Часть третья. Женщина должна уметь сказать: «кто я и чего я хочу от своей жизни» – и не испытать вины за свои слова

Женщина должна уметь сказать: «Кто я и чего я хочу от своей жизни» – и не испытать вины за свои слова.

Бетти Фридан

Женщины просто еще не осознали, что никто не дает вам силу. Силу приходится брать самой.

Розанна Барр

Глава 13

ТОМАС

День благодарения

Кэти уехала из Лос‑Анджелеса, никого не предупредив, сразу после Дня благодарения. В Лос‑Анджелесе было двадцать три градуса тепла и солнечно. В Ков было минус один и снежно. Каждый год мы видели серьезные снегопады лишь раз или два, и не раньше января, но в эту осень северный ветер выл вокруг Десяти Сестер и Хог‑Бэк как мстительный дух всех съеденных индеек.

– Ее домоправительница сказала только, что Кэти «переезжает», – сообщила мне Дельта на кухне, размахивая в этот раз не руками, а полотенцем. – Кэти велела ей не рассказывать нам куда. Домоправительница говорит, что Кэти хочет исчезнуть, но дать папарацци повод думать, что она все еще в Лос‑Анджелесе. Она свяжется с нами, как только устроится на новом месте. Да что она такое могла затеять, Томас?

– Раз уж мы не можем ее найти, остается только ждать.

Дельта грустно указала на картонный ящик, приютившийся на одной из кухонных стоек.

– Я как раз собирала ей новую коробку бисквитов. Хотела послать индейку в соусе и тыквенный пирог на выходные.

– Я знаю. – Я кивнул на желтый конверт, который держал в руке. – А я хотел отправить ей фотографии заснеженного дома. Пусть она считает меня социопатом и поджигателем, от фотографий она, надеюсь, не откажется.

Дельта смущенно отвернулась.

– Ну, я думаю, она тебя уже простила. И уж точно изменила свое отношение к лучшему.

Я выгнул бровь.

– Что ты сотворила?

– Просто сказала ей твое полное имя. И предложила тебя погуглить. Это, кстати, не щекотно, когда кто‑то тебя гуглит? Звучит забавно.

На мои плечи вдруг рухнул холодный груз воспоминаний.

– Ты же знаешь, что я не люблю…

– Ей нужно было увидеть, какой ты на самом деле.

Я покачал головой и вышел на переднее крыльцо кафе. С неба сыпались большие мягкие снежинки, скрывая горы и даже начало Трейс. Сегодня здесь не будет никаких посетителей. Широкая долина Ков превратилась в белое покрывало. Ноябрьский день тонул в серебряной снежной дымке. Я чувствовал в воздухе запах дыма из каминных труб, чистый запах снега, аромат еды. Уютная ночь, когда люди и животные собираются там, где горячие сердца и вкусная еда. Ночь, предназначенная для домашних трапез и любви под теплыми тяжелыми квилтами,

Я расправил плечи, дошел до грузовика и поехал домой, в хижину. Мне нужно было побыть одному, покопаться в собственной голове и сделать кое‑какие выводы наедине с холодной ночью. Я слишком надавил на Кэти, это не помогло, и Дельте пришлось намекнуть ей на мою историю. Кэти хватало бед и без моих попыток ее мотивировать. Архитектор, сначала перестрой себя сам. Она, наверное, уехала из страны куда‑нибудь на лыжный курорт в Европе или на частный тропический остров. Планирует самоубийство там, где я не смогу вмешаться.

КЭТИ

– Вы уверены, что в этой долине есть перекрестки, мисс Дин? – спросил водитель. – Я ничего не вижу в этой метели.

– Ищите справа группу домов. – Мои зубы стучали от беспокойства. Нет, не беспокойства. От ужаса. И переутомления. Я выехала из дома в Лос‑Анджелесе на рассвете, спрятавшись в фургоне службы доставки. Два часа спустя частный самолет унес меня из Калифорнии. Из аэропорта в Эшвилле я выехала в два часа по времени Восточного побережья, меня ждал классический черный «хаммер», к которому прицепили фургон с полным набором оборудования для кемпинга. И второй «хаммер» для того, чтобы водитель и телохранители могли вернуться к цивилизации без меня, оставив первую машину на ферме бабушки Нэтти.

Я назвала нашу группу Командой Первопроходца Кэти.

Первопроходец. Верно. На мне была рубашка Гортекс из дышащего материала, термокальсоны с отводом влаги, толстые шерстяные носки и водонепроницаемые туристические ботинки. Руки прятались в шерстяных перчатках, разноцветная горнолыжная маска с ацтекским рисунком скрывала лицо. Выглядела я как слишком плотно набитое чучело, зато не нужно было волноваться о том, что я замерзну до смерти в неотапливаемом доме бабушки. Свою поездку в дикие места Синих гор я планировала с тщательностью исследователей Арктики, размечающих путь к Северному полюсу.

