Движение. Неизбежно напрашивается вывод о том, что идеи активизации, ответственности, участия, то есть гуманизации технологического общества

Неизбежно напрашивается вывод о том, что идеи активизации, ответственности, участия, то есть гуманизации технологического общества, могут найти полное выражение только в движении не бюрократическом, не связанном с политическими механизмами и сложившемся в результате активных и изобретательных усилий тех, кто разделяет общие цели. Такое движение само по себе, в своей организации и методах было бы выражением цели, которой оно посвящено: воспитывать своих членов для общества нового типа в ходе борьбы за него.

В дальнейшем я постараюсь описать три различные формы этого движения.

Первым шагом, вероятно, станет образование Национального совета, который можно было бы назвать «Голосом совести Америки». Я имею в виду группу, скажем, из пятидесяти американцев, незапятнанная репутация и способности которых не подлежат сомнению. Хотя они, должно быть, будут различаться по религиозным и политическим убеждениям, они непременно будут разделять гуманистические цели, составляющие основу для гуманизации технологического общества. Они бы обсуждали и издавали постановления, которые воспринимались бы как откровение благодаря общественному весу издавших их людей и которые привлекали бы внимание по крайней мере значительной части американской публики по причине правдивости и разумности их содержания. Подобные советы можно было бы также сформировать на местном уровне, где наряду с общими проблемами они занимались бы преимущественно практическими вопросами, относящимися к делам города или штата, которые они представляют. Почему бы не вообразить себе целую организацию советов «Голоса совести Америки», в состав которой вошла бы группа, представляющая общенациональные интересы, и многочисленные локальные группы, в основном преследующие сходные цели?

Национальный совет занимался бы широким кругом проблем, связанных с делами страны, то есть с внешней и внутренней политикой, тогда как местные советы поднимали бы вопросы на уровне штата или общины, но тоже касающиеся скорее широкой проблематики, нежели деталей исполнения. Например, Национальный совет обсуждал бы вопрос о войне во Вьетнаме, нашу внешнюю политику в Азии, наше содействие в развитии бедных стран, реконструкцию наших городов, проблемы ценностей, образования и культуры. Местные советы обсуждали бы проблемы заповедников, городского планирования, расчистки трущоб, перемещения промышленных производств и т. д. Дебаты велись бы не на обобщенно‑абстрактном уровне. Напротив, они представляли бы собой лучшие образцы мышления лучших умов Америки. Совет часто создавал бы подкомиссии для изучения специальных проблем и приглашал бы специалистов для консультаций. «Голосу совести Америки», видимо, пришлось бы 1) прояснять проблемы, 2) показывать реальные возможности и альтернативы, 3) рекомендовать решения, 4) отвечать на заявления и действия других важных общественных органов и на критику в адрес собственных рекомендаций. При рассмотрении вопросов и выработке рекомендуемых решений советы исходили бы из рациональности и гуманистических ценностей, которые отстаивают лучшие представители американской культуры. Такие советы уравновешивали бы структуру, основанную на политической власти, представленной правительством, законодательными органами и политическими партиями. Они были бы голосом разума и совести, взывающим к органам власти и к населению в целом. Если бы советам не удалось прийти к единогласному решению, они издали бы еще один или несколько отчетов, отражающих мнение меньшинства.

Легко впасть в недооценку того, что могли бы сделать подобные советы, указав на то, что у них не будет власти. С обыденной точки зрения это верно, но при более тонком подходе все оказывается не совсем так. Технологическое общество покоится на знании, на научном образовании и рациональном мышлении в большей мере, чем любое из предшествовавших ему. Хотя рядовой профессионал – это не подлинный ученый, а всего лишь технарь, развитие научных идей зависит от развития системы рационального мышления и разума в целом. Развитие техники основывается на развитии научной теории; это означает, что прогресс в экономике и политике в отдаленной перспективе покоится на прогрессе в области культуры. Представители культуры непосредственно властью не обладают, однако, поскольку прогресс общества зависит от их вклада, к их голосу будет всерьез прислушиваться новый класс людей, получивших образование в колледже (учителя, технические специалисты, программисты, сотрудники лабораторий, исследователи и специалисты иных профилей), взаимодействие которых жизненно необходимо для функционирования социальной системы.

Что касается состава советов, то в них должны быть представлены не только разнообразные оттенки политических, религиозных и философских убеждений, но также и всевозможные сферы деятельности. Среди них должны быть ученые‑естествоиспытатели и обществоведы, люди, занятые в правительственной сфере, в сфере бизнеса и науки управления, философы, теологи, художники. Но самый главный принцип – это честность и образованность их членов, что перекрывает по значению хорошо сбалансированный состав. Вряд ли нужно добавлять, что членами этих советов должны быть люди, по‑настоящему пекущиеся об общем благе и поэтому готовые тратить свое время и энергию на работу в советах.

Не вижу ничего противоестественного в том, чтобы допустить, что моральный и интеллектуальный вес таких групп окажет заметное влияние на мышление американцев и благодаря новизне своего подхода привлечет к себе значительное внимание.

Как избирались бы члены совета? Совершенно очевидно, что их выбирали бы не так, как кандидатов от политических партий. Но и никакой высокопоставленный деятель не имел бы возможности их назначить, ибо это дало бы одному человеку чрезмерную власть. Впрочем, формирование Национального совета и местных советов представляется трудным только тому, кто бьется в тисках старой альтернативы: или свободные выборы, или назначение сверху. Если избавиться от этой альтернативы и подключить воображение, то обнаружится, что есть вполне осуществимые методы, хотя и не столь отточенные, как традиционные. Существует целый ряд людей, известных своей честностью и своими достижениями, и группе, скажем, человек в десять не составило бы особого труда договориться насчет имен 40–50 человек, которых следует пригласить, опросив тех, кто сочетает в себе мудрость и рассудительность, кого бы они предпочли. Естественно, что 40 или 50 человек, к которым обратились бы, сами указали бы на тех, кто среди предложенных кандидатур неприемлем для них и кого они могли бы предложить взамен. В результате этой процедуры можно было бы получить Национальный совет, который удовлетворял бы, правда, не всех, но который в основном представлял бы совесть Америки. Способ формирования такого совета небюрократичен, ориентирован на личность, конкретен, и именно поэтому он эффективнее традиционных методов. Тем же путем можно было бы формировать региональные и местные советы, не исключая помощи со стороны Национального совета.

Конечно, советы не удовлетворят такие упомянутые раньше потребности, как потребность индивида в активном труде совместно с другими, в совместных беседах, планах и действиях, потребность делать что‑то такое, что по своему значению превосходит ежедневное «делание денег». Чтобы установить менее отчужденные отношения, чем это принято в большинстве случаев по отношению к другим людям, жертвовать чем‑то, внедрять в практику повседневной жизни нормы и ценности, быть открытым, «уязвимым» и изобретательным, полагаться на собственные суждения и решения, необходимо создать социальную группу нового типа.

Я предлагаю осуществлять этот вид совместной деятельности и реализации общего интереса на двух уровнях: в больших группах от 100 до 300 [123]членов, образующих клубы, и в группах гораздо меньше – около 25 членов, следующих тому же самому принципу, но более напряженно и всепоглощенно.

