Глава 19. Вера уставилась на Олега

Вера уставилась на Олега.

– И как тебе история?

Ремизов закашлялся и ничего не ответил.

– Что же касается четвертого варианта, – прошептала женщина, – то он вроде был у Никиты! Вчера меня вызвала на свидание Аня и наговорила кучу гадостей. Она утверждает, что неизданная книга, вернее, одна из рукописей, была вручена Никите для передачи некоему дипломату, якобы Волк сам предложил Владлену помощь.

– Бред!

– Я спросила у Никиты.

– А он?

– Засмеялся и ответил: «Откуда у меня знакомство с иностранцами? Да и не дружим мы с Богоявленскими, они у нас в доме не бывают, мы к ним не ходим. А даже в случае тесных отношений, я не стал бы браться за столь опасное дело, еще посадят! Анна просто от переживаний тронулась умом, или Владлен ей невесть по какой причине наврал!»

– Я абсолютно солидарен с Никитой, – кивнул Олег, – сама знаешь, сколько лет нас связывают близкие отношения, и я ни разу не слышал, чтобы Волк говорил о Богоявленском, мы нигде вместе не пересекались. Уж поверь, я знаю про Никиту все.

– Все? – одними губами усмехнулась Вера.

– Именно так.

– Значит, и про Петра Гая слышал?

– Кого? – оторопел Олег.

– Петр Гай.

– Это кто?

– Как же! Ваш друг детства, общий.

– Петр Гай?! – изумился Ремизов.

– Да, – кивнула Вера, – Петр Гай, жил в соседней квартире с Никитой, учился с ним в одном классе, потом сделал карьеру и сейчас является очень ответственным работником, всесильным, всемогущим.

– Что за бред? – закричал Олег. – Ты сегодня вообще, похоже, травки накурилась! Петр Гай! Не было у нас в классе такого!

– Точно?

– Стопроцентно.

– Абсолютно?

– Господи, конечно, – возмущался Олег, – да и соседей Никитиных я отлично помню. Квартира Волка находилась справа от лифта, прямо жила тетечка, уже пожилая, Анастасия Львовна, профессор МГУ, а слева обитали Лаковы, Степан и Елена Васильевна. Никаких Петров Гаев и в помине не имелось. Если тебе о нем Аня сказала, то Богоявленская просто с катушек съехала!

Вера заморгала.

– Анна мне другое сообщила!

– Что, – окончательно потерял самообладание Ремизов, – какую дурь еще принесла обезумевшая баба?

– Аня сказала, что Никита убийца, – прошептала Вера, – что он сотрудничает с КГБ и его заставляют убирать инакомыслящих.

У Ремизова мгновенно вспотела спина.

– Во дура, – еле выдавил он из себя, – убить человека дело непростое. Даже если и предположить на секунду, что спецслужбы уничтожают неугодных, то Никите никто оружия не даст, думаю, для таких целей есть специально обученные профессионалы.

– Ну он их не душит собственными руками, – с каменным лицом парировала Вера, – просто служит стукачом, выявляет диссидентов.

– Бред!!!

– А еще Аня спросила: по какой причине ты так быстро оказалась в Америке на лечении? – протянула Вера.

Теперь у Олега вспотели и ладони.

– Знаешь ведь, – быстро сказал он, – американский режиссер, коллега Волка…

– Угу, – перебила Вера, – я сама с кинодеятелем общалась там, в штатах. Вопрос по-иному ставится: с какой такой стати мне и визу за день сделали, и билет продали, а?

Ремизову вновь стало жарко.

– Ну, – замямлил он, – Никита тогда нажал на все педали, у него связи.

– Ага, – кивнула Вера, – муж сказал: «Петр Гай помог, бывший одноклассник. В детстве дружили, потом жизнь развела. Петька далеко пошел, в Кремле сидит, побежал к нему, упал на колени, он и посодействовал по старой памяти». Только ты сейчас говоришь, что у вас подобного мальчика в классе не было, а Аня утверждает: Никита стукач и мерзавец. Да, меня вылечили в Америке, только жизнь я получила в обмен на гибель других людей, в частности, Бурмистрова и Когана!