Единственным непредсказуемым элементом плана была я сама. После долгих месяцев отшельничества я собиралась везти через всю страну свой страх перед машинами, огнем и людьми. В моей сумочке пряталось столько транквилизаторов, что сумка трещала при каждом движении. И все же при всех тех лекарствах, которые я уже приняла, весь день накатывали панические атаки. Одна из них вцепилась в меня сейчас. В той, старой жизни, я часто шутила: «Ох, у меня паническая атака», и считала, что люди, действительно страдающие от таких «атак», – обычные паникеры. Теперь я знала по собственному опыту, что это такое на самом деле. Реальность, свет, кислород, способность связно мыслить вдруг отключались. Мне хотелось бежать, спасаться, но куда и от чего? Пульс учащался, во мне росла огромная и неконтролируемая паника, замещая все мысли, переводя меня на автопилот. Приступ длился примерно пятнадцать минут и проходил так же быстро, как начинался, оставляя на память жуткий упадок сил.

– Как вы, мисс Дин?

– Когда ув‑видите кафе, м‑магазинчик и прочие дома, – я стучала зубами, – это Кроссроадс. Перекресток будет с д‑д‑ругой стороны кафе.

– Сейчас четыре часа по местному времени, мисс Дин. Если мы не приедем в ближайшее время, стемнеет. Вы уверены, что не хотите вернуться и переночевать в Эшвилле?

Был миг, когда я помедлила. Мы только что провели жуткий час на узкой дороге, вьющейся по горам вокруг Ков. Представьте себе американские горки без страховки. Каждый поворот означал глубокий обрыв с одной стороны и острые уступы вертикальных гор с другой.

Если ты сдашься сейчас, ты больше никогда не попробуешь.

– Уверена.

– Хорошо. Я свяжусь со второй машиной, передам им, что мы продолжаем путь.

Он передал мои слова телохранителям в ведущем «хаммере», а я обняла трясущимися руками холодный металл маленького огнетушителя. Это было мое защитное одеяло, да и «хаммер» казался мне почти надежным, его сложно было перевернуть и в нем мало что могло гореть. Но если этот огромный высокотехнологичный автомобиль не сможет пробиться сквозь метель к дому моей бабушки, я позвоню в Пентагон и потребую вернуть мои налоги. «Хаммеры» проектировались для передвижения по горам и форсирования рек, гонок по полю боя без риска проколоть шины. И уж лучше ему доехать до Хребта Дикарки.

– Вот ваше кафе, – сказал водитель. – Выглядит довольно пустым. В такую ночь посетителей не бывает.

Я прижалась к пассажирскому окну и попыталась что‑то разглядеть в снегу. Кафе. О да, чудесное и дружелюбное, как раз такое, как я себе представляла. Даже в свете угасающего дня, в снегу, с пустой парковкой и единственной освещенной вывеской с надписью: «Кафе на Перекрестке» – было утешающей иконой в моей сумасшедшей поездке.

Ты можешь остановиться прямо здесь, сказала я себе. Ты войдешь, устроишь Дельте сюрприз, тебя обнимут. Дельта наверняка любит обниматься. А потом она даст тебе бисквиты с подливкой и пригласит остаться на ночь в их доме.

Нет. Этот путь был слишком прост. Я не могла просить о помощи ни Дельту, ни Томаса. Я не могла вернуться в Эшвилль и остаться на ночь в уютном отеле. Я должна была проделать весь путь до бабушкиного дома. Если бы я вошла в кафе, я признала бы, что не могу ни с чем справиться в одиночку. Даже Дельта была бы разочарована. Городская девчонка притащилась на «хаммере» с телохранителями, будут потом шептаться люди. В метель. Обнимая огнетушитель.

Я приняла еще одну таблетку успокоительного, попыталась проглотить ее, но в горле пересохло. Таблетки повышали уровень серотонина в мозгу. Во мне уже, наверное, было столько серотонина, что хватило бы и бешеному гризли. А здесь водятся гризли? Нет, только черные медведи. Неопасные. Все, что они могут сделать, – это забраться в дом, украсть мою еду и нарычать на меня. Гор‑р‑родская.

Кафе исчезло в снегу, и меня снова захлестнул ужас.

– Есть перекресток, – сказал водитель. – Нам… хм… нужно повернуть на эту… тропинку?

– Да! – Я просунула голову между спинками передних сидений. – Это она! Руби‑Крик Трейл!

Томас освежил мои детские воспоминания, с любовью и мельчайшими подробностями описывая дикую дорогу к дому бабушки, так что я не сомневалась, что теперь ее найду.

– Сейчас примерно двадцать минут езды по Руби‑Крик. Потом будет развилка, нам налево, вверх по склону. Дорога попетляет, а затем нырнет в лес и закончится на лугу. Оттуда уже будет виден дом моей бабушки.

– Мисс Дин, – сказал водитель. – А вы уверены, что тут в последнее время никого не задрали волки?

– В последнее время – не знаю.

