Глава пятнадцатая

МАДРИД

Во вторник после Пасхи, когда уже закончились все религиозные процессии Святой недели, я поездом доехал до станции скоростной магистрали Аточа. За городом все было в цвету: вишни в садах, горошек и бобы в огородах по обе стороны железнодорожного полотна. Да и сам город охватила эйфория весны. Даже жилые кварталы из серого камня, такие угрюмые в дождь и снег, казалось, расцвели и приняли живописный вид.

Мадрид — это центр страны. Когда Филипп II надумал сделать его столицей объединенной Испании, отняв пальму первенства у Толедо, этот пыльный захолустный городишко не представлял собой ничего особенного, разве что занимал удобное положение на географической карте — в самом сердце нации. И с тех пор Мадрид именно эту функцию и выполняет — концентрирует, собирает в центре страны наиболее масштабные культурные течения, добавляя ко всему этому свой особый аромат.

В противоположность Барселоне, которая бесспорно стремится стать современной, Мадрид еще не до конца решился на это. Но когда надумает — тогда уж держись! Потому что энергия этого города воистину неукротима. Мадрид даже в большей степени, чем Барселона, был фокусом процесса невероятных социальных перемен. Всего за пятьдесят лет этот город из разрушенной войной столицы одной из беднейших стран Европы, где жители буквально умирали от голода, превратился в преуспевающий эпицентр богатой нации.

Рикардо Миранда и Ампаро Камареро родились в конце 20-х годов (он в 1928-м, она — в 1929-м) и были непосредственными свидетелями самого бурного периода испанской истории. Они родом с разных концов великого Кастильского плато: Рикардо — из Вальядолида, Ампаро — из Алькубилье-де-Авельянеда, это на высоком плато Сориа. Даже в те дни метрополия сильно манила к себе сельских жителей, так что не удивительно, что обе эти семьи в конечном итоге оказались в Мадриде: отец Ампаро со временем нашел работу в телефонной компании, где и проработал всю жизнь; а отец Рикардо служил в армии телеграфистом.

Я познакомился с этой парой в баре в районе Вальдеаседерас, что в северной части Пасео-де-ла-Кастельяна. Я сперва заглянул там в книжный магазин на улице Тетуан, а когда он закрылся, перешел в соседнее здание, где находился бар, и заказал кофе с молоком (за исключением утра, испанцы позволяют себе пить кофе с молоком только ранним вечером). За соседним столиком сидели немолодые супруги, которые тоже пили кофе с молоком.

Кажется, сперва разговор у нас зашел о том, что молоко — это роскошь, хотя в наше время его воспринимают как должное, и мы вспомнили, как вплоть до 60-х годов в самом центре Мадрида были первоклассные молочные фермы. Когда семья Рикардо приехала в Мадрид из Кастилии, они поселились в таком районе, где вокруг были сплошные поля, а дома далеко друг от друга, так что по ночам даже становилось страшновато.

— Во время войны, конечно, молока к завтраку не было, — сказал Рикардо. И замолчал, не уверенный, какое направление примет наш разговор. Есть такие темы, которых до сих пор лучше не касаться, и главная из них — испанская трагедия в трех частях: прежде всего, порожденная демократией Вторая республика, которая ненадолго дала людям надежду, и наконец — Гражданская война, которая лишила народ этой надежды, а потом — целых тридцать шесть лет диктатуры и безрадостного существования.

— Конечно, во время войны люди очень голодали… — рискнул добавить мой собеседник. — Тогда ели буквально все. Деньги-то были, да толку от них никакого. Обменивали все, что только могли, — вещи, обувь — на продукты: сахар, рис, чечевицу, кофе. Использовали в пищу такое, что раньше и в голову бы не пришло.

— Мы привыкли из каждого продукта извлекать все, что возможно, — заговорила Ампаро, ясноглазая женщина с робкой улыбкой и тоненьким добрым голоском.

— Целых три года так жили, — кивнул Рикардо.

— Спали не раздеваясь, на случай налета бомбардировщиков, чтобы побыстрей спуститься в убежище, — сказала его жена.

Гражданская война в Испании началась в июле 1936 года с бунта испанских войск в Северной Африке, который быстро охватил области вокруг Кадиса. Почти с самого начала основные пахотные, засаженные зерновыми территории оказались в руках так называемых «националистов», а города оставались подконтрольны Республике. За три года войны «националистская зона» не испытывала никаких серьезных проблем со снабжением продовольствием. Тем временем в «лояльной Испании», главным образом в городах и особенно в Мадриде, голод и плохое питание достигли уровня просто немыслимого, с современной точки зрения.

В августе 1936 года, когда Мадрид еще даже не находился в прифронтовой полосе, в городе появились первые признаки надвигающейся трагедии. К сентябрю стало недоставать яиц, картофеля и сахара. На улицах выстраивались очереди даже за самыми необходимыми продуктами питания. К осени были введены продовольственные карточки, согласно которым каждому жителю Мадрида полагалось в сутки всего 100 г чечевицы или бобов, 0,25 л молока, 0,5 кг хлеба, 100 г мяса, 25 г свиного сала, 0,5 кг фруктов, тарелка супа и 250 г картофеля.

Проблема заключалась не столько в самой скудости запаса продуктов, сколько в плохой организации их распределения. Те районы страны, которые были главным источником снабжения Мадрида, а именно Галисия и обе Кастилии, попали в руки фашистов еще до начала осады. Но городские власти, не предвидевшие затянувшейся и тяжелой войны, не особенно старались рационально распределить те ограниченные ресурсы, которые у них еще оставались.

В области Сьерра-де-Мадрид, которая стала единственным источником снабжения продовольствием, огромное количество скота было забито в первые несколько месяцев войны. За то время, пока еще имелась железнодорожная связь с внешним миром, продукты питания и уголь в город можно было завезти в больших количествах и запасти впрок. Но это не было сделано, и к следующей зиме город дрожал от холода и голода.

23 января 1937 года правящая хунта Мадрида заявила: «Теперь мы можем быть уверены, что населению практически нечего есть. Нет смысла вооружаться, когда Мадрид умирает от голода».

Мадрид не умер от голода, хотя большая часть его населения была на грани смерти, и, как сообщала (вероятно, сведения были получены от партизан) лондонская «Таймс» в феврале 1939 года, еженедельно в столице Испании умирало от 400 до 500 человек. Как же удалось выжить остальным? Исключительно благодаря находчивости и смекалке. Рис и апельсины доставляли поездом из республиканской Валенсии, по крайней мере до тех пор, пока не перерезали линию поставок из Харамы. Мяса было очень мало, а то, что было, как правило, не годилось для питания. На улице Листа находился один частный дом, в котором иногда продавали конину. Скажем, лошадь сломала ногу на старом ипподроме по дороге Ла-Корунья, и ее приходилось прирезать. Испанское выражение «продать кота за зайца», означающее «надуть, обмануть», скорее всего возникло в Гражданскую войну. Пережившие осаду Мадрида помнят, что в городе тогда буквально не стало котов, большая часть которых, несомненно, закончила свой жизненный путь на обеденных столах.