По возможности клубы следовало бы делать смешанными по возрасту и социальной принадлежности, однако лишь опыт в состоянии показать, до какой степени практические соображения способны затруднить подобное смешение; не исключено, что клубам пришлось бы стать относительно однородными, но этот недостаток можно было бы восполнить, устроив дело так, чтобы клубы с очень различающимся составом участников могли регулярно встречаться вместе для обмена взглядами и личного контакта. Клубам следовало бы иметь постоянное место встреч. Им могло бы стать складское помещение или подвал, которые нетрудно найти даже в беднейших кварталах, или же школа, церковь, любое другое здание, которое можно было бы арендовать на собранные членские взносы. Собрания можно было бы проводить раз в неделю, и они должны стать встречами для обмена информацией, для дискуссий и выработки планов по распространению идей данного движения. Всем членам следовало бы заниматься соответствующей практической работой, такой, как участие в политических кампаниях, организация дискуссионных групп среди соседей и друзей, вовлечение политических лидеров в публичные дебаты, проблемно ориентированное наблюдение за выполнением общественных функций и за общинной собственностью, забота о людях – стариках, детях и попавших в беду, – но не бюрократическими методами, а проявляя к ним участие и поощряя их. (Я располагаю огромным количеством примеров того, как множество людей без специальной подготовки, благодаря своему таланту и мастерству, работают с другими и для других так же хорошо или даже лучше, чем специалисты. В качестве одного из примеров я упомяну программу мэра Джона Линдсея по реабилитации наркоманов в Нью‑Йорке. В соответствии с его программой особо одаренные люди – а вовсе не персонал, состоящий из профессионалов, – и упомянутые наркоманы добились значительных успехов в наиболее важном деле – в проведении воспитательно‑терапевтических мер.) Группы вели бы собственную культурную жизнь: имеется в виду демонстрация кинофильмов, обсуждение книг и идей, танцы, музыка, изобразительное искусство – и все это активно, а не потребительски.

Особенно важно, чтобы клубы постарались выработать свой собственный стиль, отличный от стиля традиционных политических и культурных клубов. Обсуждения следовало бы вести таким образом, чтобы вопросы прояснялись, а не затуманивались фразеологией и идеологией. В каждом клубе должно быть достаточное количество людей, знающих о наличии языковых ловушек, наблюдающих за тем, чтобы с помощью языка смысл не затемнялся и не идеологизировался, и способных научить других мыслить и рассуждать реалистично. Есть надежда на то, что с помощью такого способа самовыражения вероятность случайного непонимания и сопровождающего его настроя типа «нападение‑защита» значительно уменьшится и что люди научатся концентрироваться скорее на значении того, о чем они говорят, нежели на собственном ego, пытаясь отстаивать свое мнение так, как будто это флаг, который приходится защищать. Не исключено, что личные контакты за пределами подобных обсуждений будут развиваться в нечто более серьезное, чем это бывает обычно между группами, а возможно, выльются в то, что принято называть личной дружбой.

Нет нужды говорить о том, что организация подобных клубов должна быть свободна от бюрократических процедур. В каждом из них надо иметь председателя и секретаря и заменять ежегодно этих ответственных лиц другими из числа членов клуба. Видимо, было бы полезно, чтобы раз в полгода или в год представители всех клубов – скажем, по одному от каждого – встречались на региональном и общенациональном уровне, с тем чтобы обменяться опытом и показать остальному населению ценность и плодотворность организации такого типа.

Возможно, они объединятся в свободную информационную организацию, которая помогала бы устанавливать контакт между клубами, отвечала бы на просьбы дать совет или оказать помощь, организовывала бы общие собрания и представляла бы клубы общественности. Но каждому клубу следовало бы сохранить полную автономию и остаться совершенно свободным от вмешательства и контроля сверху. В силу своей автономности клубы отличались бы друг от друга весьма значительно, и каждый человек мог бы выбрать клуб, дух и программа которого в наибольшей степени подходят ему. Что же касается создания подобных клубов, то единственно возможный путь для этого – спонтанное действие. Один или два человека, всерьез заинтересованные в создании клуба, могли бы пригласить еще человек пять – десять, и из этого ядра могла бы образоваться большая группа от 100 до 300 человек.

Стоит поставить вопрос о том, почему клубам не следует быть частью политической партии, вроде, например, Таммани Холла внутри Демократической партии. Это было бы ошибкой главным образом по двум причинам. Первая и наиболее очевидная состоит в том, что ни одна из существующих партий не выражает философию и установку, подобные тем, что лягут в основу деятельности клубов и будут проводиться в них. В обеих партиях (и даже в третьей партии) нашлись бы члены и сочувствующие, кто разделяет цели клубов, хотя они и различались бы по партийной принадлежности. Если бы клубы объединялись по политическим мотивам, это означало бы утрату для них многих людей, либо принадлежащих к другой партии, либо не сочувствующих политическим партиям вообще.

Вторая причина вытекает из самой природы движения и клубов. Их функция заключалась бы не просто в том, чтобы влиять на политическое действие, а в том, чтобы создать новую установку, преобразовать людей, представить многочисленным группам новые идеи как бы во плоти и таким образом оказать на других людей более эффективное воздействие, чем это возможно с помощью политических представлений. Новое движение было бы культурным движением, имеющим целью преобразование человека и всей нашей культуры; оно занималось бы социально‑экономическими и политическими вопросами, а также межличностными отношениями, искусством, языком, образом жизни, ценностями. Имеется в виду, что клубы стали бы культурными, общественными и персоналистскими центрами и, следовательно, пошли бы гораздо дальше того, чего мог бы домогаться политический клуб; они побуждали бы людей быть более преданными или по крайней мере по‑иному преданными, чем это делают политические клубы.

При всем своем основательном отличии от политических организаций, клубы ни в коем случае не стали бы чуждаться политики. Наоборот, они занимались бы прояснением и серьезным обсуждением политических проблем, они пытались бы указывать реальные проблемы и разоблачать обманчивую риторику; их члены постарались бы воздействовать на политические группы, если они к таковым принадлежат, и поощрять новый дух в политике.

Вполне вероятно, что ряд клубов возникнет на базе уже существующих групп, таких, как некоторые религиозные, политические и профессиональные, и что первые клубы будут главным образом состоять из членов таких групп или же что их члены составят ядро, которое постарается привлечь в свою организацию людей со стороны.

Думаю, что подобные клубы способны составить основу массового движения. Они стали бы прибежищем для тех, кто подлинно заинтересован в целях движения и хочет содействовать ему, но кто не связал себя с ним столь полно и основательно, как, должно быть, это характерно для небольшого числа людей.

Для меньшинства, более основательно связавшего себя с данным движением, представляется желательной и необходимой иная форма совместной жизни и действия, которую за неимением лучшего слова предлагаю назвать группами.