И все же желудок свело от страха, когда мои «хаммеры» и фургон свернули с цивилизованной Трейс на ее дикую кузину. Гладкую дорогу сменили ухабы. Нас поглотил темный заснеженный лес. Затем начался спуск, и справа показались заросли пушистых рождественских елок и рододендронов, слева ручей Руби‑Крик журчал между заснеженных берегов.

Я прижалась к стеклу. Бабушка Нэтти приводила меня сюда искать камешки! Я нашла много маленьких серых камней, забрала находки домой, в Атланту, спрятала в своей шкатулке с драгоценностями. После смерти бабушки я просила папу отдать камни ювелиру, чтобы сделать из бабушкиных рубинов браслет. Он сказал, что закажет, а потом потерял камешки. Или сказал, что потерял.

Я плакала под лыжной маской, глядя на ручей, ведущий меня к дому бабушки, теперь моему дому. Ручей, который полировал то, что я потеряла, или то, что потеряло меня.

* * *

Двадцать лет назад я смотрела через заднее стекло папиного «мерседеса», как исчезает из вида странный, но очень милый маленький домик, и вот наконец вышла в снег, которого намело уже по лодыжки, и увидела его вновь. Дом прятался в снежной метели, покатая крыша и толстые стропила скрывались в тенях, чудесные витражные окна казались слепыми и замерзшими. Дом был как будто не вполне реальным, больше похожим на видение в зеркале – вместо живого дерева и камня.

Четыре каменные ступени вели на широкую веранду. Снежинки ныряли под каменную арку крыльца, оседали на старом парапете. Эта арка всегда придавала дому странное сходство с арабскими сказками. Я вспомнила, как в детстве впервые попала к бабушке и как меня заворожил главный вход. Мне показалось, что я нашла домик колдуньи в диком лесу. Возможно, я была права.

Абракадабра. Бабушка, я здесь. Я вернулась.

– Мисс Дин, хотите, чтобы мы выбили замок? – спросил один из телохранителей. Он кричал, словно думал, что снег слишком сильно шумит.

Я покачала головой.

– Давайте я сначала поищу ключ.

Ноги дрожали, и мне пришлось хвататься за каменные перила крыльца. Телохранители окружали меня, светили фонариками мне под ноги, спотыкались и топали по веранде, чтобы я не подскользнулась на льду. Я очутилась перед входной дверью, и сердце затрепетало в горле. Я помнила, что дверь была сделана из темного дерева, с чудесным горизонтальным прямоугольником витража в верхней части.

– Судя по всему, дверь из цельной вишни, – сказал один охранник другому.

– Так и есть, – подтвердила я.

Посветив фонариком на стекло витража, я чуть не заплакала от счастья, узнав рисунок, который зачаровал меня еще в детстве: калейдоскоп горного ручья, стеклянные составные деревья, искрящиеся зеленые горы на заднем плане. Бабушка сама сделала эскиз и витраж.

А еще этот рисунок был подсказкой в поисках ключа. Бабушка сочинила для меня стишок, чтобы я никогда не забыла.

От третьей слева горы

Лучик на запад бежит.

Хочет тебе показать,

Где у нас ключик лежит.

Стены бунгало были обшиты кедровыми дощечками, потемневшими от времени до темно‑коричневого. Указательным пальцем я провела воображаемую линию от пика третьей витражной горы налево, к ближайшей дощечке рядом с дверным косяком. Затаив дыхание, я прижала палец к нижнему краю дощечки и покачала из стороны в сторону. Совсем как тогда, в детстве, когда мне нужен был стульчик для доения, иначе я не дотягивалась. И как тогда, дощечка легко повернулась влево.

За ней на маленьком гвозде висел ключ от дома.

Голос бабушки вполне мог быть свистом ветра в стропилах веранды, но я клянусь, что слышала именно ее. Видишь? Ты никогда не забывала этот дом, а он не забыл тебя.

Команда Первопроходца Кэти разгрузила фургон, сделала быстрый ознакомительный тур по двору и амбару, прошерстила дом от верхушки нежилого чердака до каменного подвала. Тяжелые шаги эхом отдавались от пустых деревянных полов. Я осталась в гостиной с моими пожитками, открыла коробки, расстелила спальный мешок на раскладушке у камина. Поставила фонари на батарейках вдоль топки и на широкой каминной полке. Я слишком нервничала, чтоб замечать детали, меня не насторожили ни потемневшее дерево, ни окна без занавесок. Овальные лужицы света от современных ламп складывались в странные узоры на полу, потолке, настенных панелях. В каминной трубе стонал ветер. Кто‑то заколотил топку камина старой фанерой.

Я все смотрела на этот защитный экран. Огонь был бы таким теплым, таким домашним.

Таким пугающим.

Никакого огня. В этом доме огонь будет под запретом. Я погладила лыжную маску. Уж лучше дрожать.

