X. «Пророки» и революционеры. Савонарола. Лазаретти

В этой главе я постараюсь разъяснить, каким образом великие успехи в области политики и религии народов нередко бывали вызываемы или по крайней мере намечались благодаря помешанным или полупомешанным.

Причина такого явления очевидна; только в них, в этих фанатиках, рядом с оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность как гениальных людей, так и помешанных, но в еще большей степени гениальных безумцев, экзальтация и увлечение достигают такой силы, что могут вызвать альтруизм, заставляющий человека жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для пропаганды идей толпе, всегда враждебно относящейся ко всякой новизне и способной иногда на кровавую расправу над новаторами.

«Посмотрите, – говорит Маудсли, – как подобные субъекты умеют уловить самые сокровенные оттенки идеи, оставшиеся не замеченными со стороны более мощных умов, и благодаря этому совершенно иначе осветить данное явление. И такая способность замечается у людей, не обладающих ни гением, ни талантом; они рассматривают предмет с новых, не замеченных другими точек зрения, а в практической жизни уклоняются от общепринятого образа действий. Любопытно проследить, с какой развязностью эти люди рассуждают, как будто о простейших задачах механики, о самых сложных вопросах, как легко они относятся к лицам и событиям, которые окружены ореолом почтения в глазах обыкновенных смертных; мнения у них по самой сущности своей еретические, часто изменяющиеся, и потому им ничего не стоит броситься из одной крайности в другую; но, раз усвоив какие‑нибудь верования, они уже держатся за них с несокрушимым упорством, исповедуют их горячо, не обращая внимания ни на какие препятствия и не терзаясь сомнениями, которые обуревают более спокойные скептические умы».

Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы.

Само собой разумеется, что они не создают ничего нового, но лишь сообщают толчок движению, подготовленному временем и обстоятельствами; одержимые подлинной страстью ко всякой новизне, ко всему оригинальному, они почти всегда вдохновляются только что появившимся открытием, нововведением и на нем уже строят свои выводы относительно будущего. Так, Шопенгауэр, живший в эпоху, когда пессимизм, с примесью мистицизма и восторженности, начал входить в моду, по мнению Рибо, только соединил в стройную философскую систему идеи своего времени.

Точно так же Лютер лишь резюмировал взгляды своих предшественников и современников, доказательством чего служат проповеди Савонаролы.

С другой стороны, не следует забывать, что когда новое учение слишком резко противоречит укоренившимся в народе убеждениям или слишком уж нелепо само по себе, оно исчезает вместе со своим провозвестником и нередко становится причиной его гибели.

Маудсли говорит в своей книге «Об ответственности», что поскольку помешанный не разделяет мнений большинства, то он уже по самой сути своей является реформатором; но, когда его убеждения проникают в массы, он опять остается одиноким с немногочисленным кружком лиц, ему преданных.

В Индии под влиянием Кешаба среди самих браминов явилось недавно новое вероучение, основанное на чисто современных рационализме и скептицизме, из чего следует заключить, что безумие Кешаба значительно опередило свое время, так как успех подобной религии был бы невозможен даже среди европейского, гораздо более свободно мыслящего общества.[155]Очевидно, что в данном случае новые идеи явились под влиянием психоза, как у того крестьянина, продавца губок, о котором я говорил раньше, и вообще у многих сумасшедших «пророков», почему они и называют себя «вдохновенными».

То же самое замечается и относительно политических идей: нормальное, прочное развитие исторической жизни народов совершается медленно при посредстве целого ряда последовательных событий; но гениальные безумцы ускоряют ход этого развития, опережают на много лет свою эпоху, каким‑то чутьем угадывают переходные ступени, неуловимые для обыкновенных людей, и, не колеблясь, не думая о своих личных интересах, бросаются в борьбу с настоящим, выступают с горячей проповедью новых идей, пусть даже они совершенно неприменимы на практике в данное время. Они уподобляются в этом случае тем насекомым, которые, перелетая с цветка на цветок, переносят цветочную пыльцу и тем содействуют оплодотворению растений.

Соедините же теперь непоколебимую, фанатическую преданность своим убеждениям, на которую способны помешанные, с прозорливостью и дальновидностью гения – и вы поймете, что такая сила в любую эпоху может увлечь за собой невежественную толпу, которую, конечно, должны поражать подобные феномены, изумительные, впрочем, даже в глазах ученых или посторонних наблюдателей. К этому еще следует добавить, что помешанные имели всегда, начиная с древнейших времен, громадное значение в глазах простого народа.

У дикарей, например, или у древних полуварварских народов умалишенный не только не считался больным, но вызывал всеобщее уважение; толпа трепетала перед ним, обожала его, и он нередко становился безграничным властелином над ней.[156]В Индии, например, сами брамины покровительствуют некоторым сумасшедшим и советуются с ними. Даже теперь там существует 43 секты, приверженцы которых, несомненно, поврежденные люди, так как они аd majorem dei gloriam[157]проделывают различные несообразные вещи: пьют мочу, ходят по острым камням, целые годы остаются неподвижными на открытом воздухе и вообще всячески истязают себя.

В Египте мы встречаемся с подобными же фактами. Ораполло говорит, что там существует даже особый, встречающийся лишь в этой стране, род умопомешательства и что меланхолия особенно распространена среди лиц, занимающихся вскрытием и бальзамированием собак. Исследуя мумии, Прунер нашел такие аномалии в строении их черепа, которые могут служить несомненными признаками помешательства. Впрочем, оно и в настоящее время настолько распространено среди смешанного, полудикого населения Египта, что Прунер насчитал в больнице Каира 75 человек сумасшедших на 300‑тысячное население этого города – цифра громадная, если принять во внимание, что сюда не вошли так называемые святые (santani) или религиозные мономаньяки и совершенно помешанные, которые не только живут на свободе, но даже служат предметом поклонения для народа и образцом для подражания. Кроме того, в Египте, по словам того же автора, часто встречается тягчайшая форма эпилепсии, а также гиперемии мозга, вызываемая климатом, экстазами, религиозной пляской и в особенности страхом. Последнее чувство часто принимает болезненный характер в этих до крайности раздражительных субъектах и требует специального лечения.

Существование эпидемического сумасшествия у древних евреев и соседних с ними народов – финикиян, карфагенян и пр., доказывается библейской историей и самим языком, в котором одни и те же слова служат для обозначения пророка, сумасшедшего и преступника. Так, в Библии рассказывается, что Давид, опасаясь быть убитым, притворился сумасшедшим, выпачкал себе бороду и поставил над дверью своего дома особый знак, что заставило царя Ахиза сказать: «Разве не достаточно у меня сумасшедших и без Давида?» Этот факт указывает на частое повторение случаев помешательства, а также на то, что помешанные были неприкосновенны, вероятно, вследствие предрассудка, разделяемого также и арабами, у которых пророк и сумасшедший называются одинаково – «нави».

В Алжире, по словам Бербрюгера, весьма многочисленны индивидуумы, впадающие при известных условиях в состояние, очень напоминающее конвульсионеров С. Медардо. Чтобы убедиться, каким уважением пользуются сумасшедшие в Марокко и у соседних кочующих племен, следует прочесть книгу Даммонд‑Гея, который, в частности, пишет: «По мнению берберов, лишь тело сумасшедших находится на земле, разум же их удерживается божеством на небе и возвращается к ним только в тех случаях, когда они должны говорить, вследствие чего каждое слово, сказанное ими, считается откровением». Сам автор книги и английский консул едва не были убиты одним из этих святых особого рода, бегающих всюду нагими, но нередко с оружием в руках и готовых на самое грубое насилие над тем, кто вздумал бы удерживать их от разных диких, возмутительных выходок.

