Желание давать, делиться и жертвовать собой

В современном обществе мы привыкли исходить из того положения, что обладательный модус бытия так глубоко укоренился в человеческой натуре, что изменить его практически невозможно. Эта идея лежит в основе догмы о том, что человек по природе ленив и пассивен и что он никогда не стал бы трудиться, если бы не материальная заинтересованность, голод или страх перед наказанием. Эта догма у нас общепризнанна и повсюду определяет наши методы воспитания, обучения и труда. Но ведь здесь кроется не что иное, как желание доказать преимущества нашего собственного строя и притом довольно странным образом: нам разрешают соответствовать потребностям человеческой природы. Представителям самых разных мировых цивилизаций (прошлого и настоящего) теория о врожденной лености и эгоизме человека показалась бы столь же нелепой, сколь фантастической кажется нам возможность прямо противоположной природной сущности человека.

На самом деле ситуация такова, что в человеческой природе заложены черты как потребительской, так и экзистенциальной ориентации, биологический инстинкт самосохранения усиливает в человеке модус обладания, но тем не менее эгоизм и лень – это далеко не единственные врожденные склонности человека.

В нас от рождения заложена чрезвычайно глубокая потребность «быть»: существовать, давать выход своим способностям, проявлять активность, испытывать привязанность к другим людям, вырываться из тюрьмы своего одиночества и эгоизма. Доказательства истинности этого суждения столь многочисленны, что их вполне хватило бы на отдельную книгу. Д. О. Хебб сконцентрировал суть этих доказательств в следующей формулировке: «В науке о поведении есть только одна проблема: как объяс нить отсутствие активности, а наличие активности объяснять нет нужды».

Этот тезис нашел свое подтверждение в целом ряде исследований. Напомню некоторые из них[26].

1. Наблюдения за поведением животных, как в искусственной среде, так и в ходе экспериментов, показывают, что многие животные выполняют сложные задания, даже когда их не ждет материальное вознаграждение.

2. Нейрофизиологические исследования свидетельствуют о том, что активность – это органическое свойство нервных клеток.

3. Поведение детей в раннем возрасте. Последние исследования в области детской психологии обнаруживают у маленьких детей способность и потребность активно реагировать на комплексные раздражители. Это открытие опровергает выдвинутую Фрейдом гипотезу о том, что малыш воспринимает внешние раздражители лишь как опасность и мобилизует свою агрессию, чтобы отразить угрозу.

4. Поведение в процессе обучения позволяет сделать вывод, что дети и подростки тогда демонстрируют равнодушие и «леность», когда учебный материал преподносится им в сухой и безжизненной форме. Как только материал становится актуальным и подается живо и интересно, скука исчезает и учащихся в тех же самых группах не надо заставлять, они сами проявляют поразительную активность и инициативу.

5. Поведение в труде.

Социологические исследования на производстве (и прежде всего классический эксперимент Элтона Мэйо) доказали, что даже монотонная сама по себе работа становится интересной, если сотрудники знают, что они принимают участие в эксперименте, который проводит талантливый жизнерадостный человек, умеющий пробудить в людях любопытство и чувство причастности. Такие же результаты дали исследования на многих фабриках и заводах в Европе и в Соединенных Штатах Америки. Данные этих исследований пошатнули расхожее представление менеджмента о рабочих, будто те совершенно не заинтересованы в сотрудничестве, так как их волнует только заработок. А потому рост производительности труда можно стимулировать только обещанием прибыли, в то время как участие в принятии решений не может быть таким стимулом. Однако многие руководители предприятий сами убедились, что это не так. И теперь уже очевидно, что многое зависит от условий труда. Если рядовые сотрудники получают больше информации и осознают свою роль в трудовом процессе, то это становится основанием для более активного их участия в работе. Нередко даже самый пассивный сотрудник удивительным образом меняется, проявляя на своем рабочем месте инициативу, ответственность, воображение и изобретательность[27].

6. Примеры из общественной и политической жизни.

Предположение, что люди не способны и не готовы на жертвы, заведомо ошибочно и опровергается жизнью. Когда в начале Второй мировой войны Черчилль сказал своим соотечественникам, что потребуется пролить много «крови, пота и слез», он не собирался их испугать, напротив, он апеллировал к глубочайшей человеческой потребности приносить жертвы ради общего дела. Реакция британцев – как, впрочем, и немцев, и русских – на тотальные бомбардировки городов показала, что жители этих городов не утратили мужества, что общее горе не сломило их, напротив: страдания усилили их решимость к сопротивлению. Все это опровергало заявления тех, кто думал, что террористическими бомбардировками городов можно подорвать моральный дух и сломить бойцовские качества противника – и тем самым быстрее закончить войну.

