Заключительная речь Главного обвинителя от Великобритании X. ШОУКРОССА 9 page

И меньше всего Гесс. Роль Гесса в нацистской партии точно установлена. Не удовольствовавшись созданием этого чудовища, он оказывал ему помощь во всех областях его чудовищной деятельности. Я приведу только один пример. Вы помните указание, данное им партийным чиновникам в связи с вопросом об истреблении восточных народов, об оказании помощи набору в войска СС. Он сказал:

«Они состоят из национал‑социалистов, являющихся наиболее подходящими по сравнению с другими вооруженными войсками для выполнения особых задач на оккупированных восточных территориях, благодаря их усиленной национал‑социалистской подготовке по расовым и национальным вопросам »

(ПС‑3245).

Роль Риббентропа также ясна. Никто в истории не проводил такой извращенной дипломатии, никто не был виновен в более низком предательстве. Но он, как и все остальные, также является просто обыкновенным убийцей. Именно Риббентроп начиная с 1940 года направлял свои креатуры в посольства и миссии по всей Европе, чтобы ускорить проведение политических мер, то есть мер по расовому истреблению (ЕС‑265). Не Гиммлер, а имперский министр иностранных дел гордо доложил дуче в феврале 1943 года, что «все евреи были вывезены из Германии и с оккупированных ею территорий в различные гетто на Восток» (Д‑734).

Его наглые советы Хорти, высказанные через два месяца после этого, и протокол совещания, созванного Штейнграхтом, его постоянным заместителем, выдают смысл этих чудовищных эвфемизмов. Практика показывает, что никто так не настаивал на проведении беспощадных мер на оккупированных территориях, как Риббентроп. Вы припомните его совет итальянцам относительно того, как расправляться с забастовками. «В подобном случае только проведение безжалостных мер может привести к каким‑нибудь результатам» (Д‑736, ПС‑3319). «На оккупированных территориях мы ни к чему бы не пришли, применяя мягкие методы или пытаясь достичь соглашения» (Д‑740). Этот совет он еще раз подкрепил, с гордостью ссылаясь на успехи, достигнутые проведением «жестоких мер» в Норвегии, «жестоких мероприятий» в Греции, и на успех «драконовских» мер во Франции и Польше.

Были ли Кейтель и Иодль менее ответственны за убийства, чем их сообщники? Они не могут отрицать своей осведомленности и своей ответственности за действия эйнзатцкоманд, с которыми их собственные командующие работали в тесном и сердечном содружестве. Примером отношения верховного командования к этому вопросу в целом может служить замечание Иодля относительно эвакуации евреев из Дании:

«Я ничего не знаю об этом. Если политическое мероприятие в Дании должно проводиться командующим, ОКВ должно быть извещено об этом министерством иностранных дел»

(Д‑547).

Нельзя замаскировать убийство, назвав его политической мерой. Кальтенбруннер, начальник главного управления имперской безопасности, должен быть признан виновным. Отчеты эйнзатцкоманд посылались ему ежемесячно (ПС‑3876). Вы вспомните слова Гизевиуса, свидетеля защиты:

«Мы спрашивали себя, можно ли было себе представить, что существует еще более жестокий человек, чем такой изверг, как Гейдрих... Появился Кальтенбруннер, и положение ухудшалось с каждым днем... Мы на опыте убедились, что импульсивные акты убийств Гейдриха не были уже столь плохими в сравнении с хладнокровной правовой логикой юриста, которому подчинялось такое ужасное орудие, как гестапо».

Вы вспомните его[52] описание этих ужасных званых завтраков, на которых Кальтенбруннер обсуждал в деталях убийства в газовых камерах и технику массовых убийств.