Пананти рассказывает, что в Бербере хозяева караванов советуются с помешанными святыми, произволу которых нет границ: так, один из них душил богомольцев, приходивших в храм, а другой в общественных банях изнасиловал жену туземца, и подруги поздравили ее по этому поводу.

Турки относятся к сумасшедшим с таким же уважением, как и к дервишам, считая их людьми наиболее близкими к божеству, вследствие чего им открыт доступ даже в дом министров. Дервиши представляют немало сходства с помешанными, у каждой их секты есть своя особая молитва и соответствующая пляска или, скорее, своеобразные конвульсии: молящиеся то качаются из стороны в сторону, то вперед‑назад, то кружатся на одном месте, ускоряя эти движения по мере того, как возрастает молитвенный экстаз{150}. Особенно славятся своей святостью дервиши, называемые куфаями: они лишают себя сна или спят, опустив ноги в воду, не принимают пищи по целым неделям и пр. Молитва их начинается тем, что они становятся на одну ногу, а другой описывают круги, держа друг друга за руки и напевая вполголоса, затем движение усиливается, пение становится громче, они закидывают руки на плечи один другому и кружатся до тех пор, пока не упадут на пол в священных конвульсиях, задыхающиеся, бледные, с выпученными глазами и покрытые по′том. Находясь под влиянием этой религиозной мании, дервиши делают себе прижигания раскаленным железом, а где нет огня, наносят себе раны саблями и ножами.

В Батаки, по словам Иды Пфайфер, человеку, одержимому злым духом, оказывают величайшее почтение – каждое слово его считается пророчеством, а желание – законом.

На Мадагаскаре сумасшедшие служат предметом поклонения. В 1863 году среди тамошнего населения появилось умопомешательство особого рода: больные дрожали всем телом, били каждого, кто к ним приближался, и подвергались галлюцинациям, причем постоянно видели умершую королеву выходящей из могилы. Так как король приказал не трогать их, то случалось, что солдаты били своих офицеров а подчиненные – начальников. Мания эта продолжалась около двух месяцев.

В Китае единственным примером массового умопомешательства служит одна только секта религиозных фанатиков – явление необычайное в этой скептической нации. Кроме того, даосы почитают беснующихся, помешанных и тщательно записывают их изречения, считая, что они служат выразителями мыслей беса относительно будущего.

В Океании, на острове Таити, существуют также свои пророки – т. е. те же сумасшедшие, находящиеся, по мнению народа, под особым покровительством божественного духа.

Об Америке Скулькрафт говорит: «Уважение к сумасшедшим составляет характерную особенность в обычаях индейских племен Севера, а также Орегона, где живут наиболее дикие из туземцев Америки. В одном из этих племен я видел женщину, по всем признакам сумасшедшую, которая пела каким‑то странным образом и раздавала окружающим бывшие у нее вещицы, а если кто отказывался взять их, то она с досады резала себе тело ножом. Индейцы окружали ее величайшим почтением».

У патагонцев есть колдуны и знахарки, предсказывающие будущее во время припадков конвульсий. В жрецы у них избираются преимущественно женщины, если же будет избран мужчина, то он обязан носить женское платье, кроме того, избираемые должны с детства отличаться особенными способностями. Какого рода эти способности, видно из того факта, что эпилептики пользуются неотъемлемым правом на избрание на должность жреца как обладающие божественным даром.

В Перу кроме собственно духовенства есть также пророки, изрекающие разные «истины» во время припадков страшных судорог и конвульсий. Эти люди в большом почтении у простого народа, но высший класс относится к ним с презрением.

Такое сходство во взглядах на помешательство в разных странах должно обусловливаться какими‑то общими причинами, и, как мне кажется, причины эти следующие:

1) располагая лишь небольшим числом привычных ощущений, простой народ с изумлением относится ко всякому новому явлению и готов поклоняться всему необыкновенному; обожание является у него, можно сказать, необходимой психологической реакцией на каждое слишком сильное, новое впечатление. Так, житель Перу называл «божественными» – жертвенное животное, храм, высокую башню, большую гору, кровожадного зверя, человека о семи пальцах на руке, блестящий камень и пр. Точно так же на языке семитов слово эль, «божественный», несет значения величия, света, новизны и одинаково прилагается к сильному человеку, к большому дереву, горе или животному. Наконец, что удивительного, если дикарь приходит в изумление, видя кого‑нибудь из своих собратьев вдруг совершенно изменившимся под влиянием помешательства, жестикулирующим, возвышающим голос, говорящим о самых необыкновенных вещах, если мы даже теперь, вооруженные наукой, зачастую не можем объяснить причины подобных явлений!

2) Некоторые из помешанных обладают необыкновенной физической силой, а народ уважает силу.

3) Нередко они обнаруживают поразительную нечувствительность к холоду, голоду и ко всевозможным физическим страданиям.

4) Некоторые из них, одержимые религиозным помешательством или манией величия, сами выдают себя за вдохновленных богами, за властелинов, повелителей народа и этим заранее предрасполагают его в свою пользу.

5) Но самая главная причина заключается в том, что многие из помешанных нередко обнаруживали ум и волю, значительно превосходившие общий уровень развития этих качеств у массы остальных сограждан, поглощенных заботами об удовлетворении своих материальных потребностей. Далее, известно, что под влиянием страсти сила и напряжение ума заметно возрастают, в некоторых же формах умопомешательства, которое есть не что иное, как болезненная экзальтация, они, можно сказать, увеличиваются в десятки раз. Глубокая вера этих людей в действительность своих галлюцинаций, властное увлекающее красноречие, с каким они высказывали свои убеждения, контраст между их жалким безвестным прошлым и величием их настоящего положения, естественно, придавали подобным сумасшедшим громадное значение в глазах толпы и возвышали их над общим уровнем здравомыслящих, но посредственных, обыкновенных людей. Примером такого обаяния могут служить Лазаретти, Брианд, Лойола, Малинас, Жанна д’Арк, анабаптисты и пр. Во время «эпидемии пророчества», бывшей в Севеннах и недавно имевшей место также в Стокгольме, личности совершенно необразованные, служанки, дети, под влиянием охватившего их увлечения произносили проповеди, нередко отличавшиеся живостью и красноречием.

Одна служанка употребила, например, такого рода метафору: «Подкладывая дрова в огонь, можно ли не вспоминать об аде? Но там будет гораздо больше дров и гораздо больше огня». Другая пророчица, кухарка, говорила: «Бог проклял этот гнусный напиток (водку)… Грешников‑пьяниц ожидает подобающее их вине наказание – в аду будут течь реки этого проклятого напитка, и в них сгорят все, кто его употреблял». Девочка 4 лет высказывала такие мысли: «Богу небесному угодно призвать грешников к покаянию… Идите на Голгофу – там вы найдете праздничные одежды» (Иделер. «Опыт теории сумасшествия», 1842 г.).

6) У варварских народов помешательство часто принимает эпидемический характер; например, у диких негритянских племен жуйда (Juidah), у абипонцев и абиссинцев существует эпидемия, имеющая большое сходство с итальянской тарантеллой и называемая tigretier. Относительно Греции рассказывают, что там у абдеритов[158]появилось эпидемическое помешательство, вызванное представлением одной трагедии; точно так же повальным помешательством эротико‑религиозного характера были заражены те поклонницы Вакха, которые бегали по улицам Афин и Рима в каком‑то священном экстазе, томясь жаждой крови и наслаждений. Но особенно часто такие случаи бывали в Средние века, когда эпидемии психического расстройства постоянно сменяли одна другую. Тогда повсеместно распространялись самые причудливые формы умопомешательства, захватывая с неудержимой силой, подобно заразительным болезням, целые области и народы, поражая не только детей, стариков и вообще легковерных людей, но даже самых отъявленных скептиков. Демономания, с большей или меньшей примесью нимфомании, вызывала появление то ведьм, то бесноватых, смотря по тому, относились ли ее жертвы к своей болезни спокойно, даже с гордостью, или же, напротив, приходили от нее в отчаяние. Она проявлялась галлюцинациями самого непристойного содержания, чаще всего на тему сношений с нечистой силой или с животными, в которых вселялись злые духи, а также непобедимым отвращением ко всем священным предметам. Иногда такие субъекты выказывали необыкновенное развитие физических или умственных сил, так что могли объясняться на иностранных, едва знакомых им языках и связно, подробно передавать самые отдаленные события из своей жизни, причем у них появлялись эротические экстазы и местные анестезии. Нередко также они обнаруживали наклонность кусаться, стремление к убийству и самоубийству, отвращение к разным вещам и всегда отличались непоколебимой верой в действительность своих галлюцинаций.