Как говорится, голь на выдумки хитра. Некоторые семьи держали на чердаке одного-двух цыплят. На городских рынках не было изобилия овощей, однако на крышах домов рос портулак, который годится для салатов; его собирали и продавали пучками. Когда закончилась чечевица, ей нашли замену — зерна сладких стручков рожкового дерева. Словом, хочешь жить — умей вертеться.

Ампаро допила свой кофе и, покрутив в руках неиспользованный пакетик сахара, выложила его перед собой на стол, как маленькую подушечку.

— Моя мама собирала картофельные очистки и жарила их, — ее грустный голос как будто звучал из далекого прошлого. — Мы готовили крокеты из простого белого риса. Стручки кормовых бобов… у них вкус, как у зеленых перцев. Мой отец был заядлый курильщик. И вот вместо табака ему пришлось использовать сушеные апельсиновые корки.

В сущности говоря, войны губительны для искусства кулинарии. Они заставляют людей думать лишь об одном — как бы выжить, хватит ли еды; тут уж не до тонкостей вкуса и аромата, это кажется смешным капризом. За три года Гражданской войны в Испании не было опубликовано ни одной кулинарной книги, лишь вышла тоненькая брошюрка с рецептами выживания под названием «Изобретательная кухня: когда хочется есть» (Ignasi Doménech «Cocina de Recursos: Deseo mi Comida»). Автором ее был Игнаси Доменек, каталонец, в прошлом служивший поваром в дворянских домах и в разных посольствах; до войны была хорошо известна его книга «Новая элегантная кухня Испании» (Ignasi Doménech «Nueva Cocina Elegante Española»), это сборник рецептов, в которых органично переплетены испанская кулинарная традиция и знаменитые блюда французской и итальянской кухонь.

Зимой 1938 года, в безнадежный, последний год войны, разобщенной стране было не до элегантных застолий. Из перечня рецептов, приводимых Доменеком в брошюрке, многое можно узнать о реальной испанской кухне военного времени. Чего стоят одни парадоксальные заглавия рецептов: «Омлет без яиц», «Буйабес без рыбы», «Как приготовить жареных кальмаров, если у вас нет кальмаров». Я уж не говорю о том, как изобретательно автор советует использовать крапиву, хризантемы и листья дикого репейника.

Гражданская война внесла голод в жизнь испанцев отдельных регионов, а в послевоенный период голод стал повсеместным. Даже сейчас слова «послевоенное время» звучат как синоним страданий и отчаяния. С окончанием войны возникли новые проблемы, не особенно отличавшиеся от прежних. Ежедневная норма хлеба составляла 150 г. Основным продуктом национального питания стала чечевица — часто загрязненная личинками насекомых, так что на поверхности кипящей в горшке чечевичной похлебки плавали черные долгоносики. У кого не было топлива для приготовления еды, ели картофель сырым. Фольклор сохранил популярную городскую легенду того времени: якобы некий тип по прозвищу Сустансьеро (доходяга) ходил из дома в дом, нося с собой кость от ветчины, которую за небольшую плату позволял хозяевам некоторое время держать в горшке с чечевицей или турецким горохом, чтобы набившее всем оскомину овощное рагу хоть немного пахло мясом.

В ту эпоху процветал черный рынок. Спекулянты, ну просто ожившие персонажи Диккенса, делали себе состояния, пользуясь всеобщей нищетой. У них можно было купить почти все, были бы деньги (но не республиканские, которые сильно обесценились), и власти, как правило, делали вид, что не замечают этих махинаций. Возле рынков постоянно вертелись спекулянтки, предлагая хлеб ломтями и буханками, муку мешками и оливковое масло литрами — хоть за наличные, хоть по бартеру.

Наиболее тяжелое положение сложилось в 1941 году, который вошел в историю под названием «голодного года». Усугубила ситуацию небывалая засуха, рационы уменьшились до предела.

— Нам вообще тогда ничего не давали — ни днем, ни ночью, — сказала Ампаро.

Рикардо уточнил:

— Приходилось самим думать о выживании. Наша семья, например, запасла шестьдесят килограммов турецкого гороха, это на целый год, по пять песет кило, сами понимаете, по ценам черного рынка. Если хочешь выпить стакан вина, то закусить уже нечем. Я завел привычку носить в кармане кусочек соленой трески и грыз его, как закуску.

— Я помню, был еще продукт под названием уэвина (икринка) — порошок, заменявший яйца.

— А какое мясо нам присылали из России! В больших банках! А уж до чего вкусное, мама миа!

Вероятно, гачас, жидкие каши с добавками, и сохранили жизнь испанцам в те ужасные 40-е годы. После Гражданской войны, в те годы, когда наиболее важны были калорийность и способность наполнить желудок, эти вкусные кашицы вновь стали основной составляющей национальной диеты — как и другие «допотопные» продукты питания: жареный хлеб, нарезанный кубиками, рагу из каштанов, измельченные желуди и соленые семена люпинов.

Словно бы для того, чтобы облагородить ситуацию, сгладить неловкость оттого, что приходится выживать на кашах, эти жирные каши теперь называли «пюре Святого Антонио». Данное блюдо чаще всего готовили из муки альморта (чипы). Это разновидность люпина, которая по-латыни называется Lathytus sativus: мелкие бобы квадратной формы, их и сейчас культивируют в некоторых сельских местностях Испании; сельские жители Балеарских островов, например, знают их под названием гиксес (зеленый горошек) и готовят из них блюдо с добавлением зелени. Но не все так просто: эти альморта, в сущности, опасны для здоровья. Содержащийся в них токсин, если его долгое время и в больших количествах употреблять в пищу, может привести к мышечной слабости, дрожи в конечностях и даже к их параличу. Патология, известная как латирисмо («дрожачка»), была описана еще римскими медиками, но в последующие века встречалась редко вплоть до 1943 года, когда этот недуг появился снова. Не говоря о больших городах, где также широко распространились дизентерия, тиф и туберкулез, эпидемия вышеописанной болезни охватила также провинции Сьюдад-Реаль и Толедо: там послевоенная диета часто состояла практически из одной каши из альморта, и так день за днем, неделю за неделей.

— У нас семья была очень большая… Семеро детей плюс еще родители и бабушка — десять человек, — продолжил вспоминать Рикардо. — Мы жили на улице Санта-Исабель, ближе к вокзалу Аточа. Перед войной моя мама готовила почти каждый день густую похлебку из мяса и овощей с турецким горошком. А по воскресеньям — паэлью. Но моим любимым блюдом всегда были гачас. Зимой мы ели их постоянно. До чего же я любил в детстве каши.

— И я тоже люблю каши. У мамы Рикардо они получались очень вкусными, — подхватила Ампаро, улыбнувшись неожиданному воспоминанию.

Большое дело — наследственность; так что не приходится удивляться тому, что Рикардо оказался выдающимся специалистом по изготовлению этой допотопной каши. Это был его коронный номер, фирменное блюдо, которое он готовил, когда хотел произвести впечатление. Гача в его нынешнем исполнении, как мне показалось, было значительно сложнее, чем обычная каша, поддерживавшая жизнь нации в тяжелые послевоенные годы, когда многострадальные испанцы, не теряя оптимизма, терпеливо выносили голод.

