Кошки и лестницы

Матт всегда не любил кошек, но до тех пор, пока он не стал замечательным надзаборным акробатом, он не мог продемонстрировать свое отношение к ним достаточно наглядно. Обнесенные заборами задние дворы Саскатуна, казалось, были построены специально для кошек и специально чтобы препятствовать исполнению желаний саскатунских собак. Возможно, именно в результате этой благоприятной обстановки кошачье население в нашем городе было огромным, а сами кошки стали беспечными и самонадеянными.

Понятно, что после многих лет безопасного существования они должны были чувствовать себя недосягаемыми, но их беспечность была недостаточно обоснованна, – Матт вскоре доказал это.

Когда он достиг совершенства в искусстве ходьбы по заборам, то стал бичом и рукой карающей для кошек нашего квартала. Пришло время, по соседству кошек осталось мало и они стали осторожными. Матт начал совершать более дальние вылазки, прочесывая переулки всего Саскатуна в поисках кошек, еще не подозревающих о его уникальных способностях. Менее чем за год он привил кошкам нашего города такое чувство неуверенности в своей безопасности, что они почти полностью переселились на деревья.

Лишь только Матт замечал кошку, он, как это свойственно любой другой собаке, мчался к ней, но, увы, безрезультатно. Кошка вовремя взлетала на ближайший забор и сидела там, чувствуя себя непринужденно и в безопасности. С удрученным видом Матт удалялся, явно признав поражение, а кошка посылала ему вслед оскорбительные звуки. Дойдя до угла забора, Матт внезапно поворачивался и большим прыжком оказывался на верхней перекладине. Не успевала кошка поднять шерсть дыбом, как Матт уже мчался к ней – по ею же выбранной стезе.

Кошка испытывала двойное неудобство. Она не могла одновременно удерживать равновесие на заборе и пытаться выцарапать глаза нападающему. Не могла она и резко развернуться, чтобы убежать. Если бы она спрыгнула на землю, то сразу же оказалась бы в родной для Матта стихии. Попытайся она отступать по забору – длинные ноги Матта тотчас же нагнали бы ее. Только если совсем рядом оказывалось дерево, у кошки появлялся шанс уйти целой и невредимой.

Для такого экземпляра, как Матт, было неизбежным, что в один прекрасный день он решит последовать за намеченной жертвой и на высокое дерево. И в этом его устремлении не было ничего невероятного, как могло бы показаться в первый момент. Ведь, между прочим, существует много других наземных животных, которые иногда влезают на деревья, причем достаточно искусно. В странах Средиземноморья часто можно видеть коз, ощипывающих верхние ветки оливковых деревьев. Американские лесные сурки также лазают по деревьям, и есть много сообщений о том, как собаки загоняют койотов на деревья.

Тем не менее однажды утром моя семья и я не могли остаться равнодушными, когда впервые обнаружили Матта забравшимся до половины высоты дерева на нашем заднем дворе. Он карабкался неуклюже, но решительно и уже поднялся на высоту пятнадцати футов от земли, когда под его весом обломился сухой сук и Матт в нелепой позе рухнул вниз. Он слегка поцарапался и от падения у него перехватило дыхание, но он все же доказал, что лазанье доступно и собакам. С этого момента Матт уже никогда не боялся высоты.

Никто из нас не представлял себе, как далеко он зайдет в своем новом увлечении, вплоть до одного весеннего дня следующего года, когда, завывая сиреной, мимо нашего дома промчалась пожарная машина. Я вскочил на велосипед и поспешил следом. Через полквартала от дома я обогнал своего товарища, Абеля Каллимора, также ехавшего на велосипеде, и остановил его, чтобы узнать о причине переполоха.

Абель был толстяк, он задыхался.

– Не знаю… точно, – пропыхтел он. – Я слышал… дикий зверь… на дереве.

К этому времени мы уже свернули на Седьмую авеню и увидели кучку людей, столпившихся вокруг пожарной машины, которая остановилась у длинного ряда пирамидальных тополей в квартале от нас. От пожарной машины шла лестница, ее свободный конец скрывала ярко‑зеленая листва. Когда мы подъехали ближе, газетный корреспондент с фотокамерой как раз вылез из своего автомобиля. Два домовладельца сурового вида стояли на тротуаре под тополями с дробовиками в руках. Я подошел к ним и, взглянув вверх, мельком увидел знакомую черную с белым шкурку.

Встревоженный позой двух стрелков, я поспешил объяснить им, что существо, которое сидит на дереве, всего лишь собака – моя собака.