Когда в Севеннах появилась страсть к пророчеству, эта эпидемия распространилась на женщин, даже на девочек, причем больные видели знамения в форме и расположении облаков, распределении солнечного света и пр. Тысячи женщин упорно продолжали распевать псалмы и пророчествовать, хотя их арестовывали массами. Целые города, по свидетельству Виллани, казалось, были отданы во власть самого сатаны. В 1374 году в Аквисграна от эпилептиков и хореиков распространилась во всем населении мания плясать на улицах с криками: «Here S. Iohan so so vrisch und vord», причем даже беременные женщины и дряхлые старики принимали участие в этой пляске. Она сопровождалась религиозными галлюцинациями: пляшущие видели отверстым небо и в глубине его – блистательный сонм святых. У некоторых являлось при этом отвращение к красному цвету, к остроконечным вещам и т. п. Мания распространилась до Кельна, где ей заразились 500 человек, затем перешла в Мец, Страсбург и всюду держалась очень устойчиво. В следующие годы она стала появляться периодически, так что в день св. Витта, избранного больными своим патроном, массы народа собирались у его гробницы. Еще в 1623 году к ней продолжали приходить на поклонение, и некоторые делали это до 32 раз (Hecker. Tanzmanie, 1834 г.). Чрезвычайный интерес представляет эпидемическая мания к странствованиям, появившаяся в Средние века среди детей. В 1212 году, когда все христиане горевали о потере Святой земли, маленький пастух из Кло (Вандомская область), вообразив себя избранником божиим, начал уверять всех, что под видом незнакомца к нему явился сам Бог и, приняв от него хлеб, поручил отнести письмо к королю. Тогда все сыновья окрестных пастухов сбежались к маленькому пророку, а вслед за тем до 30 000 человек взрослых мужчин сделались его поклонниками и последователями. Вскоре начали появляться и другие восьми‑девятилетние пророки, которые произносили проповеди, творили чудеса и приводили целые отряды доходивших до исступления детей к новоявленному святому из Кло. Затем вся армия направилась в Марсель, где море должно было расступиться, чтобы странники, не замочив ног, могли дойти до Иерусалима. Ни королевское запрещение, ни родительская власть, ни неудобства и лишения всякого рода – ничто не могло удержать маленьких пилигримов. По прибытии их в Марсель, двое мошенников нагрузили семь больших кораблей несчастными детьми и увезли их на Восток, чтобы там продать в рабство.

Одной из причин, обусловливавших эпидемический характер мании, было то почтение, которым народ окружал страдавших ею лиц, являвшихся как бы образцами для подражания, но главную роль тут играли невежество и замкнутость первобытных обществ. С развитием цивилизации, при большой легкости сношений между людьми, индивидуальные особенности обозначаются резче, личность обособляется вследствие эгоизма, недоверия, самолюбия, соперничества, ощущения становятся разнообразнее, представление многочисленнее, и тогда уже народные массы гораздо труднее поддаются какому‑нибудь общему движению. Понятно, что регрессивные изменения умственных способностей совершаются у дикаря гораздо легче, чем у цивилизованного человека: первому несравненно труднее сдерживать свои страсти и отличать иллюзии от действительности, воображаемое от желаемого, возможное от сверхъестественного, нежели второму. Действительно, хотя за последнее время и возникали эпидемические формы помешательства в цивилизованных странах, но лишь среди самых невежественных классов, в уединенных или окруженных горами местностях, например в Корнуэльсе, Уэльсе, Норвегии, Бретани, в отдаленнейших селениях Америки и в гористых частях Италии. Так, в Монте Амиата, где позднее имел успех Лазаретти, по свидетельству местной хроники, пользовался репутацией святого некто Аудиберти, очевидно, помешанный, отличавшийся крайней нечистоплотностью. В той же местности был некогда известен Бартоломео Брандано, почти столетний старик, впавший в религиозное помешательство, вероятно, под влиянием скорби о бедствиях Италии, которая страдала тогда от нашествия испанских войск. Вообразив себя Иоанном Крестителем, он стал подражать ему в образе жизни, одевался в короткую рубашку из грубой холстины и, босой, с крестом в руках и с черепом под мышкой, странствовал по окрестностям Сиены, поучал народ, пророчествовал, совершал чудеса и везде приобретал последователей.

Затем он отправился в Рим и на площади Св. Петра проповедовал против папы и кардиналов. Однако Климент VII, вместо того чтобы повесить его за такую дерзость, отправил его в тюрьму Тординона, куда обычно запирали сумасшедших, если не считали нужным сжигать их заживо, как одержимых бесом. Выйдя из тюрьмы, Брандано несколько раз оскорблял капитана испанской армии Мендоцца, который, не зная, наверное, что это за человек – святой, пророк или помешанный, – отправил его в каторжную тюрьму Таламоне, предоставив решение этого вопроса заведовавшему ею чиновнику. Но тот отказался поместить у себя несчастного старика на том основании, что если он святой, то святых не отправляют на каторгу; если пророк, то пророков не наказывают; а если сумасшедший, то сумасшедшие не подлежат общим законам, – так что Брандано был вскоре выпущен на свободу. Произнеся несколько проповедей каторжникам, он ушел и продолжал пророчествовать и творить чудеса по‑прежнему. Даже недавно в отдаленных провинциях Пьемонта появились двое святых, один из которых пробыл 20 лет на каторге, а другой в короткое время успел собрать около себя более 300 человек последователей. Кроме того, в самой гористой части Черногории эпидемически распространилось в 1881 году нелепое убеждение, что там появляется сам Иисус Христос, вследствие чего в занесенных снегом горах собралось более 3 000 человек окрестных жителей. Около того же времени в Абруццах был арестован бродяга, выдававший себя за мессию.

Возникшая в Норвегии в 1842 году эпидемия пророчеств так и называлась – «болезнь служанок» (Magdkrankheit), потому что ей заболевали преимущественно служанки, страдавшие истерикой, и даже девочки. Модное увлечение последнего времени магнетизмом и столоверчением, дошедшее до такой нелепости, как говорящие столы, хотя и распространилось довольно широко, но до полного умственного расстройства оно довело лишь немногих, и болезнь эта имеет спорадический характер. [159]Вообще, с развитием цивилизации начинают исчезать предрассудки, а они‑то, как известно, всего более и благоприятствуют распространению душевных болезней. В Стокгольме, например, мания пророчества с особенной силой проявлялась в тех местностях, где умы уже заранее были подготовлены к ней проповедями и обрядами религиозного характера, что всегда вызывало увеличение числа помешанных.

