Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Конец романа





 

Каждый раз, когда звонил Игнат и мама с ним разговаривала, у Светы замирало дыхание. Она не собиралась подходить к телефону и все‑таки надеялась услышать нечто дарующее надежду, способное избавить от мучений. Внутренние диалоги не отступали и вечером, когда Света ложилась в постель, набирали полную мощь. Ночи стали бессонными, средства, вроде глицина, плохо помогали, хотя Света пила их горстями и до обеда бродила как чумовая, продолжая грезить наяву.

Нахожусь в подвешенном состоянии, думала Света. Почему так говорится – в подвешенном? Кого и куда подвешивали? Однажды Света видела, как с судна выгружали корову. Кран поднял ее на широких лямках, и корова, жалобно мыча, зависла в воздухе. Она оторвалась от привычной почвы, не знала, вернется ли когда‑нибудь на землю, она была в ужасе оттого, что видела все в измененном ракурсе, могла обделаться с перепугу. Анекдот: человек счищает со шляпы птичий помет и говорит: «Хорошо, что коровы не летают». Иногда летают насильно. Человек создан для счастья, как птица для полета. Стало быть, несчастный человек – это корова, волею судеб оказавшаяся подвешенной в воздухе.

– Света! Дочь! Я тебя уже пять минут зову, а ты не реагируешь. О чем ты думаешь?

– Я думаю, нельзя ли научить корову летать.

– Зачем?

– Для полного счастья.

– Что за глупости тебе лезут в голову! Для полного счастья съезди‑ка на рынок и купи деревенского творога.

Света ездила на рынок, ходила в магазины, гуляла с сыном и думала о том, что человек и дорога неразрывно связаны. Первые шаги ребенка, дорога в детский сад, в школу, в институт, на работу, в театр, в отпуск к теплым морям. Пять шагов тяжелобольного человека от кровати до туалета… Через некоторое время он будет не в силах преодолеть и этот крохотный путь, встать с постели. Сначала у человека пропадает дорога, потом умирает сам человек. Но пока ты жив и здоров, ты можешь выбирать дороги. Она, Света, может подхватить сына и броситься в Москву. Вырваться из плена боли, оказаться на свободе под надежной защитой любимого. Сочинил кто‑то про Игната глупости – разве это повод ломать свою жизнь? А если не глупости? И почему Игнат не приезжает за ними, только звонит? По каким дорогам ходит сейчас Игнат? Их, наверное, много, но Света знала только одну – к ней самой. Точнее, Света была пунктом, например пунктом «А». Игнат приезжал к ней из пунктов В, С, Д… Где они находятся и как пролегает к ним дорога, Света не имела понятия. Игнат считал, что знать ей это необязательно. Он приходил к ней и сыну как получал увольнительную в рай. Так он говорил. Очень поэтично.

– Девушка! Женщина! Это не ваш ребенок побежал к дороге?

– Что? – сбрасывает груз размышлений Света, вскакивает со скамейки и мчится за сыном. – Илюша, стой!

Света убирает в ванной и думает о том, что переживания человека – это, по сути, его мысли. Человек счастлив, и мысли радостные, весенние: журчат ручейком, порхают птичками. На нейтральной полосе, в эмоциональном затишье, думы становятся рутинными: надо заплатить за квартиру, картошка кончилась, не забыть взять зонт, дождь обещают, селедки «под шубой» хочется и пирогов с капустой. Навалилось горе, и мы физически чувствуем тяжесть горьких мыслей – коротких, упорно повторяющихся. Они свинцовые – не вздохнуть, и смолянистые – проникают в каждую трещинку, не дают свежему воздуху проветрить помещение. Чтобы не страдать, надо мысли с полюса горя перенести на полюс счастья. Все просто.

– Все просто, просто, просто! – бормочет Света.

Она уже несколько минут водит тряпкой по одному и тому же участку раковины. Ловит себя на этом механическом шарканье, останавливается. Поднимает голову и говорит своему отражению в зеркале:

– Чушь собачья!

Ее мозг – как заброшенное поле, на котором постоянно лезут сорняки. Вначале, когда только показываются из земли, кажутся милыми цветочками, а вырастают – бурьян.

Мама пыталась выяснить причину их ссоры с Игнатом. Другому человеку Света объяснила бы: «С Игната содрали кожу, и стала видна его сущность. Но при этом Игнат не испытывает боли, вся мне досталась». Маму иносказания не удовлетворят, она потребует факты и детали.

– Не спрашивай пока, – попросила Света. – Немножко во мне утихнет, переварится, и я тебе все расскажу.

Мама не настаивала. Она была абсолютно счастлива с внуком. Маленький Илюша начинал говорить, смешно коверкал слова, называл телевизор «елевизором», ложку «вошкой», а коляску почему‑то «сосяской». В фильме «Кин‑дза‑дза» на планете Плюк несколько вещей и понятий имели названия, остальные обозначались словом «ку». Так и у Илюши на все случаи жизни было «ка» и вопрос: «Что это такое?» Незнакомые предметы, картинки в телевизоре и в книжке, и даже строптивое: «Не хочу идти спать (одеваться, умываться, есть кашу)» выражалось повторением «ка‑ка‑ка‑ка‑ка…». Все это очень трогало Анну Юрьевну. Она помолодела, расцвела, стала мягче и приветливее. У нее появился смысл жизни, который ежедневно подпитывался умилением от новых проделок внука, его словечек. В эйфории вспыхнувшей и разгоравшейся все сильней любви к внуку Анна Юрьевна почти не замечала того, что происходит с дочерью. Переживает, конечно, как без этого, но все ведь хорошо закончилось. Мама полагала, что Света бросила старика, потому что поняла свои ошибки, одумалась и встала на правильный путь. Анна Юрьевна изменила свое отношение к материальной помощи со стороны Игната. Если вначале она заявляла: «Нам от вас ничего не нужно!», то теперь считала необходимым и справедливым подать на алименты. Свете нужно закончить образование, на одну учительскую зарплату втроем прожить будет трудно.

 

Игнат поехал на машине с водителем. Мысль отправиться на поезде, одному, без сопровождения, вызывала внутренний дискомфорт. Игнат стал пуглив после больницы. Хотя пять с лишним часов езды по провинциальным дорогам, с его точки зрения, тоже граничили со смертельным аттракционом. Игнат не любил сваливаться как снег на голову. Он привык к тому, что его ждали, встречали, загодя готовились. Но в данном случае неизвестно, как подготовилась бы к его визиту мамаша Цветика. На звонок в дверь открыла Света.

– Игнат! – ахнула и дернулась, как от удара.

– Здравствуй, милая!

Он шагнул, чтобы обнять Цветика, но тут рядом с дочерью появилась мамаша.

– Что вам нужно?

– Здравствуйте, Анна Юрьевна! Позвольте войти?

– С какой целью вы приехали? – упорствовала Анна Юрьевна.

– Мама! – умоляюще взглянула на нее Света. – Проходи! – пригласила она Игната.

