Шлиман. Осуществление чуда

Мы уже говорили, какую роль в судьбе знаменитого открывателя Трои Генриха Шлимана сыграла впечатляющая иллюстрация к детскому переложению «Илиады» Гомера. По признанию археолога, детская любознательность жила в нём всю дальнейшую жизнь. Но неверно считать, что с того самого дня мальчик Шлиман, потом юноша, наконец, уже зрелый мужчина, жил лишь одной мечтой – доказать реальность мифа.

Мешала проза жизни. У Генриха рано умерла мать, а отец, несмотря на сан, женился вторично ка одной из своих любовниц. В 14 лет Генрих работал в лавке бакалейщика. В 19 хотел податься в моряки, но шхуна, где он служил юнгой, по дороге в Южную Америку потерпела кораблекрушение. Шлиман чудом спасся и оказался в Голландии, где устроился работать в торговом представительстве. Овладев несколькими языками, в том числе и русским, он перебрался в Россию и стал успешным коммерсантом, а в период Крымской войны и Крестьянской реформы сколотил себе откровенными спекуляциями приличное состояние.

И вот как‑то раз почти 40‑летний преуспевающий магнат Шлиман приехал по делам в Лондон и зашёл в Британский музей, чтобы полюбоваться сокровищами античного искусства. Англичане не стеснялись имперской страсти подворовывать, куда бы ни доплывал флот их Величеств. В музее хранятся статуи и рельефы, некогда украшавшие Парфенон – главный храм афинского Акрополя. Здесь они стоят, варварски выломанные из фронтонов святилища. Но даже в таком виде они прекрасны. Повзрослевший Шлиман испытал такое же глубочайшее потрясение, пережил тот же детский восторг, что и 30 с лишним лет назад, окунувшись в таинственную и величественную древность. С того момента Шлиман полностью посвятил себя путешествиям и археологии – детской мечте, которую в конечном счёте и осуществил.

Важный и не вполне очевидный момент. Потрясение Генриха Шлимана проистекало вовсе не от того, что он выявил для себя некие новые сведения. И в Британский музей будущий археолог‑самоучка заглянул отнюдь не ради просвещения собственного ума.

Порою вовсе не так необходимо равномерное освещение, сколь важна первая искра, вспышка, на мгновение высвечивающая из тьмы кромешной самые главные черты и детали. На них и внимания‑то не обратишь в суете мирской!

Я как‑то читал любопытные размышления на этот счёт. Речь шла о принципиальных отличиях музеев прошлого от большинства современных.

Наш зритель привык к музеям просветительским, где всё разбито и разложено по полочкам: хронологии, школам искусств и мастерам. Экспозиция превращается в функциональный образовательный инструмент изучения истории искусства.

Но искусство призвано влиять на чувства, на эмоции зрителя, вызывать изумление. И оказывается, в Европе до сих пор есть музеи, чья задача состоит в развитии любопытства (точнее, того, что наиболее полно выражается английским словом curiosity ).

Вспомним историю с блохой, которую подковали тульские умельцы во главе с Левшой? «Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть...» – сочинил Лесков. В Англии его повели как раз по оружейным кунсткамерам, то есть собраниям редкостей, с целью удивить чудесами техническими... Интерес, возбуждённый от знакомства с «аглицкой» механической блохой, породил стимул разобраться и сделать вещь ещё удивительнее. Левша с друзьями к удовольствию уже Николая Первого подковали английскую блоху, а на подковках даже имена свои начертали.

Все наши определения, как, например: «возбудить интерес», «проявить тонкое понимание», «выказать усердие», «уметь в чём‑то разобраться» в английском языке сводятся к словоформам curious, curiosity.

Сегодня «курьёзный» почти всегда означает «забавный, чудной, несуразный». Это красноречиво говорит о смещении акцентов в культуре нынешней.

Стремление разобраться самостоятельно стало признаком личности едва ли не маргинальной. Систематика почти убила простое человеческое любопытство.

Так вот, оказывается, есть такие музеи, где совершенно невозможно догадаться, что ждёт тебя на следующем шаге. Ведь и в творчестве происходит именно так.

В Теории Решения Изобретательских Задач есть понятие о достойной цели творческой личности. Цель должна быть направлена на развитие жизни, быть бесконечной, еретичной, лежать в области отсутствия конкуренции. Это должна быть личная цель одного человека. А уж совсем Великая цель должна изначально казаться недостижимой, то есть заведомо превышать его возможности, и помочь тут могло бы только чудо.

Альтшуллер – разработчик ТРИЗ – и его последователи уже в 1980‑х годах отмечали эффект чудесного в развитии творческого человека. Чудо – в том числе и какое‑то событие или явление в жизни ребёнка. Память и потрясение от него становятся, цитирую, «тем движителем, который устремит к ДЦ и сделает её единственно приемлемой, и не позволит отступиться или сдаться». Кеплер и Браге увлеклись астрономией, увидев затмение. Шлимана, как мы уже знаем, изумил рисунок в книге, подаренной отцом. Александр Македонский хотел дойти до края Ойкумены. Амундсен прочитал книгу американского полярника Франклина. Его поразило описание лишений. Он захотел перенести нечто подобное, чтобы испытать себя.

В тризовской литературе чудо определяется как эмоциональное потрясение, обладающее эвристической силой: тут и необычность на фоне окружающей среды, и «всамделишность», и близость к границам познания ребёнка или пределам человеческих способностей.

Призываю нынешних родителей попытаться сотворить хотя бы маленькое чудо для их собственных детей. Обыкновенное чудо, как в своё время пастор Шлиман для своего 8‑летнего сына Генриха. Как наставник Аристотель для Александра Македонского!