Этих фактов совершенно достаточно, чтобы объяснить себе причину успеха пророков древнего и нового времени, а также их влияния, отражающегося на историческом ходе развития народов. Можно указать немало примеров того, что народ принимал за пророков несчастных больных, страдавших манией величия или теоманией, а их галлюцинации – за откровение свыше. Таким путем возникли новые секты, усилившие и без того ожесточенные религиозные распри со всеми их печальными последствиями, распри, омрачавшие весь период Средних веков и не прекратившиеся окончательно даже и в наше время. Например, некто Пикар вообразил себя Сыном Божиим, посланным на землю научить людей, чтоб они не носили одежды и имели бы общих жен; ему верят, повинуются, – и вот является секта адамитов. Точно так же возникло учение анабаптистов. Последователям его в Мюнстере, в Аппенцеле, в Польше вдруг начинают представляться борющиеся на небе ангелы и огненные драконы; они получают свыше повеление убивать своих братьев и нежно любимых детей (мания убийства), воздерживаться от пищи по целым месяцам или поражать войска своим дыханием и взглядом. Позднее подобным же образом произошли секты кальвинистов и янсенистов, из‑за которых было пролито столько крови. О колдунах, ведьмах, одержимых бесами и говорить нечего – появление их понятно само собой.

Списки сумасшедших писателей и пророков (illuminati), приведенные у Дельпьера, Филомнеста, Аделунга, вызывают невольную улыбку сострадания над человеческим безумием, если вспомнить, что у большинства этих душевнобольных были многочисленные последователи. В середине XVIII в. является, например, некто Клейнов, выдающий себя за короля Сиона; в приверженцах у него, конечно, нет недостатка, и они воображают себя его детьми. Затем что может быть нелепее учения Сведенборга, который уверял, что ему случалось по целым дням, даже по целым месяцам беседовать с духами, живущими на различных планетах, и видеть их обитателей, причем он рассказывал, что жители Юпитера ходят частью на руках, частью на ногах, жители Марса говорят глазами, а жители Луны – животом. Тем не менее Сведенборг еще недавно имел массу поклонников, разделявших его мнения.

В 1655 году Ване, написавший туманное сочинение под заглавием «Тайна и могущество Божества, блистающего в мире живом», собрал вокруг себя так называемых искателей, которые разыскивали всюду и надеялись найти сверхъестественные явления, проповедуя милленеризм{151}. Этот несчастный был обезглавлен.

В 1792 году Ирвинг, благодаря божественному откровению получивший способность понимать незнакомые ему языки, основал секту ирвингистов.

Хэмфри, или, скорее, Нойес (Noyes) из Соединенных Штатов, вообразив себя пророком, положил начало секте перфекционистов, в настоящее время более всего распространенной в штате Онеида. Последователи ее считают кражей не только собственность, как это доказывал Прудон, но даже и брак; вместе с тем они отрицают гражданские законы и приписывают все самые обыденные поступки свои божественному вдохновению.

Деды наши, вероятно, еще помнят, каким громадным влиянием пользовалась в Европе Юлия Крюднер, эта в полном смысле слова пророчица монархизма, страдавшая истерией. Эротические наклонности были в ней настолько неудержимы, что она публично становилась на колени перед одним тенором; потом любовные неудачи заставили ее обратиться к религии. Она вообразила себя избранной Богом для спасения человечества и с пламенным красноречием принялась вербовать себе сторонников. В Базеле Крюднер взволновала весь город проповедью о скором пришествии нового Мессии; 20 тысяч человек собрались на ее призыв, так что сенат в испуге поспешил изгнать ее из города; тогда она переехала в Баден, где 4‑тысячная толпа народа уже дожидалась ее на площади, чтобы поцеловать руку вдохновенной пророчицы или край ее платья; одна дама предложила ей 10 тысяч флоринов на постройку церкви, но Крюднер раздала деньги бедным, «царство которых приближается». После того как ее выслали из Бадена, она начала странствовать по Швейцарии, всюду сопровождаемая толпой народа. Избегая преследований полиции, Крюднер из городов направилась в деревни, где ее встречали восторженно, осыпая благословениями. Поступки свои она приписывала влиянию ангелов; Наполеона, отнесшегося к ней с презрением, Крюднер называла темным ангелом, а императора Александра – светлым, и сумела даже сделаться советницей этого последнего, так что Священный Союз был заключен, как считают некоторые, исключительно под ее влиянием.

Лойола занялся религиозными вопросами после того, как был ранен; затем, под страшным впечатлением разразившейся в Вюртемберге Реформации, он задумал основать принесшее столько вреда общество иезуитов, причем утверждал, что якобы Богородица лично помогала ему в осуществлении его проектов и он слышал с неба ободрявшие его голоса.

Лютер приписывал свои физические страдания и сновидения дьявольскому наваждению, хотя все описанные им недуги доказывают, что они были вызваны нервным расстройством. например, он нередко жаловался на ужасное удушье, причиняемое ему разгневанным божеством. В 27 лет с ним начали делаться головокружения, головные боли, шум в ушах, что повторялось потом у него довольно часто, особенно во время путешествия в Рим.

Кроме того, Лютер страдал галлюцинациями всегда одного и того же содержания, что, может быть, обусловливалось постоянным уединением. Вот как он описывает их. «Когда в 1521 году, – пишет он, – я находился на своем Патмосе{152} – в комнате, куда никто не входил, за исключением двоих слуг, приносивших мне пищу, то услышал однажды вечером, лежа в постели, что орехи начали шевелиться в мешке и выскакивать из него, стукаясь в потолок около моей кровати. Едва я заснул, как услышал страшный шум и, вскочив, закричал: “Кто ты?”» и пр.

В Вюртемберге, как только Лютер, объясняя в церкви послание к Римлянам, дошел до слов «праведник живет истинной верой», он вдруг почувствовал, что это изречение проникло ему в душу, и услышал, что кто‑то несколько раз повторил эту фразу у него над ухом. То же изречение вспомнилось ему по дороге в Рим в 1570 году, а когда он поднимался по лестнице в папский дворец, некто прокричал ему эти слова громовым голосом. Далее он сознается, что нередко просыпался в полночь и вел диспуты относительно литургии с сатаной, некоторыми аргументами которого и воспользовался потом, когда доказывал нелепость обрядов при католическом богослужении.

Чудеса геройства, совершенные Жанной д’Арк, были вызваны галлюцинациями, которыми она страдала с двенадцатилетнего возраста.

Уже в более недавнее время основатель секты квакеров Георг Фокс с крайним увлечением пропагандировал свое учение – именно под влиянием галлюцинаций. Видения заставили его покинуть семью; он облекся в кожаную одежду, стал жить в дуплах деревьев и здесь получил откровение, что все христиане, к какому бы вероисповеданию они ни принадлежали, должны считаться сынами Божиими. Сначала ему никто не хотел верить, но тогда он услышал голос, говоривший: «Иисус Христос тебя понимает». После этого Фокс пробыл две недели словно в летаргическом сне, причем тело его оставалось неподвижным, как у мертвого, а мозг продолжал работать. Подобные же припадки повторялись и с его последователями, людьми честными, но болезненно настроенными, вследствие чего им являлись видения и они начинали пророчествовать.

Еще более подходящий для нашей цели пример представляет Савонарола, хотя, говоря это, я рискую оскорбить национальное чувство итальянцев. Под впечатлением одного видения он еще смолоду начал считать себя избранником, ниспосланным на землю самим Иисусом Христом для возрождения погрязшего в пороках населения Флоренции. Затем, разговаривая однажды с каким‑то монахом, Савонарола увидел в разверстых небесах картину бедствий, испытываемых церковью, и услышал голос, повелевающий ему возвестить об этом народу.

Ему постоянно представлялись видения из Апокалипсиса, а также из событий ветхозаветной истории. В 1491 году он решил было не касаться политики в своих проповедях, но во время молитвы услышал слова: «Глупец, разве ты не видишь, что сам Бог повелевает тебе идти по прежней дороге», – и, конечно, изменил свое намерение.