Любая попытка расшифровать, что представляют собой новые формы жизни и групповой деятельности в том виде, как они будут проходить в группах, обречена на провал. До некоторой степени это верно даже при описании клубов. Но когда мы говорим о группах, пытающихся выработать новый образ жизни, новое сознание, новый язык более решительно, чем клубы, правильных названий наверняка не подберешь из‑за новизны и своеобразия жизни в группах. Легче, конечно, сказать, на что группы походить не будут. В последние годы появилось большое количество видов групповой деятельности, начиная от групповой терапии по отношению к «контактным» группам и кончая разного рода группами хиппи. Рассмотренные мною группы совершенно отличаются от всех них. Членами групп стали бы те, кто разделяет новую философию, философию любви к жизни, ее проявления в человеческих отношениях, в политике, в искусстве, в общественных организациях. Для них было бы характерно то, что ни одна из сфер человеческой деятельности не будет обособляться от другой, и каждый аспект обретет свое значение через соотношение со всеми прочими.

Группы отличались бы от клубов в том смысле, что каждый из их членов будет готов принести большие жертвы, а также более основательно изменить свою личную жизнь в соответствии с общими принципами движения. Они должны стать для каждого участника настоящим домом – домом, где он находит поддержку в получении знаний и межличностного участия и в то же время где у него есть шанс внести что‑то от себя. Их целью было бы движение к преобразованию отчужденной личности в активного участника. Естественно, группы относились бы критически к тому образу жизни, который предлагает отчужденное общество, но они постарались бы найти оптимальный вариант неотчужденной личности, а не просто успокоить постоянное возмущение, подменяющее собой подлинную жизнь.

Группы распространяли бы новый образ жизни, лишенный сентиментальности, реалистичный, честный, смелый и активный. Надо подчеркнуть, что реалистичная несентиментальность – если хотите, граничащая с цинизмом, – нуждается в том, чтобы ее сопровождали глубокая вера и надежда. Обычно между ними нет связи. Люди верящие и надеющиеся зачастую оторваны от реальности, реалистам же не хватает веры и надежды. Выход из нынешнего положения мы найдем только тогда, когда вновь сольются воедино реализм и вера, как это было у некоторых великих учителей человечества.

Члены группы стали бы говорить на новом языке – на английском, разумеется, но на таком английском, который выражает мысли, а не скрывает их, на языке человека, ставшего субъектом собственной деятельности, а не отчужденного хозяина вещей, которыми он управляет по принципу «иметь» или «использовать». Способ потребления у них изменился бы, и не в том дело, чтобы оно сводилось к минимуму; просто потребление стало бы осмысленным и служило бы жизненным потребностям, а не потребностям производителей. Они попытались бы достичь личностных изменений. Став ранимыми, активными, они практиковали бы размышления, медитацию; искусство быть спокойным, невозбужденным, неалчным; чтобы осмыслить мир вокруг себя, они постарались бы понять свои внутренние побудительные силы. Они постарались бы превзойти свое ego и «открыться» миру. Они попытались бы полагаться на собственные мысли и чувства, делать самостоятельные заключения и использовать открывающиеся перед ними возможности. Они стремились бы достичь оптимума свободы, то есть подлинной независимости, и отказаться от поклонения идолам любого рода и от фиксации на них. Они преодолели бы кровосмесительные связи с прошлым, из которого они вышли, с семьей и землей и на их место поставили бы озабоченность, исполненную любви и критического духа. У них развилось бы подлинное бесстрашие, которое способна дать только глубокая укорененность в себе, убежденность и полная взаимосвязь с миром.

Само собой разумеется, что у групп были бы собственные планы, над выполнением которых они старательно работали бы, и собственная культурная жизнь; что они занимались бы самообразованием в тех областях знания, в которых наша официальная система образования полностью провалилась; отношения между членами превратились бы в глубокие контакты, при которых люди позволяют себе представать перед другими без доспехов и притворства, «видеть», «чувствовать», «читать» в душе друг друга без любопытства и навязчивости.

Не буду говорить о разнообразных путях достижения этих целей. Кто серьезно относится к ним, найдет их сам. Для тех же, кто относится к ним по‑иному, все, что бы я дальше ни сказал, останется всего лишь словами, ведущими к заблуждениям и неправильному пониманию.

Я не знаю, наберется ли достаточное количество людей, стремящихся к новому образу жизни, и притом достаточно сильных и серьезных, чтобы создать такие группы. Хотя в одном я уверен: если бы подобные группы существовали, они оказывали бы заметное влияние на сограждан, потому что они демонстрировали бы силу и радость людей, имеющих глубокие убеждения, но без фанатизма, любящих без сентиментальности, изобретательных без отрыва от реальности, бесстрашных, но не склонных недооценивать жизнь, дисциплинированных без покорности.

Исторически все значительные движения начинали свою жизнь в малых группах. Не важно, о ком мы говорим: о ранних христианах, квакерах или масонах. Я имею в виду то, что группы, бескомпромиссно выражающие идею во всей ее чистоте, выполняют в истории функцию рассадников идей. Они поддерживают жизнь идеи безотносительно к тому, получила ли она распространение среди большинства. Если идея больше не воплощается в жизнь, пусть даже в малой группе, ей действительно грозит вымирание.

При всей своей автономности группы были бы связаны с клубами широкими общественными связями, облегчающими общение между группами и в случае необходимости оказывающими им содействие в работе. В идеале группы состояли бы из людей различного возраста, образования, общественного положения и, конечно, цвета кожи.

Существенно важно, чтобы в основании группы лежала не особая формулировка понятий, с которыми человек вынужден согласиться, чтобы вступить в нее. Имеет значение практика жизни, общая установка, цель, а не специфическая умозрительная схема. Все это не означает, будто группы останутся неопределившимися, не будут обсуждать понятия или спорить о них. Речь о том, что их объединяет установка и действие каждого члена, а не предписанный ему умозрительный лозунг. Конечно, группе следовало бы иметь общую цель, которая уже выражена как общая цель движения. Но по методам они вполне могут значительно отличаться друг от друга. Можно вообразить себе, что одна группа выступает в поддержку актов гражданского неповиновения, а другая – не поддерживает их. Тогда каждый человек имел бы возможность присоединиться именно к той группе, установка которой наиболее близка к его собственной, и при этом стать частью более широкого движения, которое в состоянии позволить себе столь заметный разброс мнений, как между поддержкой гражданского неповиновения и ее противоположностью.

Что касается вопроса об отношениях между «Голосом совести Америки», клубами и группами, я бы предложил, чтобы они не носили формально‑бюрократического характера, за исключением, пожалуй, того, чтобы клубы и группы могли черпать информацию из источников, представленных единым информационным бюро и/или изданием, обслуживающим и клубы, и группы. Не исключено также, чтобы отдельные члены групп выбирали работу в клубах в качестве личного плана деятельности.

Приведенный здесь целостный обзор движения представляет собой лишь предварительное предложение того, с чего начать. В ходе обсуждения этих предложений, наверное, появятся и лучшие. В самом деле, уже существует большое количество добровольных, целевых общественных групп, на опыте которых многому можно научиться. Во всех слоях населения, начиная со студенческих общин и кончая фермерскими объединениями типа Национальной организации фермеров, наблюдается все возрастающая тенденция к проявлению индивидуальной инициативы в деятельности групп. Существуют целевые сельскохозяйственные общины, многие из которых успешно функционируют как в экономическом, так и в человеческом плане; в городах тоже встречается множество форм общинного проживания. Спонтанное образование целевых групп действительно имеет глубокие корни в американской традиции. Нет недостатка в примерах и сведениях, способных помочь в созидании подобного движения.

