Выжигание души. Постижение алгоритмов интриг

Путешествие в хаосе дворцов и королевских приемов по сумме переживаний принесло, пожалуй, еще даже больше травм для души, чем наполненное вечными страхами детство. Мужчина, которому она намеревалась отдать свое сердце, был одержим другой женщиной, бредя ее именем и практически открыто демонстрируя пламенную любовь и фантастическую преданность ей. И Екатерина Медичи, твердая и холодная, как кристалл, не могла противопоставить могущественной любовнице Генриха II Диане де Пуатье ничего, кроме смиренного терпения и скрежетания зубами в пустой постели, которую супруг посещал лишь тогда, когда об этом заботилась его предусмотрительная любовница.

Жизнь молодой Екатерины, и без того безрадостную, усугубили еще два неотвратимых удара судьбы. Во‑первых, меньше чем через год после пышного бракосочетания скончался ее влиятельный дед Климент VII, что неожиданно сделало некогда богатую невесту бесприданницей. Такое унизительное положение при французском дворе было угнетающим, как нависшая над головой каменная глыба, которая вот‑вот сорвется. Теперь ее едва ли не открыто оскорбляли, ею пренебрегали, словно она была гадким утенком, обманом и ловкими ухищрениями проникшим в стаю величественных лебедей. Во‑вторых, она, как ни старалась, не могла зачать ребенка, что являлось основой брака и доказательством ее женской состоятельности. Некоторые источники отмечают, будто бы это Генрих был подвержен какому‑то недугу, не позволяющему ему иметь детей. Не стоит гадать, так ли это было на самом деле, ибо камнепад упреков все равно оказался направленным на Екатерину: именно в ней видели причину несостоятельности семьи. Тем более что, как сообщает в своем увлекательном повествовании Леони Фрида, через четыре года их совместной жизни Генрих вдруг сумел зачать ребенка на стороне – с девушкой из низкого сословия, сестрой конюха. Если эта история правдива, то положение Екатерины Медичи при французском дворе стало угрожающим. Ей пришлось долгое время находиться в двусмысленном положении, а поскольку слишком многие настаивали на разводе, лишь ее самозабвенная женская игра исправила ситуацию.

Юная Медичи сделала верную ставку – она ловкими, не без актерского таланта, истериками обворожила своего свекра, стареющего короля Франциска. Она старалась для короля, как могла, мелькая перед ним с комплиментами, вымученными улыбками и реверансами. По меньшей мере, ей удалось в его лице найти защитника и на время решить проблему своего пребывания при дворе, а паузу молодая женщина использовала для поиска новых возможностей, которыми можно было бы привлечь собственного мужа. В действительности борьба за внимание Генриха являлась уже не сражением за любовь, а отчаянным спасением своего положения в мире, который с самого рождения казался неприветливым, щетинистым и слишком жестоким. Ее внутренняя тревога все возрастала, не находя в течение целого ряда лет никакого выхода, беспокойство, отчужденность и озлобленность скапливались в сердце, заполняли душу, проникали в каждую клеточку мозга. Она совершала поступки, граничащие с безумием. Так, во дворце шептались, что она велела просверлить отверстие в полу, чтобы понаблюдать за любовной игрой своего мужа и ненавистной Дианы, которая к тому же была на добрых два десятка лет старше принца. Но то, что она увидела, оказалось еще большей травмой для неискушенной молодой женщины.

Кажется, супруг, погрязший в любовных утехах на стороне и едва ли интересующийся властью, оставил своей бедной жене лишь одно развлечение – дворцовые интриги, что помогало входить во вкус управления государством. Не зря она повсюду носила с собой томик «Государя» Макиавелли, написанный теоретиком манипуляций специально для семьи Медичи. Тщательно изучала она и историю Франции (хотя писать по‑французски без ошибок не умела до конца жизни), а однажды, уже будучи королевой, произнесла любовнице своего мужа фразу, ставшую исторической. На вопрос, что она читает, Екатерина заметила, что это история Франции, в которой она с удивлением обнаружила, что «во все времена шлюхи управляли делами королей». Разумеется, две женщины в тот момент были наедине. Без любви, одинокая, холодная и занятая постоянно своими мыслями, женщина уже вынашивала планы мести.