Олег потерял дар речи, потом попытался исправить положение.

– Петька! – хлопнул он себя по лбу. – Ну конечно! Точно! Петр Гольдфингер!

– Гай, – напомнила Вера.

– Верно, – старательно врал Олег, – он до девятого класса фамилию отца носил, а потом стал Петя Гай, по национальности не еврей, а украинец. В институт-то с пятым пунктом [23]трудно попасть. Вот парень и решил взять фамилию мамы. Я сразу-то и не сообразил, о ком речь. Конечно, Петька помог, он теперь всемогущий.

– Хорошо, – кивнула Вера, – это я и приехала узнать.

Когда за женщиной захлопнулась дверь, Олег схватился за телефон. Но мобильных тогда еще не придумали, а по-домашнему Волк не отвечал. До поздней ночи Ремизов висел на трубке, но никто в квартире Волка не спешил к аппарату. В тревоге Олег лег спать, утром он был разбужен звонком и страшно обрадовался, услыхав знакомый голос лучшего друга.

– Алло, – сказал тот, – извини за ранний звонок.

– Ничего, – воскликнул Олег, – я весь извелся! Где ты вчера был?

– На съемках, – мрачно ответил Никита, – в Коломне, в четыре утра вернулись, а тут!..

– Что? – снова испугался Ремизов.

– Вера умерла.

Олегу показалось, будто он ослышался.

– Что?!

– Вера скончалась.

– Но она же… как… от чего? – залепетал Ремизов.

Волк внезапно заплакал и отсоединился, а Олег бросился в гараж к своей инвалидке.

Через пару часов он выяснил все. Никита вернулся со съемок под утро, осторожно, чтобы не разбудить жену и сына, вошел в дом, прошел в спальню и удивился. Большая кровать застелена, сверху лежит конверт. Волк схватил его, вытащил листок и начал читать письмо:

«Никита! Я последнее время стала плохо себя чувствовать, вновь появились симптомы того страшного заболевания. Решив не нервировать тебя, я сходила к врачу и сдала анализы. Сегодня пришли результаты. Увы, процесс стартовал снова, остановить его нельзя. Впереди меня ждут муки, да и жить осталось три месяца. Поэтому я принимаю решение уйти на тот свет. Это мой личный выбор, сделанный в твердом уме и ясной памяти. Я хочу, чтобы ты запомнил меня веселой, красивой, улыбающейся, а не телом, умирающим в больнице. Я благодарна тебе за годы жизни, которые получила после лечения в Америке. Я знаю, как тяжело тебе было отправить меня в Кливленд, если бы не организовал эту поездку, быть мне уже давно в крематории. Дорогой ценой ты заплатил за мою жизнь, впрочем, я ничего не просила. Есть на свете кое-что, с чем я не способна смириться, я никогда не считала, что цель оправдывает средства. Все равно, спасибо. Я ухожу, любя тебя, очень. Именно поэтому и оплачиваю счет. Мужу не придется возиться с умирающей женой. Считай, что мы квиты, ты сумел отправить меня в Америку, а я сейчас расплатилась по долгам.

Илья у моей подруги Леры. Я сказала ей, что отправилась делать аборт, а мальчика оставить не с кем. Мое тело в комнате для гостей. Лучше не ходи туда, сразу вызови милицию. Твоя Вера».

Когда Олег въехал в кабинет Никиты, предсмертное послание лежало на столе. Волк протянул его Ремизову. Олег прочитал листок пять или шесть раз, он выучил его наизусть и до сих пор не может забыть, настолько сильным оказалось впечатление от записки.