Движение задумано как важный элемент преобразования общества, который позволил бы индивиду найти пути непосредственного участия и действия и дал бы ему ответ на вопрос: что я могу сделать? Это позволило бы индивиду выйти из хронической изоляции.

Мы находимся в эпицентре кризиса современного человека. У нас в запасе не так много времени. Если мы не начнем сейчас, может оказаться слишком поздно. Но надежда есть, потому что существует реальная возможность того, что человеку под силу заново утвердить себя и сделать технологическое общество гуманным. «Не от нас зависит, выполним ли мы свою задачу, но мы не имеем права уклоняться от ее решения» [124].

[1]© В. Закс, перевод, 1992

[2]Обращаясь к вопросу о различных формах агрессии, сравните обширный материал в психоаналитических исследованиях, прежде всего многочисленные статьи в журнале «The Psychoanalitic Study of the Child» (N. Y.); специально по проблеме человеческой и животной агрессии см.: Skott J.Р. 1958; Buss A.H. 1961; Berkowitz L. 1962.

[3]В 1939 г. Гитлер должен был инсценировать нападение польских партизан (которые в действительности были штурмовиками) на радиопередатчик в Силезии, чтобы создать впечатление у населения, что на него напали, и таким образом представить свое преднамеренное вторжение в Польшу в качестве «справедливой войны».

[4]При «проективном опросе» ответы открыты (open‑ended questionnaire) и интерпретируются по их неосознанному и непреднамеренному значению. Таким образом, получаются данные не о «мнениях», а о силах, неосознанно действующих в опрашиваемом.

[5]Ср. описание образа жизни черногорцев у Джиласа, который говорит об убийстве как о наиболее гордом и опьяняющем переживании в жизни мужчины.

[6]Когда в библейской истории говорится, что Бог создал Еву в качестве «помощницы» Адаму, то таким образом указывается на новую функцию любви.

[7]Это символическое значение слепоты является чем‑то совершенно иным, нежели слепота в тех случаях, когда она символизирует «истинное прозрение».

[8]Здесь и далее цит. по: Спиноза Б. Избр. произв. М., 1957. Т. 1. С. 359–618. – Примеч. пер.

[9]Многие ритуалы, которые основываются на разделении чистого (живого) и нечистого (мертвого), подчеркивают, как важно избегать перверсии.

[10]Это главный тезис Альберта Швейцера, который в своих работах и в своей жизни был одним из величайших представителей любви к жизни.

[11]Против возражения, что если бы инстинкт смерти был настолько силен, то люди обычно склонялись бы к совершению самоубийства, Фрейд защищался, говоря, что организм хочет умереть только своим способом… При этом возникает парадокс: живой организм самым энергичным образом сопротивляется воздействиям (опасности), которые помогли бы ему достичь своей жизненной цели кратчайшим путем (так сказать, с помощью короткого замыкания).

[12]Я не могу признать теории, которые пытаются нас уверить, что (а) внезапное уничтожение 60 миллионов американцев не будет иметь глубокого и губительного влияния на нашу цивилизацию, или (б) после начала атомной войны противник будет все еще столь благоразумен, чтобы вести войну по определенным правилам, которые позволят избежать тотального уничтожения.

[13]Мне представляется, что существенный ответ на это заключается в том, что большинство людей, хотя в основном и неосознанно, в своей частной жизни преисполнены глубоким страхом. Постоянная борьба за более высокую ступень на социальной лестнице и постоянная боязнь оказаться несостоятельным порождают перманентное состояние страха и стресса, в котором средний человек не задумывается больше об угрозе, нависшей над ним самим и над всем миром.

[14]См. по: Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986. С. 160–161. – Примеч. пер.

[15] Уитмен У. Листья травы. М., 1982. С. 157. – Примеч. пер.

[16] Уитмен У. Листья травы. М., 1982. С. 152. – Примеч. пер.

[17]Ср. разбор самовлюбленности у Fromm E. (1947). Я пытаюсь там доказать, что настоящая любовь к себе не отличается от любви к другим людям; но я также показываю, что «самовлюбленность» в смысле эгоистической нарциссической любви обнаруживается как раз у людей, которые не могут любить ни других, ни себя.

[18]Иногда не очень просто сделать различие между тщеславным, нарциссичным человеком и человеком с чувством собственной неполноценности. Последний часто нуждается в похвале и восхищении не потому, что он не интересуется другими людьми, а потому, что он сомневается в себе и имеет комплекс неполноценности. Есть еще другое важное отличие, которое также не всегда легко установить, – между нарциссизмом и эгоизмом. Чертой интенсивного нарциссизма является неспособность переживать действительность во всей ее полноте; интенсивный эгоизм означает, что для других остается лишь мало интереса, любви или симпатии, однако это не связано непременно с переоценкой собственных субъективных действий. Иначе говоря, крайний эгоист не обязательно также экстремально нарциссичен; себялюбие не означает непременно слепоту в отношении объективной реальности.

[19]Существуют и другие, более безобидные формы группового нарциссизма, которые относятся к небольшим группам – таким, как ложи, небольшие религиозные секты, «старые школы» и т. п. Хотя степень нарциссизма в таких случаях может быть и не меньше, чем в больших группах, но он менее опасен просто потому, что эти группы не располагают большой властью и едва ли могут причинить вред.

[20]В качестве примера специфических мер, которые можно было бы предпринять, назову следующие: учебники истории должны быть переписаны в учебники всемирной истории, в которых жизнь каждого народа будет излагаться в правильном, соответствующем действительности соотношении, не искажающем пропорций; карты мира должны быть во всех странах одинаковыми, не преувеличивающими размеры той или иной страны. Кроме того, нужно демонстрировать фильмы, которые могли бы вызывать гордость за человеческую расу, показывать, как великие достижения человечества складывались из многих отдельных достижений различных групп.

[21]Фрейд недвусмысленно выступает против теории Мелани Клейн, согласно которой эдипов комплекс появляется только к началу второго года жизни ребенка.

[22]В этой связи интересно отметить, что сицилийская мафия – тесно связанное тайное мужское сообщество, из которого исключены женщины (к слову, им никогда не причиняют страданий), – называется своими членами «мама».

[23]В некоторых важных аспектах моя точка зрения сходна с положениями К.Г. Юнга, который первым освободил инцестуальный комплекс от его узкосексуальных ограничений. Вместе с тем во многих существенных моментах я расхожусь с Юнгом. Если бы я захотел подробнее остановиться на этих разногласиях, это вышло бы за рамки данной книги.

[24]Ср., например, двойную роль индийской богини Кали в мифологии и символизирование матери в образах тигра, льва, ведьмы или колдуньи, пожирающей детей, в снах.