Она начала с того, кто стоял на пути к власти ее мужа Генриха. А это был дофин, старший сын короля, который должен был унаследовать корону. Этот молодой человек, полный духовных сил и обладавший недюжинной смекалкой, был гораздо смышленее ее незадачливого мужа в государственных делах и политике и к тому же обладал завидным здоровьем. При таком раскладе, рассудила Екатерина, ей придется еще долго прозябать на третьих ролях в ожидании отставки стареющей Дианы. И ведь нет никаких гарантий, что Генрих вернется к ней. Стоит упомянуть, что итальянцы всегда испытывали неподдельный интерес и даже некое подобие страсти к ядам. Саму Италию тех времен нередко называли «лабораторией ядов» и «академией человекоубийства». Что касается Екатерины, то ее личный парфюмер мэтр Ренэ наводил ужас на Париж. Хотя, конечно, страшный лик «черной королевы» явился миру много позже, а тогда, будучи на волоске от падения в бездну, женщина действовала с предельной осторожностью, достигая задуманного через третьи руки.

Ее причастность к ранней смерти молодого Франциска не доказана, но слишком многие авторы упоминают странную внезапную смерть Франциска‑младшего в связи с реализацией ее, Медичи, интересов при дворе. Французский двор оцепенел, когда разгоряченный игрой наследник престола, попросив слугу принести стакан холодной воды, залпом выпил ее и упал мертвым. Те же немногие, кто сначала заподозрил молодую Екатерину – это задумчивое и несколько меланхоличное дитя, тут же отбросили свои мысли при виде того, как искренне, словно в поисках поддержки, король обнял свою невестку на глазах у всех. До поры затаившаяся, но теперь вступившая в большую политическую игру женщина могла праздновать первую победу – она стала супругой наследника. Еще один потенциальный претендент на корону, младший сын короля Карл, сам освободил дорогу, когда безрассудно посетил дом, в котором царствовала чума. Этот самонадеянный юноша не верил, что смерть может угрожать принцу крови, но он жестоко ошибся, пав жертвой беспощадной болезни, то и дело свирепствовавшей в средневековой Европе.

Прошло совсем немного времени, и король, «весь прогнивший внутри» – по всей видимости он болел гонореей или даже сифилисом, – оставил этот мир, вверив скипетр Генриху. Любопытно, но статус королевы не усилил позиций Екатерины. Более того, не чувствующий ответственности за свои «монаршие поступки», легкомысленный

Генрих практически открыто возвысил Диану, сделав положение фаворитки более прочным и могущественным, чем первой дамы королевства. Екатерина была унижена. Ее стесняло и удручало такое, казалось бы, безвыходное положение. Она превратилась в тень любовницы своего мужа и, несмотря на снедающие ее терзания, терпеливо сносила свою незавидную роль. Ее психика, и без того ущемленная, в течение нескольких лет оказалась вывернутой наизнанку, а затем и необратимо разрушенной.

Лишь пару раз ей удалось привлечь внимание своего супруга, но не как женщине, а как верной подруге, отличающейся благоразумием и совсем неженской предусмотрительностью. Оставляя столицу по делам войны, Генрих дважды назначал свою жену регентшей, то есть временно вверял ей высшую власть в государстве. Хотя эта власть была серьезно ограничена, она в глазах двора не осталась незамеченной – это было выражение высокого доверия, оно вызвало интерес к королеве‑политику у некоторых серьезных игроков у подножия трона. Например, у клана Гизов, которые считали себя претендентами на более высокие роли в государстве и, соответственно, способными оттеснить Бурбонов, официальных наследников короны после семейства Валуа. Екатерина Медичи постепенно втягивалась в сложную политическую игру.

Наконец случилось чудо: после десятилетнего периода бесплодия королева Медичи забеременела. Затем дети пошли один за другим, радуя и короля, и Диану, которая безраздельно владела Генрихом, ведь периоды вынашивания потомства абсолютно выводили Екатерину из любовного треугольника. Но любовница повелевала даже в детской, чем доводила королеву до сумасшествия. А все еще влюбленный в стареющую даму король приказывал ваять Диану в мраморе, отливать из серебра, писать ее многочисленные портреты. Страсти накалялись много лет: Екатерина, закусив до крови губу, терпеливо ждала своего часа. Позже она писала, что очень любила своего мужа, однако в это трудно поверить. Столько раз отвергнутая и оскорбленная, никогда никем не любимая и никогда никого не любившая, она давно уже имела другую страсть – к власти. Ей было еще не так много лет, а она уже бесповоротно разуверилась в людях, ее чувства притупились, даже своих детей она, похоже, подсознательно рассматривала как товар, оплату своего будущего. Этот мужчина‑король, ветреный и влюбленный в другую, растоптал в ней самую возможность любить, и единственным, что ее связывало с Генрихом, была власть. «Если первые десять лет Екатерина провела в страхе и страданиях, то вторые десять – в муках физических», – таково заключение российских исследователей Ю. Лубченкова и В. Романова. Кажется, оно вполне отражает происходившее с итальянкой при французском дворе.