В 1492 году с Савонаролой случился припадок галлюцинации во время самого произнесения проповеди – он увидел меч с надписью «Gladius Domini super terram» («Меч Бога над землею»), который вдруг обратился клинком вниз, причем небо омрачилось, с него посыпались мечи, стрелы, искры, и земля показалась ему обреченной на жертву голода и чумы. С тех пор он начал предсказывать появление этого последнего бича, и через некоторое время пророчество его действительно исполнилось.

Во время одного из своих видений Савонарола пробыл долго в раю, где беседовал со многими святыми и с Богородицей, престол которой он описал впоследствии чрезвычайно подробно, не забыв даже упомянуть, сколько именно драгоценных камней украшали его.

Подобно Лазаретти, он постоянно размышлял о своих видениях, стараясь определить, какие из них были навеяны ангелами и какие – демонами. Иногда у него являлось сомнение в действительности этих видений, но он убеждал себя, что это невозможно, и, как все помешанные, часто впадал в противоречия, то называя себя боговдохновенным, то отрицая в себе пророческий дар, ниспосланный свыше. «Я не пророк и не сын пророка, – сказал он однажды, – это ваши грехи насильно заставили меня сделаться пророком».

Виллари, биограф Савонаролы, в недоумении останавливается перед вопросом: «Каким образом этот величайший из философов, давший Флоренции совершеннейшую форму республиканского управления, властвовавший над целым народом, потрясавший весь мир своим красноречием, каким образом такой человек мог гордиться тем, что слышит какие‑то голоса и видит знамения вроде меча Господня?!»

Задаваясь этим вопросом, Виллари приходит к справедливому заключению, что сама бессодержательность этих видений и служит доказательством, что Савонарола находился под влиянием галлюцинаций, не говоря уже о том, что, постоянно свидетельствуя о них на людях, он вредил не только себе, но и успеху своего дела. Какую пользу могло принести ему, в смысле популярности в народе, составление трактатов о видениях, разговоры о них с матерью или рассуждения, написанные на полях своего экземпляра Библии? Все, что поклонники его желали бы скрыть, что не позволила бы предать гласности любая посредственность, заботящаяся о своей славе, – все это он печатал и распространял в народе. Но дело в том, что, по его собственному признанию, его пожирал какой‑то внутренний огонь, заставлявший говорить и писать иногда против воли. В этой‑то неудержимой силе экстаза, доходившего до бреда, и заключалась причина того могучего действия, которое Савонарола производил на своих слушателей. Читая сегодня текст его проповедей, мы не можем составить себе даже приблизительного представления о том потрясающем впечатлении, какое они производили на толпу. Восторженное безумие этого «пророка» не только фанатизировало ее, но даже прямо заразительно действовало на некоторых субъектов: они тоже впадали в умопомешательство и, подобно последователям Лазаретти, из невежественных, полуграмотных простолюдинов вдруг превращались в проповедников или писателей.

Если бы читатели спросили нас, часто ли подобные типы встречаются в наших домах умалишенных, то мы ответили бы им, что в Италии не найдется, быть может, ни одного психиатрического госпиталя, в котором такого рода больные не составляли бы обычного явления.

Когда я заведовал домом умалишенных в Пезаро, у меня на руках было трое больных этого типа: один из них называл себя папой Анастасием; он назначал кардиналов, референдариев и пр. и постоянно издавал декреты, в которых не было ничего нелепого, кроме подписи. Другой, бывший прежде военным (папским сержантом), сочинил новые заповеди, чрезвычайно курьезные и даже странные. Я привожу здесь четыре из них, чтобы несведущие в психиатрии лица могли убедиться, до какой степени слог их напоминает сочинения Лазаретти, Пассананте и Манжионе: тут мы встречаем те же повторы, то же обилие созвучий и такое же библейское построение периодов.[160]В Ломбардской больнице пап и пророков было мало – помню только одного алкоголика собиравшегося устроить крестовый поход против синдика в Вижевано, но в Милане всем и каждому известен оригинальный пророк механики и социализма Чианкеттини, редактор «Travaso».

Особенно любопытный и наиболее достоверный пример такого рода – так как он произошел недавно у всех на глазах – представляет собой Давид Лазаретти. [161]

Д. Лазаретти родился в Арчидоссо в 1834 году; отец его был ломовой извозчик, кажется, пьяница, но чрезвычайно крепкого телосложения; среди его родственников были самоубийцы и сумасшедшие, в том числе один религиозный маньяк, воображавший себя предвечным Отцом; шестеро братьев отличались силой, громадным ростом, живостью ума и необыкновенной памятью; один из них, например, не умевший ни читать, ни писать, помнил до 200 счетов своих с кредиторами. Давид даже на фоне рослых братьев отличался высоким ростом, прекрасным телосложением и недюжинными умственными способностями; череп у него был очень большой, удлиненной формы, а глаза до того блестящие, что некоторые находили в них что‑то чарующее, хотя большинству они казались демоническими, безумными. Исследование показало, что у него была hypospadia, он смолоду страдал мужским бессилием. Ненормальность эта имеет значение, так как Морель и Легран ле Соль нередко встречали ее у маттоидов.

С детства в характере мальчика обнаружились противоречия и крайности, столь обычные у кандидатов на занятие койки в больнице для умалишенных. Так, еще ребенком он задумал пойти в монахи, потом, занявшись ремеслом отца, начал вести разгульную жизнь и злоупотреблять спиртными напитками. В то же время он усердно принялся за чтение, причем выбор книг был чрезвычайно странный для человека его среды – Данте и в еще большей степени Тассо. В 15 лет Давида уже прозвали «mille idee» (Тысяча Мыслей) за то, что он сочинял своеобразные песенки, хотя так и не смог усвоить грамматических правил. Отчаянный богохульник и забияка, юноша вскоре сделался грозой для всех окружающих; его до такой степени боялись, что однажды на каком‑то празднике ему удалось, только в компании с братьями, без всякого оружия, обратить в бегство все население Кастель дель Пиано. И однако же он легко увлекался всем возвышенным и благородным – все равно, был ли это разговор, стихотворение, проповедь или театральное представление. Христос и Магомет внушали ему такое глубокое уважение, что он считал их величайшими людьми из всех, когда‑либо живших на земле. По собственным признаниям Лазаретти, он еще с 14 лет страдал теми разнообразными галлюцинациями, которые имели для него роковое значение впоследствии. В молодые годы он увлекся одной еврейкой из Питильяно, вероятно, потому, что она горячо сочувствовала его религиозным убеждениям, и в то же время он говорил, что питает отвращение к трем вещам – к женщинам, церкви и танцам.

В 1859 году 25‑летний Лазаретти поступил волонтером в кавалерийский полк и в 1860 году принимал участие в экспедиции генерала Чиальдини, но скорее в качестве служителя, чем в звании солдата. Перед выступлением в поход он написал патриотический гимн, который отослали Брофферио и тот был поражен оригинальностью выраженных в нем идей и красотой отдельных стихов, что составляло поразительный контраст с безграмотностью и грубым стилем всего гимна.

Но через некоторое время он опять принялся за свое ремесло извозчика, а вместе с тем вернулся к оргиям и кутежам. Тогда он сошелся с женой, хотя обвенчался с ней еще за три года перед тем. Он питал к ней такую поэтическую привязанность, что даже выражал ее в нежных стихотворениях. В этот же период самолюбие до того отуманило ему голову, что он, не получивший никакого образования, начал снова писать стихи и трагедии, выходившие у него чрезвычайно комичными.