Виновность Розенберга как философа и теоретика, который подготовил благоприятную почву для развития нацистской политики, несомненна. Невероятно, чтобы, будучи имперским министром по вопросам оккупированных восточных территорий, он не знал и об уничтожении различных гетто и не помогал этому, а также не знал о действиях эйнзатцкоманд. В октябре 1941 года, когда деятельность эйнзатцгрупп достигла высших пределов, один из начальников отдела министерства Розенберга в письме к имперскому уполномоченному по делам оккупированных восточных территорий в Риге информировал его о том, что главное управление имперской безопасности недовольно тем, что он запретил уничтожение евреев в Либаве, и просил прислать объяснения по этому поводу. 15 ноября в ответ на это пришло следующее сообщение, адресованное имперскому министру по делам оккупированных восточных территорий:

«Я запретил зверское уничтожение евреев в Либаве, поскольку оно не было обоснованным в том виде, в каком оно проводилось. Я желал бы получить информацию относительно того, следует ли Ваш запрос от 31 октября рассматривать как директиву относительно уничтожения всех евреев на Востоке и следует ли это проводить независимо от пола, возраста и экономических интересов....Конечно, очищение Востока от евреев является крайне важным, однако разрешение этого вопроса следует согласовать с необходимостью выпуска военной продукции» (ПС‑3663).

Франк, которого следует осудить уже за то, что он был ответственным за управление генерал‑губернаторством и за участие в одной из наиболее кровавых жестоких глав нацистской истории, сам заявил: «Нельзя убить всех вшей и всех евреев в один год» (ПС‑2233‑С).

Не случайно, что он говорит языком Гиммлера. И далее:

«Что касается евреев, то я хочу вам сказать совершенно откровенно, что они должны быть уничтожены тем или иным путем. Господа судьи, я должен просить Вас отказаться от чувства жалости. Мы должны уничтожать евреев всюду, где бы мы их ни находили, и всегда, когда это возможно, для того чтобы сохранить структуру империи в целом. Если мы не можем расстрелять или отравить 3 миллиона 500 тысяч евреев, то тем не менее мы сможем принять меры, которые тем или иным образом приведут к их уничтожению» (ПС‑233‑д).

Мог ли Фрик как министр внутренних дел не знать о политике уничтожения евреев? В 1941 году один из его подчиненных – Гейдрих писал министру юстиции: «Можно безошибочно сказать, что в будущем не будет более евреев на присоединенных восточных территориях».

Может ли он как имперский протектор Богемии и Моравии отрицать свою ответственность за вывоз сотен тысяч евреев с этой территории и за помещение их в газовые камеры в Освенциме, расположенном всего лишь в нескольких милях по ту сторону границы?

Что касается Штрейхера, то о нем нет необходимости говорить. Этот человек, возможно, более чем кто‑либо другой, ответствен за совершение наиболее ужасных из всех преступлений, которые когда‑либо были известны миру. В течение 25 лет уничтожение евреев являлось ужасной целью его жизни. В течение 25 лет он воспитывал немцев в духе ненависти, жестокости и убийства. Он учил и подготавливал их поддерживать нацистскую политику, одобрять и участвовать в жестоких преследованиях и уничтожении миллионов своих соотечественников. Без него этого бы не могло быть. Он давно уже потерял всякие права на жизнь.

Тот факт, что подсудимые Шахт и Функ занимались главным образом экономическими вопросами, не должен отвлечь внимание Трибунала от того, что они играли важную роль в осуществлении общего плана. Шахт сказал, что он не причастен к этому. Дело Трибунала решить этот вопрос. Шахт сыграл свою роль в приходе Гитлера к власти. Он сказал, что, по его мнению, Гитлер был «человеком, с которым можно было сотрудничать», и заверил Гитлера в том, что он может всегда на него рассчитывать как на надежного помощника (ЕС‑457).

Шахт способствовал укреплению положения нацистов и являлся главной фигурой в сборе средств среди промышленников в фонд избирательной кампании. Затем в его функции вошло создание экономического плана и механизма, необходимого для начала проведения и осуществления агрессии. Он знал о политике, проводимой в отношении евреев, о методах, которые применял Гитлер для укрепления своей власти, о том, что конечной целью была агрессия. Но он продолжал принимать участие в осуществлении этих планов. Мессерсмит следующим образом резюмировал содержание его деятельности:

«Однако благодаря находчивости Шахта, совершенно безжалостным методам, которых он придерживался в финансовой политике, и своему абсолютному цинизму Шахт смог сохранить и стабилизировать ситуацию для нацистов. Несомненно, без полной передачи всех его способностей в руки нацистского правительства для решения всех его амбициозных задач Гитлеру и нацистам было бы невозможно создать вооруженные силы, достаточные для того, чтобы дать возможность Германии развязать агрессивную войну»

(ЕС‑451).