Чья‑то скорбь, как и чье‑то пьянящее беззаботное счастье, не могут длиться бесконечно, все заканчивается внезапно. Так произошло и с королем Генрихом, вздумавшим лично принять участие в рыцарском турнире. Несмотря на то что окружающие просили монарха не делать того, что придает королям либо величие, либо комичность (кроме того, по статусу король не должен был принимать участия в поединках), он с неотвратимым упрямством шел навстречу своей гибели. Во время схватки с молодым графом Монтгомери от удара копье короля сломалось, расщепившись на множество острых, как шипы, осколков; один из них волею рока влетел в глазное отверстие шлема, смертельно ранив монарха. На десятый день он скончался после мучительной агонии от абсцесса и кровоизлияния в мозг. Екатерина Медичи неожиданно стала королевой‑матерью, обладающей всей полнотой власти при своем шестнадцатилетнем первенце Франциске II.

Она не стала мстить своей бывшей сопернице Диане де Пуатье, но вовсе не из благородства или побуждений совести. Екатерине удаление Дианы от двора нравилось еще больше, ведь после стольких лет пребывания на верхнем этаже социальной пирамиды, после упоительного властвования и обладания первым мужчиной королевства эта престарелая дама теперь должна была прозябать в пустоте своих замков, уже никому не нужная и не вызывающая трепетной радости. Впрочем, один из этих замков, жемчужину архитектуры, Екатерина Медичи все же отобрала. Замок Шенонсо, без сомнения, был шедевром зодчества, но еще больше – символом величия его обладателя, потому‑то королева и совершила акт возмездия, прикрыв его хитроумным трюком обмена на один из своих замков. В целом свою месть Диане Екатерина рассчитала точно: она обрекла бывшую фаворитку на медленное угасание и невыносимые муки одиночества, ибо мало было желающих нажить себе врага в лице действующей королевы, явившись с опрометчивым визитом к опальной женщине. Через несколько лет былая красавица тихо скончалась почти в полном забвении; даже гигантское состояние не облегчило участи Дианы, ощущавшей себя всеми забытой и вынужденной умирать в темнице с золотыми решетками. Екатерина Медичи в душе ликовала: она искусно и нетривиально наказала обидчицу, не опустившись до мелкой мести, памятуя, что последнее – это признак слабости. Она же настроилась стать настоящей королевой, великой властительницей, способной на акты возмездия, отвечающие ее положению.

Юный король, как это часто бывает, оказался абсолютно не готовым к исполнению своей роли, и потому облачившаяся в траур Екатерина без колебаний решила взять все в королевстве под свой неусыпный контроль. С этого времени для мадам королевы начинается совершенно новая эпоха. Из женщины‑затворницы, уязвленной невниманием мужа и связанным с этим тихим пренебрежением двора, она превращается в демона власти, который с каждым днем все более возвышается над своим королевством. Конечно, на деле все происходило не так просто. Кланы Гизов, Бурбонов и растущее влияние протестантов оказывали на нее сильное давление, заставляя совершенствовать и актерское мастерство, и методы воздействия на окружающих. Влияли на деятельность королевы и внешние игроки, прежде всего Рим и Мадрид. Но Екатерина Медичи слишком много пережила в юности и в молодые годы, и эта суровая жизненная закалка заставляла ее не останавливаться ни перед чем. Внутренний мир этой женщины чаще всего оказывался непостижимым для галантных мужчин‑современников. Она была готова и способна преступить любые границы, пожертвовать чем угодно ради достижения власти. Пройдет еще несколько лет после смерти мужа, и Екатерина Медичи станет той неприступной крепостью, осада которой окажется не по зубам самым смелым игрокам на политическом поприще.