Надо сказать прямо, что все это довольно грустно для нашей цивилизации: горько сознавать, что война и страдание скорее могут мобилизовать в человеке готовность приносить жертвы, чем мирная жизнь, а в эпоху мира расцветает себялюбие и эгоизм. К счастью, и в мирные дни бывают ситуации, при которых отдельные личности находят возможность проявить способность к самопожертвованию и солидарности. Забастовочное движение рабочих накануне Первой мировой войны – вот в целом пример свободолюбия и справедливости. Рабочие требовали повышения заработной платы, но одновременно они боролись за свое человеческое достоинство, за удовлетворение своего чувства солидарности, и за эти чувства они действительно были готовы пойти на любые испытания. Забастовка носила не только экономический, но и «религиозный» характер. Такие забастовки случаются и в наши дни, правда, теперь они, как правило, ограничиваются чисто экономическими требованиями (хотя в последнее время несколько участились выступления за улучшение условий труда).

В некоторых социальных кругах, среди представителей таких профессий, как врачи, медсестры, монахи, все еще встречается потребность дарить и делиться, готовность приносить жертвы во благо других людей. Правда, многие из них лишь на словах служат делу всеобщего блага и добра; и все же есть целый ряд таких личностей, которые действительно способны отстаивать те ценности, которым они принесли присягу.

Многие религиозные, а также социалистические или коммунистические организации, возникшие в этом веке, на деле подтвердили эту свою способность. Тот, кто бесплатно дает свою кровь для вливания больному, не имеет других мотивов, кроме желания «давать»; столь же бескорыстно поведение всякого, кто, рискуя жизнью, спасает другого человека из беды. Готовность дарить мы обнаруживаем в каждом, кто действительно любит. «Псевдолюбовь», так называемое себялюбие вдвоем, делает людей еще более эгоистичными (тому примеров тьма). Настоящая любовь умножает способность любить и отдавать что‑то людям. Человек, любящий по‑настоящему, в одном‑единственном человеке видит целый мир[28].

В то же время следует отметить, что и сегодня имеется немало людей (преимущественно молодых), которые не захотели выносить роскошь и эгоизм своих семей. Вопреки ожиданиям родителей, которые полагают, что их дети «имеют все, что хотят», многие дети протестуют против замкнутой, мертвецки скучной жизни свих отцов. Ибо на самом деле они имеют «не все, чего бы им хотелось», и они стремятся добыть то, чего у них нет.

Характерные примеры подобного поведения нам дают сыны и дочери высшей знати римской империи, которые избрали для себя религию бедноты и принесли присягу любить ближнего. Другим таким примером является Будда, который вырос принцем и которому были доступны все земные радости и блага, однако он открыл для себя, что «потребление» и стяжание делают человека несчастным. В новейшей истории примером такого рода являются русские народники, сыновья и дочери высших классов, которые, не желая вести праздную жизнь и видя вокруг несправедливость, покинули свои семьи и присоединились к беднейшим слоям населения: они «шли в народ», жили в бедности среди простых крестьян и готовили таким образом почву для революционной борьбы в России.

Очень сходную ситуацию мы наблюдаем в верхних слоях населения США и ФРГ: когда дети богатых родителей считают скучной и бессмысленной жизнь в роскоши. Правда, в большинстве случаев их выступления против ядерной войны, в защиту нищих и обездоленных обусловлены узколичными мотивами. Поэтому они стараются вырваться из своего домашнего окружения в поисках нового стиля жизни, но эти поиски не могут увенчаться успехом, ибо всякие конструктивные решения явно обречены на провал. Раньше эта группа представляла самую эмоциональную, идеалистически настроенную часть своего поколения, но поскольку движению в целом не хватало зрелости, социального опыта и политического предвидения, то многие из них разочаровались в выдвигавшихся идеях, пересмотрели свои идеалы и, поверив в свои силы и способности (которые сами они явно переоценивали), они попытались силой добиться невозможного. Они объединились в так называемые революционные группы и собрались методом террора и насилия спасать мир, забыв о том, что тем самым они только способствуют усилению всеобщей антигуманной тенденции в мире. Они утратили способность любить, заменив ее стремлением к самопожертвованию. Кстати, некоторым людям, которые остро нуждаются в любви, но сами не умеют любить или утратили эту способность, самопожертвование представляется единственным решением, ибо это для них единственный в жизни шанс узнать, что такое любовь. Но эти «жертвенники» очень сильно отличаются от любящих мучеников, которые любят жизнь, хотят жить и которые соглашаются на смерть, чтобы не предать себя и свои идеалы. Наши юноши и девушки, готовые к разрушению и самоубийству, заслуживают обвинения, но одновременно они и сами обвиняют, ибо показывают своим примером, что при нашем общественном строе лучшая часть молодежи оказывается в безнадежной изоляции и впадает в разрушительный фанатизм, ибо видит в нем единственный выход из отчаянного одиночества.