Вытащив из ящиков гвозди с молотком и пару шерстяных покрывал, я заколотила ими окна. Я помнила этот дом при ярком свете солнца, я помнила удобную мебель, картины, забавную глиняную посуду, я помнила теплый желтый огонек чудесной старой керосиновой лампы. Без бабушкиных вещей дом выглядел деревянным склепом. Попытки осмотреться я оставила на утро.

Команда Первопроходца Кэти вернулась с осмотра периметра.

– Где здесь выключатель, мисс Дин? – спросил главный.

– Здесь их нет. Моя бабушка так и не провела электричество.

– Ванная?

– Ночные горшки и умывальник. Для всех серьезных дел она ходила на улицу.

– Мисс Дин, мы осмотрели двор. Туалета там нет. На том месте, где он когда‑то стоял, нет даже досок.

Я покачала головой.

– Он должен где‑то быть. После смерти бабушки папа сдавал этот дом местным фермерам, чтобы они присмотрели за ним. Фермеры уехали отсюда пару лет назад. Где‑то должен быть относительно новый туалет.

– Нет, мадам.

Очередной неприятный сюрприз, вроде заколоченного камина. Ладно. Буду импровизировать.

– Но у нас же упакован маленький переносной биотуалет. Установим его, а потом я найду тот, что снаружи.

– Мисс Дин, вы хоть приблизительно знаете, где здесь найти чистую питьевую воду? В кухне над раковиной только заколоченная дыра. Кто‑то прикрыл ее доской.

Я нахмурилась.

– Во дворе должна быть колонка с ручным насосом. – Я жестами показала какая. – Ну, знаете. Старомодная. Нужно качать ручку, и вода поднимается. А еще цистерна для дождевой воды, труба которой выходит на кухню. Ее видно из кухонного окна. Я в детстве залезала в нее посидеть в воде. Как девочки из «Женского союза». Помните такой сериал? Я часто смотрела его повторы.

– Возможно, там раньше была цистерна, но сейчас ее нет. А судя по заплаткам на кухонной стене, канализации тоже нет, и явно дольше, чем два или три года.

Сердце оборвалось. Томас был прав. Папа лгал, что заботится о ферме. Он хотел убедиться, что никто, включая меня, не вспомнит о доме непрезентабельной маминой семьи с гор.

– Что ж, для питья мне хватит воды из бутылок, – бодро сказала я. – К тому же тут много снега, который можно будет растопить. Во дворе должен быть колодец под резным навесом…

Они покачали головами, и я поняла, что колодца тоже больше нет. Пришлось глубоко вздохнуть.

– Найму кого‑нибудь пробурить новый колодец. А сейчас, пожалуйста, скажите мне: за амбаром остался старый маленький пруд? Бабушка разводила там сомиков. – Они закивали. – Вот. У меня есть пруд. Там много воды.

Мужчины неуверенно переглядывались, но все же помогли мне распаковать несколько ящиков с едой и водой. Установили в углу гостиной биотуалет. Сняли хлипкий крючок с петелькой с задней двери, заменили на полноценный замок, убедились, что в окна не дует.

– Можно заколотить ставни, – сказал один из них.

От одной мысли об этом перед глазами все поплыло. Как же я выберусь при пожаре?

– Никаких заколоченных окон, – сказала я, заработав разочарованные взгляды.

– Мисс Дин, прошу вас, передумайте и возвращайтесь в Эшвилль, – настаивал главный. – Когда я работал на «Халлибертон» в Ираке, я видел бункеры в пустыне. Даже они были обустроены лучше этого места.

– Моя бабушка была здесь счастлива всю свою жизнь. Дедушка умер молодым, мама уехала, выйдя замуж за моего отца, и бабушка осталась здесь совершенно одна. Я помню, что она никогда не закрывала окна и не запирала двери. Она чувствовала себя в безопасности. – И я тоже буду.

– Она умерла своей смертью?

– Она умерла от инфаркта, принимая участие в гонках, которые устроила в Эшвилле как кампанию против Рейгана. Послушайте, я ценю вашу заботу, но все будет хорошо. А вам уже пора идти. Вам предстоит тридцать минут добираться по заснеженной грунтовке до нормальной дороги в Ков. А потом еще час по серпантину в горах. Уезжайте, пока не стемнело. Спасайтесь! Шучу, шучу. Не забывайте: здесь, в Ков, у меня есть друзья, которые могут помочь.

Но я никогда не попрошу их о помощи, добавила я про себя.

Команда Первопроходца Кэти вздохнула, сдалась, порылась в коробках и преподнесла мне прощальный сюрприз: дробовик и две пачки патронов.

– Как мило. Спасибо, ребята. Если я здесь кого‑то пристрелю, попрошу набить чучело и отправлю вам в подарок.

По крайней мере, им не пришлось учить меня обращаться с оружием. Одна из моих тетушек была чемпионом в стрельбе по тарелкам, она и научила меня основам этикета при обращении с оружием. Полного снаряжения, которому она учила, у меня не было, но я могла и обойтись без бриллиантового браслета с подвеской национальной ружейной ассоциации, шейкера мартини и сделанного на заказ ружья с прикладом из красного дерева и выточенной на нем монограммы.

