Бейрут, Ливан

Когда‑то этот город называли ближневосточным Парижем, точно так же как Сайгон провозглашали индокитайским Парижем, а раздираемый междоусобными распрями Абиджан – Парижем африканским: как оказалось, этот титул был не столько честью, сколько проклятием. Теперь здесь не жили, а выживали.

Бронированный лимузин «Даймлер» плавно продвигался по запруженной вечерним часом «пик» улице Маарад в беспокойном деловом центре города, известном под названием Центрального квартала Бейрута. Фонари отбрасывали на пыльные улицы резкие пятна света, похожие на лужицы наледи. «Даймлер» миновал площадь Звезды – когда‑то скопированную со своей знаменитой парижской тезки, а ныне превратившуюся в обычный перекресток, запруженный машинами, – и заскользил по улицам Старого города, где отреставрированные особняки времен Оттоманской империи и французского мандата соседствовали с современными административными зданиями. Дом, перед которым наконец остановился лимузин, оказался совершенно непримечательным: тускло‑коричневое семиэтажное здание, похожее на десятки таких же в округе. Профессиональному взгляду широкие наружные рамы вокруг окон лимузина сообщили бы о том, что стекла пуленепробиваемые, однако в этом тоже не было ничего необычного. В конце концов, это ведь Бейрут. Не было ничего необычного и в двух здоровенных телохранителях – одетых в темно‑коричневые поплиновые костюмы свободного покроя, который предпочитают те, чей обыкновенный наряд требует помимо галстука кобуры под мышкой, – вышедших из машины, как только она остановилась. Опять же, это ведь Бейрут.

Ну а что насчет пассажира? Наблюдательный человек сразу же подметил бы, что пассажир, высокий, холеный, облаченный в дорогой, но мешковатый серый костюм, не был гражданином Ливана. Его национальная принадлежность не вызывала никаких сомнений: он все равно что размахивал звездно‑полосатым флагом.

Водитель подобострастно распахнул дверь, и американец беспокойно огляделся по сторонам. Лет пятидесяти с небольшим, подтянутый, он излучал въевшуюся в плоть заносчивую самоуверенность посредника из самого могущественного государства на планете – и в то же время тревогу человека, попавшего в незнакомый город. Жесткий чемоданчик у него в руках подсказал бы дополнительную зацепку – или же просто породил бы дополнительные вопросы. Один из телохранителей, тот, что пониже ростом, первым зашел в дом. Второй, неустанно озираясь по сторонам, остался с высоким американцем. Нередко телохранители и тюремщики бывают так похожи друг на друга.

В вестибюле американца встретил ливанец с улыбкой на постоянно дергающемся лице и зализанными назад черными волосами, казалось, уложенными с помощью сырой нефти.

– Мистер Маккиббин? – спросил он, протягивая руку. – Росс Маккиббин?

Американец кивнул.

– Я Мухаммад, – таинственным шепотом представился ливанец.

– По‑моему, – пробурчал американец, – в этой стране все Мухаммады.

Смущенно улыбнувшись, встречающий провел гостя через эскорт вооруженных охранников. Это были рослые, косматые мужчины с автоматическими пистолетами в отполированных до блеска кобурах на поясе, с настороженными глазами и обветренными лицами, люди, знающие, как легко уничтожить цивилизованный мир, потому что это происходило у них на глазах, и поэтому решившие примкнуть к чему‑то более незыблемому: торговле.

Американца провели на второй этаж в вытянутое помещение с отштукатуренными стенами. Оно было обставлено на манер гостиной, с обитыми гобеленом уютными креслами и низкими столиками, уставленными чайниками и кофейниками, но показная неформальность не скрывала тот факт, что это место предназначалось для работы, а не для отдыха. Охранники остались за дверью, в некоем подобии приемной; внутри американца ждали с десяток местных бизнесменов.

Человека, которого звали Росс Маккиббин, встретили озабоченными улыбками и торопливыми рукопожатиями. Собравшихся ждали дела, и всем было известно, что американцы терпеть не могут традиционных арабских любезностей и витиеватых речей.

– Мы крайне признательны вам за то, что вы изыскали возможность встретиться с нами, – сказал один из присутствующих, которого представили как владельца двух кинотеатров и сети бакалейных магазинов в Бейруте.

– Вы оказываете нам честь своим присутствием, – подхватил второй коммерсант.

– Я являюсь лишь представителем, посланником, – небрежно ответил американец. – Считайте меня посредником. Есть люди, имеющие деньги, и есть люди, нуждающиеся в деньгах. И моя задача заключается в том, чтобы свести первых со вторыми. – Его улыбка захлопнулась, словно телефон‑«раскладушка».