Тот факт, что именно к этому стремился Шахт, явствует весьма определенно из очень давнего секретного отчета министерства экономики от 30 сентября 1934 г. (ЕС‑128). Я уже ссылался на отчет его помощника, в котором говорилось о поразительной тщательности, с которой были разработаны планы для подготовки к управлению германской экономикой в период войны до ухода Шахта в отставку в 1937 году (ЕС‑258). Неудивительно, что в день шестидесятилетия Шахта тогдашний германский военный министр Бломберг сказал ему: «Без вашей помощи, мой дорогой Шахт, не могло бы быть создано это вооружение».

Здесь на процессе Шахт показал, что уже во второй половине 1934 года и в первой половине 1935 года он понял, что «был не прав в своих предположениях» относительно того, что Гитлер придаст умеренный характер «революционным силам» нацизма, и что он понял, что Гитлер не сделал ничего для того, чтобы приостановить эксцессы отдельных членов партии, а также партийных групп. Гитлер проводил «политику террора».

Это совпадает с заявлением Шахта американскому послу в сентябре 1934 года, когда он сказал:

«Гитлеровская партия полностью посвятила себя войне; народ также проявляет желание вести войну и готов к этому, лишь некоторые правительственные чиновники сознают опасность этого и выступают против такого решения»

(ЕС‑461).

Дальнейшие объяснения Шахта, будто цель его участия в правительстве заключалась в том, чтобы быть критическим началом и тормозом, нельзя совместить с его собственными действиями. Исходя из его собственных соображений, он не должен был становиться министром экономики, но тем не менее он это сделал. В мае 1935 года, когда он принял на себя функции генерального уполномоченного по вопросам военной экономики с тем, чтобы «поставить все экономические ресурсы на службу войне и обеспечить германский народ в экономическом отношении», он писал Гитлеру:

«Все расходы для других целей, в которых нет особой необходимости, должны быть приостановлены, и вся финансовая мощь Германии, сама по себе незначительная, должна быть сконцентрирована и направлена для достижения одной цели – вооружения»

(ПС‑1168).

В мае 1936 года на секретном совещании нацистских министров он заявил, что его программа финансирования вооружения означала «использование для этой цели с самого начала всех резервных фондов» (ПС‑1301). Шахт сказал, что будет продолжать работать, поскольку он «относится с неизменной лояльностью к фюреру, так как он полностью признает псе основные идеи национал‑социализма».

В 1937 году, когда Гитлер наградил его золотым значком партии, Шахт призвал всех своих коллег «в дальнейшем отдавать всю свою душу, все свои силы делу фюрера, делу империи. Будущее Германии находится в руках нашего фюрера» (ЕС‑500).

Убийства «из милосердия»[53], преследование евреев. В то время об этих вещах должно было быть известно. Были ли его руки столь чисты?

В свете этих выдержек нет ничего неожиданного в том, что посол Додд, которого Шахт включил в число своих друзей, вспоминал в своем дневнике в записи от 21 декабря 1937 г.:

«С какой неприязнью он ни относится к диктаторской политике Гитлера, он, Шахт, так же, как большинство других немцев с положением, желает аннексии, по возможности, без войны или путем войны, если Соединенные Штаты не будут в это вмешиваться»

(ПС‑2832).

Эта цитата, по нашему мнению, ясно указывает, что Шахт очень хорошо знал гораздо раньше, чем он это утверждает, о том, что целью Гитлера являлась война. Однако он признает, что ему было известно также и о том, что дискредитация генерала фон Фрича означала войну. Несмотря на то, что ему было известно об этом, 9 марта 1938 г. он принял пост президента рейхсбанка дополнительно еще на четыре года. Он с радостью принял участие в захвате бывшего австрийского национального банка 21 марта 1938 г. и 7 июня 1939 г. писал Гитлеру:

«С самого начала рейхсбанк отдавал себе полный отчет в том, что успех внешней политики может быть достигнут лишь путем реорганизации германских вооруженных сил. Поэтому банк в весьма значительной степени возлагает на себя ответственность по финансированию вооружения, несмотря на очевидную опасность, которая может в результате грозить денежному обращению. Оправдание этого – необходимость, которая отодвинула все другие соображения на задний план, немедленно начать перевооружение из ничего, и, более того, маскируя его первое время, что создавало возможность для Германии вести внешнюю политику, требовавшую уважения»

(ЕС‑369).