– Тапочки! – прошипела Анна Юрьевна, видя, что Игнат направился в комнату, не сменив уличную обувь.

– Мама, перестань! – тихо одернула Света. Игнат сделал вид, что не услышал перепалки. Еще не хватало дежурные тапки надевать! Он оглядывался по сторонам и почти не скрывал своего презрения: поменять московское роскошное жилье на эту убогость! На самом деле квартира Анны Юрьевны была теплой и уютной, располагающей к отдыху от суеты за стенами дома. Эти качества не зависят от возраста мебели, стоимости люстры или от материала, из которого изготовлены оконные рамы. Уют создает не тщеславие, а забота о приятной обстановке.

Повсюду валялись детские игрушки, Игнат спросил:

– Где Мурлыка?

– Илюшенька спит, – ответила Света.

«Надо ли предложить Игнату чай, кофе?» – спрашивала она себя. С одной стороны, человек с дороги, проголодался. С другой стороны, распивать чаи, трапезничать с Игнатом – значит признать нормальность в их ненормальных отношениях.

«Даже чаю не предложили, – мысленно упрекнул Игнат. – И сына она теперь называет‑по имени».

– Цветик, нам с тобой нужно поговорить. Наедине! – он выразительно посмотрел на Анну Юрьевну.

– У дочери нет от меня секретов.

– А у меня, уж извините, есть! – с нажимом произнес Игнат.

Он понимал, что ссориться с мамой Цветика глупо, но эта женщина вызывала у него раздражение, плохо контролируемое. Как от лимона – одного взгляда достаточно, чтобы во рту стало кисло.

Анна Юрьевна боялась оставлять дочь с Куститским. Снова задурит ей голову, увезет вместе с внуком в Москву С него станется: ишь какой барин – гладкий, сытый, дорого одетый.

С притворной улыбкой, за которой легко читалась гримаса недовольства, Игнат предложил:

– Милая, может, поговорим у меня в машине или в каком‑нибудь кафе. Здесь есть рестораны, которые можно посетить без риска для пищеварения?

Подобный вариант Анну Юрьевну совершенно не устраивал.

– Я иду в магазин, – объявила она. – Вернусь через полчаса.

«Ты меня еще будешь во времени ограничивать!» – подумал Игнат, но вслух ничего не сказал.

Игнат не готовился к разговору с Цветиком так, как он готовился к беседе с Полиной об их дальнейшей жизни. То есть, не продумывал каждое слово, аргумент, маскирующую лукавство шутку. Цветик была проста, понятна, незамысловата – его отдохновение, отдушина. Какие могут быть планы переговоров с отдушиной? Девушка взбрыкнула, ошиблась, смотрит на него сейчас с испугом телочки, своенравно убежавшей из родного коровника. Игнат шагнул к Цветику, чтобы обнять ее, Цветик отступила назад и уткнулась спиной в шкаф.

Неожиданно для себя Игнат начал с упреков:

– Ай‑ай‑ай! Как мы плохо себя ведем! Цветик, любимая! Плохие люди, враги написали пасквиль на меня и, чтобы сделать мне больней, прислали книжонку тебе. И что дальше? В момент, когда я нуждаюсь в твоей поддержке, внимании, ты убегаешь. Поверив вранью, которое прочла? Только не говори мне, что хоть на секунду допустила возможность того, что я способен на чудовищные преступления в отношении Мурлыки. Нужно быть полной, извини, дурой, чтобы поверить в такое. А ты у меня умница.

Света понимала, что разговор этот наиважнейший, момент истины, перелома, выбора дороги. Она волновалась, и прежние страхи, аргументы и контраргументы – все передуманное – теснилось в голове, лезло, как многолюдная толпа в узкий проем, просилось на язык. Однако нужно было держать себя в руках, не удариться в стенания и обвинения.

– Все написанное в этой книге неправда? – уточнила Света.

– От первого до последнего слова, – подтвердил Игнат.

– И у тебя не было первой жены по имени Оксана, спортсменки?

– Была. – Игнат не мог этого отрицать. – Но рассказ о нашем браке – полная чушь.

– А потом другая женщина, Лена, родила от тебя больного ребенка?

– Дела давно забытых дней.

– Поэтому ты волновался, что и мой ребенок окажется нездоровым?

– Естественно волновался.

– Однако мне ничего не сказал.

– Послушай, Цветик! Не вижу никакой необходимости ворошить мое прошлое…

Света его не слушала и продолжала допрос:

– Ты женился на Юле и переехал в Москву?

– Допустим. – Игнату все больше и больше не нравился этот разговор.

– И выращивал картошку?

– Я никогда не выращивал картошку! – взорвался Игнат. – Я понятия не имею, как она растет, я ее видел только на тарелке. Тебе русским языком было сказано – в книжке все вранье!

– Кроме твоего богатого брачного пути. Твою нынешнюю жену зовут не Юля, а Полина, верно?

– Верно. Кстати, мне хотелось бы знать, откуда у Полины взялись наши с тобой фотографии?

– Понятия не имею. Полина знает обо мне?

– Теперь знает. Она и прислала тебе чертову книгу.

– Ты говорил, что книгу состряпали твои враги. Полина – твой враг?

– Я приехал сюда, к черту на кулички, не Полину обсуждать, а помириться с тобой, вернуть вас с Мурлыкой домой.

– Игнат, я очень тебя любила. Очень!

– В прошедшем времени?

– Не придирайся к словам, мне их трудно находить. Ты никогда полностью не принадлежал мне, как я принадлежала тебе. Это не мешало, даже, напротив, придавало моему чувству остроту. Ты был немного чужой и потому загадочный. Я никогда не подсчитывала, сколько тебя там, на стороне, и сколько со мной. Если в процентном соотношении? Девяносто там и десять со мной? Наоборот? Там десять, тут девяносто? Поровну? Повторяю: меня это не мучило и не волновало. Пока мне не открылось очевидное – у тебя есть другая жизнь. Там – корни, со мной – зеленые побеги. Старые корни держат крепче худых росточков. Ты говоришь, что в книге все вранье, но от фактов никуда не деться. Я совсем не знаю тебя. Можно ли тебе верить?

– Обидно это слышать. Разве до недавнего времени какой‑нибудь мой поступок, фраза, слово навели тебя на мысль, что мне нельзя доверять? Я много раз повторял: с тобой я начал новую жизнь, с чистого листа.

– Но при этом не порвал со старой.

– Есть обстоятельства, о которых я не хочу и не буду сейчас распространяться.

– Но я должна знать, Игнат!

Она никогда не видела его таким – нетерпимым, раздражительным. В нем было что‑то от начальника, преклонных лет начальника, который распекал нерадивую секретаршу.

– Мне тоже хотелось бы кое‑что знать, – с недоброй усмешкой сказал Игнат. – В конце так называемого романа появляется некий рыцарь, спасающий тебя от хулиганов. Потом ты приводишь его в дом, кокетничаешь с ним, чаевничаешь. Было такое?