[25]Я хотел бы лишь кратко указать на различия в структуре культур и религий, в центре которых находится либо мать, либо отец. Католические страны на юге Европы и в Латинской Америке и протестантские страны на севере Европы и в Северной Америке служат этому хорошим подтверждением. Психологическими различиями занимался Макс Вебер в своей «Протестантской этике»; сам я останавливался на этом в книге «Бегство от свободы». И у таких ориентированных на отца личностей мы лишь изредка наблюдаем ту глубокую регрессию, которую мы теперь намереваемся описать в связи с привязанностью к матери.

[26]Цит. по: Хьюз Р. Лисица на чердаке. Деревянная пастушка. М., 1977. С. 234–236. – Примеч. пер.

[27]Я хотел бы предложить эмпирическую программу исследования, которая с помощью «проективной анкеты» даст возможность установить, как часто встречаются люди, страдающие некрофилией, экстремальным нарциссизмом и инцестуальным симбиозом. Такая анкета может быть применена в ходе репрезентативного опроса различных слоев населения США. Это дало бы возможность не только установить, как часто встречается «синдром распада», но и в каком отношении он находится к другим факторам, таким как социально‑экономическая ситуация, воспитание, религия и географическое положение.

[28]Маркс задал особенно много головоломок в этой дилемме. Он говорил о «сущности человека», хотя и не пользовался этим выражением после «Экономическо‑философских рукописей 1844 года»; он говорил, например, о «неизуродованном» человеке, что само по себе предполагает возможность изуродовать человеческую природу. В третьем томе «Капитала» он все еще использует понятие «человеческая природа» и обозначает в качестве неотчужденного такой труд, который имеет место «при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и адекватных ей» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 2. С. 387). Кроме того, Маркс представлял точку зрения, согласно которой человек сам создает себя в процессе истории, а в одном месте он даже утверждал, что сущность человека есть не что иное, как «совокупность общественных отношений», в которой он живет. Очевидно, Маркс, с одной стороны, не хотел отказываться от своего представления о природе человека, но, с другой стороны, не хотел также оказаться во власти неисторического, неэволюционного подхода. На самом деле он так и не нашел разрешения этой дилеммы, поскольку не дал определения природы человека, а его высказывания на эту. тему остались весьма неопределенными и противоречивыми.

[29]Мысли, приведенные на следующих страницах, изложены мною в книге «The Sane Society» (1955). Я хотел бы их здесь повторить в сжатой форме, поскольку иначе будет лишена основы главная часть данной книги.

[30]Ср. учение и практику дзен‑буддизма, представленную Д.Т. Судзуки в его многочисленных книгах.

[31]Здесь, как и во всей книге, слово «детерминизм» употребляется в смысле направления, которое Уильям Джеймс и современные англосаксонские философы обозначают как «жесткий детерминизм». Детерминизм в этом смысле следует отличать от теории, содержащейся в произведениях Юма и Милля, которую обычно обозначают как «мягкий детерминизм» и согласно которой детерминизм и человеческая свобода совместимы. В своей позиции я больше склоняюсь к «мягкому», чем к «жесткому» детерминизму, однако не хотел бы идентифицировать себя также и с первым.

[32]Подобная точка зрения, по существу, представлена в классическом буддизме. Человек привязан к колесу перерождений. Он может освободить себя от этой детерминации только через осознание своей экзистенциальной ситуации и через вступление на восьмеричный путь праведной жизни. Подобная же точка зрения представлена пророками Ветхого Завета. Человек имеет выбор между «благословением и проклятием», между «жизнью и смертью», но может наступить такой момент, в котором возврат уже невозможен, если он слишком долго медлит с выбором жизни.

[33]В это заблуждение впадает даже такой автор, как Остин Фаррар, чьи работы о свободе принадлежат к наиболее остроумным, обоснованным и объективным анализам свободы. Он пишет: «Выбор находится per definitionem между альтернативами. То, что при одной альтернативе выбор является подлинным и психологически открытым, можно заключить на основании наблюдения, что люди стараются сделать свой выбор. То, что они обычно упускают возможность сделать свой выбор, еще не доказывает, что он не был для них открыт» (подчеркнуто мною. – Э. Ф.).

[34]Августин говорит о состоянии блаженства, в котором человек не свободен больше грешить.

[35]Если речь идет только о проигранной партии в шахматы, то этот ход, конечно, нельзя назвать «горьким». Однако если речь идет о смерти миллионов людей только потому, что генералы не были достаточно искусны и объективны, чтобы увидеть, что они проиграли войну, то здесь обозначение «горький конец» вполне оправдано. Дважды в нашем столетии мы пережили такой горький конец, сначала в 1917 г., а затем в 1943 г. В обоих случаях немецкие генералы не поняли, что они больше не свободны выиграть войну, и тем не менее они совершенно бессмысленно продолжали ее вести и пожертвовали миллионами человеческих жизней.

[36]Чтобы добиться излечения своих пациентов, Фрейд, например, считал необходимым, чтобы они жертвовали деньгами, оплачивая лечение. Кроме того, они должны были приносить в жертву собственные фрустрации, не осуществляя своих иррациональных фантазий.

[37]Понимание альтернативности как она здесь описана, по существу, соответствует пониманию Ветхого Завета. Бог не вмешивается в историю человека, в ходе которой он изменяет свое сердце. Он посылает своих посланцев, пророков, с тройной миссией: напоминать людям об определенных целях, показывать им последствия их решений и протестовать против неправильных решений. Дело человека – сделать свой выбор; никто, никакой Бог не может его «спасти». С особой ясностью этот принцип проявляется в ответе, который Бог дает Самуилу, когда евреи захотели иметь царя: «Итак послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними» (1 Цар 8:9). После того как Самуил дал им наглядное описание восточного деспотизма, и евреи все же хотели иметь царя, Бог сказал: «Послушай голоса их и поставь им царя» (1 Цар 8:22).

Подобный же дух альтернативности находит свое выражение в следующем: «…жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь…» (Втор 30:19). Человек может выбирать. Бог не может его спасти; все, что может сделать Бог, – это поставить его перед принципиальной альтернативой жизни и смерти и потребовать от него выбрать жизнь.

[38]Интересно, что «jezer», слово, обозначающее добрый и злой импульс, имеет в библейском еврейском языке наряду со значением «образ», «кумир» примерно то же, что и «помыслы (сердца)».

[39]© Т. Панфилова, перевод, 1993.

[40]The Technotronic Society // Encountev. V. XXX. N 1. 1968. Jan. P. 19.

[41]Французское издание 1954 г., американское издание 1964 г., издание Альфреда Кнопфа и первое издание Vintage Books 1967 г., с. XXX.

[42] Mumford L. The Myth of the Machine. New York, 1966.

[43]Как, впрочем, и в «Бегстве от свободы» и в «Здоровом обществе».

[44]Испанское слово «esperar» означает одновременно и «ждать», и «надеяться»: совершенно ясно, что оно соответствует тому особому виду пассивной надежды, который я пытаюсь обрисовать здесь.

[45]Сталинское представление о том, что история рассудит, что хорошо, что плохо, где добро, где зло, – это прямое продолжение робеспьеровского поклонения будущим поколениям. Это полная противоположность позиции Маркса, заявившего: «История есть ничто и не делает ничего. Именно человек – вот кто существует и кто делает». Или в «Тезисах о Фейербахе»: «Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, – это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 265).