Мало‑помалу чудачества Лазаретти приняли иное направление: в 1867 году, когда ему было уже 33 года, вследствие ли пьянства или под влиянием политических волнений, у него сильнее чем когда‑либо возобновились религиозные галлюцинации, которыми он страдал в 1848 году. В один прекрасный день он исчез куда‑то; оказалось, что, как и тогда, ему явилась Божия Матерь и повелела отправиться в Рим, объявить папе о своей божественной миссии. Тот сначала не хотел принять Лазаретти, но потом обласкал его, хотя при этом, говорят, и посоветовал ему хороший душ. Затем, тоже по указанию Богоматери, он пошел к некоему пустыннику, Игнатию Микусу, который три месяца продержал его у себя в пещере и занимался с ним изучением теологии. Предполагают, что он же помог Лазаретти вырезать на лбу у себя знак, который тот выдавал потом за печать, положенную рукой св. Петра, и показывал только истинно верующим, от непосвященных же скрывал ее под прядью волос. При медицинском осмотре оказалось, что она имела вид неправильного параллелограмма, в верхней части которого были крестообразно расположены 13 точек. Этому знаку, а также двум другим, на плече и на внутренней стороне ноги, Лазаретти, как и подобает помешанному, придавал таинственное, чудодейственное значение и считал всю эту татуировку доказательством особого благоволения Божия (печатью завета с Богом).

С тех пор Лазаретти совершенно переменился, как это обыкновенно случается с помешанными:[162]из драчуна, богохульника и кутилы он превратился в тихого, скромного отшельника и жил некоторое время в горах, почти под открытым небом, питаясь иногда одним хлебом с водой или же травой, приправленной солью и уксусом, полентой, постной похлебкой, чесноком с хлебом и пр. Находясь на острове Монте‑Кристо, в 1870 году, он более месяца обходился шестью хлебами с добавлением зелени, а живя во французском монастыре, съедал только две картофелины в день. Сами сочинения его из шутовских и неуклюжих сделались вполне порядочными, иногда изящными – что должно было особенно сильно поразить и не одних только простолюдинов.

Кроме того, он стал писать более толково, употребляя сильные образные выражения, и с таким религиозным чувством, какое можно было встретить разве лишь у первых христиан.

Духовенство того местечка, где родился Лазаретти, видя в нем как бы олицетворение древних пророков, чем он и был в действительности, как мы увидим дальше, отнеслось к нему с тем большим уважением, что, по своему обычаю, решилось эксплуатировать его в своих интересах и воспользоваться им для сбора пожертвований на постройку церкви.

Народ, и без того изумлявшийся полной перемене в образе жизни Лазаретти и его татуировке, еще более изумлялся теперь его вдохновенным речам, длинной всклокоченной бороде, серьезной наружности и, подстрекаемый духовенством, толпами бежал послушать нового пророка.

Начались процессии… Окруженный духовенством и знатнейшими из местных жителей, Лазаретти посетил Арчидоссо, Роккальбенья, Кастель дель Пиано и другие ближайшие города; население повсюду встречало его с восторгом, на коленях, а священники и духовенство окрестных церквей целовали ему руки и даже ноги. Приношения сыпались со всех сторон, но были все же не особенно велики, так как жители не могли жертвовать много; поэтому для постройки церкви решено было воспользоваться их даровым трудом. Место выбрали вблизи Арчидоссо, и работа закипела. Десятки тысяч верующих, мужчины, женщины, даже дети принялись таскать камни, бревна и другие строительные материалы. К сожалению, как в стихосложении, так и в архитектуре, кроме пророческого вдохновения, необходимы еще научные познания, а их‑то и не было у Лазаретти; поэтому затеянная постройка оказалась столь же неудачной, как его поэзия: собранные с таким трудом материалы остались на месте, в виде безобразной кучи мусора, и вся эта затея окончилась столь же бесплодно, как некогда сооружение Вавилонской башни. В январе 1870 года Лазаретти основал Общество священной лиги, имевшее целью взаимное вспомоществование и дела милосердия. В марте того же года, после общей трапезы со своими последователями, он отправился на остров Монте‑Кристо, где в продолжение нескольких месяцев писал послания, пророчества и поучения, а потом, вернувшись в Монтелабро, составил описание видений и пророческих снов, какие были ниспосланы ему во время пребывания на острове. Вслед за тем его обвинили в подстрекательстве к бунту, но суд оправдал его. После того Лазаретти основал другое общество под названием Христианская Семья, но был снова арестован по совершенно неосновательному подозрению, будто это общество организовано с мошенническими целями; однако благодаря заступничеству Сальви его оправдали, и он отделался только семимесячным предварительным заключением в тюрьме.

Повинуясь новому велению свыше, Лазаретти предпринял в 1873 году путешествие и посетил Рим, Неаполь, Турин, затем отправился в гренобльский картезианский монастырь, где составил правила для Ордена кающихся монахов, а также и цифрованную азбуку. Там же он написал сочинение под заглавием «Небесные цветы», где говорится, например, что «Великий муж сойдет с гор в сопровождении небольшого отряда горцев»; в этой же книге описаны видения, сны и божественные заповеди, ниспосланные автору во время его пребывания в монастыре.

При возвращении в Монтелабро его встретила на дороге громадная толпа приверженцев и любопытных, которой он произнес проповедь на тему «Бог видит, судит нас и воздает каждому по делам его». За эту проповедь его привлекли к ответственности, обвинив в намерении ниспровергнуть правительство и вызвать междоусобную войну.

На этот раз эксперты‑психиатры не были спрошены, и суд, не приняв во внимание ни странной татуировки, ни курьезных сочинений Лазаретти, отнесся к нему точно так же, как к человеку, находившемуся в здравом уме, и приговорил его за плутовство, соединенное с бродяжничеством, к 15 месяцам тюремного заключения и отдаче на год под надзор полиции.[163]Но апелляционная палата отменила это решение, так что Лазаретти вернулся в августе 1875 года в Монтелабро, где снова организовал свое распавшееся было общество и поставил во главе его священника Империуцци. Затем, вследствие расстроенного в тюрьме здоровья, а может быть, также с целью избежать новых арестов или из желания разыграть роль мученика перед французскими легитимистами, он отправился во Францию. Около одного из городов Бургундии на него, как он сам говорит, снизошло божественное вдохновение, результатом которого явилась книга, по справедливости названная им таинственной, под заглавием «Моя борьба с Богом» («La mia lotta con Dio»). В это же время он написал сочинение «О семи печатях с описанием признаков семи вечных городов», заимствованное отчасти из Библии, отчасти из Апокалипсиса и наполненное самыми нелепыми рассуждениями. Кроме этого Лазаретти издал еще свою программу, в которой назвал себя «великим Монархом» и предлагал всем христианским государям вступить с ним в союз, так как скоро и совершенно неожиданно для всех должен наступить конец мира, и тогда гонимый теперь пророк явится перед лицом всех земных владык в качестве судии и полновластного господина. Все эти сочинения были переписаны священником Империуцци, который исправил при этом и грубейшие грамматические ошибки, постоянно в них встречавшиеся. Многие из них удостоились чести не только быть напечатанными, но даже переведенными на французский язык Леоном Дю Ваша, благодаря субсидии, а также стараниям реакционеров Италии и других стран, совершенно серьезно отнесшихся к безумному бреду несчастного маньяка.

