Когда открываются двери

С утра дул порывистый холодный ветер. Небо обнесло серыми тучами. На серых волнах озера пузырились пенистые барашки. Когда же они вышли из храма, на них каскадом золотистого света обрушилось яркое полуденное солнце.

– Посмотри, у меня глаза не очень красные? – спросила Марина, когда они присели за столик ближайшего кафе, чтобы отдохнуть после праздничной трехчасовой литургии.

– Глазки у тебя в лучшем виде, – бережно успокоил ее Петр. – И не надо стесняться слез на исповеди. Они дороже бриллиантов.

– Вот не думала, что способна реветь, как девчонка. Я даже остановиться не могла.

– Ты этими слезами всю грязь с души смыла. Радуйся.

– Да у меня и так слов нет. Я даже и мечтать не смела, что меня вот так сразу к Причастию допустят.

– Просто батюшка увидел твое искреннее покаяние. Я тоже за тебя переживал. Ты молодец.

– Ты знаешь, кто меня больше всего поразил?

– Кто?

– Мальчик, что передо мной с мамой стоял. Ему годика три всего. Он такой маленький, аккуратненький, головка в белых кудряшках… Стал на коленки в начале службы и стоит себе. Мама его подняла. Он опять на коленки – шлеп. Служитель к нему в серебряной одежде подходил.

– Алтарник.

– Наверное. Я слышала, он сказал, что в воскресенье не положено стоять на коленях. А мальчуган постоял маленько и снова – шлеп на коленки. И, как зачарованный, на алтарь во все глазенки смотрит.

– Как тут на колени не встать? Там, в алтаре, – престол Божий. А он, что на небе, что в земном храме, – Престол. Тут впору всю службу простоять в земном поклоне.

– Вот этот мальчик меня обрадовал. Дети ведь чистым сердечком к любви и свету тянутся. Значит, там на службе, все настоящее. Значит, моё! Понимаешь?

– Понимаю, Мариночка. И от души поздравляю. Все это очень хорошие знаки. Господь как‑то по‑особенному благоволит к тебе.

– А как ты думаешь, Петр, сейчас у меня может появиться шанс?

– Ты о чем?

– Ну, пожить еще немного? – прошептала она.

– Конечно. Да ты не бойся. Самое главное, что теперь ты встала на путь спасения. А что касается сроков жизни земной, то положись на волю Божию. Поверь, Господу лучше знать, когда нас отсюда взять в Свой дом. Со временем все узнаешь.

– Ты понимаешь, я сегодня поняла, что жить только сейчас начала. Я не могла себе представить, что это так здорово – быть прощенной. Передо мной будто открылась дверь в счастливое будущее.

На поверхность белого пластмассового столика легла тень от подошедших вплотную людей. Яркое солнце не позволяло увидеть лиц.

– Извините, у нас занято, – проворчал Петр, надеясь без помех поговорить с Мариной.

– Петр Андреевич! – воскликнул подошедший. – Вот так встреча.

Крепкий мужчина с мальчиком – оба в сильно потрепанной и выгоревшей одежде – улыбались белозубо и открыто. Петр встал, обнял друга.

– Борис! Что же ты не сообщил, что сюда приедешь? А загорел‑то? Как эфиоп какой!

– Да я в бегах, Петро. Ты послушай!..

– Прости, Борь, познакомься. Это – Марина.

– Очень приятно. А этот молодой человек – мой крестник Антон. Правда, он не очень‑то разговорчив. Антон с Мариной пусть посидят, а мы, Петь, давай‑ка сходим за шашлыками. Заодно я тебе про свои приключения расскажу.

Когда они отошли и встали в очередь к мангалу, Борис вполголоса шепнул:

– Это что за девушка с тобой? Уж не надумал ли ты на старости лет жену подновить?

– Борь, ты так не шути. Эта девушка смертельно больна. Во всяком случае, была больна до сегодняшней исповеди.

– Она исповедовалась впервые?

– Ну, да. И причастилась тоже впервые.

– Ты знаешь, Петь, я много раз видел обреченных. Скажу точно – Марина не из их числа. Она сама жизнь. И она прекрасна.

– Да?

– Да. И я на ней женюсь, – выдохнул Борис.

– Ну, ну… – иронично улыбнулся Петр. – Так что тебя сюда привело? И от кого ты в бега подался?

Борис кратко рассказал о своих летних приключениях. А также о том, что уговорил Антона навестить это озеро, с которым у него связано много счастливых месяцев. Усатый шашлычник энергично размахивал картонкой, раздувая душистый дым. Из‑за яркого солнца и густого дыма они не видели, что происходит за белым столиком, где мужчины оставили спутников. Наконец, заполучив блюда с шашлыками и с бордовой капустой на гарнир, они, осторожно ступая, двинулись к столику. Поставили блюда, вернулись к стойке за тарелками и напитками. Принесли и сели.

– Ты посмотри, Петь, а они, кажется, уже успели подружиться, – улыбнулся Борис. – Вон как щебечут. Что?!! – закричал Борис и встал, чуть не свалив столик. – Антон, ты что, заговорил?!!

– А что нам, уж и поговорить нельзя? – возмутилась Марина, опешив.

– Да он немой! – выпучив глаза, гремел Борис. Потом выдохнул: – Был…

– Папа, не волнуйся, сядь, пожалуйста, – сказал Антон.

– Па‑па… – промямлил Борис и сел на свой стул. – Па… Ты что, юный обманщик, меня разыгрывал, что ли?

– Да нет. Меня как дома родители избили, так я и слова сказать не мог. Потом сбежал. А теперь вот заговорил.

– А кто твои родители?

– Не помню… – потупился мальчик.

– А где ты жил?

– Тоже не помню.

– Ну ладно, Антош, прости. А ты, Петя, говоришь!.. Вот что Мариночка делает. Немые заговорили. Слепые прозрели. Последнее – про меня.

Они сидели, и каждый по‑своему обдумывал случившееся. Борис, открыв рот, наблюдал за Антоном, мальчик во все глаза смотрел на Марину, девушка – на Петра, а тот куда‑то очень, очень далеко.