Я выгнала первопроходцев на веранду, потом помахала им на прощание. Но как только задние огни «хаммера» скрылись в снегу и темноте, моя самоуверенность пропала, уступив место мрачной реальности. Жизни вдали от цивилизации. Холодная ночь в горах смыкалась вокруг меня, заглядывала через плечо, принюхивалась ко мне, шептала на ухо: Огонь не справился с тобой, но лед может закончить дело. Ветер бросал снежинки в прорези моей маски, целовал ледяными губами мои глаза и рот.

Я испуганно осмотрелась. Неужели эта поездка была самоуверенностью идиотки и просто попыткой себя уничтожить?

Дрожащими руками я выключила фонарик и ощутила всю полноту своего одиночества на Хребте Дикарки. Да, именно такую темноту я видела здесь в детстве. Не просто ночная тьма – полная чернота вокруг. Как в утробе. Ни света фонарей, ни звуков с дороги, ни сирен, ни дальних городских огней, ничего. Только я, мои шрамы и фобии и гордое заявление, что я покажу Томасу Меттеничу силу своего характера.

В памяти открылась маленькая дверь. Заскрипели петли. Клейкая паутина потянулась за дверной ручкой. На двери была табличка: Примитивные суеверия или как раз та дрянь, о которой ты не хочешь думать.

Здесь, в древних Аппалачах, царили истории о привидениях, ведьмах, одержимых демонами, вернувшихся с того света. Здесь дух пантеры кричал в лесу по ночам, болотные огоньки танцевали в ущельях, к середине бала являлся Вельзевул. Все дети любят рассказывать эти страшилки, собравшись с фонариками на пижамную вечеринку. Вот только местные истории были пострашнее, в горах они все казались вполне реальными событиями.

И эти события были похоронены недалеко от дома.

О господи. Я забыла о кладбище Нэтти в лесу за домом. Десятки Нэтти, вплоть до 1800‑х, были похоронены на полянке, где моя бабушка высаживала нарциссы. Каждую весну кладбище скрывалось под покрывалом нежных желтых цветов. Там лежали первые Нэтти под истертыми временем плитами, современные Нэтти под гранитными постаментами, маленькие Нэтти под статуями херувимов, а также любимые животные Нэтти под плоскими плитами с высеченными кличками: собаки, кошки и даже один выдающийся козел.

Только двоих Нэтти не хватало здесь, тех, чье незримое присутствие я действительно хотела бы почувствовать: мамы и бабушки. Маму похоронили рядом с Динами возле епископантской церкви в Атланте. Бабушка была похоронена на методистском кладбище Тартлвилля. Она умерла, когда мы с папой уехали на отдых в Европу, и папа сказал, что мы никак не успеем добраться сюда до похорон и уж точно не можем устроить ей старомодное погребение на лесной поляне личного кладбища Нэтти. А может, он просто не хотел в очередной раз столкнуться с тем, что считал архаичным и примитивным, как и все остальное наследство Нэтти.

– Бабушка? Мама? – прошептала я в темноту. – Я понимаю, что призракам наплевать на проблемы с расстоянием, но мне правда жаль, что вас нет в пределах досягаемости, потому что сейчас я припомнила кое‑что о наследстве покойных Нэтти.

Разве призрак брата бабушки Нэтти не бродил по ущелью Руби‑Крик, не пугал случайных свидетелей раной на голове? Он искал своего убийцу, с которым поссорился из‑за женщины. А однажды утром в 1946‑м бабушка отвернулась от газовой плиты и увидела на тесте для бисквита отпечаток детской ладошки. Такие отпечатки любил делать старший брат моей мамы, Лукас. Вот только маленький Лукас умер от менингита за неделю до этого. А дедушку Нэтти видели на пастбище через несколько часов после того, как его застрелили. И дух моей прапрабабушки, наполовину чироки, иногда парил над оленьими тропами в лесу, оплакивая кровных родственников, которых армия отправила по пути Слез.

Бабушка рассказывала мне эти истории спокойно и искренне, без малейшего намека на ужас и беспокойство.

– Между духами и привидениями есть разница, – объясняла она. – Привидения – это просто заблудшие души, а вот духи всегда являются тебе не просто так. Они хотят тебя успокоить или чему‑нибудь научить.

Я была совершенно уверена, что меня никак не успокоит явление любого куска эктоплазмы, вне зависимости от бабушкиных категорий. Я смотрела в черный провал двора, слышала, как скребут по крыше и стучат наверху тонкие ветки дубов, и всей кожей ощущала, что там, во тьме, многие поколения родственников ждут, когда я сломаюсь и побегу.

Не хочу видеть мертвых Нэтти.

Над моей головой что‑то зарычало.

