Двадцать восьмое марта

Я боялась сегодня идти в школу, опасаясь, столкновений с Маркусом Флюти. Но ничего не произошло. Маркус даже не взглянул в мою сторону. Я решила, что в основе его внимания или невнимания к моей персоне нет злого умысла. Его колкости не имеют отношения ко мне. Они могли бы относиться к любому. Каждый мог оказаться на моем месте.

Во всяком случае, Сара хотела сообщить более важные вещи.

– О мой бог! – радостно прошептала она. – Я занималась в Канкуне сексом.

Маркус отошел далеко на второй план.

Мы с Хай узнали подробности за обедом. Очевидно, что Сара и Мэнда провели целую неделю, обманывая всех насчет своего возраста и заставляя подвыпивших студентов покупать им коктейли «Маргарита». Не буду рассказывать все грязные детали их семидневной пьянки, потому что это утомительно.

Расскажу только о том, как Сара лишилась своего цветка, то есть девственности. Это произошло на шестой день их поездки, в номере 203 в отеле «Домик у моря» – заведение, которое их богатенькие дружки‑студенты, упражняясь в остроумии, переименовали в «Дом тараканов». Он – член братства Каппа Сигма в каком‑то колледже в Аризоне и известен под фамилией Бендер. (Крепыш и Бендер. Разве это не изысканно?) У него был презерватив. Когда наступил кульминационный момент, своими криками: «Ну давай же, давай!», он засвидетельствовал свое почтение одному из известных персонажей с мексиканской фамилией – мышонку‑гонщику Спиди Гонзалесу, что, впрочем, было правомерно, поскольку он сам напоминал мышонка и весь этот чертов акт продолжался не более двух минут.

Подождите, станет еще более отвратительно. Мэнда смогла подтвердить рассказ Сары, потому что в этой же комнате и у нее была сексуальная сиеста. Мэнда занималась извращенными формами секса с дружком Бендера, членом того же братства, что и он, по имени Шерм и по прозвищу Червяк. (Все это сопровождалось грязными шуточками, вызванными текилой.)

Они обе считали это самым прикольным из того, что с ними когда‑либо было.

Ну самое трогательное то, что Сара все еще продолжает считать Бендера своим бойфрендом или кем‑то вроде этого. Она уверена, что он будет поддерживать с ней связь. Мэнда никак не помогала в том, чтобы разубедить Сару, и всячески поддерживала ее фантазии.

– Ну а зачем он попросил у Крепыша адрес электронной почты?

У нас с Хай просто в голове не укладывалось, что они могли быть такими наивными: ведь узнать адрес электронной почты – это известная уловка парней, переспавших с девушкой одну ночь, чтобы хоть как‑то реабилитировать себя. Затем Хай решила вызвать бурный спор, задавая провокационные вопросы. Это самая ее привлекательная черта.

– Знает ли Бендер, что тебе только шестнадцать?

– Пятнадцать, – поправила Сара.

– Пятнадцать, – исправилась Хай.

– Нет, я подумала, что скажу ему правду позднее.

– Хмммм.

– Хмммм. А что?

– Ну с точки зрения закона – это изнасилование.

– Что?

– Ему двадцать один. Тебе пятнадцать. Это изнасилование малолетки.

– О мой бог! Нет. Хотя я и была пьяной в стельку, но я хотела этого.

– Не имеет значения, – сказала Хай. – Закон есть закон.

Меня заинтересовали вопросы юрисдикции: сможет ли он быть подвергнут преследованию в США, если преступление было совершено к югу от границы? (Ха. Сто против одного, что не может.) Но Хай настолько правдоподобно убеждала Сару, что ее лицо покрывалось разноцветными пятнами несколько раз. Оно напомнило мне мексиканский закат солнца или текиловый рассвет.

– Ну я не буду обращаться в полицию и выдвигать обвинения, – сказала Сара.

– Думаю, ты не будешь. – Хай взглянула на меня, как ни в чем не бывало потягивая Ред Бул. В первый раз я прочитала ее мысли.

– Но твои родители могут это сделать, – сказала я, подхватывая незаконченную Хай фразу. – А что, если ты залетела или подхватила заразную болезнь или еще что‑то?

– О мой бог! Теперь и ты начала на меня нападать?

– Как же Флай? – атаковала Мэнда. – Ему девятнадцать. Тоже изнасилование. Верно?

Сара улыбкой поблагодарила Мэнду за то, что та встала на ее защиту, а потом бросила взгляд на Хай, говоривший: «Ну что, съела?»

– А кто сказал, что мы с Флаем занимаемся сексом?

Наступила неловкая тишина. Затем Сара обратила свое внимание на Бриджит:

– А что ты собираешься делать, когда Берку исполнится восемнадцать, Бридж?

Во время разговора Бриджит оставалась в стороне. Ее красивое лицо вспыхнуло от досады из‑за того, что ее втягивают в разговор помимо ее воли.

– А кто сказал, что мы с Берком занимались сексом?

Шокированная новостью, я чуть со стула не свалилась. То, что Бриджит уже не девственница, давно укрепилось в моей голове, и, очевидно, не только в моей. Я думала, что Бриджит подстрекает Сару и Мэнду к продолжению репортажа с места событий. Но я ошиблась. Они побледнели так, что от загара не осталось и следа.

К несчастью, мексиканские приключения Мэнды и Сары продолжались обсуждаться. Словно не слыша, что подробный отчет об их путешествии был полным вздором, наша преподавательница испанского так хотела услышать все об их поездке на ее родину, что позволила им весь урок рассказывать об этом всему классу Конечно, синьора Вега услышала версию с цензурными сокращениями.

– Мексиканцы так тепло принимают американцев, – сказала Мэнда.

– Si! [3]– подтверждала Сара.

– И их культура так богата традициями, – продолжала Мэнда.

– Si! – еще раз подтвердила Сара.

Как им удавалось сохранять такое невозмутимое выражение – для меня загадка.

В середине урока я получила записку от Скотти: «Они уезжали на неделю, а нам приходится сидеть и слушать рассказ о культуре? B.C.! – бред собачий». Я повернулась и сказала: «Мне известно гораздо больше!»

Это был прорыв в наших отношениях. Он обычно не опускается до цинизма, свойственного мне. Может быть, я просто была невнимательной.

Все же никто не скучал по мне больше, чем Пепе. Я простила его за тот краткий период, когда он купался в лучах славы после выступления на конкурсе талантов, а мне бросал при встрече лишь: «Bonjour!» [4]Но сегодня он не переставая поворачивался в мою сторону, чтобы улыбнуться мне. Мадам Роган устала кричать: «Tournez‑vous, Pierre!» [5]и пересадила его за несколько рядов от меня. Он помахал рукой на прощание и мелодраматически заметил: «Je suis triste. Au revoir» [6]. Все заулыбались, но в этом не чувствовалось никакой издевки, потому что Пепе всегда так валял дурака. Было смешно, но мне хотелось плакать.