похоже, перерыв он использовал вовсе не для подготовки достойной защиты, а для того, чтобы постараться от нее увильнуть. Когда его вновь спросили, хочет ли он защищать орден, он ответил, что «был рыцарем, неграмотным и бедным, и слышал лишь, что святейший папа, как говорилось в церковном послании, которое ему зачитали, оставил его дело и дела некоторых других руководителей для своего личного расследования, а потому в настоящий момент… он (Моле) не желает ничего более говорить по упомянутому вопросу». Когда же его настоятельно попросили ответить, собирается ли он все‑таки защищать орден или нет, он сказал, что не собирается, и смиренно попросил членов комиссии ходатайствовать за него перед папой, чтобы дело его было рассмотрено как можно скорее, и тогда, представ перед его святейшеством, он скажет все «во славу Иисуса Христа и Святой церкви». Он никак не мог понять, почему комиссия не может продолжать расследование индивидуальных дел. И, «дабы облегчить совесть», пожелал рассказать об ордене три вещи. Во‑первых, лишь кафедральные соборы, насколько ему известно, убраны лучше, чем храмы тамплиеров; там собрано множество священных реликвий, да и священные обряды порой отправляются лучше. Во‑вторых, он не знает другого такого ордена, где больше бы занимались благотворительностью, ибо каждое приор‑ство тамплиеров раздает милостыню по три раза в неделю согласно общему для всех Уставу. В‑третьих, ни в одном другом ордене братья с такой готовностью не проливают свою кровь во имя защиты христианской веры, что внушает уважение даже врагам. Именно поэтому граф д'Артуа пожелал, чтобы отряды тамплиеров служили авангардом в его армии, и если бы граф тогда еще и последовал совету великого магистра, то ни он, ни сам великий магистр не погибли бы10. Однако слова его не произвели на членов комиссии никакого впечатления. Они заявили, что все это не имеет значения для спасения души, раз подорваны основы католической веры. Моле отвечал, что полностью с этим согласен, и что сам он верит «в единого Бога, в Троицу и другие догматы католической веры, и что как Бог един, так едины и вера, крещение и церковь, и что не ранее того, как душа покинет тело, станет ясно, кто хорош, а кто плох, и только тогда каждый познает истинный смысл того, что происходит ныне».

Присутствие Плезиана в среду очень смущало великого магистра; теперь же вмешался еще и Гийом де Нога‑ре. Простое и ясное заявление Жака де Моле могло показаться комиссии убедительным, и Ногаре поведал историю, которую, по его словам, узнал из хроник монастыря Сен‑Дени. Во времена Саладина великий магистр и другие тамплиеры засвидетельствовали свое почтение этому султану, и позднее Саладин, узнав о разгроме ордена, прилюдно заявил, что это бедствие выпало на долю тамплиеров, «потому что они были подвержены греху содомии и предали свою веру и закон». Моле с удивлением выслушал это и заявил, что сам он ни о чем подобном не слышал. Зато рассказал свою собственную историю. В те времена, когда великим магистром был Гийом де Боже, «он, Жак, и многие другие братья… молодые рыцари, которые жаждут битвы и так любят звон мечей», были возмущены тем, что великий магистр во время перемирия, заключенного покойным королем Англии, повел себя слишком предусмотрительно и на всякий случай заручился расположением султана. Но в конце концов де Моле и другие поняли, что у великого магистра просто не было выбора, ибо орден владел множеством городов и крепостей на территории сарацин и легко мог их все потерять. Затем де Моле спросил, может ли он присутствовать на мессе и во время совершения церковных таинств, а также исповедаться в часовне у своего капеллана, и эту просьбу члены комиссии — «в награду за преданность Господу, которую он проявил», — удовлетворили11.

В пятницу выслушали лишь еще одного тамплиера: служителя по имени Пьер из Сафеда. Согласно его мнению, у ордена имелись отличные защитники в лице папы и короля, и он, Пьер из Сафеда, был вполне удовлетворен их защитой. Сам же он не имел желания защищать орден12. Должно быть, французскому правительству теперь казалось, что никакой сколько‑нибудь достойной защиты так и не будет представлено даже перед папской комиссией, так что советники Филиппа решили больше ее деятельности не мешать, и еще до второй явки Жака де Моле в суд Филипп IV издал указ, чтобы бальи и сенешали направили в Париж всех тамплиеров, которые выразили желание защищать орден, но проследили за тем, чтобы их держали отдельно от прочих, дабы предотвратить сговор13. Между тем члены комиссии, решив, что епископат по‑прежнему не проявляет достаточного рвения в распространении указа о явке на заседания комиссии, отложили слушания до 3 февраля 1310г., снова потребовав от епископов распространить их указ о явке в суд тех, кто хочет дать показания об ордене в целом, и заявив, что за нераспространение его «виновным грозят всевозможные церковные кары». В пятницу 28 ноября папская комиссия официально завершила свою первую сессию14.