— Гачас надо готовить в сковороде, ты же видел, как их делали раньше. Обязательно нужна сковорода с высокими бортами, — с энтузиазмом объяснял Рикардо. — Жаришь куски свиного сала и копченой свиной колбасы, кладешь печень, ломтики сосисок, а к жирным остаткам свиного сала добавляешь муку альморта и немного ее поджариваешь, добавляя воду, понемногу. И когда увидишь, что она стала густеть все больше, а ты ее по-прежнему помешиваешь, ты сам поймешь, что она почти готова — начнут выскакивать пузыри: шлеп, шлеп, как лава из вулкана. Именно в этот момент добавляешь в кашу все, что поджаривал на сковороде: и копченую свиную колбасу, и печень, и сосиски, и свиное сало — все что угодно. Можно добавить еще капельку тмина, немного семян тмина, чуть-чуть петрушки — их надо измельчить в ступке с небольшим количеством воды. И чуть-чуть соли. И вот пожалуйста, гача готова. Это зимняя пища, в ней много калорий. Достаточно миски каши в холодное утро, на целый день хватит.

— Даже, можно сказать, на всю неделю, — уточнила Ампаро, бросив на меня озорной взгляд через стол.

К еде в Мадриде отношение двойственное. Эта столица Испании и всей нации в некотором смысле оказалась в промежуточном положении: с одной стороны, народ тянется к современности, с другой — гораздо спокойнее опираться на консервативные традиции глубинки. С одной стороны, для Мадрида характерна тайная привязанность к старомодному образу жизни, к еде предков: вермут в обед, закуски из потрохов и омлет в тавернах Старого города, бесконечные разновидности густой похлебки из мяса и овощей. С другой стороны, этот город хочет показать миру, что он тоже может быть авангардным и ни в чем не уступит Нью-Йорку и Лондону.

Солнечным весенним утром я доехал на метро до станции «Пуэрта-дель-Соль» и вышел, поднявшись по лестнице, на полукруглую площадь. Она представляла собой котлован, полный пыли и шума, вокруг — толпы народа. За барьерами шло какое-то строительство, раздраженные водители вовсю гудели клаксонами.

Я направился по улице Святого Херонима, всеми фибрами души ощущая, как неудобно сосуществовать в этом сумасшедшем городе, где упрямая старомодность соседствует с набирающей разбег, укореняющейся новизной. Вот шикарный вход в «Ларди», это заведение основал какой-то швейцарец в 1839 году. Здесь еще можно заказать чашку консоме (бульона) из большого серебряного бака в заднем помещении, а в обеденном зале на втором этаже подадут густую похлебку из мяса и овощей по-мадридски, после которой пищеварительная система выйдет из строя на весь остаток дня. Чуть дальше — кафе «Каса-Мира», прославившееся еще в 1855 году своей роскошной и дорогой нугой. Вернувшись обратно на площадь, я прошел по улице Майор к старому рынку Сан-Мигель, расположенному в изящном строении из декоративного железа и стекла, возведенном еще в 1914 году и каким-то чудом выжившем в джунглях супермаркетов и гипермаркетов XXI века, хотя его клиентура теперь ограничивается вымирающим контингентом жителей Старого города. Ниже, на узкой улочке, отходящей от улицы Майор, я узнал церковь Сан-Хинес, рядом с которой, буквально в соседнем подъезде, находится знаменитая «Шоколадница». Помню, в конце 80-х мы с компанией друзей приходили сюда по воскресным утрам прямо с ночной дискотеки, чтобы подкрепиться завтраком из хрустящих жареных пончиков, окуная их в чашку горячего шоколада, густого, как заварной крем.

На углу улицы кто-то вручил мне свежую газету, я нырнул в спокойный кафетерий быстрого обслуживания, чтобы ее прочитать. На странице, где рекламируются рестораны, я увидел название некоего нового для меня заведения, оно звучало интригующе: нечто среднее между закусочным баром, точкой быстропита и кафе с авторским меню. Название было такое: «Кухня Фаст-Гуд», явно творение великого мастера современной испанской кулинарии, Феррана Адриа. Оно находилось в районе Саламанка, это Верхний Ист-Сайд в мадридском варианте.

Когда утро плавно перетекло в полдень, я снова вошел в метро, доехал до станции «Гойя». Живя в грязном Старом городе, я не был готов к элегантности находящейся буквально по соседству лучшей части Мадрида, с высокими домами, с улицами, обсаженными деревьями, и чистым воздухом. В этом квартале на меня буквально пахнуло деньгами и чистыми тротуарами. Жители этого района казались изящнее, чем публика в деловой части города, они отличались более белой кожей, более светлыми волосами. В этот будний день мужчины явились на ланч в костюмах и при галстуках, у женщин были сумочки авторского дизайна, на лоб подняты большие солнцезащитные очки.

Интерьер заведения «Фаст-Гуд» вызывал ощущение ретро, поп-арта, ностальгии по будущему. Я уселся у окна, через которое с улицы падал свет от трех гигантских пластмассовых светильников: ярко-синего, пурпурного и изумрудно-зеленого; на полу блестело пятно, как от витража. Ухоженные молодые дамочки сидели в креслах, обтянутых белой кожей, а их друзья или мужья стояли в очереди у кассы, потягивая минеральную воду из больших стаканов и беспечно болтая по мобильным телефонам. Помещение было перегорожено белыми виниловыми арками, увешанными белыми виниловыми побрякушками наподобие занавесей. Совсем как в обычном ночном клубе Лондона 60-х, в период популярности свинга.

Принципы устройства заведений в американском стиле, где могут получить ланч рабочие, наконец были восприняты испанцами, но в процессе усвоения этот замысел отчасти лишился своей протестантской серьезности. У жителей Мадрида как будто не было настоятельной необходимости срочно вернуться на рабочее место, скорее они хотели продемонстрировать остальному миру: вот я, мол, человек современный, по-модному далек от этих вечно обременяющих проблем — голода и нехватки времени.

Я осмотрел различные прилавки с широким выбором плотно упакованных в целлофан крошечных блюд — порций космического века. Миниатюрные сэндвичи с цыпленком и лимоном, бутерброды с маслинами и грибами, маринованный в соевом соусе тунец в пасте из кунжута, закуска из жареных овощей с приправой из ореха фундук. На отдельном подносе лежали наборы для приготовления современных блюд у себя дома: в симпатичной коробке лежали два экологически чистых яйца, кусочек сыра пармезан, пакетик шафрана и несколько орехов фундук вместе с рецептом приготовления пудинга, острого на вкус. Были там бутылки хорошего вина (в современной Испании рабочим не возбраняется пропустить стаканчик) и холодное пиво разных сортов, а также разновидности чая и питательных отваров, которые тут представлены с тех пор, как их ввели в обращение хиппи и борцы за здоровый образ жизни. Все это было чистым, небольшим по размеру, аккуратным и ярким. В два часа — самый пик для испанского ланча — к прилавку выстроилась очередь из аккуратно одетых, блещущих чистотой людей. Тихо играла расслабляющая музыка Балеарских островов. Создавалось полное впечатление современного стиля городской жизни: это зрелище немало удивило бы человека, знавшего Испанию в ее «черном» варианте, когда жизнь в стране была угрюмой и убогой.