– Было. Только без кокетства.

– Ага! Стоило мне уехать, как ты принялась ухажеров коллекционировать.

– Не перекладывай с больной головы на здоровую!

– Еще вопрос, чья голова здесь больная. Мне надоел этот бестолковый разговор, и времени на него нет. Собирай вещи, мы едем в Москву.

– А что в Москве?

– В каком смысле?

– В прямом. Ты женишься на мне и мы станем жить как нормальная семья? Без секретов и процентного соотношения?

– Посмотрим. Но одно я тебе могу пообещать твердо, поклявшись самым святым: ты и Мурлыка ни в чем нуждаться не будете.

– Но мы нуждаемся только в тебе! А ты? Еще в чем‑то?

– Поговорим об этом дома.

– Нет, сейчас!

Игнат прекрасно знал, что ультиматумы – самое последнее и чаще всего бесполезное оружие. Но, как лис, загнанный в угол, он позабыл о хитростях, не торговался, а выдвигал ультиматумы.

– Или ты едешь со мной, или между нами все кончено! – зло выкрикнул он.

Света молчала. Ей было страшно видеть Игната в гневе, страшно потерять любимого, страшно за свое будущее. Она уже хотела пойти на попятную, сдаться. Но тут из Игната посыпались упреки один обиднее другого:

– После того, что я для тебя сделал! Как сыр в масле каталась! Пылинки сдувал! И что получил в ответ? Ты просто неблагодарная идиотка!

Все Светины страхи мгновенно улетучились.

– Я идиотка? А ты умный, благородный, честный? Столько для меня сделал? Ой ли, для меня? Ты для себя старался в первую очередь. Чем плохо? Дома жена‑соратница, на стороне молодая любовница. Для меня старался! – не могла простить этой фразы Света. – А про сына ты забыл? Не хочешь, кстати, на него посмотреть?

– Не хочу!

Игнат ответил быстро, не думая, но поймал себя на том, что действительно не горит желанием прижать сына к груди. Неподходящий момент. Да и вообще он несколько отвык от малыша.

– Ты пожалеешь, очень пожалеешь, – твердил Игнат по пути к выходу. – И, когда ты ко мне приползешь с извинениями, я еще подумаю, прощать тебя или нет.

– Не приползу, – услышал он, прежде чем хлопнуть дверью.

Спускаясь по лестнице, Игнат мысленно клокотал.

Мчался сюда, несмотря на больное сердце, бросил все дела, а она нос воротит, претензии выдвигает. Принцесса из Мухосранска, королева красоты районной свинофермы. Он неделю назад подыхал в больнице. Где Цветик была? Под крылышком у мамочки нежилась. Цветик? Сорняк! Их в базарный день на рубль пучок.

У Игната и раньше так бывало: любовь проходила в одночасье, как будто стоп‑кран рванули. Скорость локомотива любви могла быть высокой, но вдруг резкое торможение – все, конечная станция, выходим и пересаживаемся на другое средство передвижения, возможно, он не слышал предупреждающих звонков, не обращал внимания на короткие остановки в пути. Выйдя на свободу, легко расставался с прежней привязанностью, выбрасывал ее из головы.

У подъезда Игната поджидала Анна Юрьевна:

– Мне нужно с вами поговорить!

– В чем дело? – он нехотя остановился.

– Вы прекрасно знаете, что я только приветствую ваш разрыв со Светланой.

– Хоть лопните от своих приветствий, – буркнул Игнат.

Ему хотелось грубить направо и налево. Его оскорбили, ему наплевали в душу. После оскорблений человек либо хнычет, либо грубит. Игнат был не из нытиков, хотя грубил крайне редко.

– Вы обязаны материально помогать нам растить Илюшу!

– Вам лично я ничего не обязан. А Света получит вот!

Он сложил кукиш и ткнул Анне Юрьевне в нос. Чуть не ударил, она отшатнулась.

– Ни ко‑пей‑ки! – по слогам произнес Игнат и направился к своей машине. Оглянулся и издевательски добавил: – Целую ручки!

 

Полина не отличалась развитой интуицией и наблюдательностью. Чтобы обладать этими качествами, нужно быть внимательной к людям, а они интересовали ее не больше, чем звери в зоопарке. И все‑таки Полина почувствовала что‑то неладное. Последнее время она изображала трепетную нежную супругу, отодвинув на задний план рабочие дела. Но во время немногочисленных деловых встреч, наездов в офис она отметила, что отношение к ней изменилось. Это был не комплиментарный мужской интерес партнеров по бизнесу, не замаскированное желание что‑нибудь выторговать, а – глупо представить – подспудная насмешка, едва ли не презрение. Ее обеспокоили странные ухмылочки, когда она заметила их третий, четвертый раз. Откуда ветер дует и что он надул? Насторожившись, Полина разглядела перемены и в поведении офисного планктона. Косые взгляды, улыбочки в сторону, шушуканье. Она заставала своих клерков за горячим обсуждением каких‑то тем, но при появлении Полины Геннадьевны они замолкали и хватались за бумаги. Боятся – правильно, начальство надо бояться, и нечего лясы точить в рабочее время. Однако градус подобострастия заметно снизился. Что за черт?

Глаза ей открыла финансовый директор – женщина, с которой Полина не приятельствовала, но была на «ты» и поддерживала ровные отношения. Они слишком зависели друг от друга, чтобы поддаваться настроению и ссориться.

– Полина, как этот роман может отразиться на бизнесе? – спросила финдиректор.

– Какой роман? У кого роман? – сделала удивленное лицо Полина, подумав, что связь Игната с Цветиком стала достоянием общественности.

– В Интернете роман, «Когда скелеты выпадают из шкафов», кажется, так называется. Ты разве не знаешь? Вот дела! Полгорода зачитывается.

Полина похолодела. Всего было напечатано десять экземпляров книги. Один читал Игнат, второй – его любовница, восемь хранились в сейфе на всякий пожарный случай. Но чтобы эта рукопись появилась в Интернете!

– Ерунда, не обращай внимания, – постаралась изобразить беспечность Полина.

Долго искать в Интернете роман Белугина не пришлось, он был выложен на нескольких сайтах. Пробегая глазами первые главы, Полина кипела от ярости. Отчасти ругала себя – не догадалась предупредить Белугина, что данный опус – ее собственность, купленная за немалые деньги. Надо было запугать журналиста, забрать у него все электронные носители с текстом. Теперь расхлебывай. Когда Полина дошла до главы о себе, она уже не скользила по диагонали, а вчитывалась в текст. Ярость Полины переросла в бешенство. Сделать из нее экстрасенса,

колдунью, ведьму с котом Берией под мышкой! Выставить на посмешище, описывая, как она совокупляется с нечистью! Полина не смогла читать дальше, она впала в ступор. Неистовая злоба затопила сознание и вызвала психический шок. Единственное, что могло бы сейчас утешить Полину, – это убийство Белугина. Он и так подохнет, но хорошо бы самой порвать его на куски здесь и сейчас.