– Зарубежным инвесторам весьма сложно проникать на наш рынок, – вставил один из местных бизнесменов. – Но мы не из тех, кто заглядывает дареному коню в зубы.

– Я вам не дареный конь, – возразил американец.

Тот из телохранителей американца, что пониже ростом, шагнул ближе к двери. Теперь он мог не только слышать, но и видеть.

В любом случае, сторонний наблюдатель без труда разобрался бы, олицетворением каких сил являлись собравшиеся в комнате. Американец, несомненно, был одним из тех посредников, кто зарабатывает на жизнь, выискивая лазейки в международном праве по поручению сторон, вынужденных действовать тайно. В настоящий момент он предоставлял иностранный капитал группе местных бизнесменов, которые, отчаянно нуждаясь в оборотных средствах, вынуждены были закрывать глаза на источник их происхождения.

– Мистер Йорум, – резко произнес Маккиббин, поворачиваясь к человеку, до сих пор хранившему молчание, – вы ведь банкир, не так ли? Какие, на ваш взгляд, возможности открываются здесь передо мной?

– По‑моему, каждый из присутствующих здесь с готовностью станет вашим партнером, – ответил банкир, чье приплюснутое лицо и крошечные ноздри напоминали голову лягушки.

– Надеюсь, вы благосклонно отнесетесь к компании «Мансур энтерпрайзиз», – вмешался один из бизнесменов. – Капиталы оборачиваются у нас очень быстро, принося неплохой доход. – Он умолк, ошибочно истолковав неодобрительные взгляды остальных присутствующих как проявление недоверия. – Честное слово, вся наша отчетность прошла тщательную аудиторскую проверку.

Маккиббин устремил ледяной взгляд на представителя «Мансур энтерпрайзиз».

– Аудиторскую проверку? Те, чьи интересы я представляю, предпочитают более свободное обращение с бухгалтерской документацией.

С улицы донесся визг тормозов. Никто из присутствующих не обратил на него внимания.

Ливанец вспыхнул.

– Ну, разумеется. Уверяю вас, мы подходим к ведению отчетности очень разносторонне.

Никто не употреблял термин «отмывание денег», в этом не было необходимости. Не нужно было разъяснять цель этой встречи. Иностранные предприниматели, обладающие значительными объемами неучтенных наличных, хотели вложить свои деньги в вольготную экономику таких стран, как Ливан, где они, перетекая из одной подставной фирмы в другую, превращались бы на выходе в честно заработанную прибыль. Бóльшая часть вернется к молчаливым партнерам, кое‑что можно будет оставить себе. В этой комнате алчность и страх были буквально осязаемы на ощупь.

– Меня начинают мучить сомнения, не теряю ли я здесь напрасно свое время, – скучающим тоном продолжал Маккиббин. – Мы говорим о соглашениях, основанных на доверии. А доверие невозможно без полной откровенности.

Медленно моргнув, банкир осмелился изобразить улыбку земноводного.

Натянутая тишина была нарушена топотом группы людей, быстро поднимающихся по широкой лестнице. Опоздавшие участники какой‑то другой встречи? Или… или кто‑то еще?

Досужие гадания прервал резкий, частый треск очередей из автоматического оружия. Сперва он показался хлопками фейерверка, но фейерверк продолжался слишком долго – и слишком громко. Послышались пронзительные крики, сливающиеся в хоре ужаса. И тотчас же этот ужас выплеснулся и в зал совещаний, подобно обезумевшей ярости. В комнату ворвались люди с лицами, закутанными арабскими платками‑куфиями, поливая ливанских бизнесменов из «калашниковых».

В считаные мгновения зал стал ареной кровавого побоища. Казалось, маляр в раздражении выплеснул на оштукатуренные стены банку алой краски; распростертые на полу тела превратились в промокшие под красным дождем манекены.

Совещание закончилось.

Рим

Стремительно выскочив из кабинета, Тодд Белнэп, держа в руках папку с чертежами, пошел по длинному коридору. Теперь ему придется положиться исключительно на наглость. О запланированном пути отхода – вниз во внутренний дворик и через грузовой люк – можно забыть: на это потребуется много времени, а времени у него сейчас не было. Выбора не оставалось – он вынужден был идти кратчайшим путем.

Дойдя до конца коридора, Белнэп остановился, увидев на лестничной площадке внизу двух охранников, совершавших обход. Затаившись в дверном проеме, он постоял несколько минут, дожидаясь, когда охранники пройдут мимо. Затихающие шаги, позвякивание связки ключей, захлопнувшаяся дверь: удаляющиеся звуки.