Я отскочила от двери, поспешно щелкнула фонариком, схватила дробовик и посветила на перила веранды. С перил на меня таращились маленькие черные глазки. Это енот решил переждать снежный шторм, спрятавшись под стропилами. Он опять зарычал. Ну, вообще‑то не зарычал, звук был больше похож на испуганное хихиканье.

Я расслабила плечи.

– По крайней мере, ты не мертвый и не родственник.

Вернувшись в дом, я закрыла дверь на замок, зарядила дробовик, уложила его рядом с раскладушкой, взбила несколько подушек, положив их под спальный мешок, а потом забралась в спальник, не снимая одежды и парки с меховой подкладкой. Натянула спальник до самого носа. И, вглядываясь в темноту, начала дожидаться утра.

Первопроходец Кэти прибыла на место.

ТОМАС

Снежная ночь после Дня благодарения окутала горы. Я лежал на кровати, смотрел на огонь в камине, размышлял о том, где сейчас Кэти, и продолжал пинать себя за то, что спровоцировал ее отъезд из Лос‑Анджелеса. Моя хижина, она же Шато де Водка, в ту ночь провоцировала клаустрофобию. Правильно рассчитав усилие, я мог бы доплюнуть от одной стены до другой. Повторяю, хижина была маленькой. Когда на кухонном столе задрожал телефон, я сунул полено в камин, налил двойную порцию водки в кофейную кружку, перекатился по кровати и поднял трубку, не сделав при этом ни шага.

Пайк зарычал мне в ухо.

– Томас, ты видел кого‑нибудь на Руби‑Крик Трейл по дороге домой?

– Нет. Никого и ничего. А что?

– Да Фальтер Перкинс решил «подышать свежим воздухом» – то есть опять охотился на индеек в запретный сезон, в снегу, чтобы его не нашли по следам, – и клянется, что слышал грузовики, или что‑то вроде тяжелых грузовиков, на дороге к ручью. Говорит, что незадолго до сумерек.

– Я выехал из кафе раньше. И никого не видел.

– Ну ладно. Всегда были идиоты, пытавшиеся срезать дорогу до Тартлвилля. В итоге сворачивали не туда и застревали в горах без намека на дорогу, не говоря уж о городе. В такую погоду нужно быть идиотом, чтоб ездить в горах перед самым закатом.

Я поднялся на ноги. Не нравились мне эти машины на подступах к Ручью.

– Я съезжу туда, посмотрю, – сказал я Пайку.

– С ума сошел? У твоей винтажной колымаги даже полного привода нет. Ты застрянешь, и тогда мне придется выгнать свою задницу на мороз, чтобы вытащить тебя из сугроба. Мы с Дельтой только что забрались в кровать с тыквенным пирогом, бутылкой сидра и выпуском «Плейбоя». Снег и праздничные остатки в кафе пробуждают в ней лучшие стороны.

– Не волнуйся за меня. Я нацеплю свои винтажные зимние цепи.

Я попрощался и бросил телефон обратно на стол. И начал расхаживать. Три шага вправо, три шага влево. Хомячкам в колесе и то интереснее. Снаружи снег сплетал вокруг хижины купол одиночества. Я представил себе Кэти где‑то на частном пляже, прячущуюся от чужих глаз в закрытом доме, недоверчивую, одинокую, наблюдающую за далеким океаном и полосой снежно‑белого песка.

Дом ее бабушки был моей единственной надеждой заставить ее жить и говорить. И пусть я зациклился на гиперопеке. Что с того? Никто, кроме меня, не узнает, что я сорвался в сумасшедшую ночь проверить ее дом.

Никто, кроме меня.

* * *

Проклятье. Следы шин тянулись до самого дома Нэтти. Снег не успел их засыпать. Широкие параллельные следы бежали вперед в свете фар моего грузовика. На чем приехал чертов чужак, на танке?

Я сбавил скорость, чтобы улучшить сцепление с дорогой, и машина медленно поползла по ухабам. Сосны и кедры, отяжелевшие от снега, то и дело роняли на ветровое стекло целые сугробы, заставляя дворники натужно скрипеть. Престарелая механика пока побеждала.

Профессионально сделанные вещи не поддаются времени. Я вытащил пистолет времен Второй мировой из кармана за спинкой сиденья. А еще профессионально сделанные вещи заставляют непрошеных гостей бежать за чистыми трусами.

Перевалив через последний холм, я выключил фары. Опустил окно, выставил руку с фонариком и проехал последние метры до конца леса. Слева показались покосившиеся столбы бывшей ограды. Я выехал на край скотного двора. Еще пятьдесят ярдов, и начались кустарники, а за ними – дорожка к дому. Я остановил машину, сунул пистолет в глубокий карман пастушеской куртки, низко надвинул шапку и вышел в снегопад, подсвечивая себе точечным фонариком землю перед ботинками. Следы загадочных шин привели меня под дубы, прямо к грузному черному «хаммеру».