Нельзя, впрочем, сказать, что королева просто ждала этого часа. Как это обычно случается, изменение ее восприятия окружающего мира происходило постепенно, по мере обретения признаков реальной власти и величия, что также может считаться косвенным стимулом достижения не только независимости в Лувре, но и доминирующего положения, когда можно не только повелевать, но и осуществлять те фантазии, которые будоражат воспаленное сознание. Действительно, сексуально абсолютно раскованный французский двор открывал множество соблазнов, и Екатерина мужественно противостояла им, когда ее положение было шатким, как натянутый канат под ногами у циркового канатоходца. Демонстрация чувств слишком долгое время была для жены дофина, а потом и короля рискованной, а любой опрометчивый шаг мог оказаться роковым, суля пожизненное заточение, а то и смерть. Но, став королевой, она все же вкусила запретного плода, по меньшей мере однажды. Эта история важна, чтобы понять, насколько изменилась ее система ценностей, насколько вырос цинизм и умение использовать окружение. Еще при жизни короля Генриха Екатерина приблизила к себе одного из представителей правящей династии Валуа Франсуа Вандома, сделав его своим доверенным лицом. Оказалось, что Вандом обладает многими положительными качествами и может способствовать не только усилению позиций Екатерины при дворе, но и быть отличным любовником. Многие исследователи эпохи сходятся на том, что интимная близость королевы, начавшей отсчитывать пятый десяток лет, и Вандома, слывшего гордым и независимым человеком, возникла после смерти короля Генриха. Скорее всего, так оно и было, потому что Екатерина Медичи, слишком уязвимая при жизни мужа, вряд ли стала бы рисковать из‑за романтических переживаний. Зато после двух десятилетий терпеливого и сдержанного поведения она наконец смогла на короткое время полностью отдаться страсти. Если бы эта женщина могла хотя бы в постели оставаться только женщиной, никто бы из людей того развращенного времени не обратил бы внимания на мимолетный роман королевы. Но она уже приобрела демонические черты, и реально разделявшие с нею власть Гизы неустанно следили за каждым шагом первой дамы. И правильно делали, потому что в промежутке между любовными играми Екатерина вместе с покоренным ею Вандомом уже разрабатывала детальный план изменения формата власти, в результате чего Гизы канули бы в небытие, а она приобрела бы всю полноту власти. Прознав об этом, могущественный клан вынудил королеву‑мать подписать приказ о заточении Вандома в Бастилию, свалив подготовку заговора на беднягу. Впрочем, через несколько месяцев узника выпустили, и он в тот же день… умер, сраженный неизвестным ядом. Не стоит гадать, чьих рук это было дело, ведь оно касалось репутации королевы, а сам скомпрометированный Вандом уже не имел политических перспектив. Этот маленький эпизод из жизни далеко не святой королевы свидетельствует о многом: после смерти мужа она уже обрела достаточную политическую силу, чтобы вести собственную игру в мужском мире, и она продемонстрировала окружающим, что не остановится ни перед чем и ни перед кем. Вскоре она докажет, что человеческие жизни и судьбы, даже близких людей, ничто в сравнении с ее целями.

Явление миру «мадам гадюки»

Одной из постоянных тревог королевского двора Франции стал религиозный раскол. Протестанты‑гугеноты набирали силу, и едва ли не наибольшим беспокойством королевы стал тот факт, что некоторые влиятельные особы из семейства Бурбонов примкнули к протестантскому движению. Первое серьезное столкновение случилось еще при жизни чахлого и болезненного старшего сын Екатерины Франциска II. Расправу над гугенотами чинил герцог Гиз, королева же пока пребывала в роли наблюдательницы, учась премудрости узаконенных публичных убийств. И если религиозных мятежников низкого сословия просто завязывали в мешки и топили в реке, то убийство лидеров было организовано с помпой, так чтобы многочисленные зрители получили свою дозу удовольствия. Убийцы всегда старались удержать поклонников и последователей зрелищной демонстрацией брызг крови и ужаса в глазах смертников. Сама же Екатерина алчущим, ненасытным взором подрастающего дракона взирала на то, как семидесяти двум «изменникам» методично и с садистской последовательностью отсекали головы. В головах живых же представителей королевского двора господствовало мнение, что эта бесчеловечность является «неизбежным ритуалом». Дискутировать об этом через четыре с половиной столетия бессмысленно, стоит лишь заметить, что королева легко приобщилась к жестокостям своего времени, с гордостью осознавая, что может отправить того или иного человека на смерть, а другому подарить жизнь. Полная безнаказанность и отсутствие каких‑либо ограничений уже начали обволакивать ее, как порой плотная завеса тяжелых дождевых туч окутывает землю.