Новая сессия — а члены комиссии собрались вновь холодным утром 3 февраля 1310 г., во вторник, — грозила опять превратиться в профанацию, ибо ни один тамплиер так и не явился. Более того, король теперь, похоже, совсем сбросил деятельность комиссии со счетов, ибо архиепископ Нарбонский на ее заседаниях отсутствовал, будучи в отъезде по какому‑то поручению Филиппа IV и ограничившись извинениями по поводу своей неявки. Жан де Мантуя был болен. Остальные члены комиссии отслужили мессу в церкви св. Марии и стали ждать. Вскоре они узнали, что эта новая отсрочка произошла «по причине паводков, дурной погоды и прочих препятствий, а также из‑за нехватки времени на подготовку». В четверг 5 февраля члены комиссии приказали Воэ и Жанвилю доставить в Париж нескольких тамплиеров из диоцеза Макона, поскольку, как стало известно, эти люди выражали желание защищать орден, и на следующий день перед комиссией предстали 16 свидетелей. Вскоре стало ясно, что за время перерыва в слушаниях произошли радикальные изменения в настроениях и состоянии умов арестованных тамплиеров: осторожные опровержения виновности ордена, сделанные Понсаром де Жизи, сменились недвусмысленной готовностью защищать братство — причем среди значительной части рядовых членов ордена. Большинство тамплиеров связывали теперь свои основные надежды именно с возможностью выступить перед папской комиссией; не исключено, что эту идею им подали Рено де Про‑вен и Пьер де Болонья, чьи имена называл Понсар де Жизи. 5 февраля все эти тамплиеры, кроме одного (из 16), заявили, что готовы защищать орден, причем некоторые пояснили, что не собираются перечислять ни его прегрешения, ни дурных людей в его рядах, даже если таковые и существуют, тогда как другие утверждали, что вообще ничего дурного в деятельности ордена не видят. Только Жерар де Лорин не выразил готовности защищать орден, «поскольку он очень плох и в деятельности его много дурных сторон»15. В последующие дни число защитников ордена все возрастало; Понсар де Жизи 20 февраля также вновь заявил о своей готовности выступить в его защиту16.

Февраль 1610 г. был вообще удачным месяцем для тамплиеров. Между 7 и 27 февраля (то была пятница) множество тамплиеров по всему королевству присоединились к первоначальной группе из 15 защитников17. Лам‑бер де Кормей, брат‑служитель, заявил, что не знает, как защищать орден, поскольку он не слишком образованный клирик, однако же непременно выступит на его защиту и будет это делать, пока у него хватит сил и пока злопыхатели продолжают свои клеветнические нападки. Жан де Щам намеревался защищать орден «до своего смертного часа». Бертран де Сен‑Поль заявил, «что он никогда не признавался и не признается в тех грехах, которые приписываются ордену, поскольку все это ложь и клевета, и Господь поистине сотворит чудо, если тело Христово будет им явлено, и те, кто признал свою вину, и те, кто их обвинял, примут Его все вместе»18. Кое‑кто заявил о своем незнании способов защиты, но выразил готовность защищать орден, как умеет; другие рассказывали о пытках и страхе смерти; многие просили исповеди и святого причастия, поскольку были добрыми христианами. Некоторые же готовы были защищать орден лишь при том условии, что их освободят, или же, в некоторых случаях, если они смогут посоветоваться с великим магистром. Отказавшиеся защищать орден пребывали в значительном меньшинстве: их было всего 15 человек; еще 12 тамплиеров не присоединились ни к тем, ни к другим, но выразили желание посоветоваться с руководителями ордена или же предоставить всю защиту ордена именно им. Умбер де Реф‑фье сказал, например, что он бедный человек и не имеет намерения защищать орден, однако же поддержит все, что предпримет в этом отношении великий магистр. Жан ле Бергоньон резко заявил, что не станет защищать орден, ибо за год до арестов он совершил грех в отношении одной женщины, нарушив орденский Устав. Четыре человека отказалась защищать братство, потому что все они состояли в нем очень недолго, не более пяти недель, а один — Даже менее месяца; а Жан де Примейо, рыцарь из Шарт‑ра, вступивший в орден за четыре или пять месяцев до начала арестов, выбрал данный момент, чтобы испросить разрешения покинуть орден; Никола де Бончело, вступивший в братство тамплиеров за два месяца до арестов, попросил у комиссии разрешения перейти в другой орден во имя спасения своей души. Некоторые колебались. Же‑рар де Ко, который ранее отказался защищать орден, в ноябре прошлого года представ перед папской комиссией, «прежде всего заявил, что, давая показания перед членами комиссии, никоим образом не собирался усугублять заблуждения (относительно ордена) и ни в малейшей степени не пытался оскорбить Римскую церковь, папу или короля Франции». Он не чувствовал себя способным должным образом ответить на вопросы комиссии, поскольку находился в тюрьме, в то время как имущество ордена расхищалось, и попросил освободить его, дабы иметь возможность ответить перед комиссией как положено, однако ему сказали, что комиссия не имеет права отпустить его на свободу, даже если и выслушает его благожелательно. Рауль де Жизи, который также выступал с показаниями в ноябре прошлого года, с поспешностью заявил, что не имеет ни к кому никаких претензий и, если комиссия освободит его, а также восстановит орден в имущественных правах, он даст показания столько раз, сколько ему прикажут19.

Однако колеблющиеся явно не могли повлиять на стойкое желание большей части тамплиеров защитить свой орден. Даже появление Жака де Моле в понедельник 2 марта не смогло сокрушить этой новой волны протеста. Когда Моле были заданы обычные вопросы насчет того, хочет ли он защищать орден, он отвечал, что его дело оставлено на рассмотрение папы и что, когда его освободят и он предстанет перед папой, «он скажет то, что сочтет полезным». Ему снова старательно разъяснили, что комиссия занимается всем орденом в целом, а не индивидуальными делами его членов, однако это, казалось, произвело на Моле весьма малое впечатление, ибо он упорно просил членов комиссии написать папе, чтобы тот поскорее призвал к себе руководителей ордена, и ему пообещали сделать это в самом ближайшем будущем. Ни Жоффруа де Гонневиль, приор Аквитании и Пуату, ни Гуго де Пейро, представшие перед комиссией в пятницу 13 марта, не прибавили к своим прежним показаниям ничего существенного. Жоффруа де Гонневиль сказал, что он «неграмотен и не имеет возможности защищать орден, да и хороших советчиков у него нет», и заявил, что будет давать показания только в присутствии папы. Думая, что он боится пытки, члены комиссии попытались убедить его, что встанут на его защиту, однако приор проявил твердость, считая, что его дело папа будет рассматривать лично, как и дело Жака де Моле. Что же касается Гуго де Пейро, тот ничего не пожелал сказать комиссии ни за, ни против ордена, кроме того, что уже сказал ранее20. Тем не менее, в тот же день еще 14 колебавшихся ранее тамплиеров присоединились к рядам защитников ордена, число которых теперь достигло 56121.