Полина потеряла счет времени, и сколько она просидела, тупо уставившись в пространство, не знала. Десять минут? Три часа? Картины расправы с журналистом постепенно таяли, злость уступала место панике. Что делать? Как смыть позор? Человек может совершать подлости и преспокойно существовать: все знают, что он подл, и держатся настороже. Из круга избранных не выгонят носителя тайных грехов вроде нестандартной сексуальной ориентации. Но стоит кому‑нибудь прилюдно оскандалиться, репутация разлетится в прах. На одном из приемов тучный замминистра галантно наклонился за сумочкой, которую уронила его собеседница. И вдруг раздался громкий треск, напоминающий выход кишечных газов. Окружающие, как по команде, развернулись и уставились на зад склоненного замминистра. Срамной звук издали его брюки – они лопнули сзади по шву, разъехались, и народному взору предстали семейные трусы немужского нежно‑розового цвета. Взрыв невольного хохота сотряс помещение. Потом зрители деликатно отвернулись, но их спины дрожали от сдавливаемого смеха, кто‑то поперхнулся напитком. Референт и помощник бросились к шефу, чтобы прикрыть его тыл и вывести наружу. Но на остаток вечера розовые трусы стали главной темой шуток. Замминистра был толковым, умным, способным мыслить масштабно руководителем, и прилюдно треснувшие штаны этих качеств у него не отняли, но авторитет все‑таки пошатнули. Профукай он миллионы бюджетных денег, загуби долгосрочные проекты, никто бы и ухом не повел.

Люди, чье мнение было важно для Куститских, конечно, но поверят фантазиям Белугина. Но в подкорке отложится. На кого попало карикатуры не рисуют, и без повода пасквили не пишут. Дыма без огни не бывает, а вдруг в этой ереси что‑то правда. Кроме того, текст «Скелетов» настолько абсурден, что главные герои становятся смешны. Против смеха нет защиты, поэтому пусть тебя ненавидят, но не смеются над тобой. Сбрасывать со счетов настроение подчиненных тоже нельзя. Те, кто наверху, должны уважать тебя, нижестоящие – бояться. Уважать посмешище нельзя, бояться – тем паче.

Полина столкнулась с проблемой, которая не имела окончательного решения. Нельзя стереть из памяти людей то, что они прочли. Никакие действия по помогут убрать след, запашок, воспоминание.

Полина набрала номер телефона мужа:

– Ты где?

– Подъезжаем к Москве.

– Едешь один?

– Да. Что‑то у меня давление подскочило…

– Выпей лекарство, – коротко посоветовала Полина и отключилась.

«Скоро твое давление зашкалит по‑настоящему», – подумала она.

Выйдя из кабинета, Полина прошлась по офису, даже заглянула в курилку при туалете. Физиономии подчиненных без сомнения говорили: знаем, читали, смакуем, сплетничаем. Полина едва не заскрипела зубами.

Кашлянув и отогнав рукой дым от лица, она процедила:

– Тут установят камеры. Время перекуров будет вычтено из зарплаты.

Полина спустилась вниз и села в машину.

– Сегодня вылетаешь в Багров, – приказала она водителю. – Найдешь там журналиста Антона Белугина и… прикончишь его!

Семен Семенович испуганно развернулся с водительского места и уставился на начальницу.

– Не вибрируй, я пошутила. Надо забрать у него все рукописные варианты романа и все электронные носители. Заставить эту сволочь убрать роман из Интернета. Будет сопротивляться – делай с ним что хочешь и угрожай самой страшной смертью.

– Полина Геннадьевна! Это…

– Что еще?

– Я это… Хотел отпроситься на две недели в отпуск. Меня это… пригласили сниматься.

– Куда‑куда?

– Это… в кино.

– И на какую роль?

– Главного вампира.

Полина Геннадьевна длинно выругалась.

– Не отпустите? – спросил Семен Семенович.

– Слетаешь в Багров, все там сделаешь, и потом посмотрим. Едем домой!

 

Несколько дней назад на автозаправке Семена Семеновича приметила ассистент режиссера и вцепилась мертвой хваткой:

– У вас такое необычное лицо! Фантастическое лицо! Пожалуйста, поедемте со мной на пробы!

Семену Семеновичу всю жизнь говорили, что от его внешности оторопь берет. Что поделаешь, таким родился. А тут симпатичная девушка таращится на него с восхищением, за лацканы хватает. На вялые отказы ошарашенного Семена Семеновича девушка заявила:

– Хотите, на колени стану? Не отпущу! За ноги схвачусь и буду волочиться за вами.

Семен Семенович не устоял перед столь лестным напором и отправился на студию. Режиссеру и продюсеру тоже приглянулся его облик, который почему‑то называли фактурой. Но они не спешили радоваться: бывает, что зверское лицо выглядит добродушным на экране. Фильм снимали про вампиров, и снимали быстро, пока не растаял интерес к мифическим кровососам. Семена Семеновича загримировали, сделали фото‑ и кинопробы. Результат, с точки зрения режиссера и продюсера, был потрясающим – кровь леденела от такой фактуры. К сожалению, Семен Семенович оказался напрочь лишенным актерских способностей. Самый короткий текст он бормотал с деревянными интонациями, и эффект мурашек по коже пропадал. Тогда срочно вызвали сценариста и велели переписать сцены с главным вампиром, оставив ему только многозначительные междометия, а речи должен был произносить артист, прежде выбранный на роль главного вампира, а теперь пониженный до помощника начальника‑кровопийцы.

От непривычной суеты Семен Семенович слегка ошалел. Его наряжали, ему красили лицо белилами, приклеивали клыки, потом снимали, смывали грим. Беспрерывно кто‑то приходил и уходил, все говорили по сотовым телефонам – отдавали приказания, угрожали и уговаривали, льстили, а отключившись, обзывали некультурно того, с кем только что любезничали. Продюсер подсунул Семену Семеновичу контракт и сказал, что ему будут платить три тысячи рублей за съемочный день. Семен Семенович уставился на продюсера, с трудом соображая, отпустит ли его Куститская, как отнесется жена к его участию в кино про вампиров, да и на кой ляд это нужно ему самому. Иными словами, Семен Семенович о деньгах не думал и приступа корысти не испытывал.

Но продюсер под немигающим жутковатым взглядом заерзал:

– Хорошо, пять тысяч.

Семен Семенович смотрел и не реагировал.

– Семь тысяч. Что вы молчите? Десять тысяч – последнее слово. Фактура фактурой, но не забывайте, что вы дебютант. Мы вас на улице нашли и не исключено, что станем, так сказать, крестными матерями, то есть отцами, – запутался продюсер. – Надо быть все‑таки благодарным. Вас ждет кинокарьера, а вы торгуетесь!

Слово «кинокарьера» Семену Семеновичу понравилось. Он представил, что будет говорить: «Когда у меня была кинокарьера…», и поставил подпись под договором.