Между тем Лазаретти, под влиянием все усиливавшегося бреда, стал громить духовенство и проповедовать замену тайной исповеди – публичной, вследствие чего папа признал все учение его ложным, а сочинения – еретическими. Тогда этот последний, написавший некогда в защиту папской власти «Гражданский статут папского владычества в Италии» («Statuto civile del Regno Pontificio in Italia»), издал в 1878 году послание к своим братьям‑монахам, направленное против «боготворения папы», которого он назвал семиглавым чудовищем. Несмотря на это, со свойственной всем помешанным непоследовательностью, Лазаретти вскоре отправился в Рим, чтобы повергнуть к подножию Св. Престола свою символическую печать и жезл, а вернувшись в Монтелабро, начал осуждать уже и самую католическую церковь, называя ее лавкой, а все духовенство – атеистами и торгашами, только эксплуатирующими религиозные чувства своей паствы. Вместе с тем он проповедовал необходимость реформы в религии и, называя себя новым Христом, властелином и судьей, убеждал своих последователей отречься от суеты мира сего, а в доказательство этого отречения требовал, чтобы они воздерживались от пищи и сношений с женщинами, даже если они женаты, и отказались бы от собранной верующими довольно значительной суммы денег, более 100 000 лир, которая должна была оставаться без всякого употребления спрятанной в вазе – идея чисто безумная! Впрочем, часть этих денег получила потом особое назначение: в ожидании какого‑то великого чуда Лазаретти заказал для своих избранников знамена и одежды с изображением зверей, виденных им во время галлюцинаций, одеяния самого странного покроя – в том числе одно, особенно богатое, предназначалось для него самого; для остальных же последователей были приготовлены только нагрудники с вышитым на них крестом и двумя буквами С, из которых одна – вверх ногами – +С. Знак этот служил эмблемой основанного им общества.

В августе 1878 года, когда народу собралось более обыкновенного, Лазаретти потребовал от своих последователей, чтобы они провели три дня и три ночи в посте и молитве, причем произносил проповеди, то общие для всех верующих, то частные для одних только приближенных, которые подразделялись на несколько орденов, носивших различные названия – отшельников духовных, кающихся и пр. Затем, в течение трех дней – 14, 15 и 16 августа – происходила так называемая исповедь прощения (confessione di amenda), а 17‑го на башне было водружено большое знамя с девизом: «Республика есть царство Божие». После этого пророк стал у подножия креста, специально воздвигнутого по этому случаю, собрал вокруг себя всех близких и заставил их поклясться ему в верности и послушании. При этом один из братьев всячески старался уговорить Лазаретти отказаться от задуманного им опасного предприятия. Но все было тщетно. Когда ему указывали на возможность встретить войска на пути, он отвечал: «Завтра же я покажу вам чудо в доказательство того, что я послан самим Богом в образе Христа, владыки и судии; следовательно, меня не могут убить – всякая сила и власть земная должна преклониться перед моей силой: достаточно одного движения моего жезла, чтобы уничтожить всех, осмелившихся сопротивляться мне». На чье‑то замечание, что правительство рассеет сборище силой, он возразил: «Я руками отброшу пули, я сделаю безвредным для себя и для моих последователей каждое оружие, обращенное против них, – даже королевские карабинеры превратятся в мой почетный караул». Все более и более увлекаясь своей фантастической задачей, Лазаретти, не скрывавший делаемых им приготовлений даже от папского легата, обещал было ему отменить процессию, но потом изменил свое решение и написал, по‑видимому, с полным убеждением: «Я не мог исполнить данного вам обещания, потому что приказание свыше, от самого Бога, заставило меня действовать иначе». А неверующим или отказывающимся исполнять его требования он грозил небесными громами. В таком‑то настроении повел Лазаретти утром 18 августа толпу своих приверженцев по дороге из Монтелабро в Арчидоссо. На нем была надета королевская мантия красного цвета, вышитая золотом, голову украшала корона в виде тиары, с пучком перьев наверху, а в руках он держал свой жезл. Хотя и менее богатые, но отличавшиеся разнообразием цветов и причудливостью покроя, одежды его приближенных соответствовали степени, какую занимал каждый из них в Обществе Священной лиги; простые же члены его были в своем обычном платье, и только описанные выше символические знаки на груди отличали их от толпы. Семеро из важнейших лиц общества несли столько же знамен с надписью Республика есть царство Божие. При этом все пели сочиненный Лазаретти гимн, каждая строфа которого оканчивалась припевом: «Вечная Республика» и пр.

В Италии, вероятно, всем известно, что случилось потом. Лазаретти, еще так недавно объявлявший себя королем из королей, потомком царя Давида, держащим в своей власти всех владык земных и совершенно неуязвимым, упал, сраженный чьей‑то рукой, – может быть, самого же папского легата, столько раз бывшего у него в гостях, или же только по его приказанию. Рассказывают, что поглощенный своей последней уже иллюзией, он, падая, воскликнул: «Мы победили!»

Процессия эта была устроена не только бессмысленно, но даже как бы нарочно с целью доказать ее неосуществимость. Следствие, начатое потом против последователей Лазаретти, вполне доказало, что созданное им вероучение было плодом галлюцинаций. Г. Ночито совершенно справедливо говорит по этому поводу: «В тот день, когда был вскрыт ящик, где хранилось имущество пророка, и вместо ожидаемых вещественных доказательств его преступной деятельности оттуда вынули изображение Божией Матери и рядом с ней портрет Давида в военном мундире, умиленно беседующего со Св. Духом; когда из этого ящика, точно из Ноева ковчега, стали появляться необыкновенные животные, созданные фантазией пророка для украшения его знамен, – орлы, змеи, голуби, крылатые лошади, быки львы, гидры, – а затем оттуда же вынули священнические одежды, королевские мантии, венки из оливковых ветвей и терновые венцы, в тот день, когда после долгих, тщательных обысков в квартирах и в карманах панталон лазареттистов полиция ничего не нашла у них, кроме распятия да четок, и наконец особенно в тот день, когда публика получила возможность любоваться той странной обувью, которую носили последователи святого Давида, и папскими туфлями, которые надевал сам “пророк” и в которых он едва мог двигаться, – в этот день никто уже не сомневался, что правительство приняло мономаньяка за опасного бунтовщика».

Пунктом помешательства Лазаретти послужила та часть символа веры, где говорится о воскресшем Христе, «сидящем одесную Отца и паки грядущем судити живых и мертвых».

Так как этот обещанный Судия долго не являлся, то Лазаретти вообразил себя в его роли и во всем старался подражать Христу; у него тоже были свои 12 апостолов и среди них апостол Петр, носивший на груди пару ключей, искусно вырезанных из картона; он точно так же постился и терпел всяческие лишения, находясь во время суровой зимы на острове Монте‑Кристо, где вел с Богом беседу, сопровождавшуюся раскатом грома, блеском молнии и землетрясением. Иисус Христос созвал учеников на тайную вечерю перед Пасхой – Лазаретти пригласил своих последователей на Троицу 15 января 1870 года, причем сказал им: «Так угодно было тому, кто руководит всеми моими поступками. Знайте, что теперь это составляет величайшее таинство; вспомните, что вы находитесь теперь в том месте, которое Бог избрал для своего жилища. Скоро, скоро настанет время, когда именно здесь будут воздвигнуты восхитительные памятники в честь его пресвятого имени, чтобы служить символом божественного величия».

В сущности, он не установил за этой трапезой никакого таинства: но для того, чтобы во всем походить на Иисуса Христа, Лазаретти утвердил таинство своего изобретения – исповедь прощения, довольно, впрочем, сходную с устной.

Но этого мало: ему захотелось также иметь свое преображение, сопровождаемое землетрясением, и он предсказал, что это событие должно совершиться 18 августа 1878 года.

Когда врач колебался сделать операцию сыну Лазаретти, у которого была мочекаменная болезнь, этот последний взял нож и сам вырезал камень. Ребенок умер; отец же его продолжал твердить, нимало не смущаясь: «Сын Давидов не может умереть».

При медицинском исследовании трупа Лазаретти на теле его был обнаружен знак – изображение креста внутри опрокинутой тиары. Спрошенные по этому поводу братья пророка пояснили, что он велел сделать во Франции золотую печать, которую называл императорской, и, обмакнув ее в кипящее масло, оттиснул ею знаки на теле, сначала себе, а потом – жене своей и детям.

Таким способом бедный пророк хотел доказать с полной очевидностью не только свое высокое происхождение, но также и знатность членов своей семьи, так как, по его словам, он был прямой потомок императора Константина, хотя, конечно, доказал этим лишь свое безумие, потому что именно у помешанных мы замечаем склонность выражать свои нелепые бредни символами и различными изображениями.