Хотя все осознавали недолговечность бедного Франциска II, его смерть, как короткое замыкание, потрясла королевство. Но только не его мать, которая никогда не была близка с первенцем, зато его появлением, как козырной картой, сыграла в игре с Дианой де Пуатье и своим собственным мужем. Рискуя здоровьем и даже жизнью, Екатерина позаботилась, чтобы детей было много. Говорили, что лишь к одному из младших сыновей, Эдуарду Александру (коронованному как Генрих III), она испытывала чувства, близкие к любви. Так или иначе, королева извлекла наибольшую пользу из смерти сына. Вместо него на престол взошел ее второй сын, малолетний Карл IX, сама же королева стала полноправной правительницей при сыне «в меру своих жалких сил», как она многозначительно выразилась. Политический же вес враждующих семей Гизов и Бурбонов она лихо уравновесила, первым пообещав безнаказанность за самоличную расправу над одним из представителей семейства Бурбонов, вторым – наместничество при короле взамен на подпись на свидетельстве о регентстве королевы. Среди прочего, имел место любопытный факт, отражающий истинное отношение матери к умирающему сыну‑королю: в то время, когда Франциск прощался с жизнью, вместо материнских утешений она выбивала у него подтверждение, что якобы именно он отдал приказ уничтожить злосчастного отпрыска Бурбонов. С момента коронации Карла IX вершить делами в государстве единолично стала Екатерина Медичи.

«Отравленный пирог власти» вконец испортил эту женщину, возомнившую себя равной Богу. Она уже открыто и без стеснения использовала окружающих, включая собственных детей, которых она ни во что не ставила и видела в них лишь материал для залатывания дыр на простыне большой политики. По ее указу травили и убивали неугодных, и это ничуть не смущало ее. Когда ей очень мешала Жанна Наваррская, мать будущего короля Франции Генриха IV, а тогда – потенциального наследника и возмутителя религиозного спокойствия (он изменил веру, став протестантом), Екатерина Медичи пригласила ее для обсуждения насущных проблем во дворец. Домой добраться королева Наваррская не успела, молва же упорно твердила о знаменитых отравленных перчатках, якобы изготовленных для нее флорентийским парфюмером Екатерины Медичи. Если этот случай однозначно нельзя назвать делом рук королевы, то все равно на ее счету достаточно жизней. Когда она бралась за какое‑то дело, то совершала все с такой неотвратимой настойчивостью, что сомнений в результатах быть не могло.

Однажды «черная королева» прознала, что на ее сына Генриха оказывает недопустимо сильное влияние один из лидеров его круга общения, настырный приверженец самобичевания и религиозного паломничества Линьероль. Религиозный фанатизм, по мнению Медичи, была ни к чему будущему правителю, ключевым же поводом для беспокойства королевы стало то, что сын мог ускользнуть от всеобъемлющего материнского влияния. В результате аскета, который никому не причинил ни малейшего вреда, нашли зарезанным в темном закоулке Парижа. Таких случаев было не так уж мало.

Но самым вопиющим заговором стала подготовка королевой убийства адмирала Колиньи, пользовавшегося потрясающим, поистине библейским авторитетом в столице. Мало того что адмирал был иноверцем, так он еще добился беспрецедентного влияния на короля Карла IX, внушая ему различные идеи, которые противоречили видению ситуации самой Екатериной. Когда Колиньи стал не просто раздражать королеву, но вызывать приливы ее ненависти, с которыми женщина не могла и не собиралась справляться, к решению проблемы были подключены «рыцари плаща и кинжала». Найти убийцу было проще простого, и после венчания Марго и Генриха Наваррского нанятый убийца должен был произвести роковой выстрел в возвращающегося лидера гугенотов. Но судьба преподнесла Екатерине Медичи жизненное испытание – убийца промахнулся: адмирал был лишь легко ранен и доставлен его людьми в покои Лувра. Напряжение и в кругах власти, и в народных массах возрастало с каждым часом, и многие уже искоса поглядывали на королеву Екатерину, подозревая именно ее в организации политического убийства. В город начали стекаться подогретые покушением протестанты, а призывы к мести зазвучали повсюду, даже в Лувре, причем из уст ничего не знающего о заговоре короля. Екатерине стоило немалых усилий убедить Карла в грозящей их семье опасности расправы и главное – возложить на него бремя ответственности за отданный приказ уничтожить Колиньи и всех гугенотов. Началась безумная, спровоцированная Медичи резня. Париж, а потом и другие города потонули в реках крови, а волны насилия, набирая силу, как цунами, шли от эпицентра бойни, разрушая все вокруг. Благодаря этому преступлению Екатерина Медичи и вошла в историю, резко выделяясь на фоне даже самых кровавых тиранов.