Но для меня посещение заведения «Фаст-Гуд» было просто разминкой перед главным блюдом современной гастрономии: перед визитом в ресторан «Ла-Броче», лицом которого был знаменитый каталонский шеф-повар Серхи Арола. Оба заведения — и «Фаст-Гуд», и «Ла-Броче» — несут на себе печать Феррана Адриа: первое, поскольку идея авторского закусочного бара принадлежит мастеру; а второе, потому что именно его шеф-повар, Серхи Арола, больше, чем кто-либо другой из множества учеников и последователей мастера, донес его философию до самой широкой публики.

Я пересек квартал «Саламанка» и дошел туда, где рядом с продуваемым всеми ветрами бульваром Кастельяна находится отель «Мигель Анхель».

Я могу понять стремление к минимализму как реакцию на мрачные, излишне загроможденные испанские интерьеры прошлого, но «Ла-Броче» показался мне гигантским холодильником, в котором все было лишено красок, за исключением ярких продуктовых наборов на больших белых обеденных тарелках.

Серхи Арола был идеальным воплощением медийного шеф-повара, это явление в первые годы XXI века для Испании все еще внове. Он красив, следит за модой, известен среди издателей журналов как славный парень, готовый позировать раздетым в кухне для большой статьи о раздетых знаменитостях или делиться воспоминаниями о нетрадиционной рок-группе «Кенгуру», в которой он был гитаристом в Барселоне в начале 80-х годов. Однако именно телевидение создало ему известность. Недавно я видел этого человека по телевизору сразу в двух проектах: в первой передаче он был гостем — шеф-поваром в игровом шоу, в котором две команды поваров соревновались, кто быстрее приготовит пищу, а во второй рекламировал новую разновидность хрустящих хлебцев. Аролу показали в домашней обстановке с двумя маленькими дочерьми, он предлагал одной из них блюдо «хрустящая лепешка с говяжьим филеем», от которого девочка воротила нос. «Хрустящие хлебцы фирмы „Эспига-де-Оро“ — чтобы мои любимые маленькие клиенты были довольны!» — такой была ключевая фраза, за ней следовали поцелуй дочурки и — прямо в камеру — нарочито громоподобный хохот жизнерадостного шеф-повара.

Открывшись в феврале 2000 года, ресторан «Ла-Броче» быстро взмыл к высотам моды, оживляя сферу мадридской гастрономии, которой до этого недоставало изюминки. Когда в Музее искусств королевы Софии открылось блистающее чистотой новое крыло, построенное по проекту Жана Нувеля, само собой предполагалось, что в новом здании должен разместиться сказочный ресторан (под стать его коллекциям), и мало кто сомневался, кого именно пригласят для разработки меню.

Сегодня мне повезло — удалось застать Серхи Аролу в кухне «Ла-Броче», причем он предложил мне такое дегустационное меню, от которого у меня просто дух захватило: на квадратном листе тончайшего теста было собрано несколько отдельных блюд: там были бобы и фрикадельки с фуа-гра, вареные петушиные гребешки, какое-то абсолютно сюрреалистическое сочетание морских и сухопутных улиток, поджаренных на свином сале, а также красивейший салат из крошечных фиолетовых картофелин с каперсами, маринованным луком и грибами лисичками. К сожалению, я не смог попробовать филейную часть лошади с помидорными шариками, а очень хотелось, хотя бы из ностальгии, — увидев это блюдо в меню, я тут же вспомнил Гражданскую войну и тяжелое послевоенное время в Мадриде, когда никто и не помышлял об изысканной пище, а на столь отчаянный шаг, как поедание конины, люди решались, исключительно чтобы выжить.

Когда я еще только переехал жить в Испанию, таких ресторанов, как «Ла-Броче», попросту не существовало. Да и вообще, мало кто понимал, что возможно хоть что-то, отличное от привычной кухни, известной всем с незапамятных времен. Если в книжных магазинах и имелись отделы кулинарных книг, то выбор в них был жалкий: крупноформатные глянцевые издания, они и сегодня стоят на тех же полках. В большинстве испанских газет не было ресторанных критиков, и о шеф-поварах редко вспоминали в новостях. Газетный жанр гастрономии был вспаханным полем, где доминировали авторы-мужчины (в англоязычных странах это знамя держали женщины), которые всерьез разглагольствовали о том, как правильно приготовить молочного поросенка или откуда пришел к нам майонез.

Каждой революции нужен лидер, личность с отчетливым видением и умением выразить свои мысли, способная передать свое послание более широкому кругу людей. В новой испанской кулинарии это Хосе Карлос Капель. Он вел колонку в газете «Эль Паис» и в течение десяти лет выступал как официальный регистратор всего нового, аппетитного и не очень, в мире национальной гастрономии. Сегодня он уделил мне полчаса в своем даже еще более плотном, чем обычно, графике, потому что в эти дни Капель занимался организацией трехдневной ярмарки продуктов питания в Мадриде. Ее официальное открытие было назначено на следующий день, и там ожидали появления ведущих испанских шеф-поваров, а также представителей крупнейших мировых изданий, посвященных гастрономии.

— Я пишу на эту тему уже четверть века, так что вы не ошибетесь, назвав меня живым свидетелем того, что происходило в Испании года, скажем, этак с семьдесят шестого, — сказал этот элегантный худощавый мужчина с копной вьющихся седых волос.

Пока Хосе Карлос отвечал на телефонный звонок, я полистал его книгу, лежавшую на столе передо мной, — краткое исследование, посвященное тортилье де патата (омлету с картофелем). В этом издании целая плеяда современных шеф-поваров, от Серхи Арола до Хоана Роки и от Педро Субихана до Мануэля де ла Оса, представили весьма искусные интерпретации самого простого и повсеместно любимого испанского национального блюда. Меня особенно заинтересовал вариант Андони — яйцо-пашот, которое готовится при 70 °C в консоме из лука, картофеля и зеленых перцев, — в сущности, это разрушение традиций баскского омлета его юности.

— Движение за обновление началось в семьдесят седьмом году, — сказал хозяин, когда положил трубку. — Ну, восьмидесятые годы вообще были временем необыкновенным. Мы и представления не имели, куда идем; просто в воздухе постоянно ощущались грядущие перемены. «Салакайн» открылся в семьдесят третьем, а спустя три-четыре года он получил три мишленовские звезды. У Субихана, у Мартина Берасатеги тоже были свои взлеты. Потом, в начале девяностых, наступила пауза. После Олимпийских игр в Барселоне и «Экспо» в Севилье грянул кризис. Многие рестораны были вынуждены закрыться; другим пришлось снизить цены. «Салакайн» продали.

Конечно, и до того момента все время делались попытки довести национальную кухню до современного уровня. И тут появилось то, чего никогда у нас не было: совершенно новая кухонная техника. А году этак в девяносто третьем или четвертом пошли слухи о том, что в нашей отрасли появился некий каталонский шеф-повар, поразительный новатор. Он создал новую кухню, предложил такие концепции и методику, какие никому и в голову не приходили до тех пор. Например, он задался вопросом: как готовить моллюсков? И надо ли их вообще готовить? В прежнее время, чтобы изготовить мусс по-французски, надо было взять какие-нибудь жирные или взбитые сливки. А этот парень сообразил, что можно создать пену при помощи углекислого газа, и нежность этого мусса превзойдет все виданное до сих пор. Его основной принцип — еда должна быть здоровой и легко усваиваемой. И это семя, семя творческого подхода и перемен, упало на благодатную почву. Методику этого нового человека следует копировать. К этому, естественно, были готовы все ведущие шеф-повара Испании. Он, несомненно, настоящий революционер, Робеспьер. И его объявили гением.