 

По дороге домой Игнату пришлось заехать в ресторан поужинать. Кухни в их квартире по‑прежнему не было. Для ее устройства требовалось выстроить стену, вызволить из‑под пола коммуникации, словом, полноценный ремонт с отселением жильцов. Ни Игнат, ни жена не были пока к этому готовы. Ресторанная еда легла камнем, Игнат чувствовал неприятную тяжесть в желудке. Он теперь внимательно прислушивался к своим ощущениям и придавал каждому мало‑мальскому дискомфорту значение. Он успокаивал себя тем, что дома его ждет заботливая супруга, которая внимательно выслушает его жалобы и примет меры. Нет худа без добра, из‑за его романа с Цветиком жена стала шелковой.

Однако дома Игнат обнаружил не шелковую, а злую, встревоженную Полину, которая нервно маршировала по комнате, не находя себе места.

– У меня тяжесть в желудке, хотя принял ферменты, – пожаловался Игнат.

– Пройдет, – отмахнулась Полина.

– И давление сегодня прыгало.

– Из‑за погоды, не страшно.

Даже не стала ему мерить давление! Игнат обиделся, поджал губы, сел в кресло, скрестив руки на груди. Ненадолго же хватило Полины! Снова перед ним была прежняя мегера. Он думал, Полина обольет ему слезами грудь в благодарность за то, что бросил любовницу, остался в семье. А жена и думать забыла и про его здоровье, и про большую жертву. Ее что‑то тревожило. Игнат специально не спрашивал, пусть помучается.

Полина не замечала его напряженной позы, сурового лица, выразительного молчания.

– Случилось такое! – затряслась она в гневе. – Как обухом по голове, выстрел из‑за угла. Кошмар! Эта гнида, сволочь…

Последовал ряд нецензурных определений, от которых Игнат брезгливо сморщился, но Полину реакция мужа на грубую брань не волновала.

Она набрала побольше воздуха в легкие и выпалила:

– Антон Белугин выложил в Интернете свой роман. Мало того! Он дописал главу про меня. Выставил меня ведьмой, которая угли в рот запихивает, пляшет под бубен, летает на метле…

– Да? – невольно рассмеялся Игнат.

– Да! – огрызнулась Полина. – Ты не представляешь, каких он гадостей насочинял.

– Почему же? Могу представить, исходя из бреда остальных глав.

– Он написал, что мое лицо – маска, а на самом деле я выгляжу как столетняя старуха! Тебе весело? – взвизгнула Полина.

Она смотрела на мужа с ненавистью, словно это он был автором злополучного романа.

«Не поторопился ли я расстаться с Цветиком? – мелькнула у Игната мысль. И тут же он себя одернул: – Я все сделал правильно. Цветик и ребенок – это очень хлопотно при моем здоровье. И потом, дважды в один поезд я никогда не сажусь».

– Тебя он тоже, кстати, похоронил, – злорадно усмехнулась Полина. – Полуживым тебя бросили в яму с известью.

– Первой‑то ты меня похоронила, – напомнил Игнат. – Я не суеверен. Но, говорят, человек, которого записали в мертвецы, проживет долго.

– У меня складывается впечатление, что ты недооцениваешь возникшей проблемы.

– Не рой другому яму, – попенял Игнат. – Это была твоя идея с романом, и только твоя. Не хватило ума обуздать свою патологическую ревность. Думала, что действуешь изощренно и хитро, что нашла оружие против меня, а в итоге сама по уши в дерьме.

– Оружие сработало. Но сейчас не об этом речь. Ты понимаешь, что белугинский опус прочитали десятки или даже сотни людей? Пошли сплетни, за нашей спиной шушукаются, мне ухмыляются прямо в лицо. В офисе каждая букашка смеется в тряпочку. Ты отдаешь себе отчет в последствиях?

Игнат задумался. Несколько минут он сидел нахмурившись. Полина нетерпеливо ждала. Игнат умный, он придумает, как выкрутиться из этой ситуации с минимальными потерями. Но Игнат вдруг встал и, ничего не говоря, пошел в глубь квартиры. Полина растерялась, потом рванула следом.

– Что ты решил? – спрашивала она в спину мужа. – Куда ты?

– В душ.

– Но что мы будем делать?

– Лично я еду в санаторий.

– В какой санаторий?

Игнат распахнул дверь ванной, остановился на пороге и повернулся к жене:

– Мне врачи рекомендовали курортное лечение. Подберу себе хороший санаторий в Швейцарии.

– А я? – опешила Полина.

– Ты заварила кашу, – пожал плечами Игнат, – ты и расхлебывай.

Он захлопнул дверь перед носом Полины и повернул защелку.

 

Утром Антону Белугину позвонила мама. Она расспрашивала о романе, просила почитать, спрашивала, верно ли, что он вывел Игната Куститского и Юлю и все про них рассказал? Антон отнекивался, говорил, что обязательно даст почитать, когда полностью отредактирует рукопись. Делать этого он не собирался, потому что некоторые эротические сцены могли привести маму в ужас. Антон сказал, что спешит, опаздывает на работу, но мама все‑таки успела его предостеречь: если он случайно обидел Куститского, то пусть будет готов к неприятностям, Юля считает, что ему лучше на время уехать куда‑нибудь.

– Куститский давно умер, – отмел мамины опасения Антон.

– Очень даже жив. Юля сказала, что слух о его смерти был ошибочным.

– Хорошо, мама, я понял. Пока!

Антон нисколько не испугался: жив Куститский или помер, для литературной славы «Скелетов» не имело значения. Сейчас только она волновала Антона.

Антон вышел из своего подъезда, сделал несколько шагов. С лавочки поднялся пожилой мужчина и преградил ему путь.

– Белугин?

– Да.

– Антон Белугин? – уточнил мужчина.

– Да. А в чем, собственно…

Мужчина неожиданно замахнулся, точно и сильно заехал Антону в глаз. Дядька был староват, но бил как профессиональный боксер. Антона швырнуло назад, он налетел на невысокую ограду палисадника и упал в кусты, ломая ветки и царапая лицо.

– Убить тебя мало, – сказал дядька, подойдя к ограде.

Антон испуганно свернулся калачиком, подтянув коленки и прикрыв руками голову. Ожидал серию новых ударов.

– Убить бы, – повторил мужчина, – да руки марать противно.

Приподняв локоть, Антон зыркнул непострадавшим глазом: дядька удалялся в сторону автобусной остановки. «Куститский прислал покарать меня? – размышлял Антон, выбираясь из палисадника. – В таком случае я еще легко отделался».

Антон ошибался. Это был Николай, муж Елены Храпко. Его настолько возмутили измышления Белугина, что он не сдержал слова, данного жене, – не трогать журналиста – и наказал его просто, ясно и по‑мужски.

На работу Белугин опоздал, потому что пришлось переодеваться, обрабатывать царапины перекисью.

