Брак и азбука Морзе. Я просматривал пленку с видеозаписью Билла и Сью вместе с Амбер Табарес, студенткой последнего курса

Я просматривал пленку с видеозаписью Билла и Сью вместе с Амбер Табарес, студенткой последнего курса, работающей в лаборатории Готтмана SPAFF кодировщиком. Мы сидели в той же комнате, где до этого были Билл и Сью, и наблюдали на мониторе за их общением. Разговор начал Билл. Он любил их прежнюю собаку, сказал он. Ему просто не нравится новая собака. Он говорил без злости и безо всякого намека на враждебность. Было похоже, что он действительно хочет объяснить, какие чувства испытывает.

Если прислушаться внимательно, заметила Табарес, станет ясно, что Билл отчаянно защищается. На языке SPAFF он предъявлял встречные жалобы и применял тактику «да, но…», т. е. вроде бы соглашался, но потом отказывался от своих слов. В течение сорока секунд первой минуты разговора Билл демонстрировал защитную реакцию. В свою очередь Сью, слушая Билла, несколько раз закатывала глаза — это классический жест, демонстрирующий пренебрежение. Когда Билл начал высказывать свои претензии по поводу места, отведенного собаке, Сью в ответ прикрыла глаза и заговорила покровительственным, наставительным тоном. Билл продолжал объяснять, что ему не нравится, когда подстилка лежит в гостиной. На что Сью сказала: «Я не хочу это обсуждать», — и снова закатила глаза, выказав таким образом пренебрежение. «Обратите внимание, — сказала мне Табарес, — снова презрение. Мы только начали, но уже видно, что он почти все время защищается, а она несколько раз закатывала глаза».

Ни разу на протяжении их разговора ни один из них не выказал скрытых знаков враждебности. Несколько раз возникали неясные намеки, и Табарес останавливала пленку, чтобы обратить на них мое внимание. Некоторые пары, если уж бранятся, то бранятся по-настоящему. Но эти двое спорили менее явно. Билл жаловался, что собака мешает им развлекаться, поскольку всегда приходится возвращаться домой пораньше из опасения, что она что-нибудь натворит одна в квартире. Сью отмахивалась: «Если она захочет что-нибудь сгрызть, то прекрасно может сделать это в первые же пятнадцать минут после нашего ухода». Билл не стал спорить. Он кивнул и произнес: «Да, я знаю». И затем добавил: «Дело не в этом. Я просто не хочу держать собаку».

Амбер Табарес показала на экран. «Он начал с „да, я знаю“, однако по сути это „да, но…“. И хотя он с ней вроде бы соглашается, но снова и снова говорит о своей антипатии к собаке. Он постоянно защищается. Я все думала, какой же он славный, все время соглашается с женой, а потом поняла, что он все время говорит „да, но…“. И это вводит в заблуждение».

Билл продолжал: «Я веду себя все лучше, ты должна это признать. На этой неделе лучше, чем на прошлой. Лучше, чем на позапрошлой и на позапозапрошлой».

Амбер комментирует: «В одном исследовании мы наблюдали за молодоженами. Так вот, у пар, которые впоследствии развелись, нередко один из партнеров добивался похвалы, а другой отказывался хвалить. А в более счастливых парах супруг, услышав такие слова, ответил бы: „Конечно“. Это большая разница. Если вы хотя бы кивнете и скажете „ага“ или „да“, это будет знаком поддержки, а она ничего такого не сделала, ни разу за весь сеанс, и никто из нас не заметил этого, пока мы не провели кодировку».

«Это странно, — продолжила она. — Поначалу не возникает ощущения, что это несчастливая пара. Мы попросили их просмотреть видеозапись разговора, и они нашли его просто забавным. То есть, в принципе, пока у них все хорошо. Но они женаты не так давно, пылкость в отношениях еще не прошла. Проблема в том, что она очень упряма. Они спорят о собаке, но похоже, что она не собирается уступать ни при каких обстоятельствах. Это очень опасно. Не уверена, что они преодолеют семилетний барьер. Хватает ли в этом браке положительных эмоций? Ведь то, что кажется положительным, не всегда таковым является».