Однако Лазаретти не ограничивался одним лишь сознанием, что в жилах его течет царская кровь: ему хотелось еще и властвовать над целым миром, хотя под конец он уже настолько сузил свои требования, что готов был довольствоваться передачей своих прав какому‑нибудь принцу. В одном из своих манифестов – «К христианским государям» – он сделал следующее воззвание:

«Я обращаюсь безразлично ко всем христианским государям, католикам, схизматикам и еретикам, лишь бы они были крещеные».

«Не беда, если они не облачены властью и не управляют народами, только бы в их жилах текла царская кровь. Я призываю их всех, и первый же, кто явится ко мне – если ему будет не менее 20 и не более 50 лет и если при этом у него не окажется никаких физических недостатков, – будет царствовать вместо меня».

Курьезнее всего то, что покойный граф Шамбор серьезно отнесся к этому приглашению и отправил к Лазаретти своего уполномоченного. Чем окончились совещания короля из дома умалишенных с королем из археологического музея – неизвестно.

«Мне нужен союзник христианин, – говорится далее в манифесте. – Я решился теперь ускорить свое великое предприятие, и если они (христианские государи) не явятся ко мне в течение трех лет со времени опубликования этой программы, то я покину Европу и отправлюсь в среду неверных, чтобы достигнуть при их помощи того, чего я не мог сделать, находясь между верующими».

«Но горе, горе тогда всем вам, христианские государи! Вы будете наказаны семью головами великого антихриста, которые появятся из недр Европы, и в особенности одним юношей, который после моего удаления придет из северных стран к центру Франции и будет выдавать себя за Того, кто Я сам».

Отсюда‑то явилась у Лазаретти idee fixe, что он царь царей. Когда городской голова Арчидоссо не хотел исполнять его приказаний, он сказал ему: «Я – Монарх из Монархов. Я ношу на своих плечах государей целого мира. Сколько у вас ни есть карабинеров и солдат, они все принадлежат мне, находятся в моей власти, и у вас не хватит веревок, чтобы связать меня». То же самое он говорил и другим лицам, особенно когда произносил проповеди, что было подтверждено множеством свидетельских показаний.

Так, например, свидетель Росси, бывший на проповеди 17 августа, слышал, как Лазаретти называл себя королем королей, Христом, Судьей, которому будет подчинен даже король Италии. Он же говорил, что папа не должен более жить в Риме и что ему найдут другую резиденцию. Далее свидетель Мацетти показал, что Давид непременно хотел устроить процессию 18 августа и говорил: «С чего вы взяли, что нас арестуют? Разве это возможно, чтобы подданные арестовали своего Монарха?» Такие же показания дали и другие лица.

Что же касается эмблематического знака +С, которому Лазаретти придавал огромное значение, то он олицетворял, по‑видимому, идею о двух Христах, одном – сыне Иосифа из Назарета, и другом – сыне Иосифа Лазаретти из Арчидоссо. Но зато является совершенно непонятным, какая взаимосвязь могла существовать между Иисусом Христом, императором Константином, псалмопевцем Давидом и самим Лазаретти. Объяснение этого факта следует искать в противоречиях и нелепых представлениях, свойственных мономаньякам, которые не останавливаются ни перед чем, лишь бы доказать истинность своей главной идеи – другими словами главного пункта своего помешательства – и обнаруживают при этом замечательное умение принять даже внешний вид изображаемого ими лица. Мне вспомнилось, что в Павии была одна больная, считавшая себя членом семьи Наполеона: она очень искусно подражала им в костюме, манерах, разговоре и пр., и в то же время называла себя дочерью Марии Луизы и Виктора Эммануила.

Вообще, у Лазаретти масса противоречий; сначала он видел в папе освободителя Италии, но потом, когда был отлучен им от церкви, стал называть папство идолопоклонничеством; он готов был умереть за католическую апостольскую религию и в то же время отрицал устную исповедь – один из главных ее догматов; считая себя сыном Давида, назывался также и сыном императора Константина и пр.

Однако в правительственных сферах сумасшествие Лазаретти отрицалось самым решительным образом. На суде в Сиене королевский прокурор выражал в своей речи такого рода соображения, нисколько, впрочем, не разъяснявшие дела. «Возможно ли допустить, – говорил он, – чтобы процессия была устроена с целью посещения святых мест, когда для этого требовалось пройти 24 мили? Мыслимо ли подобное путешествие с толпой, где осталось бы так много детей? На какие же средства стали бы жить члены этой процессии, когда мы знаем, что уже 18 августа у них не было ни гроша? Затем, как допустить существование другой нелепой цели – путешествия в Рим для того, чтобы вытребовать у Первосвященника Моисеев жезл, отнятый Львом XIII у Давида Лазаретти?» Отвечать на все эти вопросы можно лишь тем, что хотя у сумасшедших и бывают иногда проблески гениальности, но в их уме все‑таки преобладают абсурды и противоречия.

Так, одним из необходимых средств для господства над миром Лазаретти считал свой жезл, делившийся на 5 частей – эмблемы четырех евангелистов и его самого. Вот почему он устроил процессию, чтобы снова овладеть этим жезлом, который конфисковали у него в Риме.

Для понимания душевного состояния подобных безумцев необходимо стать на их точку зрения, надо освоиться с этим болезненным, по большей части лишенным логики мышлением, где самые ничтожные вещи получают громадное значение, а самые крупные, напротив, кажутся ничтожными, если только они идут в разрез с желаниями помешанного субъекта.

Во всяком случае, как ни была нелепа цель путешествия, стремление министерства внутренних дел найти в этом действии ключ ко всему необъяснимому оказывалось еще нелепее.

Поводом к обвинению Лазаретти в мошенничестве послужили выписанные им на имя неизвестных, ничего не имеющих лиц векселя, которыми он не думал, да и не мог воспользоваться, но которые сильно компрометировали его. Здесь опять встает вопрос, для какой цели это было сделано, – и снова приходится отвечать, что именно бесцельность, бесполезность противозаконных действий и составляет отличие помешанного от настоящего преступника. Еще более неосновательны были обвинения Лазаретти в том, что он выманивал у членов своего общества деньги и брал их себе. «У сумасбродов не бывает доходов», – гласит ломбардская пословица, и действительно, Лазаретти ничего не нажил от своих проповедей и пророчеств, кроме гонений да насмерть сразившей его пули. Жену и детей он оставил без всяких средств, жизнь вел самую скромную изнурял себя покаянием, лишениями всякого рода и сам первый подавал своим последователям пример соблюдения четырех постов в продолжение года. Большую часть времени он проводил в монастырях и пещерах, например на острове Монте‑Кристо или среди мрачных вулканических скал Монтелабро, а получаемые от француза Дю Ваша деньги тратил на постройку церкви и нелепой башни, представлявшейся его расстроенному воображению каким‑то священным ковчегом, символом нового союза между народами.

Но всего очевиднее выражалось умопомешательство Лазаретти в его сочинениях.

Во‑первых, потому, что все они наполнены описаниями зрительных и слуховых галлюцинаций, нередко изложенными с такой живостью, что даже самая богатая фантазия человека, находящегося в здравом уме, не могла бы создать ничего подобного.

Так, в сочинении «Борьба с Богом» он говорит: «Будто удар грома разразился надо мной и ослепил меня, вследствие чего я упал на землю как мертвый. Множество голосов раздались посреди грохота и треска, и я услышал слова: “повелевай, повелевай, повелевай!” Больше я ничего не мог понять. Вновь послышался грозный голос Бога, говоривший мне…» и пр.

На первой же странице предисловия к его «Рескриптам» сказано: «Я безмолвствовал в продолжение 20 лет… но настало время, когда я должен был заговорить согласно