[46]Такая безнадежность просвечивает в книгах Герберта Маркузе «Эрос и цивилизация» (Eros and Civilization. Boston, 1955) и «Одномерный человек» (One‑Dimensional Man. Boston, 1964). Предполагается, что все традиционные ценности, такие как любовь, нежность, забота, ответственность, имели смысл только в дотехнологическом обществе. В новом технологическом обществе – обществе без подавления и эксплуатации – возникнет новый человек, которому не придется бояться ничего, в том числе и смерти, который разовьет пока еще точно не установленные потребности и которому удастся удовлетворить «полиморфную сексуальность» (отсылаю читателя к работе Фрейда «Три вклада в теорию сексуальности»); короче говоря, прогресс человека в конечном счете видится как возвращение в детство, как возврат к счастью пресыщенного дитяти. Неудивительно, что Маркузе погряз в безнадежности. «В критической теории общества нет понятий, с помощью которых можно было бы навести мосты между настоящим и будущим; ничего не обещая, не обеспечивая успеха, она остается негативной. Поэтому она хочет остаться лояльной по отношению к тем, кто без всякой надежды посвятил или посвящает свою жизнь Великому Отказу» (One‑Dimensional Man. P. 257).

Эта цитата показывает, насколько не правы те, кто нападает на Маркузе или, напротив, восхищается им, считая его революционным лидером, ибо революция никогда еще не опиралась и не может опираться на безнадежность. Но Маркузе и не думает о политике, поскольку если не беспокоиться о переходе от настоящего к будущему, то и не придется иметь дела с политикой, будь то радикальной или какой‑то другой. По сути дела, Маркузе – образец отчужденного интеллектуала, представляющего свое личное отчаяние в виде теории радикализма. К сожалению, его не всегда верное понимание Фрейда, а до некоторой степени и недостаточное знание его учения послужили тем мостом, используя который он синтезирует фрейдизм, буржуазный материализм и утонченную гегельянщину в нечто такое, что ему и его единомышленникам‑«радикалам» кажется наиболее прогрессивной теоретической конструкцией. Здесь не место показывать в деталях, что это наивная, надуманная греза наяву, по существу, иррациональная, нереалистическая и лишенная любви к жизни.

[47]Хочу подчеркнуть, что разговоры о «бессознательном» – это еще одна форма отчужденного мышления и рассуждения. Нет такой вещи, как «бессознательное», будь то орган или вещь в пространстве. Внешние и внутренние события можно «осознавать» или «не осознавать». Это значит, что мы имеем дело с психической функцией, а не с пространственно локализованным органом.

[48]Термин «внутренняя активность» («activeness») вместо обычного термина «активность» («activity») применительно к личностному общению я почерпнул у Майкла Маккоби; соответственно я использую термин «внутренняя пассивность» («passiveness») вместо «пассивность» («passivity»), когда активность и пассивность относятся к установке или состоянию ума.

Проблему активности и пассивности я разобрал в нескольких книгах, особенно в связи с продуктивной ориентацией. Хочу привлечь внимание читателя к блестящему глубокому рассмотрению активности и пассивности в книге Эрнста Шахтеля «Метаморфоза» (Schachtel E. Metamorphosis. New York, 1959).

[49]В древнееврейском языке слово «вера» (emunah) означает «уверенность». «Amen» означает «конечно».

[50]Потребность в уверенности будет обсуждаться в главе III.

[51]Значение терминов «рациональный» и «иррациональный» будет рассматриваться в главе IV.

[52]Здесь не место обсуждать вопрос об определении органической жизни и неорганической материи, а соответственно и об их разграничении. Конечно, с точки зрения современной биологии и генетики традиционное различие уже под вопросом; но было бы ошибкой допустить, будто их различение вообще перестало себя оправдывать. Оно нуждается скорее в усовершенствовании, нежели в замене.

[53]Подробно я рассмотрел природу пророческого выбора в книге «You Shall Be as Gods» (New York, 1967). Ср. также разбор в той же книге апокалиптической тенденции в европейской мессианской мысли в противовес подлинно альтернативной (P. 121ff).

[54] Baeck L. Judaism and Christianity. New York, 1958.

[55]Эти термины были использованы Беком; Тейяр де Шарден попытался синтезировать эти понятия в книге «The Future of Man» (New York, 1964).

[56]Эрнст Блох в «Das Prinzip Hoffnung» («Принцип надежды») больше чем кто‑либо еще вернул в марксистскую мысль пророческий принцип надежды. Многие современные гуманисты‑социалисты внесли свой вклад в издание книги «Symposium on Socialist Humanism» (New York, 1965). Ср. также английское издание югославского журнала «Праксис» и международное обозрение «Диалог» под ред. Неннинга, изданное «Форумом» и содержащее диалог христианских и нехристианских гуманистов. Широко распространенное представление, будто Маркс был детерминистом в истории, откуда следует, что социализм неизбежен, на мой взгляд, некорректно. Впечатление детерминизма проистекает из некоторых формулировок Маркса, коренящихся в его пропагандистски‑призывном стиле, который часто смешивают с аналитически‑научным. Роза Люксембург, бывшая, наверное, самым блестящим интерпретатором теории Маркса, подчеркнула альтернативный характер его точки зрения в формуле о «выборе между социализмом и варварством».

[57]Эту проблему, а также другие проявления деструктивности я подробно рассмотрел в книге «Анатомия человеческой деструктивности», которая скоро выйдет в свет.

[58]Ср. положения Буркхарта, Прудона, Бодлера, Торо, Маркса, Толстого, процитированные в книге «Здоровое общество».

[59]Ср: Fromm E. Marx’s Concept of Man. New York, 1961.

[60]Principles of Political Economy. London, 1929. 1st Edition, 1848.

[61]The Technotronic Society. P. 19.

[62]См.: Mumford L. The Myth of the Machine.

[63]Выше уже упоминалось, что «недоразвитая» часть населения не участвует в этом новом стиле жизни.

[64]Занимаясь просмотром рукописи, я прочел статью Хасана Озбекхана «Триумф технологии: “могу” значит “должен”». Эту статью, написанную на основе доклада, сделанного по приглашению Массачусетского технологического института, и размноженную Корпорацией системного развития (Санта‑Моника, Калифорния), я получил благодаря любезности г‑на Джорджа Вайнвурма. Как показывает заглавие, Озбекхан выражает то же самое понимание, что и я представляю в этом тексте. Его статья – блестящее выражение проблемы с точки зрения выдающегося специалиста в области науки управления, и я считаю весьма обнадеживающим тот факт, что та же самая идея появляется в работах специалистов в областях, столь отличных от моей. Приведу одно предложение, свидетельствующее о тождественности его понимания с тем, что представлено в данной книге: «Итак, осуществимость – это стратегическое понятие – возвышается до понятия нормативного, а в результате лишь только технология укажет, что мы можем что‑либо сделать, как это воспринимается в виде намека на то, что мы должны это сделать».

