Надежность – неуверенность

Известно, что человек по природе своей консервативен и старается избегать перемен, стремясь сохранить то, что есть, ничем не рискуя. Это легко объяснимо. Мы всегда чувствуем себя уверенно там, где нам все хорошо знакомо. Мы боимся сделать шаг в незнаемое, в неопределенность, поэтому сторонимся нового. Даже если шаг вперед является совершенно безобидным (как – это выяснится постфактум), все равно, пока он не совершен, его последствия кажутся нам непредсказуемыми и опасными. Только старое, многократно опробованное кажется нам надежным. Каждый новый шаг может окончиться неудачей – вот одна из причин, заставляющих людей бояться свободы[29].

Разумеется, каждому возрасту соответствует свое представление о «старом и привычном». В младенчестве мы знаем только свое тело и материнскую грудь (да и то сначала в недифференцированном виде). Затем мы начинаем ориентироваться в мире, располагаться в нем, занимать место, мы начинаем понимать, что мы владеем вещами, и нам нравится все, чем мы владеем. У нас есть мать и отец, братья и сестры, игрушки, затем мы приобретаем знания, работу, общественное положение, жену, детей и даже «способ» существования после смерти (через приобретение места на кладбище и составление завещания).

И все же, несмотря на определенную уверенность собственника, мы восхищаемся людьми, которые могут предвидеть новое, прокладывают новые пути и имеют мужество шагать вперед. В мифологии символом подобной формы бытия является герой. Герой – это человек, осмелившийся оставить все, что у него было, – дом, семью, страну, имущество – и отправиться в чужие страны, не поддаваясь чувству страха перед неизвестностью. В буддийской традиции таким героем является сам Будда, который отказывается от всего, что он имеет, и ступает на путь освобождения от всех желаний. В иудаизме таких героев олицетворяют Авраам и Моисей. Герой христиан Иисус, который не имеет ни собственности, ни плоти (в житейском смысле), живет и действует исключительно из любви и сострадания ко всем людям.

У эллинов герой носит светский характер: его цель – в победах, захватах и удовлетворении своего тщеславия. Но и он отваживается встать на путь неизведанного (например, Геркулес, Одиссей). Эта черта характерна для любых сказочных героев, которые идут туда, где «на неведомых дорожках следы невиданных зверей». Нас восхищают эти образы, ибо в глубине души мы сознаем, что их путь мог быть и нашим, если бы только нам удалось рискнуть. Но поскольку нам страшно, мы заявляем, что на такое мы не способны, что это под силу только герою. Мы его боготворим; мы предоставляем ему способность идти вперед, а сами остаемся на месте и мотивируем это тем, что «мы – не герои».

Подобные рассуждения не следует понимать так, что герой хоть и заслуживает удивления, но быть героем – безумие, ибо геройство, по сути дела, совершается вопреки его личным интересам. Я так не считаю! И вот почему. Когда обыватель сидит в тиши и взвешивает все «за» и «против», ему только кажется, что он находится в безопасности. Его безопасность зависит от его имущества, от денег, от престижа, от его эго (то есть той части его личности, которая находится где‑то вне его личности, и т. д.). Что же станет с ним, если он все это потеряет? Ведь это действительно так: все, что человек имеет, он может утратить. В прямом смысле это касается имущества, а в переносном – всего остального: престижа, служебного положения, друзей, да наконец, и самой жизни, которая неизбежно и неотвратимо в какой‑то день, в какой‑то час покинет человека навсегда.

Если я есть то, что я имею, то что же становится со мной, когда я это теряю? Что от меня останется? Не что иное, как сломленный, побежденный, заслуживающий сострадания человек, свидетель неверно выбранного жизненного пути и его результат. Блестящий образ такого эгоцентрика мы находим у Ибсена в «Пер Гюнте». В своем чудовищном эгоизме Пер полагает, что он все может сам, ибо он сам «клубок страстей». И только в конце жизни он узнает, как сильно он заблуждался: в своем потребительском существовании он никогда не был сам собой.

У человека экзистенциальной модальности не бывает страха потерять что‑либо. Я чувствую себя в безопасности, и вот почему. Если я есть то, что я есть (а не то, что я имею), то никто не может меня ограбить и лишить меня моего чувства надежности и уверенности. Мой внутренний стержень – это способность жить и находить выражение своим сущностным силам – это часть меня, моей личности, моего я. Разумеется, речь идет о нормальных условиях жизни – все это не относится к экстремальным ситуациям – таким, как болезнь, истязания, пытки и другие случаи, когда человека насильно лишают его способностей.

То, что составляет содержание обладательного бытия (имущество, которым владеет человек), от употребления снашивается, в то время как содержание экзистенциального бытия (практика) не стареет и не исчезает. Чем более активно мы используем наши творческие и интеллектуальные возможности, силу ума и тонкость чувств, тем полнее они разворачиваются, тем ярче расцветают. Человек не теряет, когда он отдает людям часть своей души, напротив, то, что мы стремимся сохранить любой ценой, чаще всего теряется. Человеку экзистенциальной ориентации не страшно жить, его уверенность зависит только от него самого: от его оптимизма, самостоятельности, состояния творческих сил, креативности и работоспособности. Отсутствие этих качеств ведет к внутренней неудовлетворенности жизнью, к комплексу неполноценности, и как следствие этого развивается неуверенность и готовность идти на поводу у других людей. Но это характерно не для экзистенциального, а для обла дательного модуса. Итак, можно утверждать, что страх перед жизнью для экзистенциального сознания – исключение, в то время как потребительскому сознанию органически присущи страхи перед «утратой собственности».