Эти и другие, подобные им, высказывания – всего лишь выраженная в красивой форме осведомленность Шахта о том, что, если намеченные жертвы окажут сопротивление, Гитлер готов и обладает возможностями развязать войну для достижения своих целей. Интеллект Шахта и положение, которое он занимал в международном общественном мнении, лишь увеличивают циничную безнравственность его преступлений. Более того. Шахт должен быть поставлен перед лицом этих фактов. Трибунал располагает в качестве доказательства фильмом, который показывает, как он льстиво расшаркивался перед Гитлером в 1940 году. Задолго до 1943 года он должен был знать о том, как обращались с евреями, и о господстве террора в оккупированных странах. Однако до 1943 года Шахт оставался министром без портфеля и во всяком случае отдавал свой авторитет и свое имя делу этого режима ужаса. Можно ли позволить кому‑либо хвастаться тем, что он совершил все это и остался безнаказанным?

Функ продолжил работу Шахта. Он оказал неоценимую услугу заговорщикам, организовав министерство пропаганды. Начиная с 1938 года он занимал пост министра экономики, президента Рейхсбанка и главного уполномоченного по вопросам экономики, мобилизуя экономику для целей агрессивной войны и хорошо зная о нацистских планах агрессии. Мы находим его работающим в различных областях: он участвует в сот вещании, проводимом Герингом 12 ноября 1938 г., в совещании «имперского совета обороны» в июне 1939 года. Он дает советы по изданию декретов против евреев на первом совещании и относительно использования рабского труда и труда заключенных концентрационных лагерей – на втором.

В качестве решающего доказательства того, как доброжелательно он относился к агрессии, можно привести его письмо к Гитлеру от 25 августа 1939 г., накануне дня, первоначально намеченного для наступления на Польшу. Он пишет:

«Как счастливы и как благодарны Вам должны мы быть за то, что нам довелось жить в такое великолепное время, меняющее судьбы мира, когда мы имеем возможность вносить свой вклад в грандиозные события этих дней. Генерал‑фельдмаршал Геринг сообщил мне вчера вечером, что вы, мой фюрер, в принципе одобрили подготовленные мною мероприятия, касающиеся финансирования войны, установления системы цен и заработной платы и осуществления плана по изысканию дополнительных средств. С теми планами, которые были мною разработаны в отношении безжалостного сокращения всех маловажных расходов, а также всех государственных расходов и проектов, не нужных для военных целей, мы сможем удовлетворить все наши финансовые и экономические потребности без серьезных для нас последствий»

(ПС‑699).

Нет необходимости говорить здесь еще что‑нибудь о его участии в войне, но мне хотелось бы сослаться на протоколы центрального управления по планированию, на его соглашение с Гиммлером по поводу использования того, что было награблено СС и, как он знал, привозилось в подвалы Рейхсбанка на грузовиках из Освенцима и других концентрационных лагерей. Трибунал также вспомнит тот документ, который показывает, что министерство экономики получало колоссальное количество гражданского платья, оставшегося после гибели несчастных жертв (ПС‑1166).

Разве Дениц был в неведении, когда он обращался к 600‑тысячной аудитории моряков военного флота со словами о «распространении заразы еврейства» (ПС‑2878)?

Неужели об этом не знал Дениц, который нашел возможным передать военно‑морскому штабу директиву Гитлера относительно расправы со всеобщей стачкой в Копенгагене, – «на террор нужно отвечать террором», который направил запрос о доставке 12 тысяч рабочих из концентрационных лагерей для использования их на судостроительных верфях и предложил применить коллективные репрессии против скандинавских рабочих ввиду эффективности подобных мер во Франции (С‑171, С‑195)?