Владелец этого прожорливого городского танка наверняка завязан с большими деньгами. Номера Северной Каролины. Округ Банкомби. Это означало Эшвилль. Прокатный, возможно? Вернулись фотографы, которых я выгнал месяц назад? Решили, что во время метели могут пробраться мимо нас и рыскать по ферме Кэти, как им будет угодно. Фотографы могли пронюхать, что она уехала из Лос‑Анджелеса, и теперь собираются ждать ее везде, где она хотя бы теоретически может появиться.

Ну что ж, я тоже умею охотиться из засады.

Я обошел дом, заметив полоски мягкого света под покрывалами, которыми кто‑то занавесил окна гостиной изнутри. Окна столовой, кухни и двух спален были темными и без занавесок, как и всегда. У каждого я останавливался, заглядывал внутрь. Пустые темные комнаты. Все в порядке.

За прошедшие четыре года я привык считать коттедж Нэтти своим вторым домом. Я не был вором, я не был вандалом, я был добровольным хранителем. Я открывал окна, поддевал защелку на двери, бродил по дому. Знал, что хранится на чердаке, а что в подвале. Знал, какие рамы скрипят, когда я их открываю, и какие половицы могут взвизгнуть под ногой.

Я знал, как бесшумно пробраться внутрь.

На двери над крошечным крытым крыльцом между задней спальней и кухней не было замка. Эскиз Сирса называл эту дверь сонным выходом, дверь и крыльцо были узкими, а Дельта и Мэри Ив открывали дверь только в самые жаркие ночи. Я недавно починил петли окна в спальне, так что знал, что оно откроется бесшумно. Подцепив защелку лезвием карманного ножа, я осторожно открыл окно. Сунул голову в темную спальню, задержал дыхание и прислушался.

Ни звука из передней части дома. Отлично. Непрошеные гости, наверное, заснули, и я мог застать их врасплох. Подтянувшись на руках, я скользнул в спальню и беззвучно приземлился на пол. Дом был прочным, паркет клали на совесть. Широкие кленовые доски были подогнаны очень плотно.

Профессионально сделанные полы не скрипят под ногами.

Очень медленно, шаг за шагом, я пробрался в главный коридор. Оттуда открывался отличный вид на гостиную. Сквозь открытую дверь я смог рассмотреть множество ящиков возле входной двери и маленький фонарь дневного света. Остаток комнаты тонул в темноте.

Прислушиваясь, я двинулся дальше. Ни храпа, ни разговоров, ни шелеста книжных страниц или тихой мелодии плеера или радио. Я опустил было руку на пистолет, но решил оставить его на месте. Отец учил меня и Джона множеству правил обращения с оружием, первым и главным из которых было: только полный осел достанет ствол, не собираясь в кого‑то стрелять. Вторым правилом было: не будь полным ослом.

Слева остались двери на кухню и в столовую, справа – дверь в большую спальню. Еще два мягких шага – и я дошел до двери в гостиную. Остановился там, готовясь встретиться с теми, кому взбрело в голову устроиться в этом очень частном и очень особом месте.

Один шаг – и я буду внутри. Я поднял ногу, готовясь шагнуть. И услышал мягкий щелчок очень хорошо смазанного оружия. За спиной. Что‑то твердое ткнуло меня в спину. Я застыл. Хриплый женский голос спокойно сказал:

– Теперь ты задаешь себе один вопрос: «Повезет ли мне?» Ну, повезет ли, подонок?

Женщина. Женщина… цитирующая Клинта Иствуда из фильма «Грязный Гарри». Я узнал ее голос. Мурашки рассыпались по спине. Не может быть. Или может?

– Привет, – тихо сказал я. Раз уж мы решили начать с цитаты, не стоило ударять в грязь лицом. – Люди Земли, я пришел с миром.

– Вперед, – ответила она. – Развесели меня сегодня[12].

– В данном случае мы имеем отсутствие взаимопонимания[13].

– Но я застрелил человека в Рино – просто чтобы поглядеть, как он умирает[14].

– А я думал, ты просто рада меня видеть.

– Обернись. Медленно.

Я начал медленно разворачиваться. Слегка расставив руки, чтобы держать их на виду. Сердце колотилось, в голове пульсировал коктейль из заботливости и возбуждения. В сумрачном коридоре меня ожидало странное зрелище – крошечное создание в пушистой парке, с лицом, скрытым под разноцветной лыжной маской, смотрело на меня бесстрашными зелеными глазами и целилось мне в грудь из мощного дробовика. Кэти.

Я прекрасно представлял, как выгляжу сам: волосатый, неуклюжий, в низко надвинутой шапке и тяжелой пастушьей куртке на козьем меху. Я не удивился бы, нажми она тогда на курок. Веди себя приветливо. Словно ничего не случилось.

– Из всех забегаловок во всех городах, – произнес я голосом Хамфри Богарта из «Касабланки», – почему ты приехала в дом своей бабушки, не предупредив меня?