Всегда существовала мода в вопросах ресторанной кулинарии. Восьмидесятые годы были эпохой кальмара, семги и перцев, нафаршированных всем, что только есть на свете. Но этот парень и впрямь устроил революцию. Теперь каждый изобретал пены, разрушая традиции. Когда появился интерес к жидкому азоту, все начали готовить блюда с его помощью.

Хосе Карлос был свидетелем всего этого. С особым пиететом он относится к шеф-поварам первой волны: Адриа, Арсаку, Роке, де ла Осе. Но идет новое поколение, тут уж никуда не денешься. Он вспомнил Кике Дакосту, Дани Гарсиа, Начо Мансано.

— Да, и еще тот молодой человек, что содержит ресторан в фермерском доме возле Сан-Себастьяна, он просто фантастически одарен. Не сомневаюсь, этот парень войдет в сонм великих.

— Вы имеете в виду Андони Луиса Адуриса?

— Ну да, его самого.

Хосе Карлос находился в барселонском отеле «Риц», когда Андони Луис устраивал свой знаменитый безалкогольный банкет. Мы оба согласились — там было чудесно. И такое все подавали удивительное, такое необычайное.

— Это настоящая авантюра, — мягко сказал мой собеседник, имея в виду не столько экспериментальную стряпню Андони, сколько ресторанный мир в целом, всех этих шеф-поваров, и то, сколько было вложено фантазии, и даже просто какой объем работы потребовалось проделать. — Да, настоящая авантюра! — повторил он. Его взгляд на миг стал отрешенным, рассеянным.

Шеф-повар взглянул на часы: отведенное для меня время закончилось. Этот человек выкроил для меня целые полчаса из своего графика в такой день, как сегодня, — невероятная любезность с его стороны. Но Хосе Карлос подготовил мне сюрприз: когда мы заканчивали нашу беседу, он предложил мне VIP-пропуск на завтрашнее грандиозное шоу.

Один звонок помощнику — и мне вручили заветную пластиковую карточку, которую следовало повесить на шею или прикрепить к карману рубашки. Билеты на это мероприятие давно распроданы, и секретарь Хосе Карлоса не отходил от телефона, отвечая на звонки разочарованных кулинаров со всего мира, которые слишком поздно прислали заявки. Я прикрепил карточку к внутреннему карману портфеля и почувствовал себя счастливцем. Воображаю, сколько народу будет толпиться вокруг конференц-центра, мечтая попасть внутрь. О шоу писали все газеты, говорили в новостях по телевидению. «Мадридская интеграция»: с одной стороны, созвучно словам «интегрированная еда» и «мода», а с другой — обозначает сплав разнородных элементов в единое целое. Название шоу звучит современно, оптимистично и как-то всеобъемлюще. Лично для меня это была настоящая кульминация моего жизненного опыта в мире испанской еды.

В ясный день видно, что Мадрид — горный город. Небо пронзительно чистое. Воздух свежий, холодный и такой сухой, что губы трескаются. По всему горизонту вздымаются горные хребты, на тенистых склонах которых до сих пор не растаял последний снег. Как тут принято говорить: «от Мадрида и до неба».

На следующее утро большое белое такси везет меня в конференц-центр, на окраину города, этакий странный аванпост общества на фоне пейзажа: здание из толстого мерцающего стекла.

Женщины на высоких каблуках, в аккуратных коротких юбках и мужчины в темных костюмах быстро просачиваются через большие хромированные двери. Легионы привратников проверяют пропуска, беседуют по переговорным устройствам, вручают программки. Гулкая белизна фойе, наполненная шумом организованного ожидания, словно на каком-нибудь сверкающем, новом железнодорожном вокзале. С первого этажа мраморная лестница ведет наверх, а там, под высокой застекленной крышей, в центре на возвышении находится сцена. От этого центра радиусом расходятся мостики в другие зоны, в другие отделы шоу. Это ярмарка продуктов, здесь все предусмотрено: есть место для снимания проб, кофейные, пивные бары и шерри-бары. Перед некоторыми барами на прилавках разложены соленые свиные окороки, и бармены с профессиональной ловкостью яростно нарезают их на ломтики.

В Испании существует индустрия производства еды — и ее потребления, есть традиция — и банальный бизнес приготовления и поедания. Вдобавок ко всему, это целая отрасль экономики, в которой крутятся миллионы евро и гарантируется занятость миллионов рабочих рук. Тот, кто привык считать, что испанская еда — просто приятная добавка к отдыху на испанских побережьях, всего лишь какая-то тарелка омлета и несколько оливок к стакану вина, — был бы поражен, узнав, насколько это мощная и влиятельная индустрия. На пищевую промышленность приходятся целых двадцать два процента испанского валового национального продукта, тогда как вклад туризма составляет всего лишь десять процентов. Если учесть тот очевидный факт, что, кроме самих ресторанов, существуют необходимый штат их работников, туристическая индустрия, поставляющая основную массу клиентов, и снабжение необходимым сырьем, станет понятно, что сфера влияния пищевой промышленности распространяется далеко за ее пределы, в область существования вспомогательных отраслей промышленности. И на этой ярмарке все они представлены: здесь расположили свои стенды поставщики стекла, посуды, кухонного оборудования, униформы, кулинарных книг… Многие автономные регионы открыли на ярмарке свои прилавки, и красивые, идеально вышколенные девушки с улыбкой вручают посетителям красиво изданную литературу — книги и буклеты с рецептами и диски. Самые продвинутые регионы Испании с запозданием поняли, что туристы хотят не просто попробовать съесть специфические блюда данной провинции, но готовы увидеть тесную связь между едой и местностью ее зарождения. Если вы продали им гастрономический аспект Тенерифе, то считайте, что вы продали им стимул посетить этот остров. Пусть еда станет главным брендом: это основы маркетинга.

Еда вообще может доставить уйму радости. Еда как развлечение, еда как времяпрепровождение. Если у вас хватит времени и сил, вы можете три дня ходить кругами по семинарам, дегустациям, круглым столам, показам. Здесь проводятся мастер-классы по закускам, по искусству гриля, коктейлям, десертам. Вам расскажут о свойствах чешуи сушеной рыбы, о ее глазах и костях, об использовании алоэ древовидного в высоком кулинарном искусстве. Завтра проводятся демонстрации кухни Серхи Арола, и Хоана, и Хорди Рока, и еще прибудет легион шеф-поваров из Страны Басков с совершенно непроизносимыми именами.

А на сегодняшнее утро программа такая, что просто слюнки текут. Ровно в десять часов все двери закроются, и посетители будут слушать мэра города Мадрида, который произнесет короткую речь в честь открытия ярмарки. Этот человек говорил о ценности межкультурных связей и прорыве барьеров, об открытии границ и обмене опытом, упоминал о важной роли Мадрида на международной сцене. Но он так и не сказал о том, о чем думал я: что в городе, который теперь позиционирует себя как создателя дерзкой авангардной кухни, всего каких-то шестьдесят лет назад люди с голодухи ели собак и кошек.