Разве руки Редера не испачканы в крови от совершенных убийств? Еще в 1933 году он писал буквально следующее:

«Гитлер совершенно ясно заявил, что, с политической точки зрения, к 1 апреля 1938 г. ему нужно иметь такие вооруженные силы, которые он мог бы бросить на весы как орудие своей политической мощи»

(С‑135).

Поэтому, когда затем он последовательно получал приказы вести борьбу, если внешняя политика Гитлера приведет к войне, он прекрасно понимал, что существовал определенный риск войны в случае неудачи этой политики. Вновь и вновь он получал об этом предупреждения: в первый раз, когда Германия ушла с конференции по разоружению, затем во время переговоров по поводу военно‑морского соглашения в 1935 году, во время возникновения вопроса о Рейнской области и позднее, когда он присутствовал на известном «совещании Госсбаха». Он пытался убедить Трибунал в том, что выступления Гитлера на этих совещаниях казались ему только разговорами; однако мы знаем, что они вызвали у Нейрата сердечный припадок.

С его старыми товарищами по службе – фон Бломбергом и фон Фричем, которые были настолько недальновидны, что выступили с возражениями на совещании, которое определило судьбу Австрии и Чехословакии, обошлись так, что, по его собственным словам, тогда пошатнулась не только его вера в Геринга, но и в Гитлера.

Разве мог Редер не знать об убийствах тысяч евреев в Либаве в Прибалтике? Вы припомните, что по имеющимся у нас показаниям по этому поводу, многие евреи были убиты в военно‑морском порту. Об этих фактах офицеры местного военно‑морского штаба сообщили в Киль (Д‑841, Л‑180). Из отчета эйнзатцгруппы, которая расправлялась с евреями в Либаве, мы теперь знаем, что к концу января 1942 года в одном этом районе было уничтожено 11 860 евреев. Ведь Редер в 1939 году в «День героев» обратился с недвусмысленным и вдохновляющим призывом бороться с международным еврейством (Д‑653). Можете ли Вы действительно поверить в то, что Редер, который, по его собственным словам, всегда оказывал помощь отдельным евреям, никогда не слышал об ужасах концентрационных лагерей и об убийстве миллионов? Однако он не отступал от намеченной цели.

Фон Ширах. Что следует сказать о нем? Сказать, что лучше всего было бы, если бы в свое время ему был повешен на шею мельничный жернов? Именно этот подлец совращал миллионы невинных немецких детей с тем, чтобы, когда они вырастут, сделать из них то, чем они стали, – слепое орудие политики убийства и установления господства, проводимой этими людьми.

Акция «Сено», получившая позорную известность и заключающаяся в том, что 40–50 тысяч советских детей были насильно увезены в рабство, является делом его рук (ПС‑031).

Вы припомните еженедельные отчеты СС по поводу истребления евреев, обнаруженные в его отделе (ПС‑345).

Каково преступление Заукеля, гаулейтера той области, на территории которой находился покрывший себя позором лагерь Бухенвальд?

Заукель может теперь пытаться истолковывать в благоприятном свете свой приказ об увозе в рабство французов; он может пытаться отрицать, что выступал за повешение префекта или мэра города с тем, чтобы подавить оппозицию, он может утверждать, что ссылки на безжалостные действия относились к межведомственным спорам и что исправительные трудовые лагеря были чисто воспитательными учреждениями. Вы, которые видели документы, объясняющие совершенные ужасы тем, что они называют чрезвычайной ситуацией – острой необходимостью в рабочих для нацистской военной машины, Вы, которые слышали и читали об условиях, в которых 7 миллионов мужчин, женщин и детей были вырваны из‑под родного крова и увезены в рабство по его приказам, нуждаетесь ли в дальнейших доказательствах его виновности?