Столь мощной защиты никто не ожидал, и комиссии теперь пришлось действительно воплощать в жизнь свои прекрасные обещания и обеспечивать условия для выступления всем желающим защитить орден. В субботу 14 марта полный список из 127 обвинительных статей, созданный в августе 1308 г. после встречи короля и папы в Пуатье, был зачитан вслух на латыни и французском перед группой в 90 человек, состоявшей из тех, кто добровольно вызвался защищать орден22. Затем в пятницу 27 марта в эту группу были включены еще 36 защитников, и один из них, священник по имени Жан Робер, сказал, что неоднократно исповедовал многих тамплиеров, но никогда не обнаруживал в их словах даже упоминания о тех преступлениях, которые названы в списке обвинительных статей23. Растущая уверенность в своей правоте изменила отношение к процессу многих колебавшихся, и они примкнули к защитникам; среди них были, например, Пьер Де Сен‑Гресс, который изначально отказывался защищать орден, потому что вступил в него всего за четыре месяца До начала арестов24, Жан де Понт‑Эвек, который первым заявил когда‑то, что не может выступить в защиту ордена, пока находится в тюрьме и замучен тяжкими страданиями и нуждой25, Понтиус де Бон‑Эвр, который прежде вообще был не в состоянии что‑либо сказать ни в защиту ордена, ни против него26, а также Пьер Пикар де Бюр, который первоначально лишь выражал желание посоветоваться с великим магистром27. В течение последней недели марта общее число защитников достигло 597.

Такое количество людей просто не вмещалось в зале, где заседала комиссия, и в субботу 28 марта многолюдное собрание защитников ордена состоялось в саду за домом епископа. Здесь тамплиеры, общим количеством 546 человек, вновь выслушали папские указы о правах и задачах комиссии, а также все 127 статей обвинения — сперва на латыни, а потом, по особой просьбе, на французском, однако сами тамплиеры подобную просьбу не одобрили, утверждая, что этот язык отвратителен и лжив, а потому они слушать его не желают. Тогда члены комиссии попросили их выбрать нескольких представителей, которые бы впоследствии выступили от имени всех, ибо комиссия не в состоянии выслушать каждого, кто выразил желание защищать орден «без душевного смущения и гнева». Они готовы были принять шесть человек, восемь, десять или даже больше, но не всех. Тамплиеры посовещались, а затем двое священников, Рено де Провен, приор Орлеана, и Пьер де Болонья, прокуратор ордена при папском дворе, известные как люди образованные (litterati), выдвинули ряд претензий как от себя лично, так и от имени других братьев. Они жаловались на плохие условия содержания и скудный рацион, на то, что у них отняли святые дары и облачения, а также лишили всего мирского имущества, заковывают в цепи и т. д. Все братья, что умерли в тюрьме (за исключением тех, кто сидел в тюрьмах Парижа), были похоронены в неосвященной земле, и им было отказано в исповеди и причастии. Что же касается вопроса о поверенных, то собравшиеся тамплиеры нашли невозможным выбрать их без согласования с великим магистром, которому они все обязаны подчиняться. Более того, почти все братья считали себя людьми «неграмотными и простыми» и нуждались в совете людей мудрых и осмотрительных. Выступавшие добавили также, что многим членам ордена, пожелавшим его защищать, такой возможности не дали, и назвали двоих таких людей. Наконец они попросили доставить к ним великого магистра и приоров ордена, чтобы посоветоваться с ними относительно выбора поверенных и по другим вопросам, и пообещали, что если руководители ордена не согласятся или не смогут присоединиться к ним, то в таком случае они сами постараются «сделать все, что повелевает им долг».

Однако члены комиссии лишь повторили, что будут слушать только поверенных, и напомнили, что великий магистр и другие руководители ордена уже отказались защищать орден. Они также приказали де Провену и де Болонье назвать еще двух потенциальных защитников, которые и будут им представлены. Архиепископ Нарбон‑ский как председатель комиссии затем обратился к собравшимся тамплиерам и сказал, что они должны «обо всем договориться сегодня, во время собрания, поскольку дело не терпит отлагательств в связи с приближением сроков проведения Вселенского собора». Комиссия, сказал он, не имеет более намерения действовать подобным образом, но желает продолжать работу согласно тем правилам, которые для нее предусмотрены. Слушания снова начнутся во вторник 31 марта, а до того тамплиерам следует посовещаться, и к ним специально пошлют судебных клерков, чтобы записать их решение и передать его комиссии28.

Через три дня, во вторник, члены комиссии велели нотариусам, которые постоянно вели протоколы заседаний, посетить каждую из парижских тюрем, где содержались арестованные тамплиеры, и спросить, выбраны ли обвиняемыми поверенные, чтобы выступать от их имени с защитой ордена; также нотариусам было велено записать все, что захочет им сообщить кто‑либо из тамплиеров по отдельности. Они приказали Воэ и Жанвилю лично проверить, чтобы те тамплиеры, которые давали показания в прошлую субботу — очевидно, это два рыцаря, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж, а также священники Рено де Провен и Пьер де Болонья, — были доставлены в зал заседаний на следующее утро вместе с другими «благочестивыми и разумными» братьями общим числом не более 12.