Бесшумно вернувшись на лестницу, Белнэп мысленно просмотрел запечатленные в памяти чертежи и, отыскав узкую дверь справа на площадке, открыл ее. За ней должен был находиться проход, ведущий к черной лестнице; этот путь позволит обойти стороной главный этаж виллы, что уменьшит риск быть обнаруженным. Но, еще переступая через порог, Белнэп почувствовал что‑то неладное. Тревога накатилась до того, как он смог найти ей осознанное объяснение: громкие голоса, топот резиновых каблуков по каменным плитам пола. Люди бежали, а не шли шагом. Нарушение привычного распорядка. Что означало: смерть Халила Ансари обнаружена. Что означало: теперь меры безопасности на вилле многократно усилены. Что означало: шансы на спасение испаряются с каждой минутой, проведенной здесь.

А может быть, уже слишком поздно? Сбегая по лестнице, Белнэп услышал громкое жужжание, и на лестничной площадке внизу захлопнулась на электронный замок стальная решетка. Кто‑то привел в действие единую охранную систему, которая перекрыла все входы и выходы из здания, в том числе и обусловленные требованиями пожарной безопасности. Неужели он оказался запертым на лестничном пролете? Вернувшись бегом наверх, Белнэп дернул ручку двери, ведущей на следующий этаж. Ручка повернулась, и он, толкнув дверь, шагнул вперед.

Прямиком в ловушку.

Левую руку ему стиснули стальные пальцы, в спину больно воткнулось дуло пистолета. Судя по всему, его присутствие выдал датчик, реагирующий на тепло. Выкрутив голову, Белнэп заглянул в гранитные глаза человека, схватившего его за руку. То есть пистолет держал второй, невидимый охранник. Эта позиция была второстепенной, и, следовательно, охранник, занимавший ее, подчинялся тому, который стоял рядом с Белнэпом.

Белнэп присмотрелся к нему внимательнее. Смуглый, темноволосый, гладко выбритый, лет сорока с небольшим – возраст, когда жизненный опыт дает максимальные преимущества, еще не умаленные потерей физического здоровья. С юнцом, обладающим накачанной мускулатурой, но не имеющим опыта, справиться еще можно, как и с престарелым ветераном. Однако по движениям этого охранника Белнэп понял, что тот досконально знает свое дело. На лице у него не было ни излишней самоуверенности, ни страха. Такой противник был очень опасен: сталь, закаленная нагрузкой, но еще не знающая усталости.

Обладая могучим телосложением, охранник при этом двигался легко и быстро. Его лицо состояло из плоскостей и углов: нос с расплющенной переносицей, несомненно, сломанный в молодости, массивный лоб, слегка выступающий над глазами рептилии – глазами хищника, изучающего поверженную добычу.

– Эй, послушайте, я не знаю, что тут у вас происходит, – начал Белнэп, стараясь сойти за перепуганного рабочего. – Я архитектор, проверяю, как выполняется контракт на реставрацию. Это ведь моя работа, разве не так? Послушайте, свяжитесь с нашей конторой, и все будет сразу же улажено.

Охранник, ткнувший ему в спину пистолет, теперь шел рядом, справа от него: лет двадцати с небольшим, гибкий, подвижный, темные волосы под «ежик», впалые щеки. Он постоянно переглядывался со вторым охранником, который, судя по всему, из них двоих был старшим. Ни тот, ни другой не удостоили болтовню Белнэпа ответом.

– Быть может, вы не говорите по‑английски, – продолжал тот. – Наверное, вот в чем вся беда. Dovrei parlare in italiano…[3]

– Твоя беда не в том, что я не понимаю, – крепче стиснув Белнэпу руку, с легким акцентом произнес по‑английски старший охранник. – Твоя беда в том, что я все понимаю.

По его произношению Белнэп заключил, что это уроженец Туниса.

– Но в таком случае…

– Ты хочешь говорить? Замечательно. А я хочу слушать. Но не здесь. – Остановившись на мгновение, охранник заставил рывком остановиться и своего пленника. – А в нашей прекрасной stanza per gli interrogatori.[4]В комнате для переговоров. В подвале. Туда мы сейчас и направляемся.