– Как же так, – плакал Никита, – она не жаловалась, веселая была, мы строили планы, хотели дачу новую покупать. Врач ошибся! Подонок! Мерзавец! Я найду его! И где эти анализы? Куда они подевались…

Олег молча смотрел на друга, он сразу понял, что Вера была здорова. Супруга кинорежиссера ушла из жизни потому, что, как это ни парадоксально звучит, любила своего мужа. Она не хотела презирать его, не желала выяснения отношений. Вера, поговорив с Олегом, сразу поняла: Петра Гая на свете не существует.

Никто в СССР не сумеет выехать в США через неделю после приглашения. Исключение сделают лишь для очень узкого круга людей. Ну чем Никита заслужил подобную милость? Не так давно в Союзе кинематографистов шепотком обсуждали животрепещущую новость. Один из операторов, известный, увенчанный наградами и премиями Анатолий Вернов, получил инсульт. Коллеги из Японии мигом предложили помощь, более того, они же брались оплатить перелет и лечение. От родственников Анатолия требовалось лишь оформить документы. Жена Вернова побежала по инстанциям, дело затянулось, через три месяца Анатолий умер, так и не дождавшись ответа из ОВИРа. А тут, в случае с Верой, мгновенное решение вопроса. Следовательно, Анна Богоявленская права, Никита стукач, и Вере теперь нужно либо жить с тем, кто, по ее мнению, является убийцей, либо уходить прочь. Но как уйти? Объясниться с Никитой? Только он спасал жену, ради нее пошел на страшный поступок. И Вера приняла решение покончить с собой. Она, наверное, думала, что после ее смерти у мужа более не будет необходимости сотрудничать с органами. А еще она надеялась, что Никита поймет, догадается о правде. Ведь из записки ясно: Вера знает все.

Но Никита ничего не заподозрил, он плакал, повторяя:

– Убью доктора, пойду и задушу.

А у Олега язык не повернулся сказать другу истину.

– Странное дело, – вздыхал сейчас Ремизов, – мы, наверное, были слишком деликатны, интеллигентны, боялись обидеть друг друга. Никита, отправляя Веру в Америку, не сказал ей, какой ценой оплачена поездка. Вера, установив истину, не решилась сообщить мужу правду, а я так и не проговорился о ее приезде ко мне.

– Ужасная история, – прошептала я, – но какое отношение она имеет к убийству Милы Звонаревой?

Олег потер рукой затылок.

– Я в тот день, когда письмо прочитал, разнервничался до предела, почти рассудок потерял и в больницу загремел. Три месяца валялся, еле-еле в себя пришел. И, честно говоря, попытался забыть о последней встрече с Верой. И еще думал, что Богоявленский умер за то время, что я лечился. Мне газет не давали, телевизор смотреть не разрешали, радио слушать тоже, Диккенса из библиотеки принесли.

Вернувшись к обычной жизни, Олег вычеркнул из памяти фамилии Бурмистров, Коган и Богоявленский. Два первых точно были покойниками, а о третьем не слуху ни духу. Владлен исчез, новых книг он не издавал, со стихами не выступал, и Ремизов, памятуя о колодце с кипятком, записал поэта в мертвые.

Года три тому назад издательство, с которым Ремизов связан контрактом, уговорило его принять участие в Московской книжной выставке-ярмарке. В качестве главной звезды туда был приглашен писатель из Франции, чьи книги на русский язык переводил Ремизов. Издательским работникам понравилась идея посадить на одном стенде прозаика и толмача.

Олег не возражал. Поговорив с читателями, он решил воспользоваться предоставившейся возможностью и покатил по павильону, рассматривая новинки, которые привезли сюда издатели со всех концов России и многих стран мира.

Внезапно его внимание привлекла группа людей не первой молодости. В центре, на небольшом подиуме, сидел пожилой человек, одетый, несмотря на возраст, в яркую рубашку и невообразимую жилетку. Покачиваясь из стороны в сторону, он читал стихи. Строфы показались Ремизову знакомыми, он присмотрелся повнимательней и ахнул. Владлен Богоявленский!