Доставка тамплиеров из провинций в Париж привела к тому, что в городе их собралось очень много; они находились в монастырях, епископской резиденции и частных домах, не говоря уж о самом парижском Тампле. В течение той недели нотариусы посетили 30 мест, где содержались различные группы тамплиеров — от 75 (в Тампле) до 4 человек (в доме Гийома де Домона)29. Частные лица и корпорации, которые приютили их, злоупотребляли своей властью над ними, используя ее в корыстных интересах, а порой и просто притесняя своих постояльцев. Семеро тамплиеров, проживавших в аббатстве Тирон на острове Нотр‑Дам, жаловались, что их содержат на 12 денье в день, что крайне мало, ведь они вынуждены платить по 3 денье за постель и по 2 су 6 денье в неделю за пользование кухней и одеялами. Стирка стоит им по 18 денье в полмесяца, а дрова и свечи — по 4 денье в день. Если они захотят предстать перед комиссией, то должны быть освобождены от оков и снова закованы по возвращении, а эта операция стоит по 2 су каждому, да еще и доставка их с острова и обратно обходится в 16 денье. Более того, сторож монастыря заставил двух братьев ночевать в какой‑то темной дыре, потому что у них не хватило денег, чтобы оплатить постели30.

Нотариусы записали не только подобные жалобы; тамплиеры вообще стали куда «разговорчивее», чем прежде, однако мало кто из них — очевидно, по тактическим соображениям — был готов назвать имена поверенных под тем предлогом, что у ордена есть руководители, которым и карты в руки. В иных домах нотариусов спрашивали, почему к ним не прислали де Провена, де Болонью, де Шан‑бонне и де Сартижа, чтобы можно было с ними посоветоваться, как то было обещано де Воэ и де Жанвилем31. 13 братьев, содержавшихся в Сен‑Мартен‑де‑Шан, пожелали посоветоваться с руководителями ордена, потому что это добрые и справедливые люди и никаких ошибок или преступлений ни они, ни орден не совершали, хотя им об этом твердят с момента ареста32. 20 тамплиеров в аббатстве Сент‑Женевьев называли статьи обвинения, зачитанные им в прошлую субботу, «ложными и противоречащими истинной вере», а один из них, Элиас Эмеричи, от имени всех вручил судебным клеркам прошение о Божеской милости, написанное в форме молитвы. Тамплиеры смиренно просили Бога, чтобы им, существам из «слабой и жалкой плоти», была бы дарована «истина и справедливость». Они утверждали, что члены их братства, которое было основано св. Бернаром на Вселенском соборе по воле Божьей, были арестованы королем Франции «несправедливо и без причины». Они слезно взывали к Богу: «Ты знаешь, что мы невинны, так пусть нас освободят, чтобы мы смиренно могли выполнять обеты наши и служить Тебе и желаниям Твоим»33. В доме Робера Анюдеи, расположенном возле Свиного рынка в Париже, тамплиер Рауль де Товене сообщил нотариусам, что он видел, как в орден принимали многих братьев, и всякий раз процедура происходила по установленным правилам; новичков посвящали в орден именем Святой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, именем Пресвятой Девы Марии и всех святых34. Лишь порой чей‑либо голос выбивался из хора защитников. Эмо де Пратими, один из тех 28 тамплиеров, что проживали в доме Жана Росселли возле церкви Сен‑Жан «in Gravia», сказал, что не в состоянии защищать орден, поскольку он «бедный и простой человек», однако не еретик и не совершал тех грехов, в которых обвиняются тамплиеры. Он, правда, не слышал и не видел, как кто‑либо в ордене их совершал. Сказав это, он, однако, спросил, нельзя ли ему покинуть орден и вернуться к мирской жизни или же вступить в другой орден, потому что орден тамплиеров ему «не нравится», хотя причин своей «нелюбви» никак не уточнил. Видимо, надеясь на освобождение, он рассчитывал предстать перед папской комиссией или, по крайней мере, перед еспископом Лиможа35.

Но самое важное и пространное заявление сделал сам Пьер де Болонья во вторник 31 марта, когда судебные клерки посещали самую большую группу тамплиеров, содержавшуюся в парижском Тампле. Болонья продолжал утверждать, что поверенные не могут быть избраны без согласия великого магистра, однако в любом случае не намерен был из‑за этого упускать возможность защитить свой орден. По его словам, статьи обвинения, перечисленные в папской булле и повествующие

о постыдных, греховных, неразумных и отвратительных вещах, лживы и поистине несправедливы, все это выдумано, создано из ничего, благодаря клеветническим показаниям врагов и соперников; на самом деле, орден тамплиеров чист и безгрешен, как и всегда прежде. Все те, кто утверждает обратное, поступают как лживые предатели и еретики, желая посеять самые злые плевелы вражды, однако они (тамплиеры) готовы вынести все это и противостоять злу сердцем, устами и деяниями — всеми мыслимыми способами, какими следует и должно бороться с клеветой.