У Белнэпа внутри все оборвалось. Ему было прекрасно известно, чтó это за комната, – он изучил ее на чертежах, выяснил, как она устроена и оснащена, еще до того, как убедился в том, что владельцем виллы является Ансари. Выражаясь простым языком, это была комната пыток, оснащенная всем необходимым. В технических характеристиках здания значилось: «totalemente insonorizzanto», абсолютная звуконепроницаемость. Как установил Белнэп, звукоизоляционные материалы были специально заказаны в Нидерландах. Полная акустическая непроницаемость была достигнута за счет толщины стен, а также за счет ее изоляции от остального здания: изнутри комната была отделана плотным полимером, изготовленным на основе кварцевого песка и полихлорвинила; дверной проем закрывал уплотнитель из прочной резины. Находясь в комнате, можно было кричать, надрывая легкие, и эти крики были совершенно неслышны за ее пределами, всего в нескольких шагах. Звукоизоляция гарантировала это.

Оборудование, имеющееся в комнате в подвале, гарантировало крики.

Злодеи всегда стремятся полностью присвоить себе право наслаждаться своими деяниями; Белнэп знал это еще по Восточному Берлину, где двадцать с лишним лет назад впервые столкнулся с подобным. Среди истинных ценителей жестокости «уединенность» является чем‑то вроде общего девиза; уединенность позволяет укрывать варварство в самом сердце цивилизованного общества. Но Белнэп понимал и другое. Если его отведут в stanza per gli interrogatori, все будет кончено. Это будет конец для операции и конец для него самого. Спастись оттуда уже нельзя. Лучше оказать сопротивление, каким бы рискованным оно ни было, чем безропотно позволить отвести себя туда. На стороне Белнэпа было лишь одно преимущество: он это знал, в то время как охранники не догадывались о том, что он это знает. Испытывать большее отчаяние, чем думают о тебе враги, – очень тонкая соломинка. Но Белнэп был готов работать с тем, что имел.

Он натянул на лицо выражение тупой признательности.

– Вот и отлично, – сказал он. – Замечательно. Я понимаю, у вас тут секретность на высшем уровне. Поступайте, как считаете нужным. Я с радостью отвечу на все ваши вопросы там, где скажете. Но… извините, как вас зовут?

– Зови меня Юсуфом, – ответил тот из охранников, который был главным, и даже в этих простых словах прозвучало что‑то беспощадное.

– Но, Юсуф, говорю сразу: вы совершаете ошибку. Со мной вам ничем не поживиться.

Белнэп ссутулился, опустил плечи, стараясь казаться физически более невзрачным. Разумеется, охранники не поверили его заверениям. Но ему требовалось любой ценой скрыть от них то, что он это понимает.

Возможность представилась, когда охранники решили сократить путь, проведя своего пленника не по бетонной черной лестнице, а по парадной лестнице – широкой, величественной, со ступенями из белого известняка, застеленными персидской ковровой дорожкой. Увидев огни уличных фонарей, пробивающиеся через запотевшие окна по обеим сторонам от массивной входной двери, Белнэп мгновенно принял решение. Один шаг, второй, третий – он выдернул руку из железных пальцев охранника, изображая раненое достоинство, и охранник даже не потрудился отреагировать на это. Попавшая в клетку птица беспомощно билась о стальные прутья.

Белнэп повернулся к Юсуфу, словно пытаясь снова завязать разговор, и перестал следить за тем, куда поставить ногу. Сбегающая вниз по ступеням ковровая дорожка была мягкая, на толстой основе; это окажется кстати. Четвертый шаг, пятый, шестой: Белнэп споткнулся так убедительно, как только смог, притворяясь, что наступил мимо ступеньки. Повалившись вперед, он плавно упал на расслабленное левое плечо, при этом скрытно смягчая удар правой рукой.

– Проклятие! – вскрикнул Белнэп и, изображая полную растерянность, скатился вниз еще на пару ступеней.

– Vigilanza fuori![5]– пробормотал своему напарнику тот охранник, который назвал себя Юсуфом, – опытный, прошедший огонь и воду.

У охранников будут считаные секунды на то, чтобы решить, как себя вести: задержанный обладает ценностью – цену имеет информация, которую можно из него вытянуть. Если убить его в такой неподходящий момент, это может обернуться нежелательными упреками. С другой стороны, для того чтобы выстрелом только ранить, а не убить, нужно целиться очень тщательно, что особенно трудно, когда цель находится в движении.

А Белнэп находился в движении. Прекратив падение, он расправил плечи и, распрямив сжатые тугими пружинами икроножные мышцы, оттолкнулся от ступени, словно от стартовой колодки, и помчался к входной двери, выполненной в древнегреческом стиле. Однако целью его являлась не дверь; она тоже заперта на мощный электрический магнит.