Это сообщение было встречено враждебно‑подозрительно.

– Ишь, хитрец паренек, – заметил один из мужчин.

Другой дал мне знак удалиться, прибавив строго:

– Беги, мальчик. Если бы ты не был таким маленьким, я бы сказал, что ты не в себе.

Первый грубо захохотал. Я отошел в сторонку. Я понимал этих людей. Очень густая листва мешала посторонним опознать зверя, сидевшего па дереве, зверя, который к тому же производил странный шум, никак не похожий на возню собаки. Только Абель и я признали в этих звуках грустное тихое повизгиванье, которое Матт издает, когда бывает в затруднении.

Я размышлял, стоит ли заговорить с человеком, который командует пожарной машиной, когда из гущи ветвей, в которой только что исчез пожарник, вооруженный крепким мешком и револьвером, донесся крик изумления.

– Лопни мои глаза! – орал он, и голос его был полон сомнения. – Это же псина проклятая.

Матт и я почувствовали огромное облегчение, когда пожарник наконец достиг земли с псиной, перекинутой через плечо. Собака нисколько не пострадала, если не считать ее самолюбия, которое было уязвлено, и, как только пожарник выпустил пса, тот мгновенно улизнул домой.

Слезать с деревьев всегда было для Матта трудным делом, а когда он начал лазать по приставным лестницам, опять столкнулся с той же проблемой и несколько раз попадал в рискованное положение.

Интерес к приставным лестницам был естественным продолжением экспериментов с залезанием на деревья. Я же поощрял его страсть, так как мне очень хотелось, чтобы все кругом знали меня как хозяина замечательной собаки‑акробата. Мы начали со стремянок, это было легко. Потом настал черед приставных лестниц. Не прошло и недели, как пес научился легко и быстро влезать на крышу нашего дома. Но если угол наклона лестницы оказывался слишком крутым, его попытки спуститься головой вперед превращались в свободное скольжение, которое заканчивалось глухим ударом о землю. В конце концов он научился и спускаться по лестнице, цепляясь задними лапами сперва за перекладину повыше, лотом за перекладину пониже. Передними же он переступал с перекладины на перекладину. Но на ранней стадии своего лазанья по лестницам он мог карабкаться без ущерба для себя только вверх.

Не довольствуясь экспериментами с лестницами нашего дома, Матт трудился над любой лестницей, которая попадалась ему на пути.

На нашей улице жил человек по фамилии Кузинский – по профессии пекарь, работавший в пекарне в ночную смену. Светлое время дня Кузинский отдавал своему хобби – работал над украшением своего двухэтажного каркасного дома. Обычно он перекрашивал весь дом не реже чем раз в год, и каждый год в другой цвет. У меня было подозрение, что ему нравилось работать на приставной лестнице почти так же, как Матту лазить по ней. Частенько можно было видеть, как Кузинский где‑нибудь высоко, под самой крышей, водит своей кистью по стене дома. Как‑то раз он объяснил нам свое пристрастие к этому делу:

– Почему я крашу? Почему, спрашиваете вы? Наша улица красивая. И мой дом тоже должен выглядеть красиво! Вот я и крашу!

И он красил.

Мне не всегда удавалось наблюдать неудачи Матта, но однажды я наблюдал такое, что невозможно забыть. После полудня, в субботу, Матт и я гуляли по берегу реки в поисках костей динозавров. На пути к дому мы шли мимо пекарни Кузинского, и я с одобрением отметил, что дом снова изменил колер, на этот раз с зеленого на красновато‑коричневый. Когда я двинулся дальше, то не обратил внимания на то, что Матт уже не идет за мной, так как я размышлял, можно ли найти кости динозавра на кладбище при англиканской церкви. Спешу пояснить, что мне пришла в голову мысль: может быть, могильщики натыкаются на такие останки при работе. С одним из могильщиков я был немного знаком, и как раз когда я представил себе, как вовлеку его в свои поиски, откуда‑то позади меня прозвучал ужасный крик.

Я мгновенно повернулся и там, высоко на южной стене многоцветного дома Кузинского, увидел странное зрелище.

Кузинский находился на самом верху лестницы. Он цеплялся руками за водосточный желоб. К его правой ноге было нелепо подвешено ведерко с краской. Непосредственно под Кузинским находился Матт. Положение собаки было крайне невыгодным. Матт, вероятно, попытался развернуться на верхних ступеньках лестницы, но ему удалось просунуть между перекладинами только голову и переднюю половину туловища, теперь он беспомощно и безнадежно балансировал в воздухе, не в состоянии двинуться ни взад, ни вперед. Кузинский вопил от страха, а Матт старался не дышать.