Тамплиеров необходимо освободить, утверждал де Болонья, чтобы они имели возможность по‑настоящему защищать свой орден, а также им должны быть выделены средства, чтобы некоторые из них могли присутствовать на Вьенском соборе лично. А сделанные ранее признания не нужно считать основой для обвинений по адресу ордена, поскольку все они — и это совершенно очевидно — лживы и «делались под воздействием смертного ужаса после тяжких пыток, которым подвергались многие тамплиеры, а если кого‑то из них и не пытали, то все равно угрожали пыткой и показывали, как пытают других, чтобы они видели, как те говорят то, чего от них добиваются их мучители». Таким образом, сделанные признания не должны вменяться им в вину, «поскольку наказание одного порождает страх у многих». Другие в свою очередь были совращены посулами и лестью. Все это делалось настолько открыто и настолько хорошо всем известно, что правду уже не скроешь. И все тамплиеры молят Господа о милости, дабы Он дал свершиться справедливому суду, ведь их так долго заставляли страдать без причины и только потому, что они были добрыми и верными христианами36.

На следующий день, в среду, Пьер де Болонья, Рено де Провен, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж вместе с поверенным служителей ордена Робером Вижье были представлены комиссии согласно ее приказу. Члены комиссии, похоже, решили, что эти люди вполне их устроят в качестве представителей защиты, и, дабы ускорить дело, пожелали уточнить, берут ли они на себя подобные полномочия, однако, стоило им задать этот вопрос, как Рено де Провен выступил с заранее заготовленным заявлением, которое продвинуло защиту ордена еще на одну ступень по сравнению с выступлением Пьера де Болоньи. Если де Болонья отрицал обвинения и утверждал невиновность ордена, то де Провен начал атаковать обвинителей на их же собственной территории с позиций правоведа — чего как раз то ли не хотели, то ли не могли сделать руководители ордена. Сперва он позаботился о том, чтобы снять с себя всяческие подозрения. Если ему придется сказать что‑либо спорное, пусть это не вызывает нареканий на его счет и на счет остальных защитников ордена, поскольку в данном случае это не его личное дело и он не имеет в этом ни малейшей корысти. Похоже, защитники ордена уже своим отказом выбрать представителей и формально «вступить в прения с противной стороной», нашли достойный ответ на предъявленные ордену обвинения и одновременно попытались предвосхитить вынесение приговора, возможно обвинительного, на том основании, что не являлись законными поверенными, назначенными великим магистром. Общее нежелание участвовать в выборе представителей защиты, как о том свидетельствуют записи судебных клерков, представляется частью вполне согласованной тактики, возможно определившейся уже во время собрания в саду епископа в предыдущую субботу. Рено де Провен предпринял определенные меры и для того, чтобы всем стало ясно, что не в его интересах говорить что‑либо против папы, папства, короля Франции или королевских сыновей. Тем не менее, продолжал он аргументировать свою позицию, они не могут назначить поверенных без согласования этого вопроса с великим магистром и собранием ордена, да и сами избранники не должны даже предлагать ордену защиту, пока находятся под стражей в королевских застенках, поскольку следует «принять во внимание воздействие на них всяческими запугиваниями, соблазнами и лживыми посулами». А потому, как он считает, этих людей следовало бы «полностью передать церкви, дабы ни люди короля, ни его министры никоим образом не могли вмешаться, пока они содержатся под стражей», ибо «пока ведется следствие, возможно и лжесвидетельство». Если же руководство по‑прежнему откажется защищать свой орден, тогда «я сам испрошу на это согласия более высоких властей в связи с его (руководства) отступничеством и преступным равнодушием». Таким образом, в самом крайнем случае Рено де Провен готов был сам обеспечить защиту, но, если возможно, хотел бы вести атаку более широким фронтом и совместно с руководителями ордена, участие которых могло бы уменьшить урон, который они нанесли тамплиерам своими признаниями. Если же это не удастся, он надеется, что сам папа в качестве высшей власти примет участие в процессе. Отказ назначать представителей, как это следует из заявления Провена, имел существенное значение: предпринималась попытка усидеть сразу на двух стульях — попытка более хитроумная, чем все уловки прежних защитников ордена.

Затем Рено де Провен попросил удовлетворить некоторые просьбы тамплиеров: выделить им денег для оплаты поверенных и адвокатов; обеспечить ему и его товарищам безопасность; поместить отступников (из числа бывших членов ордена) под охрану церкви, пока не будет подтверждена истинность их свидетельских показаний; допросить тех, кто присутствовал у смертного одра братьев, умерших в тюрьмах, и прежде всего священников, которые исповедовали умирающих, дабы узнать, говорили ли те перед смертью что‑либо в защиту ордена или против него. Затем он перешел к самой сути поданного им документа. «И (я) утверждаю, преподобные отцы, что вы можете вести процесс против ордена de jure лишь тремя возможными путями, точнее, каким‑либо одним из них, а именно — через обвинение, выдвинутое частным лицом (accusatio), по чьему‑либо доносу (denuntiatio) и в результате следствия, возбужденного самим судом (inquisitio)». Таким образом, если намерение комиссии — опираться на обвинение, выдвинутое частным лицом, — остается в силе, должен появиться официальный обвинитель, и его следует обязать уплатить налог и покрыть судебные издержки, если окажется, что он вынес обвинение несправедливо. Если же процесс начат по доносу, то доносчика выслушивать не следует, «поскольку перед своим обличительным выступлением он обязан был предупредить нас, то есть наше братство, а он этого не сделал». И наконец, если следствие возбуждено самим судом, то «я оставлю за собой и своими товарищами право предлагать на допросах свои защитительные аргументы, не будучи ни в коей мере ограничен тем, что приписывается мне и все‑му ордену». Играя на юридических тонкостях и нарушениях судебной процедуры, Рено де Провен решительно обнажил произвольную природу и сомнительную законность исходных мотивов властей, повлекших за собой аресты тамплиеров, причем сделал это так, как не сумел даже папа, увлеченный идеей защиты превосходства духовной власти над светской. И наконец, отдельные жалкие доводы в защиту ордена он заменил последовательной и логичной аргументацией. Впервые, таким образом, тамплиеры попытались сами решать свою судьбу, а не служить простыми пешками в конфликте папы с королем37.