Первым на кулинарную сцену выходит Мартин Берасатеги: трехзвездочный генерал новой испанской кухни. Мартин вырос в Старом городе, где его родители содержали винный погребок. Он выходит к сияющему агрегату из нержавеющей стали, ощетинившемуся рычагами. Позади него на стене кухни написаны имена спонсоров, которые постоянно в нашем поле зрения: «Мэгги», «BMW», «Эль-Корте-Инглез», «Мадрид Олимпик», «Махоу» (название местного пивзавода). Мартин — солидный профессионал и бизнесмен и в то же время человек редкого вкуса. Его пюре из сырого гороха — классика современной кухни: я сам его ел в ресторане Мартина, в Ласарте.

— Когда я намерен приготовить блюдо, — говорит он, — я начинаю с выбора продуктов. И позвольте мне, пользуясь случаем, поблагодарить фермеров, рыбаков и виноделов нашей страны. — Я моментально вспоминаю Флорена Даменсайна, Короля Овощей, и то, как он отзывался о Мартине.

А Мартин готовит блюдо из побегов соевых бобов и устриц в кофе, с перцем и приправой карри и объясняет нам, как важно готовить овощи без воды.

— Я хоть и шеф-повар, но не держу особой дистанции, — скромно бормочет он, наклонившись над рабочим столом и нарезая свеклу на тонкие, как бумага, ломтики. — Я скорее старший брат, всегда готовый помочь.

Потом место на сцене занимает Хуан Мари Арсак. Мы аплодируем, как сумасшедшие, когда он взбирается на сцену: добродушный, ослепительно улыбающийся.

— Вот у нас все считают приготовление еды искусством, или там технологией, или обработкой сырья. А я сегодня хочу поговорить о стряпне как о развлечении, — заявляет он. — Стряпня — это настоящая игра, хоть и серьезная. Я никогда в жизни не готовил ничего, если не получал от этого удовольствия. Важно сохранить в себе мышление ребенка, не потерять способности изумляться и восхищаться. Нужно, образно говоря, обойти округу. Оказаться на улице. Увидеть мир новыми глазами.

Посмотрите на это блюдо! — И он показывает нам увеличенное цифровое изображение на висящем у него за спиной экране. Это яйцо-пашот с петрушкой и брызгами чернил каракатицы; я его ел в прошлом году в ресторане Арсака. — Блюдо это родом из баскской домашней кухни; в былые времена отходы, оставшиеся после переработки каракатицы в собственных чернилах, поедали на следующий день с яичницей-глазуньей и петрушкой. Но потом произошел переворот.

Арсак рассказывает, как его однажды вдохновило граффити художника, расписывавшего стену: напоминавшие звездочки брызги краски. Сейчас Арсаку почти семьдесят, но он способен воспринимать новое не хуже двадцатилетних. Он называет себя «старый рокер». Знаменитый шеф-повар демонстрирует нам процесс создания своего фирменного блюда — кордеро кон кафе кортадо (тонко нарезанного молодого барашка с кофе). Технология приготовления следующая: мякоть барашка закатывается в тонкий, как целлофан, слой кофе, потом счищается со дна сковороды, так что, когда соус вливают в эту оболочку из кофе, мясо аккуратно отделяется от оболочки.

— Ах, как я люблю эту фантазию, эту игру, — хихикает Арсак, вливая соус, и тут прозрачная коричневая трубочка обваливается сама собой, как сказочная башня. Трудно понять авторский замысел, но замечательно видеть человека, который в наше время способен излучать такой оптимизм.

— Молодое поколение сейчас значительно лучше подготовлено, чем мы были когда-то, — говорит Хуан Мари, стоя на краю сцены. — Вот почему я не могу понять тех, кто заводит речь о каких-то проблемах в испанской кулинарии. По-моему, наоборот: дела обстоят все лучше и лучше.

Ближе к полудню я оставил джемпер на сиденье своего кресла в первом ряду (понадеявшись, что этого будет достаточно, чтобы коллеги-любители поесть не заняли мое место) и ринулся к стойкам чего-нибудь перехватить. В программке было написано, что предполагается дегустация региональных закусок в сопровождении местных вин.

Заняв место у бара, я наблюдал за шествием официантов, выплывающих из своей полевой кухни.

— Посмотрим, как им покажется это фантазийное говно, — пробормотал один, балансируя подносом.

В мини-бутербродах (канапе) чувствовалось отдаленное влияние наваррской кухни. Это значит, что подали чисторру — тонкую длинную колбасу из смеси свинины и говядины в оболочке из хрупкого теста и овощной суп под названием менестра в крошечных горшочках, а также стебли листовой свеклы, зажаренные в соусе бешамель и сыре «Ронкал».

Однако, когда начали разливать наваррские вина, оценка кулинарных изысков отступила на второе место, уступив необходимости поесть. Маршрут официантов пролегал от дверей кухни по мостику между сценой и остальным залом. Самые умные и самые голодные из посетителей ярмарки, как я заметил, быстро ухитрились разместиться в начале мостика, чтобы схватить лучшие кусочки, прежде чем они достигнут отчаявшихся масс в дальнем его конце. Теперь сражение шло за то, как бы ухватить столько канапе, сколько добычи можно разместить на ладони, на программке или все равно на чем. По ходу столкновения темпераментов сцена становилась доступна для всех. Группы захватчиков вырывали целые подносы с закусками из рук возбужденных официантов. Одна женщина, хитрая администраторша на высоченных каблуках, подняла кверху бумажный пакет и забросила прямо в него сверху полдесятка палочек с пинчос (шашлыком), крикнув своей команде, толпившейся у нее за ее спиной:

— Классно, ребята, кое-что огребла! Теперь-то наконец поедим!

Я оставался у бара, откуда и наблюдал за этой комической сценой. Сам я нацелился на тарелку ветчины из откормленных желудями свиней, взял несколько зеленых оливок и, в качестве подарка от спонсоров, стакан пива «Махоу».

Тут по громкоговорителю объявили, что очередной мастер-класс начнется через пять минут, ОСТАЛОСЬ ВСЕГО ЛИШЬ ПЯТЬ МИНУТ.

Дрожь возбуждения пробежала по конференц-залу, от сцены и до самого верха, до задних рядов амфитеатра.

Атмосфера в зале вдруг стала напоминать обстановку переполненного фойе какого-нибудь концертного зала, где вот-вот начнется выступление поп-звезды: народ торопливо дожевывает хотдоги, глотает колу и проверяет свои билеты, перемежая все это болтовней. И вот уже последнее вино выпито, стаканы беспорядочно брошены на столы вперемешку с буклетами, и толпа медленно, но верно движется в сторону амфитеатра.