[65]В книге Черчмена «Вызов разуму» (Churchman K. Challenge to Reason. New York, 1968) я нашел блестящую формулировку проблемы: «Исследовав идею количественной модели системы, можно составить себе представление о том, в каком смысле завершенность бросает вызов разуму. Модель, которая, видимо, по праву претендует на завершенность, называется распределительной; в ней мир рассматривается как система деятельности по использованию ресурсов для выпуска годных к употреблению продуктов.

В рамках этой модели процесс мышления чрезвычайно прост. Отыскиваем узловую для характеристики системы количественную меру, которая сводится к следующему: чем больше по количеству, тем лучше. Например, чем больше прибыли получает фирма, тем лучше. Чем больше квалифицированных специалистов выпускает университет, тем лучше. Чем больше пищевых продуктов мы производим, тем лучше. Это обернется тем, что именно выбор мерки для системной характеристики не будет подвергаться критике, пока эта мерка имеет всеобщее значение.

Мы берем желанную мерку и соотносим ее с вероятной деятельностью системы. Деятельность можно рассматривать как работу различных предприятий, школ и университетов, ферм и пр. Каждый вид значимой деятельности вносит свой вклад в желанное количество, причем только ему свойственным способом. В действительности же вклад частенько можно выразить математической формулой, с помощью которой объем деятельности замещается объемом желанного количества. Чем больше продано какого‑то продукта, тем выше доход фирмы. Чем больше предметов мы преподаем, тем больше у нас студентов. Чем больше мы применяем удобрений, тем больше продуктов питания» (P. 156–157).

[66]Вопрос о том, является ли экономической необходимостью неограниченный рост производства и потребления, будет обсуждаться в главе V.

[67] Mazur P. The Standards We Raise. New York, 1953. P. 32.

[68] Weblen T. Why is Economics Not an Evolutionary Science? // The Place of Science in Modern Civilization and Other Essays. New York, 1919. P. 73.

[69]Параноидальное мышление характеризуется тем, что оно может быть совершенно логичным и в то же время в нем полностью отсутствует какая бы то ни было заинтересованность в подлинном исследовании реальности.

[70]Разница между тем, что считается болезнью, а что – нормой, проясняется на следующем примере. Если бы человек заявил, что для того, чтобы избавить города от загрязненного воздуха, от фабрик, автомобилей, самолетов и т. п., их следовало бы разрушить, никто бы не сомневался в том, что этот человек сошел с ума. Но если все согласны с тем, что для защиты нашей жизни, свободы, культуры или того же самого у других народов, которых мы чувствуем себя обязанными защитить, возможно, потребуется термоядерная война как последнее средство, такое мнение кажется совершенно здравым. Разница отнюдь не в том, как способ мышления использован, а просто в том, что первую идею другие люди не разделяют, поэтому она выглядит ненормально, тогда как вторую разделяют миллионы людей и могущественные правительства, поэтому она представляется нормальной.

[71]Майкл Маккоби продемонстрировал сферу действия синдрома «любовь к жизни – любовь к смерти» в различных группах населения, применив «толковательный» вопросник. Ср. его работу, которая скоро будет опубликована: Polling Emotional Attitudes in Relation to Political Choices.

[72]Дин Вулдридж, например, пишет в книге «Mechanical Man» (New York, 1968), что можно будет синтезировать компьютеры, которые «совершенно невозможно отличить от человеческих существ, произведенных обычным способом» [!] (P. 172). Марвин Мински, большой авторитет в области компьютеров, пишет в книге «Computation» (NJ, Englewood Cliffs, 1967): «Нет оснований полагать, будто у машины есть ограничения, которых нет у человека» (P. VII).

[73]Эти критические замечания в адрес Лоренца относятся только к той части его работ, в которой он по аналогии касается психологических проблем человека, а не к его работам в области поведения животных и теории инстинктов.

[74]В ходе пересмотра этой рукописи меня осенило, что Льюис Мэмфорд в 1954 году выразил ту же самую идею в работе «In the Name on Socialist Humanism» (New York): «Итак, современный человек приближается ныне к последнему акту своей трагедии, и при всем моем желании я не смог бы утаить ни его окончательного характера, ни его ужаса. Мы прожили жизнь, чтобы стать свидетелями соединения, интимного партнерства между автоматом и id: id, поднимающимся из глубин бессознательного, и автоматом – машинообразным мыслителем и человекоподобной машиной, – полностью оторванным от других жизненных функций и от человеческих реакций и нисходящим с высот сознательного мышления. Вырванная из целостной личности, первая сила оказалась более необузданной, чем самые дикие звери; другая же сила оказалась столь невосприимчива к человеческим эмоциям, тревогам, целям и предназначена отвечать лишь на ограниченный круг вопросов, которые изначально заложены в ее аппарат, что ей не хватает спасительной понятливости, чтобы отключить свой собственный, принудительно действующий механизм, хотя он толкает к гибели как науку, так и цивилизацию» (P. 198).

[75]В лютеранскокальвинистском ответвлении христианской теологии человека учили не бояться использовать ошибочный критерий для принятия решений, причем делалось это парадоксальным способом. Лютер, преуменьшавший свободу человека и роль его добрых дел, учил, что единственное решение, которые должен принять человек, состоит в том, чтобы полностью подчинить свою волю Господу и тем самым освободиться от риска принятия решений на основе собственных знаний и ответственности. Согласно кальвинистским представлениям, все предопределено и решение человека в действительности не имеет значения; к тому же его успех – это знак того, что он один из избранных. В «Бегстве от свободы» я уже показал те отчаяние и тревогу, в которые уходили своими корнями эти доктрины.

[76]Ср. как рассмотрены индивидуальные цели в принятии решений в книге: Soelberg P. Structure of induvidual Goal is Implication for Organization Theory, the Psychology of Management Decision. Lund, Sweden, 1967. P. 15–32.

[77]In: Unless Peace Comes. New York, 1968. P. 19ff.

[78] Whithead A.N. The Function of Reason. Beacon paper‑back edition. 1958. Р. 80.

[79]Х. Озбекхан очень метко выразился, заявив, что «нормативное» планирование должно предшествовать «стратегическому» и «тактическому» планированию.

[80]См. обсуждение этого вопроса у Льюиса Мэмфорда в его книге «The Myth of the Machine».

[81]Cp.: Huizinga J. Homo Ludens: A Study of the Play Element in Culture; Bally G. Vom ursprung und von den Grenzen der Freiheit: Eine Deutung des Spiels bei Tier und Mensch. Basel, 1945.

[82]Стоит отметить, что Маркс критиковал знаменитое аристотелевское определение человека как политического животного и заменил его пониманием человека как общественного животного, а также что он нападал на данное Франклином определение человека как животного, изготовляющего орудия, считая его «характеристикой мира янки».

[83]The Function of Reason. Boston, 1958. P. 4.

[84]Недавние эксперименты с лишением чувствительности показывают, что крайние формы отсутствия стимулов, на которые человек способен отреагировать, могут спровоцировать симптомы тяжелого душевного заболевания.

[85]Сходный факт открыт у страдающих психозом пациентов, живущих на фермах или в иных условиях, не похожих на тюрьму. Если к ним не применялось насилие, они не так уж и буйствовали. Тем самым доказано, что видимое основание для прежнего обращения с ними как с заключенными – якобы имевшаяся у них склонность к буйству – привело именно к тому результату, который, предполагалось, такое обращение должно бы уменьшить или поставить под контроль.