Я поспешил им на помощь, взобрался на лестницу, и мне удалось развернуть Матта. Кузинский опустил ногу на верхнюю перекладину, и мы втроем спустились вниз.

Как юный хозяин собаки, я ожидал жестокой головомойки, но Кузинский удивил меня. По‑видимому, его восхищение тем, что Матт умеет лазать по лестнице, отодвинуло испуг на второй план. А было видно, он сильно струсил.

– Стою, крашу, – объяснял мне Кузинский, – по сторонам не смотрю. Вдруг это чудище просовывается между моих ног. Собака! О боже! На такой высоте! Собака! Я заорал, а что мне оставалось делать?

Действительно, что поделаешь. Меня только удивляет, как Кузинский не взвился сразу на крышу.

Мы ушли только после того, как я извинился за нас обоих, а в результате этого происшествия Кузинский стал нашим самым близким другом и никогда не уставал рассказывать историю о чудо‑собаке.

В другой раз Матт обнаружил соблазнительную приставную лестницу, влез на нее и, не сумев развернуться, просто прыгнул в открытое окно спальни на втором этаже, а потом царапался в закрытую дверь до тех пор, пока хозяин дома не поднялся и не выпустил его. Хозяин этого дома был примечательной личностью. Без малого тридцать лет он проработал на Канадской государственной железной дороге, а теперь был самым флегматичным человеком из всех, которых я когда‑либо встречал. Ничто не могло вывести его из равновесия.

Когда он вернулся в гостиную после того, как выпустил Матта через заднюю дверь, и его жена поинтересовалась, что за шум был там наверху, он ответил:

– Ничего особенного, дорогая. Просто в спальне заблудилась собака.

Я знаю, что это действительно случилось, так как жена железнодорожника рассказала маме об этом за чашкой чая, а мама, догадавшись, что виновником происшествия был не кто иной, как Матт, передала услышанное мне.

Случай с Леди‑Кошатницей произошел уже после того, как Матт в совершенстве освоил искусство перемещаться по приставным лестницам как вверх, так и вниз.

Я никогда не слышал ее другого имени, если у нее действительно было таковое. Для всех нас на Ривер‑Роуд – и взрослых и детей – она была только Леди‑Кошатница. Она жила в ветхом каркасном доме на углу нашего квартала и держала кошек. В мире существует, наверное, немало таких женщин, как она. Это в основном разочаровавшиеся в жизни старые девы, которые в утешение души посвящают себя кошкам. В своей озлобленности женщины подобного сорта просто страшны. Именно такой была наша Леди. Она не знала иной любви, иного интереса, кроме обожания кошек, а когда начинала ссориться из‑за них со своими соседями и с представителями органов здравоохранения, то в припадке ярости решительно отворачивалась от всего мира. Ни одному человеческому существу не разрешалось входить в ее дом, и за десяток лет до нашего переезда на Ривер‑Роуд даже молочник, человек привилегированный, которого она вынуждена была терпеть, не переступил порога ее дома. Она отказывалась впускать и чиновника, снимающего показания счетчиков, и в конце концов компания коммунальных услуг была вынуждена отключить в ее доме свет и воду.

Никто не имел мало‑мальски точного представления о том, сколько же кошек она приютила. Мои товарищи и я любили подглядывать за этим домом и считать кошек, которых удавалось увидеть на подоконниках, с массой предосторожностей, так как Леди‑Кошатница чертовски ловко владела громадной метлой и была остра на язык. В одну субботу я насчитал сорок восемь кошек, но мой приятель клялся, что как‑то их было шестьдесят пять.

Боясь собак и соседей, хозяйка не выпускала кошек на двор, а нижние окна жилища никогда не открывались, ни летом, ни зимой. Попавший в комнаты этого дома чувствовал себя, вероятно, как в провинциальном зоопарке возле клетки со львом, ибо когда ветер дул со стороны дома Леди‑Кошатницы и окна верхнего этажа были открыты, ни с чем не сравнимый густой кошачий запах преследовал меня целый квартал до самого нашего жилища.