Но, по сути, Варфоломеевская ночь стала результатом цепной реакции, которая позже, исковеркав психику Карла, затащила и его в водоворот смерти. Ощущение вседозволенности и способность идти на чудовищные преступления ради решения сиюминутных задач привели Екатерину Медичи к заговору против мешавшего ей адмирала Колиньи. А неожиданно столкнувшись с громадным авторитетом этого человека, она, если и не испугалась, то всерьез озаботилась проблемой безопасности для себя и своего младшего сына, принимавшего участие в заговоре. Что для нее, испытавшей насилие и глумление в раннем возрасте, знающей лишь одну страсть – страсть неограниченной власти, какие‑то люди. Сотни и тысячи жизней для нее были ничто в сравнении с благополучием и жаждой царствования, она слишком детально изучала труды Макиавелли, чтобы пренебречь его советом «преступать человеческие законы» с тем, чтобы вырасти до «великого правителя».

В самой резне гугенотов не было садистского наслаждения, она вряд ли упивалась тут властью, просто показала свое истинное лицо, нутро человека, способного на все. Сама жизнь сделала ее такой. Став королевой, она лишь следовала своим побуждениям, сформированным самим двором. Ей казалось, что, обретая заоблачную власть, она возвышается над окружающим миром, на самом же деле она спускалась по невидимой лестнице все ниже в темень запретного сада, откуда уже не может быть возврата. Дурман власти действовал на нее гораздо сильнее, чем травка, которую королева ввела как моду (ее даже назвали в честь королевы «медичеей»). Но с новыми возможностями счастья не прибывало, что озадачивало и удручало королеву. Одинокая и нелюбимая, сама выстроившая стену в отношениях с детьми, Екатерина Медичи с наступлением зрелых лет забывалась лишь в своих разнузданных забавах. Безумные маскарады, приводившие к повсеместному разгулу и сменившиеся со временем вакханалиями со свальным, практически публичным сексом, являлись для нее доказательством всемогущества. Увлекаясь ясновидением, «вызыванием духов» и гаданием по зеркалу, королева бросала всем вызов, отметая всякие ограничения. Возможно, впервые после распада Римской империи эта женщина столь открыто вступила на запретное поле, возродив оргии для избранных. Сама она, похоже, испытывала мало удовольствия от участия в таких мероприятиях, однако ее вуайеризм (с организацией актов совокупления прямо в своих покоях) стал просто упоением властью, бессмысленным, но навязчивым диктатом своей воли во всех сферах жизни.

Став с возрастом бесформенной обжорой, опустившаяся и физически, и духовно, королева возненавидела красоту, и отсюда, от противопоставления своей безграничной власти природной привлекательности проистекают ее садистские желания собственноручно сечь розгами своих самых красивых придворных дам. Тут присутствует и ритуальная месть за прошедшие в терпеливой тоске молодые годы, и признание своего бессилия перед неодолимыми законами жизни, и примитивное желание продемонстрировать, что власть может каким‑то сказочным образом компенсировать неспособность любить и признавать чужие достоинства. Так она бежала от действительности в иллюзорное состояние величия и упоения, позволявшее хоть на короткое время получить удовлетворение и заглушить неослабевающую душевную тревогу.

Хотя все же справедливости ради следует признать, что Екатерина Медичи соответствовала своей социальной роли. При всех пороках она оставалась женщиной с избытком воли, мужественной, без страха играющей на мужском поле, причем играющей превосходно, заслоняя своими качествами окружающих мужчин, оказавшихся при ее дворе менее яркими и менее способными. В этом бесспорная сила ее вулканической личности, стремившейся к полноте власти как единственной формуле выживания и сосуществования с коварными современниками.