Теперь сцена напоминала площадку для телесъемок: сверкали софиты, жужжали камеры. У подножия сцены — настоящий человеческий водоворот: кто-то старается пробраться на свое место в партере, кто-то уставился на сцену, а там уже смонтирован огромный промышленный газовый баллон, похожий на невзорвавшуюся бомбу (на самом деле это своего рода сифон); кто-то просто кружит вокруг сцены, возможно, надеясь вблизи взглянуть на человека, который сам по себе — живое воплощение тех перемен, которые наступили в Испании не так давно. С моего места до него всего несколько ярдов, он дрейфует в толпе в своем белом халате шеф-повара, отмахиваясь от летящих к нему справа и слева вопросов. Группа японских журналистов окружает знаменитость кольцом, я вижу их мелкие поклоны и кивки, один из японцев снимает шеф-повара на кинокамеру. Журналисты с восхищенными улыбками позируют рядом с великим человеком — ах, если бы друзья могли видеть их сейчас! — звезда же улыбается по-дружески и немного растерянно.

Тогда, в конце прошлого лета, на побережье, этот человек показался мне приветливым и уверенным в себе, но скромным. Здесь, в Мадриде, он выглядит иначе: более крупным планом, что ли, как широкоформатное изображение самого себя. Ни следа нерешительности. Энергичен, собран. Вот уж никогда бы не заподозрил в нем этого: помню, с каким недоверием он воспринимал свой статус знаменитости и даже отрицал его. Но тут, перед лицом СМИ всего мира и своих коллег, он в своей стихии. И я тоже поддаюсь воздействию обстановки: я чувствую любовь к нему, испытываю восхищение, пожалуй, в какой-то степени даже благодарность как к человеку, который, став живым брендом в своей области, сделал не меньше для реноме Испании, чем другие ее бренды — Пласидо Доминго, Монсеррат Кабалье, Педро Альмодовар, король Хуан Карлос II, Антонио Бандерас или Пенелопе Крус. Хотя до Хулио Иглесиаса ему все-таки далеко.

На сцене появляется человек в оливково-зеленом спортивном пиджаке. Это Хосе Карлос Капель, настоящий мастер церемоний. Хосе Карлос начинает что-то говорить в микрофон, но его не слышно. Толпа рассеивается: оживленные разговоры переходят в тихое бормотание. Вообще-то пора бы и угомониться.

— Пожалуйста, дамы и господа, прошу вас… — повторяет он трижды, пока шум не стихает. Теперь его всем слышно.

Мизансцена выстроена безупречно: создается ощущение канонизации, священнодействия. С моего места видно, что герой дня стоит там, внизу, в ожидании своего выхода на сцену он приглаживает пиджак, проверяет микрофон. Что он собирается нам демонстрировать? Вообще-то это не столь важно. Нам достаточно просто видеть его: как он выйдет на сцену, как начнет рассказывать о еде и жизни, о ресторане и своих моментах особого вдохновения. Пусть это даже не будет демонстрацией привычных кулинарных манипуляций, мы согласны на хаотичные рассуждения о своеобразии кулинарного искусства или даже о роли электрической дойки. Нам и это сгодится. Мы просто хотим его видеть.

Сцена залита солнечным светом в тысячу ватт, весеннее солнце простирает свои лучи через стеклянную крышу.

Хосе Карлос говорит размеренно, сознавая напряженность момента. Но он и улыбается. Наступила сладкая минута триумфа.

Мы знаем, что сейчас будет: нам больше не заткнуть рот. Некоторые уже вскочили на ноги, громко вскрикивают приветствия, хлопают в ладоши; рассыпавшиеся бумажные проспекты дождем летят на головы сидящих в передних рядах.

Видели бы вы, что сейчас творится в зале. Я невольно вспоминаю, что Испания — вообще самая шумная страна в мире: проводились специальные обследования, замерялись в децибелах полуночные крики на улицах и грохот мотоциклов, с ревом проносящихся по городским кварталам. Эхо от хора возбужденных голосов отскакивает от стеклянной крыши, гулом разносится по всему первому этажу. Кажется, Хосе Карлос собирается сказать что-то еще. Но даже если и хотел, то бросил эту попытку: опустил руки преувеличенно безнадежным жестом. Ему осталось только произнести слова, неизбежные в шоу-бизнесе. Слова, после которых поднимают занавес:

— Дамы и господа, Ферран Адриа!

Эпилог

Я сижу в небольшом каменном доме; мерно гудит генератор. Легкий туман затопил долину, заглушил собачий лай, несущийся с верха холма. Начинается дождь: сначала он лишь слегка барабанил по крыше, но теперь стал сильным, проливным, стучит по черепицам крыши, выбивает мох из камней. Черное облако, похожее на гигантскую хмурую жабу, нависло над долиной. Чем заняться в такой день? Только читать, думать, писать, стряпать и есть.

После поездки по городам хорошо возвратиться назад, в свой сельский дом, к привычному распорядку жизни. Ферма вновь (и по праву) стала центром, вокруг которого крутится вся моя жизнь. Весной у нас вырастают горошек и бобы, первый весенний лук и салаты разных сортов. Когда куры снова начинают нестись, я готовлю небольшие омлеты со свежим горошком и чесноком, а также бобы с окороком, с мелко нарезанной собственной ветчиной домашней засолки. В мае я посадил картошку, фасоль, огурцы, зерновые и другие растения, которые любят жаркую погоду. Но 15 июня гроза с градом побила все ростки, и на следующей неделе пришлось посадить все снова.

Лето мое прошло спокойно, каждый день распорядок у меня один и тот же: утром я неспеша обхожу ферму, полдень провожу на реке с друзьями и книгами, а поздние вечера — в кухне. Для испанской летней пищи характерна умеренность: человеку нужны энергия и легко перевариваемые закуски. Я литрами заготовил гаспачо и хранил их в кувшинах из толстого стекла в специальном отделении на дверце холодильника. Пригодятся в те собачьи дни, когда мне не захочется ничего, кроме одного-двух стаканов холодного гаспачо вместе с куском козьего сыра или с филе анчоусов, ломтя хлеба с оливковым маслом и свежего персика на десерт. К концу лета, когда баклажаны и перцы обрели спелость, я заготовил в огромных количествах суп писто, это такая испанская разновидность рататуя из баклажанов, помидоров, перца и лука. Летними ночами я спешил переработать целые ящики фруктов и овощей, чтобы они не сгнили от жары. К счастью, всегда находятся люди, которые с радостью возьмут у тебя ящик кабачков в обмен на сыр, буханку хлеба домашней выпечки или мешок лимонов.

После осенних дождей пришло время последних в этом сезоне помидоров, таких же драгоценных и особенных, как и первые. Пока в течение лета они постоянно доходили, буквально переполняя большие ведра, я эти помидоры практически не замечал. Теперь же понял, что грядет длинная зима, когда придется обходиться без их знакомой кисловатой сладости и мускусного аромата, и решил, что эти последние плоды заслуживают большего уважения. Я подал их на стол, эти октябрьские помидоры, которые медленно дозрели на расстеленной на кухонном столе газете, подал на белых тарелках, аккуратно нарезав дольками, и объявил сидящим за столом, что, возможно, это один из последних помидорных салатов года.

Для айвы год выдался удачным, и наши деревья все еще усыпаны большими узловатыми плодами, которые, когда отмоешь их свалявшийся ворс, становятся яркими, сверкающими желтыми глыбами, тяжелыми — в руках не удержать. Теперь пришло время готовить из сладкой айвы любимое испанское лакомство — дульсе де мембрильо (фруктовый джем); его наливают в формочки и дают осесть до такой плотности, чтобы можно было резать ножом. В этом году я заготовил целых десять килограммов, и это еще не конец.