Между тем судебные клерки продолжали посещать заключенных и делать соответствующие записи. К пятнице им удалось собрать определенное количество предложений по поводу выборных лиц от различных групп, и четырнадцать из предложенных кандидатов в тот же день предстали перед комиссией. Один из них, Жан де Монреаль, имел при себе некий документ на французском языке — написанную им речь в защиту ордена, с которой он и выступил. Речь эта была более эмоциональной, чем спокойное заявление Рено де Провена, но и она, тем не менее, послужила положительным вкладом в дело защиты ордена. Жан де Монреаль говорил о благородных целях создания ордена, о его безупречном существовании в течение длительного времени, о неизменной строгости его внутренних обычаев и правил, а также о соблюдении им церковных постов и праздников. Он привлек внимание комиссии к тому, что король Франции и правители других государств постоянно использовали тамплиеров как банкиров, а также в иных качествах (в соответствии с возможностями ордена), и заявил, что вряд ли на эту роль были бы избраны тамплиеры, если бы их орден не был свободен от грехов. Жан де Монреаль напомнил комиссии об огромной роли, сыгранной орденом в борьбе с сарацинами, особенно во времена Людовика Святого и совместно с королем Англии, и о прекрасной смерти великого магистра ордена Гийома де Боже в битве при Акре, где вместе с ним погибли еще 300 тамплиеров. Именно тамплиеры несли Святой крест в страны Востока, а также в Кастилию и Арагон. Шипы тернового венца Создателя, которые расцветали в руках капелланов ордена в Святой четверг <Вознесение, 40‑й день после Пасхи.>, не расцвели бы, если бы братья были виновны, и сердце св. Ефимии не явилось бы им в Замке Паломников милостью Господней, излучая поистине чудесный свет. И не были бы они способны собрать такое количество священных реликвий, каким обладает орден. Более 20 000 братьев ордена пали во имя святой веры в заморских странах, и теперь защитники ордена готовы сражаться с любым, кто скажет о нем дурное слово, кроме короля, папы и их слуг. На обороте речи Жана де Монреаля было написано: «И если другая сторона пожелает продолжить следствие, то единственное, о чем мы просим: дайте нам судебного клерка и день отсрочки, дабы мы могли посоветоваться»38.

Судебных клерков вновь послали по парижским тюрьмам, аббатствам и частным домам — за подтверждением того, что данная группа людей действительно представляет интересы большинства арестованных тамплиеров. Они должны были также сообщить братьям ордена, что комиссия больше ждать не намерена и начнет процедуру в соответствии с предписаниями закона; она готова выслушать тех, кто будет выступать от имени всех защитников ордена39. Однако желание членов комиссии ускорить дело снова натолкнулось на упорное сопротивление тамплиеров. Днем в пятницу, когда одиннадцать братьев, содержавшихся в доме Rabiosse (de la Ragera), узнали, что комиссия намерена продолжить заседания в следующий вторник (7 апреля), и были спрошены, кого они хотели бы видеть своим представителем, они ответили, что не желают никого выбирать и прежде должны посоветоваться,

ибо весьма опасно поручить защиту чести всего ордена и своей собственной четырем‑пяти братьям, так как в случае вмешательства высокопоставленных лиц, защиты этой может оказаться недостаточно и орден будет разогнан по обвинению в упомянутых преступлениях; и, хотя данное расследование ведется против всего ордена в целом, они и сами подвергаются опасности, ибо в такое трудное время не покинули упомянутый орден и каждый из них сообразно своим силам готов был его защищать.

В субботу тамплиеры, содержавшиеся в аббатстве Тирон, сообщили нотариусам, что уже передали комиссии документ, подтверждающий безупречность и законопослушность ордена41. Однако со стороны тамплиеров постоянно звучало требование дать им разрешение посоветоваться с Рено де Провеном и Пьером де Болоньей, а также с теми тамплиерами, которые были избраны для представительства в суде от других групп. Епископ Байё в итоге решил позволить им посоветоваться, надеясь, что до следующего вторника их все же можно будет убедить, чтобы они утвердили составившуюся уже группу представителей защиты. Суть общего мнения тамплиеров, выработавшегося ко вторнику, сводилась к следующему: братья готовы были предоставить де Провену, де Болонье, де Сартижу и де Шанбонне право говорить от имени всех, однако назначать их своими представителями все же не желали42. В течение этой недели неутомимые нотариусы сделали в общей сложности 59 визитов в те места в Париже, где содержались тамплиеры, и собрали мнения 537 братьев или их представителей.

Во вторник 7 апреля 1310 г. в часовне рядом с дворцом епископа комиссия выслушала девятерых тамплиеров. Это были: Рено де Провен и Пьер де Болонья, священники; Гийом де Шанбонне, Бертран де Сартиж и Бернар де Фу а, рыцари; а также братья Жан де Монреаль, Матье де Крессон‑Эссар, Жан де Сен‑Леонар и Гийом де Живри. Теперь суть защиты подробно изложил Пьер де Болонья. Братья защищают орден «не для того, чтобы подвергнуть сомнению результаты следствия, но всего лишь в ответ на обвинения», ибо по закону тамплиеров их представители не могут быть назначены без «присутствия, совета и помощи великого магистра и собрания братства». А потому все они предлагают «лично себя, вместе и по отдельности», для защиты ордена и спрашивают, разрешено ли им будет присутствовать на Вселенском соборе или на любом другом собрании, где будет рассмотрен вопрос об их ордене. Этому они намерены отдать все свои силы, когда обретут свободу. Были повторены аргументы, выдвинутые ранее Пьером де Болоньей: признания членов ордена ничего не значат, поскольку вырваны силой, и, выйдя на свободу, они непременно это докажут. Вновь выдвигались требования ареста тамплиеров, «живущих в бесчестии и позорящих (упомянутый) орден и Святую церковь». Явно намекая на незаконное присутствие Ногаре и Плезиа‑на на заседаниях комиссии, тамплиеры просили, чтобы «при рассмотрении дел и на допросах не было никого из представителей светской власти, а тем более таких, чья честность вызывает сомнения». При подобных обстоятельствах