Папен и Нейрат, если удастся пройти мимо его деяний в Чехословакии, находятся в положении, сходном с положением Редера. Как и последний, они притворно придерживались старых семейных и профессиональных традиций, что накладывает на них колоссальную ответственность, от которой свободны такие люди, как Риббентроп и Кальтенбруннер. В течение тех 18 месяцев, когда он продвигал Гитлера к власти, Папен знал, что правительство Гитлера означало притеснение оппозиционных элементов, жестокое обращение с евреями и преследование церквей, включая ту, к которой он сам принадлежал. Его недавние политические друзья, такие люди, как фон Шлейхер и фон Бредов, были брошены в концентрационные лагеря или убиты. Сам он был подвергнут аресту, два его сотрудника были убиты, а третьего заставили присутствовать при убийстве. Ни одна из этих подробностей не ускользнула от Нейрата, тем не менее он продолжал оставаться на своем посту.

В 1934 году Папен писал Гитлеру льстивые письма, а вскоре мы видим его в Австрии на службе у человека, которого он знал как убийцу. Папен готовит подрыв государственной системы, которую внешне он полностью признавал. Даже после аншлюсов он все еще работал на укрепление режима, который, как он знал, использовал убийство в качестве орудия своей политики. Потеряв еще одного секретаря, который^был убит, он готов был принять новый пост в Турции. Конкордат с церковью, к которой он принадлежал, конкордат, по поводу которого он лично вел переговоры, рассматривался, употребляя его собственное выражение, как «клочок бумаги», и все католики – от архиепископа до простых верующих людей – были сильно возмущены этим. Он говорил: «Гитлер – самый большой обманщик, который когда‑либо жил на свете». Резюмируя в одной фразе точку зрения обвинения, можно сказать, что, будучи обо всем прекрасно осведомлен, Папен оказывал Гитлеру поддержку и сотрудничал с ним потому, что жажда власти и высокого положения привела его к принципу: «Лучше царствовать в аду, чем прислуживать на небе».

Адвокат пытался изобразить Папена как защитника мира. Если он предпочитал достигнуть целей заговора методом убийства, запугивания или шантажа, нежели открытой войной, то это объяснялось, как явствует из его собственных показаний, боязнью, что «если разразится мировая война, положение Германии будет безнадежным».

Что касается Зейсс‑Инкварта, то мне хотелось бы напомнить Вам о тех инструкциях, которые он получил от Геринга 26 марта 1938 г. относительно проведения антисемитских мероприятий в Австрии, и об отчете от 12 ноября, составленном одним из его чиновников по поводу хода этих операций (ПС‑3460, ПС‑1816). Он признал свою осведомленность в том, что евреев депортировали из Нидерландов, однако заявил, что не мог приостановить этого, так как приказ исходил из Берлина. Он далее заявил, что ему было известно об их отправке в Освенцим, но сказал, что направил туда запрос об их судьбе и ему сообщили, что они хорошо устроены, после чего он добился для них разрешения пересылать письма из Освенцима в Голландию. Разве можно поверить тому, что Зейсс‑Инкварт, признавая свою осведомленность о преступлениях, совершаемых в огромных масштабах против евреев в Нидерландах, признавая, например, что он знал «о мерах, направленных к тому, чтобы заставить евреев подвергаться стерилизации», признавая, что в концентрационных лагерях в Голландии имели место многочисленные и крупные эксцессы и что в военное время он действительно «считал это почти неизбежным», – разве можно поверить, что Зейсс‑Инкварт, который заявил Суду, что по сравнению с другими лагерями «в Нидерландах было, быть может, не так уже плохо», действительно был введен в заблуждение и что его убедили, как он утверждает, в том, что в Освенциме заключенные были «сравнительно хорошо устроены»?

Теперь я перехожу к подсудимым Шпееру и Фриче, которые предстали на настоящем процессе в качестве специалистов.

Шпеер признал, что благодаря его деятельности по мобилизации рабочей силы общее число подведомственных ему рабочих удалось довести до 14 миллионов. Он заявил, что к тому времени, когда он в феврале 1942 года занял свой пост, все преступления и нарушения международного права, в которых он мог бы обвиняться, были уже совершены. Тем не менее, он далее сказал:

«Рабочих доставляли в Германию против их воли. Я не имел возражений против того, чтобы их насильственно привозили в Германию. Напротив, в первое время, до осени 1942 года, я, несомненно, тратил немало энергии на то, чтобы подобным образом было доставлено в Германию как можно больше рабочих».