Возникла мысль пойти к врачу, потому что глаз заплывал багровой опухолью. Взять справку о нанесенных увечьях, сказаться больным, вернуться домой, открыть на своем сайте раздел «Гонения», в котором описать, как его избивали за правду. Он уже и гениальную фразу придумал; «Если ты разворошил осиное гнездо, будь готов к ядовитым укусам пчел». Между осами и пчелами Антон большой разницы не видел.

Но тут позвонил Олег Павлович:

– Где тебя носит? Пулей в редакцию!

Что‑то в интонациях начальника подсказало Антону, что лучше не игнорировать этот приказ.

Часом раньше у Олега Павловича состоялся крайне неприятный разговор с главным редактором. Главный метал молнии, хотя был человеком старой закваски и не склонным к бурным эмоциям.

– Читал, что твой недоносок наваял? – кипятился главный редактор.

– Читал, – кивнул Олег Павлович. – Графоман он и есть графоман. Сейчас их в журналистике пруд пруди.

– Меня чужие заводи не колышут! – бил по столу кулаками главный. – Меня это болото волнует!

– С чего ты так раздухарился? Сочинил мальчишка бредовый роман, чем бы дитя ни тешилось.

– Да ты знаешь? Да ты не знаешь! – вскочил главный и подбежал к Олегу Павловичу. – У него главный герой – Куститский! Это большая шишка в Москве. А партнер Куститского – Скворцов.

– Наш Скворцов? – ахнул Олег Павлович.

– Наш! – потыкал пальцами в пол главный. – Строительная фирма «Золотой ключ».

– Погоди! Белугин под настоящими именами… про живых людей написал?

– А я тебе о чем говорю? Живее не бывает. Мне уже звонил Скворцов. Намекнул, что если не разделаемся с Белугиным, то рекламы «Золотого ключа» нам не видать. Олег, ты представляешь, что это значит? Они дают полосную рекламу раз в неделю! Скворцов шепнет паре‑тройке своих корешей, и те тоже покажут нам фигу. Мы окажемся в большой финансовой заднице. Мы уже полутрупы. Куститский нас вообще в асфальт закатает вместе с дебилом, который возомнил себя писателем. Честно говоря, осуждать этих мужиков язык не поворачивается. Если бы кто‑то вздумал из моей жизни сделать посмешище, я бы ему мозги с кишечником местами поменял.

– Бесполезно. У них именно такая анатомия. Что же делать?

– Первым делом уволить Белугина, – вернулся за свой стол главный. – Причем уволить задним числом. Когда он разместил свой роман в Интернете?

– Недели две назад.

– Значит, уволить за три недели. А потом пойду кланяться рекламодателям и посыпать голову пеплом. За что такое на старости лет? У меня два инфаркта, у тебя язва…

– Старые лошади‑трудяги. Хомуты снять – быстро копыта откинем.

Они понимающе переглянулись. Любимая работа была и смысл, и жизнь, и судьба.

Когда Антон пришел в редакцию, Олег Павлович спросил его:

– Это правда, что ты в своем романе вывел реальных здравствующих людей?

– А что такого? – с вызовом ответил Антон.

– Ничего. Тебя главный ждет.

«Если у человека нет совести, – думал Олег Павлович, – то ее не вырастить. Хотя в прежние времена почему‑то получалось».

Главный редактор к приходу Белугина остыл, да и не хотел спускать на прохиндея всех собак. Чего доброго еще опишет потом в очередном опусе. Редактор поставил условие: или Антон подает заявление по собственному желанию задним числом, или его увольняют с шумом и треском, с волчьим билетом. Уж он, главный редактор, поспособствует тому, чтобы Белугина не взяли даже объявления сочинять. Антон выбрал первый вариант.

Он не очень расстраивался. Он думал о том, что в новом разделе «Гонения» появится еще одна информация об увольнении с работы. Избиение, увольнение – это скандал, а скандал – отличная реклама.

Улыбаясь, Антон вернулся в отдел и шутовски поклонился заведующему:

– Борцу за правду указали на дверь.

– Ты не борец, – покачал головой тот. – Ты фуфло.

Прежде Палыч не позволял себе подобных выражений по отношению к нему. Теперь, конечно, можно пинать. А еще интеллигента из себя корчил. Антон не успел достойно ответить на грубость бывшего начальника, – в комнату вошла Алина Вербицкая.

– Слышали? Банк «Багровые зори» лопнул. Хозяин сбежал, у него, оказывается, даже лицензии не было. Сорвал, как с куста, обобрал народ и смылся. Антон, что с тобой?

Антону стало очень‑очень плохо. «Багровые зори» – тот самый банк, в который он отнес все свои деньги, положил под «эксклюзивный процент». Антон побледнел, синяк и ссадины стали заметнее.

– Отзывы читателей не сходят с твоего лица? – рассмеялась Алина.

В Москве Антону подсветили правый глаз, а теперь разукрасили левый.

– Да пошла ты! – огрызнулся Антон.

Но пошел он сам, побежал со всех ног к банку. Там уже толпились обворованные вкладчики. Вход в здание загораживали полицейские. Один из них в мегафон предлагал успокоиться и расходиться. Оптимисты предлагали строем идти к губернатору. Пессимисты вспоминали «МММ» – если уж москвичам не удалось кровное получить, то им тем более ничего не светит. Антон обежал здание, пытаясь проникнуть в него через черный ход. Тот был наглухо заперт. Антон безостановочно и тупо звонил на личный телефон хозяина банка. Абонент был недоступен. Как радовался Антон персональному вниманию, когда получил этот номер от банкира. Олух!

Антон несколько часов проторчал у банка, то отходя в сторону, то внедряясь в толпу, чтобы услышать последние слухи. Антону, как и другим обманутым вкладчикам, казалось, что, находясь вместе, они представляют собой какую‑то силу, что эфемерная надежда может превратиться в реальную. На миру не только смерть красна, но и горе легче. Как некстати уволился Антон! Сейчас порасспросил бы людей и забацал отличный репортаж. Из бывших коллег никто не приехал. Лентяи! Антону было невдомек, что журналисты собирают материал в кабинетах чиновников, ответственных за это безобразие. Однако когда приехало телевидение, Антон шмыгнул за угол, не стал светиться. Молодому талантливому писателю роль обманутого вкладчика славы не прибавит. Обманутый человек – это всегда лох, независимо от ситуации. Кроме того, может возникнуть естественный вопрос: откуда у Белугина десять с лишним тысяч долларов, положенных в банк?

Люди разошлись, только когда прозвучали угрозы наказания и задержания за несанкционированный митинг.

Денег было не просто жалко, а жалко до слез. Они наворачивались на глаза – колючие, детские. Хотелось реветь, скулить, что‑то выпрашивать, кого‑то умолять.

Но это был не последний из ударов, ожидавших Антона сегодня.

Около его подъезда стояла машина, а рядом курил… жуткий тип со стеклянными глазами, водитель Полины Геннадьевны. У Антона ноги приросли к земле.