Пока Ремизов приходил в себя, поэт начал отвечать на вопросы слушателей.

– Я помню вас по шестидесятым годам, – выкрикнула из толпы одна из женщин, – потом вы куда-то пропали. Где были?

Богоявленский кивнул.

– Верно. Видите ли, всю жизнь я активно боролся с коммунизмом. Участвовал в демонстрациях и акциях, в частности, сидел на Красной площади, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию.

Ремизов постарался не рассмеяться. Однако Владлен врун, или он полагает, что все свидетели тех далеких лет умерли? Богоявленского тогда и близко около Кремля не было.

– Ну а потом, – спокойно вещал Владлен, – я принял решение: не хочу участвовать в торжестве коммунизма, но и Родину, как некоторые, бросить не смог. Вот и ушел на дно, мой протест с тех пор стал молчаливым, книги издавать не хотел, голодал, но принципами не поступился, писал в стол. Сейчас, когда в нашей стране произошли изменения, я счел возможным представить на ваш суд свои работы, стихи человека, который никогда не продавался, не кривил душой и не ел из рук правителей.

Толпа взорвалась аплодисментами. Раскрасневшийся Владлен начал снова завывать ямбом.

Олегу стало противно, он отлично знал по прежним годам Богоявленского и понимал, что тот сейчас ломает комедию. Не продавался! Ой, мама родная! А как же поэма о детстве Ленина?

«Белокурый мальчик не знает, что страну его ожидает, мальчик пока не вырос, а народ столько вынес…» Ну и так далее. Поэмка была создана Владленом в рекордные сроки, ко дню рождения вождя. Но, что более важно, в журнале ее напечатали накануне распределения квартир в новом писательском кооперативе. Богоявленскому светило всего две комнаты, но проникновенные строки о Владимире Ильиче сделали свое дело, Владлен получил ключи от трешки, их забрали у тихого сказочника Мирова, который всю жизнь писал о мышках-норушках и лягушках-квакушках. Миров не поторопился, не сваял душещипательную повесть о семье Ульяновых или детстве кого-либо из других революционеров и лишился просторной жилплощади.

Да и книгу ту «Поле несчастья в стране дураков» Владлен скорей всего накропал из конъюнктурных соображений, просчитал, что сейчас, в момент особого напряга между капитализмом и коммунизмом, выгодно выбросить на рынок сие произведение, за него из политических соображений дадут премию, может, самую престижную, Нобелевскую, и Владлен переберется на Запад, имея ореол диссидента, мученика и гения. Но обломалось, Богоявленский вышел из больницы и затаился от страха, а сейчас он вновь пытается взобраться на коня.

Олегу стало противно, и он уехал домой, к Богоявленскому переводчик подходить не стал.

– Думаю, шантаж Никиты дело рук Владлена, – тихо сказал он сейчас.

– Почему? – спросила я.

– А кто еще? – пожал плечами Олег. – Или Владлен, или Аня, жена его, я не знаком с бабой, но думаю, она достойная пара муженьку. Ждали, ждали столько лет и решили отомстить, надумали ему сериал изгадить. Ан нет, Звонарева шикарно сыграла. Опять облом случился.

– Сколько лет Владлену?

– Ну, точно не отвечу, наверное, мы одногодки.

Я уставилась на Олега. Многие мужчины сохраняют до смерти замечательную потенцию. Вполне вероятно, что Мила была любовницей Богоявленского, а тот, памятуя о стукачестве Никиты, решил пристроить красавицу.

– Но откуда у Владлена документы?

– Понятия не имею.

– Его жена жива?

– Фиг знает, – по-детски ответил Ремизов, – впрочем, она еще не совсем древняя старуха.

– Дайте адрес.

– Чей?

– Богоявленского.

– У меня его нет.

Я разочарованно присвистнула.

– Но его легко узнать, – улыбнулся Ремизов.

– Где?

– В издательстве книги Владлена сейчас выпускает некое «ОДД», – ответил Олег.