[86]Ср. работы Бахофена и Бриффо о матриархальных обществах.

[87]Сегодня ортодоксальный психоанализ объясняет многие случаи «фиксации индивида на матери» как результат неразорванной сексуальной привязанности к матери. Такое объяснение игнорирует тот факт, что привязанность к матери – лишь одна из возможных реакций на затруднения человеческого существования. Зависимый индивид XX века, живущий в культуре, социальные аспекты которой ожидают от него проявления независимости, сбит с толку и зачастую невротичен, потому что общество не обеспечивает его социальными и религиозными образцами удовлетворения своей потребности в независимости, как это было в более примитивных обществах. Фиксация на матери – личностное выражение одного из ответов на проблему человеческого существования, представленного в некоторых культурах в религиозной форме. Какой‑никакой, но это все‑таки ответ, хотя и противоречащий целостному развитию индивида.

[88] Маркс К. Экономическо‑философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 164.

[89] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 120, 121.

[90]Работа Бенджамина Вёрфа показала тесную связь между языком и различиями в способах мышления и переживания. Ср. важный вклад в эту проблему, внесенный Эрнстом Шахтелем в книге «Metamorphosis» и в предшествовавших работах.

[91]Этой точки зрения придерживается, например, такой серьезный биолог, как Людвиг фон Берталанфи, который, начав с другой дисциплины, во многих прочих отношениях приходит к выводам, сходным с выраженным в этой книге.

[92]Я весьма признателен д‑ру Раулю Эрнандесу Пеону (Мексика) и д‑ру Манфреду Клайнесу (Роклендская больница, Нью‑Йорк) за стимулирующее мысль личное общение.

[93]Нелишне походя отметить, что, насколько дело касается «влечений», работающих на выживание, не так уж неправдоподобно звучит мысль о создании компьютера, воспроизводящего всю эту сторону чувственных ощущений, однако, насколько дело касается специфически человеческой чувственности, не обслуживающей целей выживания, представляется затруднительным вообразить, что можно было бы сконструировать компьютер, аналогичный функциям, не связанным с выживанием. Вероятно, «очеловеченные переживания» можно было бы определить через отрицание, как то, что нельзя продублировать на машине.

[94]В психоанализе и сходных с ним формах глубинной психотерапии узнавание пациента покоится на способности аналитика знать его, а не на умении собрать достаточно сведений, чтобы многое знать о нем. Данные о развитии и переживаниях пациента часто бывают полезны, чтобы знать его, но они не что иное, как дополнение к тому знанию, которое требует не «сведений», а скорее полной открытости как по отношению к другому, так и к самому себе. Может быть, это произойдет в первую секунду встречи с человеком, может, много времени спустя, но акт такого узнавания всегда внезапен и интуитивен и совсем не является конечным результатом растущего объема информации об истории жизни человека.

[95]Фрейдово понятие «сверх‑Я» – это психологическое выражение авторитарной совести. Оно предполагает, что человек должен слушаться приказов и запретов отца, функции которого позже осуществляются социальными авторитетами.

[96]В восточном мышлении иногда считалось, что этот Я‑центр помещается в точке между глазами, где, выражаясь мифологическим языком, был «третий глаз».

[97]В силу краткости данной книги в ней не место подробно обсуждать различия между выраженным здесь пониманием тождественности и представлением Эриксона. Надеюсь, если представится удобный случай, опубликовать детальный разбор этого различия.

[98]The Advance of Cybernation: 1965–1985 // The Guaranteed income. New York, 1967.

[99]Я придумал это слово по аналогии с активизацией. Хотя его не найдешь в словаре, оно необходимо, потому что существуют некоторые обстоятельства, делающие человека более активным, и другие, делающие его более пассивным.

[100]Хасан Озбекхан кратко сформулировал проблему так: «В чем мы потерпели неудачу, так это в приписывании операционального значения так называемым желаниям, мотивирующим нас; в исследовании их внутренней ценности, в оценке далеко идущих последствий наших устремлений и действий, в удивлении по поводу того, в самом ли деле результат, которого, похоже, мы ожидаем, соответствует тому качеству жизни, к которому, по нашим словам, мы стремимся, а также по поводу того, приведут ли нас туда наши повседневные поступки. Другими словами, в предложенной автором концепции планирования мы в полном смысле слова терпим провал с планированием». (Я глубоко признателен за советы, полученные от г‑на Озбекхана в личных беседах, а также – от Мартина Старра и Раймонда Брауна.)

[101]Подробнее об этом говорится дальше в этой главе.

[102]В классическом социализме считалось, будто эту проблему можно разрешить одним лишь обобществлением (национализацией) крупных предприятий. Не говоря уж о том, что в Соединенных Штатах подобный шаг политически неосуществим, остается под вопросом, действительно ли это решение проблемы. Как показывает пример Советского Союза, назначенные государством управляющие тоже могут принимать решение, исходя из эффективности производства и выпуска продукции в качестве критериев, как и в частной корпорации. Важны ценности, которыми руководствуются в ходе планирования, и степень контроля снизу.

[103]На следующих страницах я буду употреблять термин «гуманистически‑управленческий» вместо «гуманистически‑бюрократический», поскольку в самом слове «бюрократия» часто подразумевается, что оно относится к отчужденному типу общества.

[104]В дальнейшем я буду называть «объектами» тех, кто подвергается контролю со стороны бюрократии.

[105]Точно так же компьютер‑шахматист лучше, чем средний игрок в шахматы, но не так хорош, как гроссмейстер; конечно, компьютер можно запрограммировать на сочинение музыки в духе Моцарта или Бетховена, но нельзя добиться качества моцартовских или бетховенских сочинений.

[106]Пересматривая эту рукопись, я прочитал заявление вице‑адмирала Хайнемана Риковера перед сенатской комиссией по международным делам, обвинившего гражданскую администрацию министерства обороны в создании проблем для внешней политики путем финансирования и проведения за границей исследований в области социальных наук и наук о поведении: «Одаренное заметно превосходящими ресурсами, – факт, означающий, что даже в мирное время оно получает большую часть налогов, собранных Федеральным правительством, – министерство обороны вознамерилось стать наиболее влиятельным из всех исполнительных органов» (New York Times. 1968. 19 July).

[107]Маркс сформулировал суть небюрократического влияния на людей следующим образом: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 150–151). Чтобы исправить искажения взглядов Маркса, который якобы считал, что человеком движет по преимуществу алчность к материальным вещам, смотри мою книгу «Marx’s Concept of Man» (New York, 1961). Ср.: «The Simposium on Socialist Humanism» (New York, 1965) и работы большого числа марксистов‑гуманистов в Европе и в Соединенных Штатах, как, впрочем, и в Югославии, Чехословакии, Польше и Венгрии.

[108]Сходное чувство могущества испытывает избиратель, который может выбрать одного из нескольких кандидатов, добивающихся его благосклонности, или поклонник кинозвезды, ощущающий в себе силу оттого, что может как сотворить себе идола, так и разб