– Пошли, – сказал водитель, бросил сигарету и раздавил ее ботинком.

– Ку‑у‑уда? – проблеял Антон.

– К тебе.

– А что, собственно… а почему, собственно…

– Шагай, я сказал, – кивнул на дверь шофер.

И Антон послушался, хотя более всего желал удрать со всех ног куда глаза глядят. Не посмел, струсил. Они вошли в квартиру, и водитель спросил:

– Где компьютер?

«Сразу убивать не будет», – подумал Антон и повел гостя в комнату. Антон знал, что трусоват. В детстве его часто дразнили и презирали за трусость. Детство давно прошло, отсутствие безрассудной храбрости Антон считал такой же врожденной особенностью, как отсутствие музыкального слуха. Не всем же рихтерами быть. Зато Антон смел на бумаге: не взирать на лица, крушить авторитеты, стрелять и убивать словом – запросто! Но нынешнее свое состояние Антон вряд ли сумел бы позже описать, потому что у кролика, парализованного страхом, распластавшегося перед удавом, отключены все чувства, кроме пылкого желания угодить змею, выполнить его приказы, – вдруг тогда отпустит или проглотит зараз, чтобы не было больно.

Водитель Куститской кивнул на компьютер:

– Включай!

И достал из кармана листочек, на котором Полина Геннадьевна написала инструкции, не надеясь на память Семена Семеновича.

– Убрать твой сайт, – диктовал он.

– Да, да, конечно! – рьяно приступил к уничтожению своего детища Антон, и через пять минут сайт исчез из Интернета.

– Удалить роман из всех электронных библиотек, – продолжил Семен Семенович.

– Сейчас, сейчас! Только это не очень быстро получится. Мне нужно написать письма администраторам.

– Начинай!

Отправляя письма, Антон решил задобрить киллера, установить с ним контакт. Лучше всего это сделать с помощью извинений.

– Вы не обиделись за главного вампира? – спросил Антон.

Семен Семенович удивился: откуда журналист знает про его кинокарьеру? Семен Семенович изобразил на лице гримасу, которой его учили на кинопробах: нижняя челюсть вперед, брови вверх, глаза максимально распахнуты, и побольше злобы во взгляде.

– Откуда тебе известно, что я главный вампир? – прогудел Семен Семенович.

Антон, конечно, не верил в вампиров, но, глядя на эту рожу, можно было поверить во что угодно. У Антона случился острый приступ медвежьей болезни, живот скрутило нестерпимо.

– Можно мне в туалет? – чуть не плача попросился Антон.

– Иди, – позволил главный вампир.

Облегчившись, Антон мог бы шмыгнуть в прихожую и удрать из дома. Он этого не сделал, потому что загипнотизированный удавом кролик, даже видя пути к бегству, ползет на пузе в пасть хищника.

Водитель Куститской потребовал распечатки романа и флешки с копиями. Антон отдал все безропотно. Водитель еще раз глянул в шпаргалку:

– Чтобы нигде в Интернете ни словом, ни полсловом больше не упоминалось о романе, – он убрал бумажку в карман. – Иначе тебе кранты.

Шофер направился к выходу. Еще не веря своему счастью, тому, что останется в живых, Антон семенил следом и быстро говорил:

– Но это невозможно! Администраторы сами решают, что убирать, а что оставлять в библиотеке. Многие читатели скачали роман. Кроме того, некоторое время текст легко найти в КЭШе.

Семен Семенович развернулся, услышав непонятное слово.

– В сохраненных копиях поисковых систем, – объяснил Антон.

– Это твои проблемы. Чтобы романа не было, и точка!

Семен Семенович, которому велели чаще тренироваться, репетировать, повторил гримасу «главный вампир в гневе». Антон снова бросился в туалет.

 

Эпилог

 

Осень две тысячи одиннадцатого года в среднерусской полосе была подарочной. Обычно в сентябре уже случались заморозки и сильные ветры. Цветы погибали, листья облетали. Потом снова приходило тепло, но деревья стояли голыми, а обмороженные цветы чернели на клумбах похоронными холмиками. В этом году слабые заморозки пришли только в конце октября, а до них люди наслаждались теплой и

красивой осенью. Золото мелких монетных березовых листьев, ажурных кленовых, бахромы на лиственницах оттенялось пурпуром рябин и глубокой зеленью хвойных деревьев и травы. Цвели бархатцы и хризантемы, астры, даже нежные бегонии и георгины, обычно первыми погибающие при легком морозце. Было тепло, не досаждали комары. В лесу дух захватывало, потому что к декорациям из осенних деревьев добавлялся зеленый ковер, утыканный игрушечно красивыми грибами. В нехоженых местах не ступить было – так много первосортных, без червоточин, грибов. Люди старшего возраста говорили, что не помнят такой теплой осени, и она отчасти внушала им тревогу – к чему бы это? Не к войне ли? Не к суровой ли зиме? Молодежь, убежденная в глобальном потеплении, ничему не удивлялась и просто наслаждалась отличной погодой. Ждали холодного ноября, но после нескольких слякотных и промозглых дней снова выглянуло солнце, и температура установилась на комфортных и рекордных плюс десяти.

Светлана ехала в институт, чтобы узнать порядок перевода из столичного вуза. На задней площадке автобуса рядом с ней стояли два парня и балагурили, стараясь привлечь ее внимание. Но Света не прислушивалась к их разговору. Она думала о том, как хорошо, что светит солнце. Этой осенью было много солнечных дней. Благодаря солнцу у человека вырабатываются гормоны удовольствия и хорошего настроения. Значит, без солнца она, Света, вообще пропала бы в пучине депрессии. С другой стороны, как выживают люди на севере, полярной ночью? Они ведь не хандрят постоянно и не ссорятся. И только ли солнечный свет стал причиной того, что она явно выздоравливает после разрыва с Игнатом? Света вышла из автобуса, парни за ней. Они разделились, шагая по обе стороны от Светланы и при этом разговаривая друг с другом.

– Может, она глухая? – спросил один.

– Глухая девушка имеет большие преимущества, – ответил другой. – Можно нести при ней что вздумается. А если еще и немая, то ей цены нет.

– Девушка, вы глухонемая?

– Нет, почему? – удивилась Света и остановилась.

– Потому что вы едва не потеряли отличный шанс.

– Какой? – старалась не улыбаться Света. Молодые люди заигрывали с ней и были совершенно неопасны.

– Шанс познакомиться с замечательными парнями. Я – Павел, а он – Игорь. То есть, наоборот, я – Игорь, а он – Павел.

– Вы так прекрасны, девушка, что мы перепутали свои имена. А вы свое помните?

– Шутники! Между прочим, я замужем, и у меня есть ребенок.

– «Между прочим» не считается, – отмахнулся один.

– А дети – цветы нашей жизни, – подхватил другой. – Только их надо поливать.

– Вы своего хорошо поливаете? Удобряете регулярно?