не должно вызывать удивления, что здесь присутствуют не только те, кто дал ложные показания, но — что куда более удивительно — и те, кто не погрешил против истины, видя страдания и беды сказавших правду и слыша ежедневно льстивые посулы лжецам, которым обещано всяческое благоденствие.

Он сказал далее, что «самым удивительным является то, что более всего доверяют именно этим лжецам, которые, будучи совращены указанными способами, дают показания в угоду собственной плоти, не думая о тех, кто, как истинные мученики‑христиане, умерли под пыткой, не предав истины». Подобно этим мученикам, и живые, упорно отстаивая истину и «опираясь исключительно на силу своего духа», «ежедневно подвергаются в тюрьмах страшным пыткам и прочим страданиям, а также позору, поношениям и унижениям». Далее, в развитие этой мысли было сказано, что

ни в пределах королевства Французского, ни во всем мире нет ни одного тамплиера, который по доброй воле сказал или готов сказать лживые слова (о своем ордене), и совершенно ясно, почему эти лживые слова были произнесены в королевстве Французском — ведь те, кто их произнес, признавались сломленные страхом, совращенные посулами или деньгами.

Желая дискредитировать предыдущие признания, защитники ордена выдвинули и позитивные аргументы: орден «основан во имя милосердия и любви к истинному братству», и он служит

Пресвятой Деве Марии, матери Господа нашего Иисуса Христа и всей Святой церкви, защищая христианскую веру и изгоняя врагов ее, неверных, язычников или сарацин, отовсюду и, тем более, из Святой Земли Иерусалимской, которую Сын Божий освятил собственной кровью, умирая во имя нашего спасения

Орден тамплиеров «не запятнан грехами и пороками, в нем всегда процветали строгость нравов и добродетель», что подтверждается множеством привилегий, пожалованных ордену папами римскими. Каждый вступающий в орден дает четыре основных обета: «послушание, целомудрие, бедность и желание отдать все свои силы служению Святой Земле Иерусалимской». А потом его принимают в братство «с благородным и мирным поцелуем и облачая в плащ тамплиера со святым крестом на груди в знак преклонения братьев перед распятием Христовым и в память о страстях Господних, и ему дается урок того, как следует соблюдать Устав ордена и его старинные обычаи, созданные Римской церковью и святыми отцами» Правила приема соблюдаются в ордене повсеместно и приняты с момента его основания. Любой, кто говорит или считает иначе, «глубоко заблуждается и позорит себя отступлением от истины».

Затем защитники ордена перешли к непосредственному опровержению предъявленных ордену обвинений. Они считали эти обвинения «позорными, ужасающими, отвратительными, совершенно невозможными и абсолютно непотребными». Те, кто сообщил подобную ложь папе и королю, являются

лжехристианами и еретиками, клеветниками и совратителями Святой церкви и всей христианской веры, ибо, движимые жаждой наживы и алчностью, эти нечестивые сеятели смут выискивают нестойких в вере своей братьев, которые за свои грехи, подобно паршивой овце, были из стада, то есть содружества братьев, изгнаны

и собрались вместе, и сотворили эту ложь, и заставили короля и его совет поверить им. В результате чего «произросла большая опасность» для ордена, и братья пострадали — были арестованы, ограблены, подвергнуты пыткам, казням и насилию и «силой принуждены под угрозой смерти» признаться в преступлениях, «погрешив против своей совести».

По отношению к данному расследованию они выдвинули тот аргумент, что комиссия не может судить согласно закону, т. е.exofficio, поскольку орден тамплиеров до начала арестов «не был опорочен в глазах общества ни одним преступлением из тех, в которых его обвиняют, и теперь, как нам совершенно ясно, мы и наши братья не можем считать себя в безопасности, ибо постоянно находимся во власти лжецов, наговаривающих на нас королю». Каждый день выдумывалась какая‑нибудь новая угроза, и тамплиеров постоянно уверяли, что их сожгут на костре, если они откажутся от своих первоначальных признаний. Выступавшие перед комиссией были уверены, что те братья, что признали свою вину, сделали это под пыткой и с радостью отказались бы от своих слов, если б осмелились, а потому они просят, чтобы им гарантировали безопасность, дабы «они могли без страха обратиться к истине». В заключение Пьер де Болонья со своей обычной сдержанностью заявил:

Все это они говорят в защиту ордена от имени всех братьев, всех его защитников, настоящих и будущих, как по отдельности, так и вместе взятых. И если (ими) было сделано или сказано что‑лиоо спосооное нанести вред упомянутому ордену или вызвать его осуждение, то отныне все это считается недействительным как не имеющее ни малейшего смысла и ценности.