Что Табарес хотела увидеть в отношениях этой семейной пары? С технической точки зрения она измеряла уровень положительных и отрицательных эмоций, поскольку, по заключению Готтмана, чтобы брак сохранился, соотношение положительных и отрицательных эмоций в конкретном фрагменте общения должно составлять пять к одному. На более простом уровне, однако, Табарес искала в этом коротком разговоре то, что характеризует конкретный брак — отношения Билла и Сью. Центральное утверждение в исследованиях Готтмана гласит: у каждого брака индивидуальный характер, своего рода брачный ДНК, который проявляется в любом значимом общении. Вот почему Готтман просит пары рассказывать о том, как они познакомились. Он установил, что, когда муж и жена вспоминают этот самый важный эпизод своих отношений, характер брака проявляется сразу.

«Это очень легко определить, — говорит Готтман. — Вчера я просмотрел одну запись. Женщина рассказывает: „Мы познакомились на лыжном курорте во время уик-энда. Он был там с толпой друзей и понравился мне. Мы договорились о свидании. Но потом он слишком много выпил и пошел спать, а я прождала его три часа. Потом я разбудила его и сказала, что не люблю, когда со мной так обращаются. А он сказал: „Да, да. Я слишком много выпил““. Их первая встреча носила отпечаток обиды, и, как это ни печально, такие отношения сохранились в течение всего брака. Тут нет ничего сложного, — продолжает Готтман. — Когда я только начал проводить эти собеседования, то думал: может быть, мы просто видим этих людей, когда их брак переживает не лучшие времена? Но точность прогнозов настолько высока, что, если все повторить, каждый раз будет получаться такая же характеристика».

Чтобы понять, о чем говорит Готтман, можно провести аналогию с тем, что радиолюбители называют почерком. Азбука Морзе состоит из точек и тире, которые имеют определенную длительность. Но никто не воспроизводит ее идеально. Посылая сообщения (особенно с помощью практически канувшего в Лету телеграфного ключа), радисты делают паузы разной длительности, растягивают точки и тире, в общем, сочетают их в индивидуальном ритме. Азбука Морзе — это как устная речь. У каждого своя неповторимая манера говорить.

Во время Второй мировой войны британцы призвали тысячи так называемых перехватчиков (в основном женщин), которые каждую ночь слушали сообщения фашистов, настраиваясь на радиочастоты дивизий германской армии. Разумеется, немцы передавали сообщения в зашифрованном виде, поэтому британцы не знали, о чем в них идет речь (во всяком случае, в начале войны). Но это не всегда имело значение, поскольку через какое-то время, просто прислушиваясь к последовательности передаваемых знаков, перехватчики научились распознавать индивидуальный почерк немецких радистов и благодаря этому узнавали нечто не менее важное: кто отправлял радиограмму.

«Слыша одни и те же позывные в течение определенного периода времени, вы понимали, что в подразделении, скажем, три или четыре связиста, работающих по сменам, и у каждого свои особенности, свой стиль, почерк, — рассказывает Найджел Уэст, британский военный историк. — Ведь помимо текста, были приветствия и обмен не относящейся к делу информацией, хотя это и запрещалось. Как дела? Как твоя девушка? Как погода в Мюнхене? И перехватчик заполнял особую карточку, куда вносил всю эту информацию, и очень скоро у него складывались своего рода отношения с этим человеком».