Удивительные зеленые глаза прищурились, разглядывая меня, потом расширились. Она попятилась. Дробовик дрогнул и опустился. Мягкие пухлые губы сложились в удивленное «о».

– Томас?

Настал мой черед таращиться от изумления. Она не могла опознать меня по старым фото, и мы всего лишь два или три раза общались по телефону.

– Как ты поняла? – спросил я.

Она склонила голову. Глаза стали серьезными, решительными, но блестели от слез.

– По голосу, – сказала она. И мрачно процитировала: – «Ты зацепил меня, сказав "привет"».

* * *

Эмоциональная простота той ночи, когда мы с Кэти впервые столкнулись лицом к лицу, точнее, лицом к лыжной маске, просто не поддается описанию. Если же обратиться к философии дизайна, то дом – это не просто стены и крыша, это пространство, которое заключено между крышей и стенами. Это чудо основ физики, магия идеальных креплений, дзен ограниченной атмосферы. Назовите это потоком, или фэн‑шуй, или хорошими инстинктами архитектора, но, когда дом построен правильно, в нем хочется глубоко вздохнуть, медленно, ровно выдохнуть и расслабиться. Думать не нужно. Вы уже часть дома. Дом сам скажет вам, что нужно делать.

Наш дом, мой и Кэти, был правильным. Благодаря ему все было просто.

– Не нужно сегодня ничего объяснять, – сказал я, когда она опустила дробовик. – Ты не против, если я лягу на пол в маленькой спальне, пока не потерял сознание? Я не привык к дробовикам. – И к тому, какой сильной может быть любовь с первого взгляда.

– Ты хочешь остаться? – спросила она, наклонив голову.

Я кивнул.

– Даже если ты передумаешь насчет стрельбы, я не оставлю тебя ночевать здесь в одиночестве.

Она пару секунд помолчала, рассматривая меня, ее удивительные глаза словно оценивали возможные варианты моих мотивов, потом кивнула.

– Не стоит возвращаться в такую метель. Это просто чудо, что ты сюда добрался. Наверное, полный привод и зимняя резина?

– Нет, у меня грузовик «шеви» сорок седьмого года, боец по характеру. И мне нечего терять.

Положив дробовик, она принесла мне пару одеял и раздутый рюкзак.

– Тут кукурузные хлопья. Ничего лучше у меня нет. Боюсь, подушка получится шумной.

– Не беда. В голове у меня тоже шумит. Спасибо. Увидимся утром.

Я ушел в маленькую спальню, в темноте расстелил одеяла, улегся, подложив под голову шуршащий рюкзак, и уставился в потолок. Она здесь. Я слышал, как она двигается в гостиной, как шуршит по полу ее импровизированная постель. От того, что мы были вместе, ночная тишина пропиталась уютом и безопасностью.

Впервые за двадцать лет, впервые после смерти Мэри Ив Нэтти этот дом снова ощутил в себе жизнь. Мою и Кэти.

Ночь была простой и понятной.

КЭТИ

Томас завоевал мое сердце в тот миг, когда я смотрела на него поверх дула дробовика, а в его глазах не было ни злости, ни страха, ни любой другой узнаваемой эмоции, кроме потребности убедиться, что я в безопасности. Я знала, как смешно выгляжу в цветной лыжной маске, но он не рассмеялся.

Он завоевал меня своим стремлением спасти меня от меня же самой, он завоевал меня своими одержимыми карими глазами, умением сказать нужные мудрые слова в нужный момент. От него пахло чистым древесным дымом, и от этого мне хотелось зарыться носом в его бороду, слушать, как бьется его сердце. А еще в нем отчетливо слышалась сумасшедшинка. После того как я его чуть не застрелила, он с притворным ужасом спросил: «Ты не против, если я лягу на пол в маленькой спальне, пока не потерял сознание?», взял у меня несколько шерстяных одеял и новенький рюкзак с запасом хлопьев, кивнул на прощание и оставил меня одну. Он вел себя так, словно в том, что он чуть не погиб, не было ничего необычного.

Я любила его. Я еще плохо знала его, и у меня не было причин думать иначе. Я любила его глубокий мягкий голос. Его сочувствие. Его мрачное чувство юмора. Я любила его за то, что он не забыл жену и сына. За то, что не позволил мне наглотаться таблеток; за то, что в метель приехал проверить, все ли в порядке с моим домом; за то, что он честно признавал: ему нужен мой дом, но не я. Честность – мощный афродизиак.

Пряталась ли под этим чувством химия организма, желание секса? Еще как, особенно с моей стороны уравнения. Но у меня сбились даже месячные, я себе не доверяла. Каждый раз, когда я касалась себя искалеченной правой рукой, любое желание пропадало. Я думала о шрамах, а не об оргазме. От мысли о том, что мужчина, любой мужчина, может ко мне прикоснуться, меня передергивало. Так что для меня Томас был далеким громом грозы, от которой я хотела сбежать.