Потребность чувствовать свою причастность к общему делу неразрывно связана со специфическими условиями существования человеческого рода; она и сейчас составляет один из наиболее мощных импульсов человеческого поведения. По мере того как в нашей жизни максимально стимулировалось развитие духовных потенций, а значение природных инстинктов было сведено на нет, люди утратили свои первоначальные связи с природой. Чтобы не чувствовать себя в изоляции, мы должны развивать в себе новое чувство единения – чувство связи с природой и с другими людьми. Эта потребность слияния с другими может проявляться в очень разных формах: это и привязанность к матери, и отношение к богу, к роду, к нации, к классу, к религии, к студенческому союзу, к профессиональной группе и т. д. Эти отношения сильно отличаются друг от друга и иногда приобретают форму экстаза, как это наблюдается в религиозных радениях сектантов, в бандах линчевателей или при массовых националистических психозах в период войн. Начало Первой мировой войны, например, послужило поводом для возникновения одной из самых сильных экстатических форм «единения», когда люди внезапно, буквально в течение дня отказывались от своих прежних пацифистских, антимилитаристских, социалистических убеждений; ученые утрачивали свою накопленную годами способность к критическому мышлению и объективной беспристрастности только ради того, чтобы приобщиться к великому большинству, именуемому «мы».

Стремление к единению с другими может проявляться как в низших формах поведения (в актах садизма и разрушения), так и в высших (солидарности на основе общих идеалов и убеждений). Оно является также главной причиной, вызывающей потребность в адаптации: люди пуще смерти боятся быть отверженными. Для любого общества решающим является вопрос о том, какого рода единство и солидарность оно устанавливает и способно сохранить в условиях данной социально‑экономической структуры. Все эти соображения, по‑видимому, говорят о том, что людям присущи две ориентации: одна из них, с модусом «иметь» (владеть), изначально черпает силу в биологическом факторе, в стремлении к самосохранению. Вторая ориентация – с модусом «быть» (а по сути – проявлять себя, дарить, делиться с другими, жертвовать собой) – обретает свою силу в специфических условиях человеческого существования и связана с присущей человеку потребностью в единении с другими людьми и боязнью одиночества. Учитывая, что эти две противоречивые ориентации живут в каждом человеке, можно сделать вывод, что в конечном счете общественное устройство, его ценности и нормы определяют, какая из двух станет доминирующей. Те культуры, в которых поощряется жажда наживы (где господствует модус обладания), опираются на одни задатки человека; те же, которые благоприятствуют бытию и единению, опираются на другие. Мы должны решить, какую из двух ориентаций мы хотим культивировать, понимая при этом, что наше решение в значительной мере предопределено социоэкономической структурой данного общества.

Опираясь на мои собственные наблюдения в области групповой психологии, я полагаю, что люди, однозначно демонстрирующие стойкую ориентацию либо на «обладательную», либо на экзистенциальную модель поведения, составляют незначительное меньшинство; в огромном же большинстве реально присутствуют обе возможности, и какая из них станет преобладающей, а какая будет подавляться, зависит от факторов окружающей среды.

Это предположение противоречит широко распространенной идее психоаналитической теории, согласно которой окружающая среда вызывает существенные изменения в развитии личности лишь в младенчестве и в раннем детстве, а в дальнейшем сформировавшийся характер уже практически не меняется под влиянием внешних факторов. Идея эта на самом деле получила признание оттого, что у большинства людей основные условия, в которых проходит их детство, сохраняются и в более поздние периоды жизни, поскольку, в общем, продолжают существовать те же социальные условия. Однако есть множество примеров того, что коренные изменения окружающей среды ведут к существенным изменениям в поведении человека: негативные силы перестают получать поддержку, а позитивные – поддерживаются и поощряются.

В заключение можно сказать следующее: не нужно удивляться, когда человек обнаруживает стремление к самоотдаче и самопожертвованию, это случается довольно часто и обусловлено изначально обстоятельствами существования рода человеческого. Скорее стоит удивляться тому, что эта потребность порою оказывается запущена и не может поднять голову. И потому проявление эгоизма в индустриальном обществе (как и во многих других) становится правилом, а проявление солидарности – исключением. Вместе с тем, как это ни парадоксально, именно этот феномен вызван потребностью в единении. Общество, движущими силами которого являются стяжательство, прибыль и собственничество, порождает личность, ориентированную на обладание. Но как только этот тип личности утверждается в обществе как доминирующий, никто не хочет быть аутсайдером, а вернее, отверженным. Чтобы избежать этой угрозы, каждый стремится приспособиться к большинству, хотя единственное, что у него общего с этим большинством, – это только их взаимный антагонизм.

Ввиду того, что в нашем обществе доминирует ориентация на обладание, наши лидеры считают, что поступки людей могут быть мотивированы только ожиданием материальных выгод (денежных поощрений и наград). Они уверены, что призывы к солидарности и самопожертвованию не встретят отклика у сограждан. Поэтому, за исключением периодов войн, к лозунгам такого рода обращаются крайне редко и упускают тем самым возможность убедиться в обратном. Лишь совершенно иная социально‑экономическая структура и коренная ломка представлений о человеческой природе могут показать, что подкуп и подачки – это не единственный (или не лучший) способ воздействовать на человека.