Начо на прошлой неделе вернулся из Палестины, переполненный впечатлениями о садах в Иерихоне, о плодоносящих круглый год огородах и об удивительных тамошних фруктах. Пока еще идут дожди, в нашей сельскохозяйственной круговерти наступило временное затишье. Но скоро начнутся важные зимние работы. Надо заколоть свинью. Надо собрать оливки и отвести их на отжим, надо сцедить вино в чистые стеклянные бутыли с оплеткой. В ясные короткие холодные дни, когда делать больше нечего, мы можем коротать время за изготовлением крепкого спиртного напитка агуардьенте (дословно «горящая вода»), это испанский эквивалент граппы; в медном перегонном кубе, поставленном на открытом воздухе, жидкость надо отдистиллировать от кожицы и веточек, оставшихся после сбора урожая винограда. Когда апельсины станут наиболее вкусными (а это бывает в январе), я делаю темный горький мармелад: если я не поем его на завтрак, то потом весь день хожу сам не свой.

Не будет преувеличением сказать, что большая часть моих познаний о еде получена от народа и пейзажей Испании. Но остальное я открыл сам, работая на собственной ферме, не гнушаясь простого крестьянского труда и не стесняясь грязи под ногтями. Когда производство продуктов питания было поставлено на промышленную основу, а в экономике основной тенденцией стала глобализация, мы многое потеряли: мы стали гораздо дальше от природы, утратили истинный вкус еды, да и здоровью нашему это на пользу не пошло. Однако все поправимо, мы можем вернуться назад, к природе. Пока я не начал сам изготавливать масло из сливок от моей собственной коровы, я и представления не имел, что этот продукт может быть богатой маслянистой массой, почти такой же желтой, как шафран, с запахом пастбища и цветов. Пока я не съел ломтик окорока от моей собственной, дома забитой свиньи, я и не догадывался, что если животное все лето ест фиги и яблоки, а зимой добывает желуди, мясо его в результате станет несравненно мягким и нежным. Жизнь в деревне ежедневно преподносит мне уроки того, какой вкус должен быть у продуктов питания.

Она снова пришла сегодня в полдень с продуктами и разговорами. От души желаю всем иметь таких хороших соседей, как эта женщина.

Дружба с Петрой подводит итоги большей части знаний, усвоенных мной за все эти годы, прожитые в Испании: я сумел уловить особый ритм, в котором течет тут время, понять, что такое качество жизни и как определить, что представляет собой особую ценность.

Как повар и как фермер, я всячески стараюсь подражать Петре, потому что никто не понимает лучше нее, что растить продукты и готовить из них — это две стороны одной монеты. Она делает все, что требуется в сельской жизни, я тоже пытаюсь все это делать, но у нее все выходит намного лучше: без претензий, но с блеском, благодаря природным способностям и многолетнему, трудному жизненному опыту. Из молока коз, которых выращивает ее муж, Петра изготавливает такие истинно пикантные сыры, что они наверняка собрали бы все призы на специальных ярмарках.

В этот полдень мы стояли среди капустных грядок, обсуждая, как поступить с обильным урожаем. По пути ко мне Петра нарвала с дерева апельсинов, сколько смогла унести в руках.

С утра она рассказывает мне, что намерена приготовить на ланч; вечером расскажет, что они с семьей ели в обед. Это может оказаться вкусный горячий кальдо — густой суп, консоме по-испански (этому супу в народе приписывают чудодейственную силу: он охраняет от демонов холода и влажности) или большой горшок костилья кон патато (ребрышек с картофелем) — вкусного зимнего рагу из свиной грудинки и картофеля с чесноком, луком, оливковым маслом и красным перцем. А по воскресеньям — настоящая густая похлебка из мяса, овощей и бобов, после которой ее муж с трудом добредет до кресла и рухнет в него, а дождь за окном будет лить все сильнее, и в полдень станет так темно, будто уже наступил вечер.

Из своих разговоров с Петрой я вынес убеждение, что сельская кухня нашего региона хоть и пострадала под натиском концепции Материальной Выгоды, но все еще сохраняет довольно много жизненных сил. Иногда, бродя во время ланча по узким улочкам среди современных каменных домов, я слышу доносящееся из окон звяканье горшков и сковородок, вдыхаю прекрасные ароматы чего-то жарящегося и булькающего, распространяющиеся даже на другую сторону улицы, и с радостью убеждаюсь, что есть еще уголок в Старой Европе, где заботятся о правильном домашнем питании и сохранении национальных блюд. И что здесь не продали душу ради кетчупа в бутылках и вермишели в коробках из серии «просто добавь воды».

Там, где я живу, в супермаркетах есть специальная полка для мешков с солью, килограммовых расфасовок красного перца и всего остального, что нужно для забоя свиньи. Продавцы на улицах торгуют не только непосредственно фруктами и овощами, но и подносами с рассадой и саженцами фруктовых деревьев для тех, кто хочет сам их вырастить. По-моему, это доказывает, что никуда не ушло традиционное сельское представление о еде — а именно, что для потребителя естественно самому производить хотя бы часть продуктов питания — это представление сохранилось до сих пор, хотя с каждым годом круг его приверженцев и сужается.

Наступила ночь, из темноты доносится шум ручья. В доме топится камин, возле которого дремлет Начо. Пробили часы на церковной колокольне: всего десять вечера. Самое время для позднего испанского обеда. Я перебираю в уме, какие у меня есть ингредиенты: половина тыквы (другую половину мы съели вчера, потушив ее с рисом и шафраном), головка пурпурного чеснока, полдюжины яиц. Я рискну выйти в огород с фонарем, если понадобится собрать немного петрушки, сорвать луковицу или салат. У меня сохранилась парочка драгоценных поздних помидоров, ими я натру ржаной хлеб для тостов, и еще есть бутыль оливкового масла нашего собственного производства. Вот соль, жгучий и сладкий перец. Я все это раскладываю на кухонном столе, получается натюрморт в стиле кого-то из старых мастеров, яркий и аппетитный. Здесь все компоненты, отражающие душу испанской еды, и все они растут там — в полях, оливковых рощах и фруктовых садах.

Подбрасывая в камин еще одно полено, я размышляю, что бы мне такое приготовить при имеющихся возможностях. И через полчаса мы сидим за ревелто де калабаса (яичницей-болтуньей с тыквой), теплый кукурузно-желтый цвет желтков оттеняют куски тыквы, она стала мягкой и немного подтаяла по краям. Где-то там, в глубине блюда, есть зубчик чеснока, крупно нарубленный и раздавленный, прокипяченный в горячем оливковом масле. И сверху все это посыпано вручную измельченной петрушкой невероятно зеленого цвета. На столе ломти хлеба, натертые помидорами, и наше собственное белое вино, ароматное, с привкусом дымка. А на десерт дар Петры — апельсины. Первые из самого первого урожая сезона: предвестники зимы. Да, впереди холодные и унылые пейзажи, но эти апельсины пахнут праздниками и ярким солнечным светом, а вкус у них сладкий, как у самой жизни.