Желая дать кошечкам возможность порезвиться, Леди‑Кошатница использовала одну особенность архитектуры своего дома. Здание имело в плане форму буквы «Т»: флигель с островерхой кровлей и фасадом на Ривер‑Роуд играл роль горизонтальной черты буквы «Т», вертикальной же чертой служило двухэтажное строение с почти плоской крышей, имевшей легкое понижение в сторону пятнадцатифутовой глухой задней стены дома, выходившей в садик. Два слуховых окна главного флигеля открывались на крыло с плоской крышей. В хорошую погоду окна эти бывали открыты, и, гуляя по крыше, кошки получали возможность наслаждаться чистым воздухом и лунным светом. Солнца они не знали, так как Леди‑Кошатница не выпускала их днем, опасаясь, вероятно, что соседи получили бы тогда возможность с достаточной точностью подсчитать количество особей и вынудили бы представителей здравоохранения принять меры.

Не помню, кто из мальчишек предложил эту авантюру. Сначала я был против и согласился только после долгого подтрунивания и ядовитых насмешек относительно моей храбрости и искусства Матта.

Нас было пятеро. Мы выбрали достаточно темную ночь в конце летних каникул. Нам не составило труда пронести приставную лестницу по глухому переулку, перетащить ее через рухнувший забор в садик Леди‑Кошатницы и прислонить к задней стене дома.

Матт тоже был не против. Кошачий запах просто шибал ему в нос, а он, как каждая уважающая себя собака, должно быть, провел немало времени, ломая себе голову над тем, как бы добраться до этой кошачьей оравы.

Матт взбежал по лестнице с бесшумной легкостью белки, но, когда он достиг крыши, когти его рассыпали по железу тревожную дробь. Не ожидая дальнейших событий, мы благоразумно исчезли в переулке.

Матт столкнулся с кошками почти мгновенно. Послышалась возня, раздался отчаянный визг и глухой стук, когда что‑то шмякнулось на землю. Ночную тишину огласил страшный шум. По крыше, должно быть, прогуливалось десятка два кошек, и в темноте началась жуткая паника.

Леди‑Кошатница жила в постоянном страхе как перед грабителями, так и просто перед вторжением в дом мужчин. Очевидно ей сразу же почудилось самое страшное.

Она орала так громко, что вся толпа похищаемых сабинянок[20]вряд ли смогла бы перекричать ее. Мне кажется, что в этих воплях звучало еще что‑то трудноуловимое, как мне представляется теперь, проникнутое тоской.

Мы не ожидали такой могучей реакции и, потрясенные, помчались под защиту наших жилищ, бросив на произвол судьбы и Матта и лестницу. Но на полпути к дому меня начала мучить совесть. Я остановился и начал убеждать себя вернуться к месту происшествия, но тут Матт радостно присоединился ко мне. В нем не чувствовалось и намека на поражение: он выглядел чрезвычайно довольным собой, несмотря на четыре глубокие рваные царапины во всю длину носа‑картошки. В тот вечер на его долю выпал большой успех.

Да, это был фурор, с точки зрения любого нормального человека, кроме, разве что, бедной Леди‑Кошатницы и, возможно, тех двух полисменов, которые вскоре прибыли на место происшествия.

Один из полисменов начал стучать в парадную дверь дома, в то время как другой поспешил обогнуть здание, в надежде перехватить убегающего грабителя. Он обнаружил лестницу, но ему пришлось пробиваться наверх сквозь настоящую лавину кошачьих тел, спешивших покинуть ненадежный корабль.

На следующий день в газете появилась краткая заметка об этом происшествии, но Матт не получил слов признательности от граждан за ту роль избавителя, которая ему досталась. Да если бы он и узнал об этом пренебрежении к своему имени, то это его вряд ли тронуло бы. Всю следующую неделю он и другие местные собаки чудесно проводили время, охотясь на кошек, которые сбежали с крыши, а может быть, и на тех, которые удрали, когда полиция в конце концов взломала парадную дверь дома Леди‑Кошатницы.

Нас, инициаторов всего этого переполоха, рука правосудия не коснулась. Полиция пришла к заключению, что «неизвестное лицо или неизвестные лица» попытались вломиться в дом, но им помешали быстрые действия должностных лиц. Следствие скоро прекратили из‑за отсутствия полезных свидетелей: все соседи Леди‑Кошатницы клятвенно заверили полицейских, что они не видели ничего такого, что могло бы помочь полиции.

Как ни странно, но спустя всего неделю после знаменательного случая я получил в подарок новенькое дорогое ружье двадцать второго калибра от человека, жившего рядом с Леди‑Кошатницей, которого я знал только в лицо.