В последующем рабочие поступали в его распоряжение от Заукеля, он же нес ответственность за их распределение на работу. Он признал, что в августе 1942 года был доставлен в Германию 1 миллион советских рабочих (Р‑124). 4 января 1944 г. он обратился с запросом о доставке 1 миллиона 300 тысяч рабочих для использования в текущем году.

Шпеер не выдвинул никаких защитительных аргументов по этому поводу, однако заявил, что начиная с 1943 года он стоял за оставление французских рабочих во Франции, что, в сущности говоря, представляет собой лишь мероприятие смягчающего характера (ПС‑1202). Сдержанный характер Шпеера не должен оставлять в тени того факта, что его политика, которую он оптимистически воспринимал и проводил в жизнь, означала самые ужасные несчастья и страдания для миллионов советских семей и семей других стран.

Эта политика еще раз демонстрирует полнейшее безразличие к судьбе других народов, красной нитью проходящее в доказательствах, представленных на настоящем процессе. Никакое моральное побуждение, возникшее в связи с интересами германского народа (я подчеркиваю «германского народа») в конце войны, не может оправдать участие в этих ужасных деяниях.

В отношении обращения с иностранными рабочими основная точка зрения Шпеера состоит в том, что доказательства, представленные по этому поводу обвинением, касаются всего лишь отдельных случаев дурного обращения и не могут относиться к общему положению. Если бы имела место постоянная практика дурного обращения, он принял бы на себя за это ответственность. Обвинение считает, что предъявленные здесь инкриминирующие доказательства, рассматриваемые в целом, представляют собой решающие доказательства по поводу существовавших тогда общих условий, которые были чрезвычайно тяжелыми.

Нейрат, который заявил, что он присоединился к правительству Гитлера с намерением привить этому правительству миролюбивые тенденции и сделать его респектабельным, уже через несколько недель узнал о преследовании евреев, о том, что достойные доверия иностранные, как, кстати, и достойные Доверия немецкие, газеты приводили официальные цифры числа интернированных граждан, выражавшихся в 10–20 тысяч человек. Он узнал, что таких оппозиционных элементов, как коммунистов, профсоюзных деятелей, социал‑демократов, уничтожали как политическую силу. Затем последовала кровавая чистка, но Нейрат, тем не менее, не отступал и поддерживал Гитлера в его нарушении Версальского договора. Из показаний Пауля Шмидта мы узнаем, что убийство Дольфуса и попытка организовать путч в Австрии серьезно смутили сотрудников министерства иностранных дел, в то же время пакт о взаимопомощи между Францией и Советским Союзом рассматривался ими как новое, весьма серьезное предупреждение о скрытых последствиях германской внешней политики. Я цитирую слова Шпеера:

«На этот раз сотрудники министерства иностранных дел, по крайней мере, поделились своими опасениями с министром иностранных дел Нейратом. Я не знаю, высказал ли Нейрат в свою очередь эти опасения Гитлеру»

(ПС‑3308).

Однако, в то время как Редер издавал приказ об опасности обнаружить «энтузиазм по отношению к войне», фон Нейрат хочет заставить Вас поверить в то, что он не осознавал роста этого энтузиазма. Он, так же, как и Редер, наблюдал последующие события и принимал в них участие, например, в секретных совещаниях, в мероприятиях против фон Бломберга и фон Фрича.

Это он в период аншлюса, несмотря на то, что больше не являлся министром иностранных дел, позволил использовать свое, еще не слишком запятнанное имя для поддержки этого мероприятия Гитлера посредством лживых сообщений в опровержение британской ноты и посредством заверений чехам (С‑194). Этих заверений никогда не следует забывать: существует немного примеров более мрачного цинизма, чем образ фон Нейрата, слушающего речь Госбаха, в которой этот последний торжественно заявлял г‑ну Маетны о том, что Гитлер будет соблюдать договор об арбитраже с Чехословакией. Как только Гитлер вошел в Прагу, именно он, фон Нейрат, стал протектором Богемии и Моравии. Вы слышали его признания в том, что он применял все декреты об обращении с евреями, появившиеся в Германии между 1933 и 1939 гг.