* * *

Пьер де Болонья предстал перед комиссией вместе со служителем ордена Жаном де Монреалем, который зачитал короткое заявление, особо касавшееся тамплиеров, содержавшихся в доме Ришара де Сполии. Его аргументы также сводились к тому, что признания были вырваны пытками и угрозами, а потому не имеют под собой оснований, поскольку тамплиеры не подлежат ни светской, ни церковной юрисдикции, включая инквизиторскую, и подчиняются лишь самому папе римскому или же его легатам, специально для этого назначенным. Он украсил свое выступление примерами, рассказав, в частности, об одном тамплиере, которого за некоторые прегрешения исключили из ордена, но которому Бонифаций VIII затем разрешил вернуться в лоно братства, вменив в обязанность, однако, соблюдать Устав ордена и назначив в соответствии с этим Уставом наказание: есть с полу в течение одного года и одного дня. Напомнил он и о том, как был захвачен замок Сафед и 80 братьев, став пленниками султана, отказались отречься от Христа и были обезглавлены44.

Члены комиссии, однако, не пожелали отвлекаться на частные подробности жизни отдельных братьев или ордена в прошлом; к этому они не имели ни малейшего отношения и предпочли основывать свой ответ приведенным аргументам на строгом и узком понимании своей функции — расследовании деятельности ордена в целом. Сами они не могли ни освободить тамплиеров, ни вернуть им их имущество, поскольку не они арестовывали их и удерживали в застенках. Об этом следовало просить папу и Святую церковь. Они не могли также согласиться с тем, что орден ничем себя не опорочил, ибо в папских буллах утверждалось иное. Мнение, высказанное Жаном де Монреален относительно того, что орден не подлежит юрисдикции светских и инквизиционных судов, также совершенно ошибочно, ибо инквизиция получила папские санкции на возбуждение судебных процессов в тех случаях, когда подозревается ересь. Что же касается сказанного по адресу великого магистра, то, как подчеркнули члены комиссии, его приглашали на допрос несколько раз, однако же он лишь твердил, что его дело папа отложил для собственного рассмотрения, а потому он станет давать показания лишь самому Клименту. По остальным пунктам комиссия отвечала не так подробно, заявив просто, что «эти вопросы вне их компетенции, однако они охотно попросят тех, кто за это отвечает, сделать все возможное для улучшения жизни указанных братьев». А в заключение они сообщили, что намерены перейти непосредственно к следствию и готовы выслушать любого из защитников в любое время, «вплоть до самого последнего часа работы комиссии». В следующую субботу, 11 апреля, члены комиссии определили практические детали процедуры. Пьер де Болонья, Рено де Провен, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж должны выступать от имени всего братства. Эти четверо, таким образом, становятся официальными представителями ордена вне зависимости от собственного желания и с этого времени должны присутствовать на допросах свидетелей и, таким образом, могут сыграть важную роль в процессе45. Несмотря на то что защитникам ордена не удалось убедить комиссию в справедливости большинства своих аргументов, тем не менее, их выступление послужило встряской для многих тамплиеров, выведя их из состояния пассивности и дав возможность надеяться, что вынесенный приговор еще не окончателен. Более того, защитники продолжали — и с огромным мастерством! — расшатывать явственно неустойчивую правовую основу процесса — начиная с арестов и содержания в заключении, а также последующего расследования. За первые две недели апреля 1310г. положение дел арестованных тамплиеров кардинально переменилось и выглядело куда более обнадеживающе, чем когда‑либо в течение двух с половиной лет следствия.

Невзирая на строго иерархическую природу ордена, именно эти четверо — два священника и два рыцаря — играли теперь в процессе центральную роль, тогда как Жак де Моле и другие руководители ордена, тщетно надеясь на молчавшего папу, стали неспособны к решительным действиям и активного участия в защите ордена не принимали. Пьер де Болонья, 44‑летний священник, состоял в ордене уже 26‑й год. Он был допрошен в Париже 7 ноября 1307 г. и назван в протоколе «выразителем общего мнения всего рыцарского состава ордена», что, похоже, послужило комиссии основанием рассматривать его как человека, уже получившего необходимые санкции от великого магистра, дабы действовать в качестве выборного представителя, хотя и в несколько ином контексте. Его принимали в члены ордена в Болонье под руководством Гийома де Нори, тогдашнего приора Ломбардии. Возможно, Пьер де Болонья был итальянцем, получившим образование в одной из высших юридических школ Болоньи46. Эти школы выпускали дипломированных юристов высшего качества, что, вполне возможно, послужило основанием для выбора Пьера де Болоньи в качестве прокуратора в римскую курию. Высокой образованностью, безусловно, объясняется и последовательная логичность его аргументации, и то уважение, с которым члены комиссии отнеслись к сделанным им заявлениям. Однако в Париже в ноябре 1307 г. он признал, что отрекался от Христа и плевал на Святое распятие, и что приор сказал ему, будто совершить акт мужеложства с другими братьями не есть грех, но сам он никогда гомосексуальных связей не имел, и что его во время приема в орден целовали в губы, в пупок и «в срамное заднее место». Во время того допроса Пьер де Болонья поклялся спасением души, что говорит чистую правду47. Второй же священник, Рено де Провен, во время парижских слушаний (его допрашивали в один день с Пьером де Болоньей) проявил поистине высокое тактическое искусство, ибо умудрился избегать прямых признаний, хотя, в общем‑то, допустил возможность того, что в ордене практиковались некоторые отступления от ортодоксального Устава48. Видимо, он также был весьма образованным человеком, ибо, давая показания в Париже, рассказал, что долго колебался, выбирая, в какой орден ему вступить, предпочтя сперва орден доминиканцев, но потом все же вступив в орден тамплиеров. Он был немного моложе Болоньи, примерно 36 лет от роду, и прослужил ордену пятнадцать лет с момента своего вступления в бальяже Бри49. Два рыцаря, Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж, напротив, во время епископального расследования в июне 1309 г. не признали за собой никакой вины, хотя их допрашивал сам епископ Клермонский50. Оба служ