В самое последнее мгновение Белнэп повернул в сторону – к узорчатому окну шириной два фута, в котором отражались, только в уменьшенном виде, силуэты двери. Городские власти Рима запретили менять внешний облик виллы, и это требование относилось в том числе и к стеклянному витражу. В проекте на реконструкцию значилось, что в конечном счете витраж будет заменен на точно такой же, но только выполненный из специального метакрилового пластика, пуленепробиваемого и небьющегося; однако пройдут еще месяцы, прежде чем копия, в работе над которой примут участие художники и инженеры, будет готова. А сейчас Белнэп бросил свое тело на простое стекло, выставив вперед бедро и отвернувшись, чтобы уберечь лицо от порезов, и…

Витраж с громким хлопком вылетел из рамы и разбился вдребезги о каменные плиты улицы. Элементарная физика: энергия движения пропорциональна массе тела, помноженной на квадрат его скорости.

Быстро поднявшись с земли, Белнэп побежал по мощенной камнем дорожке перед виллой. Однако преследователи отстали от него лишь на какие‑то мгновения. Он услышал топот их ног – и выстрелы. Белнэп принялся метаться из стороны в сторону, чтобы не дать охранникам возможность прицелиться. Темноту у него за спиной ослепительными протуберанцами разрывали вспышки выстрелов. Пули отражались от мраморных изваяний, украшавших двор перед виллой. Пытаясь увернуться от прицельного огня, Белнэп молил о том, чтобы его не зацепил случайный рикошет. Жадно глотая воздух, обезумевший от напряжения, не имея времени оценить полученные травмы, он круто повернул влево и, рванув к кирпичной стене, обозначавшей границу владений, перескочил через нее. Острые шипы колючей проволоки вцепились ему в одежду, вырывая из нее клочья. Проносясь через садики примыкающих друг к другу консульств и маленьких музеев, выстроившихся вдоль виа Анджело Мазина, Белнэп думал о том, что левая щиколотка скоро начнет стрелять резкой болью, что мышцы и суставы заноют, протестуя против подобного бесцеремонного обращения. Однако пока что нахлынувший адреналин отключил цепи, отвечающие за распространение болей по организму. И Белнэп был этому очень рад. И еще он был рад кое‑чему другому.

Тому, что остался жив.

Бейрут

В зале совещаний стояло зловоние продырявленных человеческих тел, извергнувших свое содержимое: приторный запах крови, смешанный с запахами пищеварительного тракта и кишечника. Это была вонь скотобойни, надругательство над органами обоняния. Оштукатуренные стены, изнеженная плоть, дорогие ткани – все было пропитано сиропом кровопускания.

Тот из телохранителей американца, что пониже ростом, чувствовал, как по груди разливается обжигающая боль, – пуля попала ему в плечо и, вероятно, задела легкое. Однако он оставался в сознании. Чуть раздвинув веки, телохранитель смотрел на картину кровавого побоища, на расхаживающих по залу людей, укутанных в куфии. Из участников совещания в живых остался лишь тот, кто называл себя Россом Маккиббином. Оглушенный неожиданностью случившегося, парализованный страхом, он стоял, озираясь по сторонам. Один из убийц грубо натянул американцу на голову брезентовый мешок грязно‑коричневого цвета, после чего нападавшие гурьбой высыпали на лестницу, уводя своего пленника с собой.

Телохранитель судорожно дышал, беспомощно наблюдая за тем, как его поплиновый пиджак медленно темнеет от крови. С улицы донесся приглушенный гул заработавшего двигателя. Раненый дополз до окна и успел увидеть, как американца, уже со связанными руками, грубо запихнули в кузов микроавтобуса – и микроавтобус с ревом скрылся в пыльной ночи.

Облаченный в поплиновый костюм телохранитель достал из потайного внутреннего кармана крошечный сотовый телефон. Этим средством связи следовало пользоваться только в крайнем случае: его начальник из Отдела консульских операций особо подчеркнул это. Толстым пальцем, мокрым и липким от артериальной крови, телохранитель набрал последовательность из одиннадцати цифр.

– Химчистка Гаррисона, – ответил скучающий голос.

Раненый глотнул воздух, пытаясь наполнить кислородом простреленные легкие, и заговорил:

– Поллукс захвачен в плен.

– Повторите? – мгновенно очнулся голос.

Американской разведке требовалось, чтобы телохранитель повторил свое сообщение, возможно, для того чтобы идентифицировать его голос по речевому спектру, и раненый в поплиновом костюме сделал все так, как его просили. Необходимости уточнять время и местонахождение не было; в телефон было встроено устройство Джи‑пи‑эс.[6]Это устройство армейского образца, которое предоставляло не только электронную подпись даты и времени, но и местоположение в горизонтальной системе координат с точностью до девяти футов. Следовательно, в штаб‑квартире сразу узнали, где находился Поллукс в тот момент, когда его похитили.

Но куда его увезли?