Перехватчики описывали почерк и стиль радистов, которых слушали. Они давали им имена и составляли сложные характеристики их личности. Кроме идентификации лиц, посылавших радиограммы, перехватчики пеленговали их сигналы. Это давало им дополнительную информацию: теперь они знали, кто где находится. Найджел Уэст продолжает:

«Перехватчики так хорошо знали особенности работы немецких радистов, что могли найти их в любой точке Европы, если тех переводили на новое место службы. Это очень помогало при составлении сводок боевой обстановки, поскольку позволяло узнать, что делает то или иное подразделение и где оно дислоцируется. Если радист из некоего подразделения раньше выходил на связь из Флоренции, а через некоторое время обнаруживался в Линце, то можно было предположить, что это подразделение перебросили из Северной Италии на Восточный фронт. Или какой-то радист из подразделения, ремонтирующего танки, каждый день выходил в эфир в полдень, а после крупного сражения стал слать радиограммы еще и в четыре часа дня и в семь вечера. Значит, у этого подразделения прибавилось работы. В критический момент кто-то из высокого начальства спрашивает: „Вы точно знаете, что эта эскадрилья Люфтваффе находится в районе Тобрука, а не в Италии?“, и вы с полной уверенностью отвечаете: „Да, это Оскар, в этом нет никаких сомнений“».

Главная особенность почерка в том, что он возникает естественно. Радисты не стараются специально отличаться друг от друга. Они просто звучат индивидуально, ибо некая часть их личности автоматически и бессознательно раскрывается, когда они передают знаки азбуки Морзе. Еще одна особенность почерка — он проявляется даже в коротком сообщении. Достаточно прослушать всего несколько знаков, чтобы распознать индивидуальный характер. Он не меняется, не исчезает и проявляется постоянно, а не в отдельных словах или символах. Вот почему британские перехватчики могли прослушать всего несколько знаков радиосообщения и сказать с абсолютной уверенностью: «Это Оскар, значит, его подразделение находится в Тобруке». Почерк радиста неизменен.

Джон Готтман утверждает, что отношения между двумя людьми тоже характеризуются «почерком» — узнаваемым ключом, который возникает естественно и автоматически. Поэтому отношения в браке так легко прочесть и распознать — некая ключевая часть любой человеческой деятельности (будь то морзянка или семейная жизнь) подчиняется определенной и устойчивой закономерности. Прогнозирование развода, как и отслеживание радистов, — это распознавание такой закономерности.

«Люди в своих отношениях находятся в одном из двух состояний, — продолжат Готтман. — Первое из них я называю главенством положительных эмоций. Это как буфер. Один из супругов делает что-то плохое, а другой говорит: „Бедняга просто не в настроении“. Второе — главенство отрицательных эмоций, когда даже самые нейтральные слова партнера воспринимаются как критика. В состоянии главенства отрицательных эмоций люди делают глобальные заключения друг о друге. Например, если супруг сделал что-то хорошее, то это непременно из эгоистических побуждений. Такие состояния очень трудно изменить, и именно они определяют, как одна сторона расценивает действия другой — как дружественные или как враждебные. Например, я говорю что-то своей жене, а она меня прерывает: „Ты можешь заткнуться и дать мне договорить?“ При главенстве положительных эмоций я скажу: „Извини, продолжай“. Мне это не очень нравится, но я понимаю, что это сохранит мир. При главенстве отрицательных эмоций я скажу: „Да пошла ты к черту, ты сама мне слова не даешь сказать. Ты такая же стерва, как твоя мамаша“».

Рассказывая об этом, Готтман чертил на листке бумаги график, напоминающий диаграмму биржевых котировок в ходе типичного дня торгов. Он объяснил, что вычислял подъемы и спады уровня положительных и отрицательных эмоций семейной пары и обнаружил, что нетрудно спрогнозировать поведение кривых на схеме. «Одни идут вверх, другие вниз. Но когда начинается движение вниз в сторону отрицательных эмоций, в девяносто четырех процентах случаев оно продолжится. Люди идут неверным путем и уже ничего не могут исправить. И эту ситуацию нельзя считать временной. Это общая характеристика того, как они строят свои отношения».