Света рассмеялась и продолжила путь. Молодые люди несли чепуху, перебрасываясь остротами, как теннисным мячиком. Света изредка вставляла словечко и не могла удержать смеха. Они дошли до дверей института. Парни заявили, что подождут ее на улице. Света ответила, что они напрасно теряют время.

– Время, проведенное в обществе красивой женщины, в зачет жизни не идет, – сказал то ли Павел, то ли Игорь.

– Не вычитается, а плюсуется, – заверил то ли Игорь, то ли Павел.

Поднимаясь по лестнице, ожидая замдекана, разговаривая с ним, Света гадала: дождутся ее парни или нет. Она пришла к выводу, что это значения не имеет. Дозу отрадных женских эмоций она уже получила. Правильные гормоны вырабатываются не только от солнечного света.

 

Юля и Сергей собирали в лесу грибы. Сергей был заядлым и опытным грибником, Юля находила гриб, только наступив на него. Впрочем, этой осенью даже у Юли была полна корзинка. Когда Юля видела гриб, она бурно радовалась:

– Сережа! Сережа! Иди сюда! Посмотри, какое чудо! Ножка крепенькая, шляпка красненькая, даже срезать жалко!

– Юля!

– Да?

– Сколько раз тебе повторять? – улыбался Сергей.

– Я помню! Надо хорошенько потоптаться вокруг. Ой, верно! Еще один, и еще, и еще…

– И вот, и вот, и вот, – указал палкой на грибы в траве Сергей.

– Я нашла семь красноголовиков! – ликовала Юля. – Почти сама нашла. Я чемпионка по подосиновикам!

Вдали залаяла собака. Юля, присевшая на корточки и срезавшая грибы, подняла голову и вопросительно посмотрела на мужа.

– Нет, – покачал он головой. – Собаку мы пока заводить не будем.

– Почему, Сережа?

– Потому что у нас будет ребенок.

От неожиданности Юля потеряла равновесие и свалилась на землю.

– Какой ребенок?

– Из детского дома.

– Но, Сережа! – забормотала растерянно Юля. – Мы уже не молоды, и это ответственность… и… и… и я боюсь.

Он подал руку жене и помог встать:

– Чтобы не боялась и чтобы найти человечка, который будет по душе нам и которому понравимся мы, пойдешь работать в детский дом.

– Я работать?

– На время, помощницей воспитательницы, я уже договорился. Смотри, вон под тем кустиком, – он взял ее за плечи и развернул спиной к себе. – Белый, видишь? Потопчись вокруг.

– Вижу, – соврала Юля.

Она ничего не могла видеть, потому что слезы застилали ей глаза.

 

…В бассейн Оксана проникала тайком. Внук Яшка заявил, что, если бабушка еще раз появится на тренировке, он бросит спорт. Да и тренер, который робел перед Оксаной Федоровной, смущаясь, просил ее приходить пореже. Дело в том, что Оксана не сдерживала эмоций и при всех распекала внука:

– Что за ноги, Яшка! Это ноги? Это крюки! По‑вырывать их тебе и заодно тем, кто тебя родил!

Но быть выключенной из процесса, который доставлял ей большое удовольствие, Оксана не могла. Она тихо поднималась на балконную трибуну и садилась в уголке с секундомером в руках. Для конспирации, будто шпионка какая, Оксана напяливала на голову старый мохеровый берет.

Со стороны она выглядела как сумасшедшая, бормочущая себе под нос:

– Башкой тормозит, зараза. Мало того, что его башка в математике не рубит, так еще и тормозит. Присед, толчок… – замирала бабушка. – Тьфу, а не старт. Но лучше, чем две недели назад, – успокаивала она себя.

В громадные прозрачные стены бассейна лился солнечный свет и тысячами зайчиков плясал на воде. Запах хлорки, детвора в разноцветных резиновых шапочках, команды тренера, детские возгласы, шлепки по воде – родная стихия Оксаны. Когда начинались заплывы на время, Оксана включала секундомер и надевала очки. Ее дыхание останавливалось до тех пор, пока Яшка не хлопал рукой по бортику, финишируя. Если внук отвоевывал пару секунд, бабушка внутренне ликовала. И тихо бубнила, что этот изверг в клочья ей сердце порвет, пока человеком станет. Тренировки Яши были счастливыми часами в жизни Оксаны. Тренировался внук каждый день.

 

Лена выкатила из подъезда коляску, в которой сидела дочь. Муж Николай давно сделал пандус на крыльце и уложил металлические рельсы на ступеньках первого этажа, ведущих к лифту. Лена села на скамейку, но не торопилась доставать книгу, которую собиралась читать. Сейчас прибегут дети здороваться с дочерью. От мала до велика все во дворе звали ее Наша Катенька. Это началось много лет назад, когда Лена стала выходить с дочерью во двор. Ровесницы Лены искренне жалели ее и ребенка, проявляли максимум теплоты, говорили ласковые слова. Их отношение передалось собственным детям, которые, подражая родителям, тоже старались сказать что‑то доброе Нашей Катеньке. Потом дети выросли, у них появились свои дети, и взрослая Катя для них тоже стала Нашей Катенькой – кем‑то вроде доброго ангела, талисмана, хранительницы двора. Говорят, что дети жестоки, но за столько лет Лена ни разу не увидела брезгливого взгляда, не услышала презрительного слова. Конечно, дети придумщики. Кто‑то выдумал, что если дотронуться до руки Нашей Катеньки, то тебе улыбнется удача. Потому многие не просто здоровались, а гладили деревянные скрюченные кисти Кати.

Однажды – Лена много раз вспоминала со смехом этот случай – к ней в дверь позвонил соседский парень:

– Тетя Лена, у меня завтра решающий экзамен. Если не поступлю в институт, загремлю в армию.

– Но чем же я тебе могу помочь, Саша?

– Можно я Нашу Катеньку подержу за руку?

Кто бы мог предположить, что верзила и забияка Саша суеверен?

Постороннему человеку могло показаться, что на возгласы детворы: «Наша Катенька гулять вышла!», «Здравствуй, Наша Катенька!» – безучастная Катя никак не реагирует. Но и Лена, и дети были убеждены, что она все чувствует, все понимает, всех любит. Просто сказать не может.

К Лене подошла молодая женщина с ребенком на руках. Они поздоровались.

– Как Феденька вырос! – улыбнулась Лена. – А глаза‑то, глаза! Синие брызги, погибель для женских сердец. Сколько ему уже? Восемь месяцев? Богатырь.

Молодая мама присела на корточки:

– Федя, познакомься, это Наша Катенька!

«Уже третье поколение детей», – подумала Лена.

Когда‑то Игнат зло спрашивал, зачем жить на свете такому недочеловеку. Он никогда не называл дочь по имени, а услышать от него «наша Катенька» было вообще немыслимо. Сейчас Лена ответила бы с полным основанием: «Затем жить нашей Катеньке, что она многих людей сделала добрее!»

 

 

Date: 2015-07-25; view: 301; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию