Мой единственный человек

Вера и Марина Воробей

Мой единственный человек

Первый роман –

Вера и Марина Воробей

Мой единственный человек

Вот уже битый час Галя Снегирева металась по комнате. Ее беспокойный маршрут особым разнообразием не отличался. Из пункта А она перебегала в пункт Б, а потом снова возвращалась на исходную точку. Пунктом А был компьютер, а пунктом Б – телефон. Оказавшись возле него в очередной раз, Галина совершала одно и то же странное действие: она снимала трубку, подносила ее к уху, секунды три слушала гудок, после чего с досадой бросала трубку. В компьютере она проверяла наличие новых писем в своем почтовом ящике. Но, увы, ни телефон, ни компьютер, похоже, не оправдывали ее надежд.

А все дело было в том, что пошел уже третий день с тех пор, как от Игоря не поступало ни звонков, ни электронных писем.

«Ну что, что могло случиться? Почему у него никто трубку не берет? Почему он не отвечает на мои письма? – мучила она себя вопросами. – Ведь в последний раз, когда мы встречались у него дома, ничего плохого не произошло… Все было как обычно: вначале Игорь прочитал мне два своих новых стихотворения, потом я ему свое прочитала. А потом… Что же было потом? Целовались… А после? Выпили чай… Стоп! Вот за чаем, на кухне, он и произнес эти ужасные слова! Но тогда я почему-то не придала им значения… Ведь в последнее время Игорь все чаще заводил разговоры о том, что нам не суждено быть вместе и что очень скоро всему этому должен прийти конец… Конец… Но как же он может даже думать об этом? Ведь я так люблю его! И он меня тоже любит. Я это точно знаю! Я не хочу жить без него, и если Игорь решит, что мы не должны больше встречаться, то я не знаю… Я, наверное, покончу тогда с собой…»

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Галя мучила свой компьютер, пытаясь вытащить из него то, чего в нем просто-напросто не было. Девушка даже вздрогнула. Опрометью кинулась она к пункту Б, схватила трубку и, прижав ее к уху, еле слышно выдохнула:

– Алло.

В трубке звенела тишина. Галя, не помня себя от волнения, выкрикнула:

– Алло! Игорь, это ты? Почему ты молчишь? Почему ты молчишь? – повторила она. – Я же знаю, что это ты!

Голос Гали звенел, готовый в любую секунду сорваться. Тот, кто слушал ее сейчас на том конце провода, видимо, почувствовал состояние девушки, потому что уже в следующую секунду трубка отозвалась тихим, сдавленным голосом Игоря:

– Как ты поняла, что это я?

– Не знаю, – ответила Галя. Ей хотелось спросить, почему он не отвечал на ее письма и звонки, но она молчала. Потому что просто боялась услышать ответ. – Игорь, а я сегодня стихотворение написала. Полночи писала, а потом до утра редактировала и правила, как ты учил. Хочешь, я приеду к тебе прочитаю? А могу по телефону. Хочешь? – скороговоркой выпалила Галя, стараясь говорить как можно радостней и беззаботней.

– Не надо, – отрезал Игорь.

– Ой, извини. У тебя, наверное, дела, а я тут лезу со своими стихами… – Галя говорила совершено искренне, без тени упрека или кокетства. Ей и правда хотелось, чтобы Игорь сказал: «Да, сейчас у меня дела. Приезжай лучше вечером».

– Ты совсем не надоедаешь мне… – В голосе Игоря теперь послышались прежние приветливые и живые нотки, но через секунду он осекся и снова заговорил тихо и подчеркнуто отстраненно: – Дело не в этом, Галь… Дело совсем в другом.

– Тогда скажи, в чем? – В эту секунду внутри у нее что-то сжалось, и, прежде чем Галя снова услышала в трубке голос Игоря, это то, что сжалось, вдруг резко оборвалось, и девушка почувствовала, как голова ее пошла кругом.

– Галь, но я ведь уже говорил тебе много раз: мы не можем быть вместе. Поверь, чем дальше, тем будет больнее нам обоим. Мы должны расстаться. Сейчас, – сказал Игорь упавшим голосом.

Эти слова больно врезались в самое сердце девушки, и тут же по ее щекам побежали слезы. Она не стала сдерживать их, и крупные слезинки, обгоняя одна другую, обжигали ей лицо.

– Прошу тебя, умоляю, не говори так, – дрожащим голосом проговорила она.

– Я люблю тебя, Галя. Очень люблю… И именно поэтому не хочу калечить твою жизнь. Достаточно одной, моей.

– Но ты сейчас именно этим и занимаешься! Ты калечишь мою жизнь! Я не хочу жить без тебя! Не могу! Слышишь? – Галя не сдержалась и разрыдалась.

– Это только так кажется… Тебе сейчас кажется, что ты не можешь без меня жить. – Он на секунду запнулся и заговорил снова: – А мне кажется, что я без тебя не смогу. Но вот увидишь, это ощущение скоро пройдет. Я уверен, что ты встретишь и полюбишь нормального человека. Здорового, а не калеку. Ты достойна лучшего.

– Это все не так! Это все неправильно! Мне никто, кроме тебя, не нужен! И никогда не будет нужен… Я знаю. И я верю, слышишь, я точно знаю, все будет хорошо! Игорек, миленький, пожалуйста, не говори больше никогда таких слов.

Игорь молчал. До Галиного слуха доносилось лишь его неровное дыхание. И тогда она сказала то, о чем хотела сказать с самого начала, но только не решалась. Потому что эта тема с некоторых пор считалась у них запретной:

– Помнишь, ты говорил, что когда тебе сделают операцию…

– Да не сделают мне никакой операции! Этого никогда не случится, пойми! – выкрикнул, перебив ее Игорь.

– Но ведь ты говорил, что летом, возможно…

– Да в том-то и дело, что невозможно! – Он перевел дыхание и раздельно, по слогам, повторил: – Не-воз-мож-но.

– Но почему? – сорвалась на крик Галя и задержала дыхание в страхе услышать что-то жуткое, окончательное и непоправимое. Но то, что она услышала, все же было лучше ожидаемого:

– У моих родителей нет денег на эту операцию, – сказал он.

– Игорь, а помнишь, ты говорил, что у твоей мамы есть знакомый врач и что он обещал тебе помочь? – оживленно затараторила Снегирева.

– Он и помог. Он назвал сумму в два раза меньше реальной стоимости этой операции, – погасил ее радость Игорь.

– Но ведь твои родители могут поднакопить денег, и тогда…

– А вот тогда уже будет поздно. Крайний срок – три месяца. Так сказал врач. – Игорь замолчал. Возникла долгая пауза.

– Сколько стоит операция? – робко нарушила молчание Галя.

– Тебе незачем это знать, – осек ее Игорь.

– Я прошу тебя, скажи, сколько она стоит? – уже умоляла она его.

– Пять тысяч долларов, – выделяя голосом каждое слово, отчеканил Игорь. – Галя, не мучай ни меня, ни себя. Я очень тебя прошу… Это единственное, что ты можешь для меня сделать. Не надо ни звонить, ни писать… Прости, если я сейчас доставляю тебе боль, но поверь, я это делаю только ради тебя. Все, пока. – В трубке раздались жестокие, неумолимые, бездушные гудки.

Галя еще долго прижимала трубку к мокрым от слез щекам, забыв о времени и обо всем на свете.

Они познакомились по Интернету полгода назад. Тогда Галя написала первое в своей жизни стихотворение. Совершенно случайно она попала на сайт Игоря. Он назывался «Одинокий поэт». Там она «вывесила» свое стихотворение, и через несколько дней Игорь ей написал. Галя тут же ответила ему. Некоторое время они переписывались. Она чувствовала, что Игорь необычный и близкий ей по духу человек, но присутствовала в его письмах какая-то тайна. И тайна эта отзывалась в душе девушки смутной тревогой и чем-то еще мрачным, все время ускользающим, названия чему она не знала. Наконец они договорились о встрече.

Игорь пригласил ее к себе домой. Еще на пороге, увидев его, Галя поняла, что означала эта ускользающая таинственность. Игорь сидел в инвалидной коляске. Но Галя, не смотря на это, сразу влюбилась, с первого взгляда и впервые в жизни. Игорь тоже полюбил ее. Когда они были вместе, Галя совершенно забывала о том, что запрещало им быть вместе, о том, что ставило между ними нерушимую стену. Она не ощущала этой стены, которая все же между ними существовала, и верила, что Игорь тоже не ощущает ее. Но вот настал тот день, когда он сказал то, чего она боялась больше всего на свете…

Снегирева не знала еще, как достанет эти деньги, но знала точно, что достанет. Достанет во что бы то ни стало! В ее голове уже копошились какие-то обрывочные идеи и планы. Вдруг Галя вздрогнула – кто-то тряс ее за плечо.

– Привет! – Перед ней стояла мама. – А я звонила в дверь – никто не открывает. Странно, думаю. Где тебе быть? А ты, оказывается, тут сидишь. Неужели не слышала, как я звонила? – удивленно вскинула брови Марина Николаевна.

– Да я просто задумалась. – Галя встала с кресла и взглянула на маму.

Та тоже внимательно, так, будто видела Галю впервые, посмотрела на нее.

– Ты плакала? – спросила Марина Николаевна и осторожно провела рукой по прямым светло-русым волосам дочери.

– Нет, – отмахнулась та, – просто не выспалась, оттого и глаза красные…

– Ну ладно. Пойдем перекусим, а то я голодная как волк, – сказала Марина Николаевна и шагнула к двери в кухню.

– Ты ешь, а я пойду хоть часик посплю, – сонным голосом откликнулась Галя, хоть спать ей и совершенно не хотелось.

– Да что ж ты будешь днем спать? – возмутилась мама. – А потом среди ночи проснешься и будешь овечек считать? Пойдем-ка лучше, я тебе кое-что интересное расскажу.

Гале не хотелось сейчас пререкаться с мамой – просто сил не было, и она послушно поплелась за ней следом, не слишком заинтересованная перспективой услышать что-то интересное.

– Ну слушай, – интригующе начала Марина Николаевна, открыла холодильник и стала перекладывать в него из своей сумки продукты. – Помнишь тетю Машу из второго подъезда?

– Да, – вяло кивнула Галя, вспомнив эту неуравновешенную и крикливую тетку, которая никогда не вызывала у нее симпатии.

– Ну так вот. – Марина Николаевна захлопнула дверцу холодильника, повесила на ручку двери похудевшую сумку и села напротив Гали. – Я когда вчера на работу шла, смотрю, машина стоит у подъезда большая, а на ней написано: «ТВЦ». Ну, думаю, мало ли?.. А сегодня еду в автобусе, вижу, впереди женщина стоит… Она тоже, по-моему, во втором подъезде живет… Как же ее зовут? То ли Инна, то ли Ира… – Марина Николаевна, сбившись, на секунду задумалась. – Ну ладно, не важно, – махнула она рукой. – А со мной рядом место свободное было. Ну, эта женщина и подсела ко мне. Ну, мы едем, значит, и она вдруг говорит: «Ой, здравствуйте, а я вас вначале не узнала!» Ну, мы и разговорились. И вот что она мне рассказала… – Марина Николаевна замолчала и посмотрела на Галю, пытаясь понять, заинтригована ли та ее рассказом. Но Галя слушала маму исключительно из уважения. Возможно, мама не заметила этого, а может, только сделала вид, но уже в следующую секунду она продолжила как ни в чем не бывало: – Ну и вот, говорит она мне, значит: «А вы знаете, тут на днях к Марии Ивановне с телевидения приезжали?» Я, естественно, вспомнила ту машину и спрашиваю: «А! Так это, значит, к ней машина с ТВЦ приезжала?» «Да, – говорит, – это к ней “Времечко” приезжало». А дело оказалось вот в чем: тетя Маша, когда делала ремонт в квартире, поставила на окна эти… – Марина Николаевна наморщила лоб и щелкнула пальцами. – О! Стеклопакеты. Ну и, в общем, я не помню толком, что там с ними случилось, словом, они у нее испортились. Да причем как-то по-страшному. А денег они стоят не маленьких. Короче, наша тетя Маша пошла в ту фирму, где их покупала, и ей там сказали, что брак они не продают и что тетя Маша якобы сама стеклопакеты эти испортила, а к фирме претензии предъявляет. Ну ты же помнишь, какая тетя Маша? Она хоть в гробу достанет! В лепешку расшибется, а своего не упустит! В общем, тетя Маша, не будь дурой, позвонила во «Времечко». Ну, те сразу заинтересовались, приехали к ней, засняли эти окна перекосившиеся, провели на месте какую-то экспертизу, и выяснилось, короче, что все дефекты этих стеклопакетов – производственный брак. Тетю Машу по телику в пятницу показывали на фоне этих стеклопакетов несчастных. И что ты думаешь? – Марина Николаевна, победно вскинув голову, посмотрела на дочь. – Эта фирма вернула ей все деньги плюс двадцать процентов за моральный ущерб. Представляешь? – Марина Николаевна смотрела сейчас на Галю так, словно деньги, с лихвой вернувшиеся к тете Маше, были лично ее, маминой заслугой.

Реакция Гали была совершенно неожиданной: вначале она наморщила лоб, будто силилась вспомнить что-то очень важное, а затем вскочила и со словами: «Точно! Конечно! Блин, ну как же я раньше-то не додумалась?!» – бросилась на шею Марине Николаевне, покрывая ее лицо поцелуями.

«Нет, я не могу так поступить без согласия Игоря… – Галя сидела рядом с телефоном и теребила в руках клочок бумаги. Это был телефон редакции “Времечко”, который Марина Николаевна по просьбе Гали узнала у тети Маши. – Ну, допустим, скажу… И что? Игорь ни за что на свете на это не пойдет… Но, в конце-то концов, не ради себя же я это делаю!»

Девушка решительно подняла трубку, но в следующую же секунду опустила ее на место. «А вдруг он все-таки, по закону подлости, включит телевизор и все увидит… Что же тогда будет? Все, хватит! – решительно осекла себя она. – Раз уж решила звонить, значит, надо звонить!»

Галя снова подняла трубку и незамедлительно, не дав себе и секунды на раздумья, набрала семь заветных цифр. Сердце девушки стучало тревожно и гулко.

– Здравствуйте. Редакция программы «Времечко». Слушаю вас, – почти сразу раздался в трубке приветливый женский голос.

Только сейчас Галя поняла, что совершенно не продумала, что она скажет. Ее ладони вспотели от внезапно нахлынувшего волнения, а к горлу подступил ком, лишивший ее на какое-то время дара речи.

– Я слушаю вас! – Теперь голос звучал несколько требовательней.

– Здравствуйте, – поборов волнение, начала Галя. – Я хотела бы рассказать свою историю. В общем, я хотела… Ну, принять участие в вашей программе.

– У вас есть материал для сюжета? – догадалась женщина на том конце провода.

– Да, да, – радостно подтвердила Галя.

– Подождите секундочку, я соединю вас с редактором.

В трубке запиликала музыка. Внезапно ее прервал низкий мужской голос:

– Здравствуйте. Я вас слушаю.

– Здравствуйте, – отозвалась Галя. – Я бы хотела поучаствовать в вашей программе. Понимаете, мне очень нужна помощь.

– Да, да… Затем мы здесь и сидим, – приветливо откликнулся редактор. – Рассказывайте, что у вас случилось, – добавил он неожиданно мягким голосом.

– В общем, несколько месяцев назад я познакомилась с парнем по Интернету, – не слишком уверенно начала Галина. – Вначале мы с ним переписывались, а потом встретились. – Она запнулась. – Понимаете, Игорь прикован к инвалидной коляске, – выпалила Галя, а потом перевела дыхание и продолжила: – Для того чтобы он снова смог ходить, нужна операция. Она дорогая… Короче, эта операция стоит пять тысяч долларов. А у его родителей таких денег нет. И Игорь сказал, что мы не можем больше быть вместе, что он не хочет калечить мою жизнь… Но я не могу без него. Правда, не могу, понимаете? Я очень хочу ему помочь… Только не знаю как… – Из Галиных глаз покатились слезы. Она замолчала.

– Я вас понимаю… – задумчиво протянул редактор. – Так. А сколько лет вам и вашему парню?

– Мне – пятнадцать. А Игорю – восемнадцать, – честно призналась Галя.

– Замечательно! – почему-то оживился мужчина. – Как я понял, вы оба живете в Москве?

– Да, – подтвердила Галя.

– Значит, так, девушка. Как вас зовут?

– Галина, – сказала она, все еще всхлипывая.

– Галина… – повторил за ней редактор и, внезапно поменяв тон, заговорил снова: – Вы, прежде всего, успокойтесь. – Он ненадолго замолчал, о чем-то задумавшись. – Значит, давайте, Галина, договоримся с вами вот как: я тут немножко разберусь с графиком съемок, и кто-нибудь из наших вам перезвонит. А там уж вы скажете, куда ехать, ну и все прочее. Идет?

– Значит, вы снимете сюжет обо мне? – почему-то удивилась Галя.

– Ну да… – удивился в свою очередь редактор. – А у вас есть другие предложения?

– Да, нет… Конечно, нет… Просто так быстро. Я не ожидала, – поспешила оправдаться Снегирева.

– Ну а зачем нам медлить? – жизнерадостно отозвался редактор. – История у вас интересная…

– А когда вы позвоните, хоть примерно? Ну, чтобы я была дома…

– Точно я вам сейчас ответить на этот вопрос не могу… Но обещаю, что в самое ближайшее время. А если вас не окажется дома, мы перезвоним, – заверил он и добавил: – Это наша работа. Ну так как, договорились?

– Договорились, – вздохнув, сказала Галя.

– Тогда до свидания. И не волнуйтесь. Все будет хорошо! – Редактор еще раз попрощался и первым повесил трубку.

Галя сидела одна за столиком кафе «Два клона». Из мест, в которых она успела побывать, это было явно не самым уютным. Кафе «Два клона» ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать уютным. Необычным – да, странным, стильным, каким угодно, но только не уютным. И, если уж говорить прямо, оно совсем не нравилось Гале. Однако девушка понимала тех, кто любил здесь бывать, и признавала фишку этого кафе.

Дизайн и вся обстановка кафе были весьма своеобразными и вполне соответствовали его названию. Стеклянные стены, квадратные на высоких ножках столики, сделанные из какого-то тускло поблескивавшего в лучах холодного освещения металла, неудобные стулья в форме металлического круга, укрепленного на высокой ножке. И когда человек забирался на такой стул, то ноги болтались, не доставая до пола добрых полметра. Ни стол, ни стулья не двигались. Они были намертво прикручены к серебристому пластику, который покрывал весь пол кафе. И сколько бы посетителей ни находилось тут, всегда оставалось ощущение какой-то гулкости, необжитости и пустоты пространства. Эффект этот был запланирован и достигался за счет непривычно больших расстояний между столами.

За стойкой, имевшей столь же лаконичный и холодный вид, как и все остальное убранство этого необычного заведения, до недавнего времени стояли всегда совершенно лысые братья-близнецы Макс и Дэн. Обритые под ноль близнецы были похожи друг на друга как две капли воды и одевались тоже совершенно одинаково: широченные штаны-трубы, пестрые, без рукавов футболки и серебристые широкие галстуки, нелепо болтавшиеся на их голых длинных шеях. И даже татуировки, которые щедро украшали руки и плечи братьев-близнецов, также совершенно не отличались ни цветом, рисунком.

Но примерно месяца два назад Макс и Дэн уволились из «Клонов». Некоторое время кафе было закрыто: ведь близнецы Макс и Дэн являлись специальной фишкой этого заведения и именно они должны были олицетворять тех самых клонов. Однако, когда вскоре кафе открылось вновь, удивленные посетители увидели, что места братьев-близнецов заняли две хорошенькие девушки, разумеется, тоже близняшки и тоже такие, что не отличишь. На груди у одной висела табличка «Вики», а у другой «Тики».

Никому не известно было, как на самом деле звали девиц (как и в случае с Максом и Дэном). Держались они тоже, по примеру своих предшественников, холодно и отстраненно, никогда не улыбались, лишь сдержанно и односложно отвечая на вопросы посетителей. Но самое, пожалуй, удивительное во всей этой истории было то, что Вики и Тики так же, как Макс и Дэн, были совершенно лысыми. И ко всему прочему на затылке у обеих красовались татуировки в виде штрих-кода, как у одной известной рок-певицы. Впрочем, как ни странно, обритые налысо головы, казалось, ничуть не портили симпатичных, правда, как бы слегка замороженных физиономий девушек. Черты их лиц были на удивление правильными, а отсутствие на них какого бы то ни было выражения делало их похожими на дочерей Снежной королевы. Эта особенность была тут же подмечена наблюдательным Юркой Ермолаевым, и он, не долго думая, придумал барменшам прозвище, одно на двоих – Снежные принцессы.

«А может, у нее дела какие-то появились и она не смогла прийти?..» – уже в который раз Галя с тревогой поглядывала на свои полупрозрачные кварцевые часы.

Дело в том, что вчера, сразу после разговора с редактором, Галя позвонила своей однокласснице, Люсе Черепахиной. Снегирева рассказала ей, что через несколько дней к ней должны приехать телевизионщики, а поскольку она ни разу не снималась на камеру, то совершенно не представляет, как нужно себя вести. Люся, она же виджей Черепашка, была ведущей молодежной телепрограммы «Уроки рока», и кто-кто, а она уж точно знала, как нужно вести себя перед камерой. Конечно, Черепашка сразу же согласилась стать Галиным консультантом в этом вопросе, и они договорились встретиться в кафе «Два клона».

Встреча была назначена на четыре, а Галины часы показывали уже двадцать минут пятого. «У человека, может, дела какие-нибудь, и вообще сегодня воскресенье, а тут ты со своими проблемами!» – ругала себя Галя. Если честно ей давно уже хотелось подружиться с Люсей. Совсем не потому, что та работала на телевидении и была настоящей звездой. Нет, просто Гале давно уже нравилась Черепашка, и она видела, что Люся очень умный и интересный человек. Однако повода познакомиться поближе все как-то не выдавалось… До вчерашнего дня. «И правильно Черепашка сделала, что не пришла! У нее же съемки почти каждый день и учеба еще… Пусть хоть отдохнет один денек… – Снегирева снова посмотрела на часы. – Похоже, Люся уже не придет». Галя залпом допила свой сок и уже потянулась было за сумкой, как услышала совсем близко, прямо у себя над головой, голос:

– Девушка, а что вы тут скучаете в одиночестве? Может, вместе поскучаем?

Она задрала голову и увидела парня. На вид ему было лет восемнадцать. Он приветливо улыбнулся Гале и без приглашения сел за ее столик.

– Миша, – снова улыбнулся он.

– Вы знаете, я вообще-то жду подругу, и она вот-вот должна подойти, – заикаясь от волнения и чувствуя себя в эту секунду ужасно нелепой, сказала Галя.

Она впервые попала в такую ситуацию. Обычно на Галю, в лучшем случае, никто просто не обращал внимания, а в худшем – смеялись над ее высоким ростом, за который она и получила в классе кличку Жердь. Несовременная, с вечно собранными в пучок светлыми волосами, она совсем не следила за своей внешностью, потому что совершенно искренне считала себя некрасивой. И ей казалось, что все вокруг разделяют ее точку зрения. Все, кроме Игоря… Но ведь Игорь совершенно особенный, ни на кого не похожий…

– Подругу ждете? – прервал ее размышления Миша. – Похоже, не слишком-то она у вас пунктуальная, – усмехнулся он. – Я за вами уже полчаса как наблюдаю… А вы все одна…

– Она просто опаздывает… Могут ведь у человека возникнуть какие-то срочные дела, – неизвестно для чего оправдывалась перед совершенно незнакомым парнем Галя.

– Ну да, конечно… – серьезно сдвинув на переносице брови, согласился тот. – А давайте, пока вы ее ждете, мы с вами поближе познакомимся? А то, если вдруг она не придет, получится, что вы зря сюда пришли. А так вместо старой подруги обретете нового друга. Как вам такая перспектива? – Он заискивающе улыбнулся.

– Она действительно, наверное, уже не придет. Извините, но мне некогда знакомиться с вами. – Галя снова потянулась за своей сумкой.

– Ну, хорошо, хорошо… Я больше не буду вам надоедать, раз вам некогда. – Миша покосился на пустой Галин стакан из-под сока. – Но выделите хотя бы минутку, чтобы выпить соку, которым я вас дико хочу угостить. – И он, не дожидаясь Галиного ответа, встал из-за стола и направился к стойке. Через минуту он уже снова стоял напротив Гали, держа в руках стакан с соком.

– Я забыл спросить, какой вы любите. Поэтому пришлось ориентироваться на свой вкус. – Миша поставил стакан напротив Гали. – Мультифруктовый, – торжественно объявил он.

– Спасибо, но я правда не хочу, – сказала Галя и, отодвинув от себя сок, поднялась из-за стола.

– Тогда просто вылейте его на пол! – Миша картинно взмахнул рукой, показывая, как это лучше сделать.

Галя ничего не ответила надоедливому ухажеру, развернулась и быстрым шагом направилась к выходу. В следующее мгновение она увидела Черепашку, стоящую в дверях. Та вытянула шею и крутила по сторонам головой, явно кого-то высматривая. Девушки встретились взглядами. Люся улыбнулась и быстро зашагала к Гале.

– Галь, прости, пожалуйста. – Черепашка сложила ладони вместе и прислонила их к губам, как бы моля о пощаде.

– Да ничего-ничего, – принялась успокаивать ее Галя.

– Просто, понимаешь, – не унималась Черепашка, – у мамы монтаж сегодня, а она кассету забыла дома. Ну и пришлось мне везти. Я так боялась, что ты меня не дождешься… Ничего, что я так долго? – виновато подняла на нее глаза Люся.

Только сейчас Галя заметила, как тяжело дышит ее одноклассница.

– Конечно, ничего, – улыбнулась Галя. – Слушай, где ты так запыхалась? Бежала, что ли? – поражалась Люсиной ответственности Галя.

– Ну да, – махнула рукой Черепашка. – Пойдем сядем.

Они сели за тот же стол, где все еще одиноко стоял стакан нетронутого сока.

– Это твой? – с надеждой спросила Люся.

– Да… – пожала плечами Галя и огляделась вокруг. Миши нигде не было. «Уже ушел», – про себя подумала Галя, а в слух сказала: – Мой.

– А можно глоточек? – попросила Черепашка. – Пить ужасно хочется.

– Да, конечно! Пей весь. – Галя придвинула к Люсе стакан, и та залпом выпила половину.

– Ох, хорошо! – Черепашка блаженно закатила глаза. – Так, ну ладно! – Она слегка встряхнула головой и привычным жестом поправила свои очки в массивной оправе. – Давай, рассказывай, что у тебя там стряслось. – И Люся, снова поправив очки, закинула ногу на ногу и внимательно посмотрела на свою одноклассницу.

Света Тополян быстро шла по узенькому тротуару, сосредоточив взгляд на своих узконосых модных туфлях. У нее был вид крайне озадаченной девушки, которая думает сейчас о чем-то очень важном. Света и правда думала… Думала, как ей поступить: пойти домой или выпить где-нибудь соку. Остановив свой выбор на последнем, Света сориентировалась, до какого кафе ей ближе, свернула с тротуара, перешла дорогу и оказалась прямо напротив небольшого здания, над которым красовалась огромная вывеска «Два клона».

Девушка решительным жестом открыла дверь и не менее решительным шагом направилась к своему любимому столику. Внезапно Света остановилась посреди кафе как вкопанная. Прямо перед собой она увидела двух своих одноклассниц – Черепахину Люсю и Снегиреву Галю. Они сидели к ней спиной, но Тополян тут же решила отказаться от своего любимого столика и сесть поближе к ним, так, чтобы оставаться вне поля их зрения.

– Люсь, а как ты думаешь, если сегодня, допустим, они мне позвонят, то как скоро приедут? – спросила Галя.

– Ну, насколько я знаю, во «Времечко» работают оперативно, сюжеты им нужны. Если позвонят сегодня, то завтра, скорее всего, уже приедут, ну а во вторник увидишь себя по ящику, – весело улыбнулась Черепашка.

– Думаешь, откликнется кто-нибудь? – Галя жалобно посмотрела на Люсю.

– Да конечно! – Черепашка погладила Галю по руке. – Конечно, откликнутся. А сколько надо на эту операцию?

– Пять тысяч. – Галя горько улыбнулась.

– Ну, все пять это, я думаю, вряд ли… – Люся, закатив глаза, что-то прикидывала в уме. – Ну, а там… Смотри, сколько-нибудь родители его насобирают. Ну займут, в крайнем случае. Слушай, а этот Игорь твой знает про «Времечко»? – понизив голос, настороженно спросила Черепашка.

– Ну конечно же нет! – вскрикнула, всплеснув руками, Галя. – Он и не должен этого никогда узнать, понимаешь? Я умоляю тебя, если он узнает…

– Да ты что! – перебила ее Черепашка. – Во мне ты можешь не сомневаться.

– Да я и не сомневаюсь, – немного успокоилась Галина. – Лишь бы только он не включил телевизор…

…Света Тополян, не пропустившая ни единого словечка из разговора одноклассниц, сразу же восстановила в памяти историю о парне-калеке, которую ей рассказывала сама Снегирева. Когда-то Снегирева рассказывала ей все, ведь они были лучшими подругами. А сошлись они в свое время вот на какой почве: Галя была белой вороной в классе, все ее считали занудой, и никто не хотел с ней дружить, а Света в то время только пришла в их класс, а к новеньким, как известно, обычно относятся недоверчиво или просто игнорируют. Вот и Тополян не стала исключением. Они и сдружились с Галей, так сказать, на почве взаимного одиночества. А теперь вот Галя с самой Черепашкой в «Клонах» сидит! Да и вообще все в классе как-то по-другому стали относиться к Снегиревой, теплее, что ли… Наверное, потому, что сама Галя стала иначе ко всем относиться… Да и Тополян постепенно обрела доверие и дружбу некоторых одноклассниц.

Но все это случилось уже после знаменитой ссоры Снегиревой и Тополян. Вернее, Галя-то не собиралась ссориться с Тополян… В общем, все произошло так: Галя показала Тополян свои стихи, написанные сразу после знакомства с Игорем. Света, изобразив полный восторг, сказала, что одно ей особенно понравилось, и попросила Снегиреву разрешения переписать его, чтобы дома прочитать повнимательнее. Галя, конечно, разрешила… Но читать его Света не собиралась. Она отнесла его в школу и перед уроками написала на доске, подписав внизу: «Жердь». Эффект был именно тот, которого и добивалась Тополян. Особенно жестокая часть класса (а таких, к сожалению, оказалось большинство) приняла ее в круг «своих». Нормальные же люди – в том числе и сама Галя – просто перестали общаться с Тополян. Но так как таких было всего человека четыре, Света не особенно расстроилась по этому поводу.

«Так, ну ладно. Пора сваливать, пока эти две кумушки не заметили меня», – пришла в себя Тополян и, залпом допив свой сок, быстро покинула кафе «Два клона».

– Ну, пойдем? – Галя посмотрела на часы. Они показывали начало шестого.

– Ты спешишь? – спросила ее Люся.

– Да нет. – Галя смущенно улыбнулась. – Мне перед тобой неудобно. Я и так в выходной день тебя…

– Да ну брось ты! – перебила ее Черепашка. – Так бы я тупо на диване валялась… Давай еще посидим?

– Давай, – улыбнулась Галя.

– Ну и отлично. – Люся поднесла к губам чашечку с кофе и, сделав один глоток, резко поставила ее на стол. – Слушай, Галь! Я вот что вспомнила… – Черепашка щелкнула пальцами. – Моя мама журнал притащила домой, «Родина» называется. Там опубликовали стихи дочки нашего режиссера. Ей двенадцать лет, а стихи ничего, но не в этом дело… Я случайно увидела там объявление о конкурсе молодых поэтов. Точно условия не помню, но главное, что поэма должна быть о родине. Это раз. Потом автору должно быть не больше двадцати одного года. И еще я помню, что за первое место обещают кучу денег. Это три. – Черепашка загнула пальцы своей правой руки.

– А какая премия? – поинтересовалась Галя.

– Ну, точно я не помню, но помню, что в долларах. У меня еще в голове отпечаталось, что много, а сколько… Вот хоть убей! Слушай, а давай я тебе позвоню вечером и все расскажу! Там еще есть e-mail. Зайдешь и прочитаешь подробности… – Люся возбужденно смотрела на Галю своими большими глазами, еще и увеличенными толстыми стеклами очков.

– Да нет… Не надо, наверное… – Галя опустила ресницы. – У меня не получится…

– Что за ерунда? Все у тебя получится! Ты ведь не пробовала даже.

– Да и пробовать не буду. У меня ведь только стихи о любви, и то непрофессиональные, – отмахнулась Галя.

– Ну и зря, – обиженно фыркнула Черепашка. – Ты по-любому ничего не потеряешь, можешь только найти. А то, что ты пишешь стихи о любви, еще ни о чем не говорит. Во-первых, ты ничего, кроме них, не пробовала писать, а во-вторых, патриотизм – это тоже любовь, только к родине… – Люся ненадолго замолчала, а потом, о чем-то вспомнив, продолжила: – А что касается непрофессиональности, так это вообще ерунда. Хоть я и не особый знаток поэзии, но, по-моему, тут главное не это. Знаешь, сколько есть таких поэтов, у которых и рифмы правильные, и в ритм все ложится идеально, но вот тут, – Люся прислонила руку к груди, – ни черта после таких профессионалов не остается!

– Ну, ладно, – робко пожала плечами Галя. – Я, конечно, попробую, если ты так…

– Да все у тебя получится! – перебила Галю Черепашка. – Ой, – спохватилась она, – слушай, уже правда пора, а то мама волноваться будет. Она уже вернулась, наверное.

Девушки расплатились с официанткой, на груди у которой болталась бирочка «Тики», и вышли из кафе.

– Тебе на метро? – спросила Люся Галю.

– Угу! – кивнула в ответ та.

– А я пешком… Я тут рядом. Бр-р-р! – поежилась от холода Черепашка. – Дубняк какой, а утром тепло так было… Ой, ладно, пока, а то околею совсем. – Она махнула рукой и пошла.

Галя отошла уже на несколько метров, когда уже где-то вдалеке от себя она снова услышала Люсин голос:

– Ну так я вечером позвоню тебе по поводу поэмы? Да?

Галя обернулась и, крикнув Черепашке «да», неспешно зашагала к метро. Она пыталась думать о том, как начнет писать поэму, о предстоящей встрече с телевизионщиками, но в мысли почему-то все время лезла неприятная, казалось бы, давно забытая история о предательстве Тополян. «Да с чего это я вдруг вспомнила Тополян? – Галя тряхнула волосами, пытаясь как бы физически отогнать от себя неприятные воспоминания. «Но зачем все-таки она тогда так поступила?» Галя вспомнила школьную доску, исписанную ее стихами. Девушка зябко передернула плечами. Неприятный, даже противный, мерзкий и страшный холодок пробежал по спине. «Ох, и правда, похолодало что-то», – подумала Галя и, поплотнее запахнув свою куртку, ускорила шаг.

Она не стала дожидаться Люсиного звонка.

– Привет, – сказала Снегирева, услышав в трубке знакомый голос.

– Ой, хорошо, что позвонила! – обрадовалась Черепашка. – Я как раз только что нашла в журнале условия этого конкурса. Тут и адрес электронный есть. Короче, бери ручку и записывай.

Ручку Галя уже держала в руках, а блокнот всегда находился около телефона, раскрытый на чистой странице.

Продиктовав Гале адрес, Черепашка успела сообщить ей, что премия за первое место составляет ни много ни мало две тысячи долларов.

Не мешкая, вдохновленная информацией, полученной от Черепашки, Снегирева залезла на нужный сайт. Все, о чем говорила ей Люся, подтверждалось. Настораживало лишь одно – последний срок приема работ на конкурс истекал через пять дней.

«Ничего, успею! – уговаривала себя девушка. – Пять ночей плюс пять часов, свободных от школы и уроков, – и того 85 часов. При напряженной работе мозга вполне можно успеть».

«Нет, я бездарна! В этом нет никаких сомнений, – последними словами корила себя Галя после нескольких часов бесплодных раздумий. – Видно, это мой удел – сочинять стишки о любви. И ни на что я больше не способна…»

Снегирева пыталась набросать на бумаге план патриотической поэмы, но ничего у нее из этого не выходило. Даже приблизительно, в самых общих чертах, не могла она представить сюжет своего произведения. Да что там сюжет! Хотя бы героя придумать! Словом, совершенно разуверившись в себе, в собственном таланте, с дико заниженной самооценкой, бедная Галя легла спать.

В эту ночь она спала без снов.

В понедельник вечером, часов около семи, в квартире Снегиревых зазвонил телефон. Незнакомый женский голос попросил Галину. На молчаливый вопрос дочери, мол, кто это, мама лишь плечами пожала.

– Алло, вы Галина Снегирева?

– Да…

– Вас беспокоит координатор программы «Времечко». Ваша история нас заинтересовала, и если вы не передумали, то завтра в районе двенадцати часов к вам подъедет съемочная группа, – утомленным, на одной гнусавой и неприятной ноте голосом сообщила трубка.

– Я не передумала, – испуганно запричитала Галя. – Только в двенадцать у меня уроки… Ну да ладно, там у нас, кажется, химия и физкультура… Я отпрошусь…

– Химия там у вас или физика, мне, как вы понимаете, никакого дела нет, – не слишком любезно отозвалась женщина-координатор. – Да только я должна точно знать, отправлять группу или нет.

– Отправляйте! Обязательно отправляйте! Я буду дома. Да если нужно, я вообще могу не ходить завтра в школу, – выдохнула Снегирева с готовностью.

– Лично мне это не нужно, – отрезала усталая барышня и попросила Галину продиктовать ее домашний адрес и рассказать, как подъехать к ее дому.

Стоит ли говорить о том, что всю ночь Галя не сомкнула глаз! Несколько раз она вскакивала с кровати, нервно щелкала выключателем настольной лампы, хватала со стола шариковую ручку и принималась что-то лихорадочно записывать на заранее вырванном из тетради по алгебре листке.

По сути дела, это был план сюжета, каким он виделся девушке. Конечно, она не отдавала себе отчета, что составляет какой-то план. Нет, она просто записывала мысли, которые приходили в голову, лишая ее покоя и сна. Почерк был настолько неровным, буквы наскакивали одна на другую (так она обычно записывала по ночам свои новые стихи), что Галя всерьез опасалась, что наутро она не сможет ничего в этих записях разобрать.

«Самое главное – несправедливость! Убийственная, циничная несправедливость. Как можно спокойно есть в дорогих ресторанах, спать на каких-то суперпупергидроматрасах, заниматься каким-то бизнесом, выбрасывать на ветер, просто так, на всякие сомнительные развлечения тысячи, сотни тысяч долларов, когда есть люди, которым, чтобы выжить, стать на ноги, снова почувствовать себя полноценными, такими, как все, надо вдвое меньше, чем кто-то из богачей в состоянии за один только вечер потратить! Не понимаю этого! Не понимаю! Просто отказываюсь понимать! И от бессилия все время хочется плакать…» Это была последняя запись, после которой Галя посмотрела на часы и, решив больше не ложиться, отправилась в ванную. Часы показывали половину седьмого. Самое подходящее время, чтобы без всякой спешки приготовить завтрак, собрать учебники, тетради и не сломя голову, как это частенько с ней случалось, а спокойно и чинно, подобно прилежным ученикам, отправиться в школу.

Химичка Евгения Павловна даже не спросила Снегиреву, зачем и куда ей так срочно понадобилось, хотя та уже придумала целую историю, о родственнице из Новосибирска, которую нужно встречать на вокзале, потому что у нее куча чемоданов и вдобавок она совершенно не знает Москву.

Сложней пришлось с Эдиком. Таким ласковым именем они называли учителя физкультуры, хотя на самом деле его звали Эдуард Дмитриевич. Физрук, по обыкновению, нахмурил свои густые рыжеватые брови и строгим голосом поинтересовался:

– И что же у тебя случилось? Или это секрет?

– Нет, не секрет, – сказала Снегирева и неожиданно для самой себя добавила: – Ко мне сегодня с телевидения приезжают.

– А, ну тогда другое дело, – улыбнулся Эдик, похлопал Снегиреву по плечу и больше не задал ни единого вопроса, чем немало удивил и вместе с тем обрадовал Галину.

Скорее всего, физрук подумал, что кто-то с телевидения заинтересовался Галиными стихами и решил снять сюжет о юной талантливой поэтессе. Ведь о том, что Галя пишет стихи, которые стали появляться на страницах поэтических изданий, знала теперь вся школа.

Домой она вернулась в начале двенадцатого. Быстро переоделась, поджарила себе яичницу. Внезапно Галина ощутила сильное волнение. И вовсе не из-за телевизионщиков, которые должны были появиться с минуты на минуту. Нет, по этому поводу девушка никаких особых эмоций не испытывала. Сейчас ее вдруг начали мучить сомнения и угрызения совести. А правильно ли она поступила, когда решилась на этот неординарный шаг? Открывать душу перед миллионами незнакомых тебе людей, которых ты к тому же еще даже видеть не будешь, рассказывать им о самом сокровенном, самом важном для тебя… Да ладно бы, если б это касалось только ее, а то ведь она должна будет говорить в основном не о себе, а об Игоре! А что, если кто-то из этой так пугающей ее армии телезрителей не только останется равнодушным к их с Игорем горю, но даже смеяться начнет? Страшно даже подумать об этом. Но мало ли на свете отморозков? Хотя, когда Галина месяц назад ходила в церковь на исповедь, батюшка, отец Андрей, сказал ей, что называть людей отморозками даже в мыслях нельзя. Для Господа все равны, и всех чад своих он одинаково любит, не делая разницы между грешником и праведником. И если кто-то забыл Бога, отвернулся от него, то такого человека пожалеть надо, а не презирать. Его нужно простить, ибо в той, в вечной жизни, ждут его муки тяжкие, которые Господь пошлет ему в наказание, во искупление его земных грехов. И Бог делает это, движимый любовью, чтобы грешник, страдая, смог очистить свою душу.

Честно говоря, Галина, как ни старалась, не смогла до конца прочувствовать сердцем, проникнуться глубиной батюшкиных слов, хотя чаще всего его речи находили в душе девушки искренний отклик. Но только не тогда, когда дело касалось тех, кого на сленговом языке принято было называть отморозками.

Незаметно Галины мысли ушли далеко, совсем в другом направлении. Осознав это, девушка удивилась: «Что это я вспомнила о батюшке? Разве о нем нужно сейчас думать?» Она и вправду забыла, что именно мысли о предстоящем репортаже и навели ее на воспоминания о недавней беседе с отцом Андреем.

«А вдруг Игорь увидит по телевизору эту программу? – с неожиданной остротой кольнуло Галю в самое сердце догадка, которая, впрочем, возникла у нее не сейчас. Только Галя, как страус, прячущий голову в песок, старалась об этом не думать. И потом, она знала, что телевизор, который стоит в комнате у Игоря, почти никогда не включается. Игорь сам и не раз говорил ей, что в это искаженное окно в мир он вообще почти никогда не заглядывает. К телевидению же как к продукту цивилизации Игорь вообще относится крайне негативно, считая его источником многих современных бед и человеческих недугов. Кстати, тех же самых отморозков Игорь искренне считает жертвами ТВ, «несчастными зомби», которые живут в блаженном неведении и даже не подозревают о том, что они уже давно превратились в мертвецов.

Причем процесс зомбирования несознательных масс, по Игорю, не является чем-то нечаянным, так сказать, побочным эффектом чего-то другого. Напротив, Игорь утверждает, что те, кто сидят на самом телевизионном верху, решая, что нашим людям надо смотреть, а чего не надо, занимаются одурманиванием вполне сознательно. Даже более того, это и есть их сверхзадача, основная миссия и «высокая» цель.

Но как это часто происходит по закону подлости, случается именно то, чего больше всего на свете опасаешься. И Галя очень боялась, что Игорь может включить телевизор в то самое время, в какое обычно показывают программу «Времечко» и именно в тот самый день, когда будет идти снятый по Галиной истории сюжет.

– А может, не стоит журналы с моими стихами показывать? – робко выразила сомнение Галина. Сейчас она теребила в руках один из номеров альманаха «Поэт».

– Ты чего? – с искренним недоумением уставился на нее Николай. – Это же наша козырная фишка!

Судя по всему, Николай был в съемочной группе главным. Потому что, когда возникали какие-то вопросы, и оператор, и звукорежиссер обращались именно к нему.

– Мы не только покажем твои стихи, но и расскажем о них! – продолжал Николай, глядя на покрасневшую Галину. – И нечего скромницу из себя строить. Стихи у тебя классные… Это я тебе как профессионал говорю. Да если б я писал такие стихи, я бы вышел на Красную площадь с мегафоном… – попытался пошутить тележурналист, но поскольку ни один мускул на Галином лице не дрогнул, он решил не продолжать шутку и поспешил изменить тон: – Короче, так: сейчас я выберу на свое усмотрение стихотворение и мы тебя запишем… Только читай как следует: с чувством, с толком, с расстановкой. А потом пустим тебя за кадром под музычку… Я что-то не врубаюсь, кому нужны деньги на операцию, тебе или мне? – спросил Николай, вырвав из рук Галины журнал.

– Вообще-то операция нужна не мне, а моему парню… – принялась было оправдываться Снегирева, но Николай резко перебил ее:

– Вот и не спорь. Делай, что тебе говорят, и все будет ол райт. Уж, наверное, я лучше твоего понимаю, как построить сюжет, чтобы из богатеньких дяденек слезу выдавить, а? А заодно и денежки.

– Не знаю, – пожала плечами Галя.

Внезапно она почувствовала, что слезы, подступив к горлу, сдавили его горячим обручем. Девушка сделала глубокий вздох, на всякий случай отвела взгляд в сторону, чтобы, если слезинка все-таки выкатится, никто из членов съемочной группы не увидел этого. Но, к счастью, все предпринятые меры предосторожности оказались напрасными. Дыхание ее очень скоро восстановилось, а слезы отхлынули от горла так же внезапно, как и подступили минутой ранее.

Между тем Николай внимательно изучал подборку Галиных стихов.

– Йес! Супер! – радостно завопил он, протягивая журнал Галине. – «Мой единственный человек». Вот это и будешь читать. То, что доктор прописал!

В какой-то момент Снегирева с отчетливой ясностью осознала, что ее возражения лишены всякого смысла. Все равно все будет так, как решит Николай. И самым правильным и мудрым решением в этой ситуации будет покориться судьбе в лице Николая и его коллег и безропотно выполнять все их требования. В конце концов, Николай прав. Деньги на операцию нужны ей, а не ему. И если уж она решилась на столь отчаянный и даже в чем-то экстравагантный шаг, то теперь надо заткнуть свои чувства куда подальше и довериться профессионалам.

Это стихотворение Галина написала примерно четыре месяца назад. Происходило это, как обычно, ночью, а накануне вечером они с Игорем смотрели по видео его любимый фильм «Солярис» Андрея Тарковского. И вот, вернувшись домой, Галя вдруг почувствовала себя героиней фильма. Ее звали Хари, она была не совсем реальной женщиной, а как бы материализовавшейся из совести героя. И смысл был в том, что Хари физически не могла существовать без него. Почувствовав себя Хари, Галя представила вдруг, что и Игорь в эту секунду ощущает то же самое. И вот из этих фантазий, мыслей, впечатлений и родилось тогда стихотворение «Мой единственный человек». В нем в конце каждой строфы рефреном повторялись слова:

Мой милый, ласковый, послушный,

Живущий только лишь во мне,

Мой зыбкий, призрачный, воздушный…

Единственный мой человек.

Галя пробежала глазами уже подзабытые строчки и по команде режиссера начала читать, немного приблизив к губам микрофон. Она очень удивилась, когда Николай после второго дубля сказал:

– Отлично! Есть! Тебе в актрисы надо идти… Нет, в самом деле, – улыбнулся он, заметив недоверчивый взгляд Снегиревой. – Правда, очень здорово получилось. И так быстро. Обычно мы с закадровым текстом от лица героев подолгу мучаемся. А тут со второй попытки. Ну, давай, тащи фотки, письма или что там у тебя есть, – быстро переключился на другую тему Николай. – Или, может, поедем все-таки к твоему Игорьку и отснимем его живьем, так сказать?

– Нет! Ни в коем случае! Он меня убьет! – отчаянно замахала руками Снегирева. – Он вообще об этом ничего не должен знать!

Николай скорчил недовольную мину, однако ни спорить, ни уговаривать Галину не стал, решив, очевидно, не тратить время попусту. И она, вздохнув, отправилась в свою комнату за фотоальбомом.

Снимков Игоря, на которых он был один или вместе с Галей, в альбоме оказалось довольно много. Одно время, после того как папа подарил Гале на день рождения фотоаппарат, она почти каждый день снимала Игоря. Причем некоторые снимки были сделаны скрытой камерой, то есть в те моменты, когда Игорь не знал, что девушка его фотографирует. Например, когда он, сидя за столом, работал над какой-то рукописью или с головой уходил в чтение поэтического журнала. В Галином фотоаппарате имелась функция «автомат». Именно благодаря ей и были сделаны их совместные снимки. Для этого требовалось лишь установить фотоаппарат на нужный режим, поставить его куда-нибудь наверх и быстро принять «красивые позы». Через пять секунд раздавался щелчок и вспышка.

После того как оператор отснял отобранные Николаем фотографии, приступили непосредственно к истории. Ее Снегирева рассказала без особого напряжения, практически не ощущая при этом никакого волнения. Несколько раз Николай ее перебивал, задавал какие-то наводящие вопросы, уточнял важные, по его мнению, детали. Он объяснил Гале, что его голос на монтаже вырежут и получится непрерывное и интересное повествование от лица Гали. Нет, конечно, все, что она говорит, не пустят сплошным куском. Николай будет думать, куда «вклеить» снимки, какую «картинку» поставить, когда за кадром будет звучать стихотворение, ну и так далее. Словом, Николай объяснил Гале, что над композицией сюжета он намерен еще думать и думать.

Прощаясь, Николай спросил:

– Можно я тебе позвоню, если возникнут какие-нибудь вопросы?

– Конечно, – улыбнулась девушка. – Звоните в любое время. Я очень поздно ложусь… А когда все это покажут? – задала она вопрос, ответ на который волновал ее больше всего.

– Если ничего не случится, послезавтра, – ответил Николай, наморщив для чего-то лоб.

– А что может случиться? – заволновалась Галина.

– Да в принципе, будем надеяться, что ничего… Хотя в нашем деле всякое бывает. Кассета, например, может потеряться, – пожал плечами Николай и подмигнул Галине.

– Нет уж, вы постарайтесь ее не потерять!

– Постараемся, – заверил ее Николай, и съемочная группа, простившись с хозяйкой, покинула квартиру.

Еще долго после ухода съемочной группы Снегирева не могла успокоиться. «А все ли я сказала? – с тревогой спрашивала себя девушка. – А вдруг упустила что-то важное? Нужно было рассказать, что родители Игоря работают в государственном учреждении и что столько денег они при всем желании и за десять лет не соберут… И еще одну вещь я забыла! Очень важную. Деньги-то нужны срочно! Ведь Игорь сам сказал, что через три месяца уже будет поздно… Эх, клуша я, клуша! Ну ничего, вечером позвоню Николаю и все скажу. Он же оставил мне свою визитку», – с облегчением подумала Галя, усаживаясь на стул около телефонного аппарата.

Внезапно у нее возникло желание позвонить Люсе Черепахиной и поделиться с ней новостями. Галя посмотрела на часы – половина третьего! Надо же! Как быстро время пролетело. А ведь ей казалось, что съемка длилась не больше часа. Ну, от силы полтора…

Люся уже вернулась из школы и сама подошла к телефону.

– Привет, Люсь! В общем, приезжали.

– Кто приезжал? – не сразу смекнула Черепашка.

– Телевизионщики из программы «Времечко»! Помнишь, я тебе в кафе рассказывала, что звонила им.

– А-а-а! – обрадованно протянула Люся. – Конечно, помню! Ну, расскажи, как все прошло? Я же говорила тебе, приедут, а ты не верила! Рассказывай.

– Да особо-то и рассказывать нечего, – закокетничала вдруг Снегирева. Ей очень льстило внимание Черепашки, и, наверное, где-то на подсознательном уровне Галина хотела сделать так, чтобы эти внимание и интерес не угасли. Вот и решила пококетничать немного, чтобы Черепашка ее поуговаривала. И та, словно прочитав Галины мысли, заканючила вдруг:

– Ну, Галка! Так не честно. Расскажи! Интересно же…

И Снегирева принялась взахлеб рассказывать Черепашке о том, что произошло с ней каких-то полчаса назад. Люся слушала с неподдельным интересом. Только пару раз она перебила Галю вопросами:

– Значит, в какой-то момент они пустят за кадром твое стихотворение?

– Ну да… «Мой единственный человек» называется. Я тебе завтра его прочитаю, – с готовностью отозвалась Галина.

– А в кадре в это время что будет происходить? Ты, случайно, не знаешь? – голосом матерого профессионала поинтересовалась Черепашка.

– Не знаю, – сникла было Снегирева, но тут же воспряла духом, вспомнив слова Николая: – Люсь, режиссер сказал, что еще не решил, как построить сюжет. В смысле композиции, что когда показывать, понимаешь?

– Понимаю… – протянула Черепашка. – Только неплохо было, если б они, перед тем как пускать репортаж в эфир, показали его вначале тебе. А то знаешь как бывает, ожидаешь увидеть одно, а они там так намонтируют, что ты только сидишь у телевизора и диву даешься: это ж надо было так все переврать! Сколько угодно таких случаев, Галь.

– А что же теперь делать? – упавшим голосом спросила Снегирева. – Николай даже не заикался о том, что позовет меня на просмотр.

– Ладно, не переживай раньше времени, – уверенно заявила Черепашка. – Я сегодня буду в «Останкино», зайду к ним в редакцию и постараюсь это дело уладить.

– Спасибо тебе! – кинулась благодарить Черепашку Галя. – Большое…

– Подожди, – перебила ее Люся. – Ты лучше скажи, ты поэму патриотическую писать начала уже?

– Нет пока, – виноватым голосом призналась Снегирева.

– А зря, – подлила масла в огонь Черепашка. – Я сомневаюсь, что с помощью этого репортажа тебе удастся собрать всю сумму, каким бы гениальным и душещипательным он ни оказался.

– Ты права, Люсь… Я обязательно… Прямо сегодня… Честное слово… Хорошо, что ты мне напомнила…

– Да мне-то что? – перебила Галин словесный поток Черепашка. – Передо мной-то ты можешь не оправдываться. Просто я за дело переживаю. Слушай! – вдруг громко выкрикнула она в трубку, так что Снегирева даже вздрогнула от неожиданности. – У меня идея! Короче, живет на свете человек по кличке Патриот. Эта кличка приклеилась к нему еще с середины семидесятых годов, когда он сидел в тюрьме за хранение антисоветской литературы… А ты знаешь, что в те времена называли антисоветской литературой?

– Нет, – ошарашенно призналась Галя. Она все еще никак не могла взять в толк, чем вызвано столь внезапное оживление Черепашки и к чему она вообще заговорила о каком-то уголовнике.

– Солженицын, Василий Аксенов, Венедикт Ерофеев, Набоков, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, – продолжала как из пулемета строчить Люся. – Все это считалось в те годы антисоветской литературой, а людей, которые читали эти книжки и другим давали, называли диссидентами. Слышала такое слово?

– Конечно, – откликнулась Галя. – Только что плохого в стихах Пастернака и почему они антисоветские? – искренне удивилась она.

– А это ты у тогдашних правителей спроси, – хихикнула Люся. – Правда, вряд ли тебе это удастся… Никого из них, кажется, уже в живых нет. Но я не об этом. Ты не перебивай, а то я мысль потеряю. Короче, этого, так сказать, диссидента в тюрьме окрестили Патриотом. А он, надо сказать, и в самом деле очень любил родину. Он потому и хранил у себя все эти книжки и распространял их, что гордился тем, что все эти поэты и писатели – его соотечественники, понимаешь? И еще он боялся, что о них вообще забудут. И в тюрьме все заключенные, даже матерые уголовники, относились к нему с большим уважением. Но про тюрьму много писать не стоит, мне кажется… Короче, нам этот Патриот интересен сейчас, в наше время. Ну, сколько ему может быть лет?

– Где-то под пятьдесят, – оживилась Снегирева. Наконец-то до нее начало доходить, куда клонит Черепашка.

– Ну да, – согласилась та, – я тоже так думаю: около пятидесяти. И он стал дико крутым бизнесменом. Допустим, у него свое издательство…

– Точно! – в тон ей завопила Галя.

– Но он честный издатель, понимаешь? Никого не обманывает, авторам платит, как положено, налоги и все такое, никакими черными делишками не занимается. И издает только настоящую литературу.

– Класс! – восхищенно вдохнула Галя. – Только таких, по-моему, нет на свете… Мне папа рассказывал…

– Да мало ли что тебе папа рассказывал! – возмутилась Люся. – Может, таких издателей действительно не существует… Но у нас же художественное произведение, а не газетный очерк, пойми! Значит, доля вымысла и условности вполне допустима. Мы берем идеальный образ. Это, если хочешь, герой нашего времени! Короче, это издательство тоже называется «Патриот»…

– Здорово! – поддержала подругу Галина. – И он помогает людям! Жертвует деньги на строительство храмов, приюты для бездомных животных, отдельным людям тоже помогает… Но не афиширует это, а даже, наоборот, скрывает от всех. Даже от жены!

– Супер! – одобрительно выкрикнула Черепашка. – Ну а дальше уже дело техники. Сюжет этой поэмы, мне кажется, мы с тобой обе знаем!

– Да! Патриот спасает Игоря и издает потом книжку его стихов!

– Ты прямо мысли мои читаешь! – усмехнулась Черепашка.

– Нет, это ты – мои! – шутливо возразила Галя.

– Только учти, – резко сменила тон Люся, – тут нужно так все это написать, чтобы без соплей получилось… Это же все-таки не мыльная опера. Главное – не впасть в этакий елейно-слащавый тон…

– Согласна. Думаю, это у меня получится, – выразила надежду Снегирева. В эту минуту она и правда не сомневалась, что все у нее получится так, как надо.

– Знаешь, я тоже почему-то в этом уверена. Ну и про конфликт, естественно, не забудь, – сухо, по-деловому заметила Люся. – То есть нужен некий гад, антипод нашего героя, который…

– Ты права, – мягко перебила ее Галина. – Я это понимаю и обязательно придумаю что-нибудь такое, чтобы читатель переживал за судьбу нашего Патриота. А знаешь, – заговорила вдруг Галя совсем другим голосом. – Я недавно по телевизору смотрела выступление Никиты Михалкова…

– Ой, я его чего-то не очень, – сказала Черепашка, и Галя так и представила себе искривленное гримасой лицо подруги.

– Я тоже его, как ты говоришь, не очень, – поспешила оправдаться она. – Но одна фраза мне прямо-таки в душу запала. И, кажется, она как раз сейчас в тему будет.

– Ну и что это за фраза? – без особого энтузиазма в голосе отозвалась Черепашка.

– Сейчас постараюсь точно воспроизвести… О! Короче, речь в передаче шла как раз о патриотизме. И Никита Михалков сказал, что он считает патриотом не того человека, который размахивает знаменами на демонстрациях и пикетах и до хрипоты в глотке орет, что он за родину готов жизнь отдать, а того, кто, увидев на асфальте бумажку, подберет ее и выбросит в урну. По-моему, сильно сказано, а, Люсь? Во всяком случае, мне кажется, что наш Патриот именно из таких.

– Пожалуй, – протянула Черепашка. – Вообще-то я с Никитой Сергеевичем в этом вопросе полностью согласна. Знаешь, я, когда иду по улице и вижу разбросанные пакетики из-под орешков, мороженного, окурки, пачки какие-то пустые, бутылки, все время удивляюсь – ну вот как это можно, не понимаю, идет человек по улице, грызет орешки, допустим… Лезет в пакетик – кончились орешки, и он, не долго думая, берет и швыряет пустой пакетик прямо на асфальт… Бред какой-то! Конечно, это банально говорить, что дома у себя небось не бросил бы! Но тем не менее ведь не бросил бы! – Похоже, эта тема действительно задела Черепашку за живое. Потому что она сильно разволновалась и даже голос от возмущения повысила, что случалось с ней крайне редко.

– Я тоже не понимаю этого, – сказала Галя после паузы. – Конечно, ты можешь не поверить мне, подумать можешь, что я хочу показаться в твоих глазах хорошей… Но мне потому и запала в душу эта михалковская фраза про бумажку, что я сама такая. Конечно, я стараюсь, чтобы никто не видел, как я подбираю с земли мусор, а то подумают, ненормальная… Но у меня даже пакет специальный с собой всегда есть для чужого мусора. Наберу полный пакет, найду урну и выброшу…

– Я тебе верю, – просто сказала Черепашка. – И совсем не думаю, что ты ненормальная. Ты мне подала хорошую мысль – теперь тоже заведу себе такой мусорный пакет.

Поболтав еще немного об уроках и предстоящей контрольной по алгебре, девочки распрощались. И у обеих на душе осталось очень теплое, необычное и светлое чувство. Галя теперь знала точно – у нее появилась настоящая подруга. Примерно такие же мысли возникли в тот момент и в Люсиной голове.

К вечеру почти половина поэмы «Патриот» была написана. Галя просто вымоталась. Такую усталость она, пожалуй, чувствовала лишь однажды, когда ездила с мамой на огород к какой-то маминой сотруднице пропалывать картошку. Но то, конечно, была усталость совсем иного рода. Тогда у Гали ныли и болели все мышцы и вообще ощущение было такое, будто ее палками избили. Теперь же она чувствовала такую пустоту в голове и в душе, что хотелось плакать. И вот что странно: пустота эта была какой-то напряженной, отдававшейся во всем ее теле противной вибрацией…

Словом, в какой-то момент девушка поняла, что если немедленно не встанет из-за стола и не отправится на кухню разогревать ужин, то ее поэма так навсегда и останется недописанной, потому что больше она к ней не вернется. И чтобы этого не случилось, Галина решительно отложила в сторону ручку, закрыла блокнот, поднялась и пошла готовить ужин, хотя есть ей совершенно, ну просто ни капельки не хотелось.

– Галчонок, скорей! Тебя к телефону! Кажется, Игорь! – зажимая рукой трубку, свистящим шепотом сообщила ей мама.

В этот момент Галя как раз занесла было нож над яйцом. В сковороде уже вовсю шипело и злобно скворчало масло.

– Выключи, пожалуйста! – попросила Галя, и тут бежево-розовое яйцо выскользнуло из ее пальцев и, глухо стукнувшись о линолеум, разлилось на нем живописной лужицей с веселым желто-оранжевым кружочком посередине.

– Это к счастью, – заверила дочь Марина Николаевна и поспешила в ванную за тряпкой.

В висках стучала кровь, и все очертания предметов стали вдруг какими-то неясными, расплывчатыми. Охрипшим от волнения голосом Снегирева выдавила:

– Я слушаю…

– Это я. Здравствуй.

– Здравствуй, – ответила Галя, а сама почему-то в эту секунду лихорадочно пыталась вспомнить, сколько же дней прошло после того их ужасного последнего разговора. Десять? Нет, кажется больше…

– Прости меня, – тихо попросил Игорь. – Я – кретин, последний болван…

– Не говори так! – прервала она.

– Нет, я еще хуже… Галя. – Он сделал паузу, а она замерла и слушала, как гулко отдается в ушах каждый удар сердца. – Галя, – повторил Игорь и попросил: – Приезжай ко мне, пожалуйста… Мне очень плохо без тебя… Я не могу без тебя жить.

– Я тоже! – радостно выкрикнула она. – Я тоже без тебя не могу! Ты только не волнуйся, хорошо? Поставь чайник и жди меня… Я очень быстро приеду. Честное слово.

Она уронила трубку и даже не заметила этого.

…Он открыл дверь сразу. Галя даже позвонить не успела. «Значит, сидел в прихожей и ждал!» – подумала она, но без всякого превосходства, а скорее с жалостью.

– Сколько же мы не виделись? Две недели? Нет, тринадцать дней… Я точно знаю. – Глаза Игоря лихорадочно бегали из стороны в сторону, он смотрел на Галю так, словно боялся, что она вот-вот исчезнет, растворится в воздухе. Смотрел и не мог насмотреться. – Видишь, милая, каким самонадеянным дураком я оказался… Ты себе не представляешь, что я пережил за эти дни. Каждую секунду, даже во сне, я думал о тебе… А потом, когда почувствовал, что дальше нельзя, что просто крыша съедет, если я тебя не увижу, взял и позвонил. Вот такой я эгоист, видишь?..

– Никакой ты не эгоист! – Галя приблизилась к Игорю, присела и опустила руку на его черные шелковистые волосы. Потом она долго гладила его по голове, как маленького, склонившись к его плечу, и оба долго не могли произнести ни слова. Потому что оба чувствовали, что говорить сейчас не надо. И еще Галя понимала, что если Игорь начнет сейчас говорить, то заплачет. Почему-то она была уверена в этом. Понимала и знала, что он и сам этого боится, боится, что она увидит его слезы. Поэтому Галя осторожно и нежно поднесла к его губам палец и тихо-тихо прошептала: – Тс-с-с! Маленький, если б ты только знал, какой ты еще маленький, – сказала Галя, когда почувствовала, что опасность миновала.

Сейчас она точно знала, что и в какую секунду надо сделать или сказать. И была уверена в точности своих поступков и слов. Будто это знание спустилось на нее свыше, и девушка осторожно, боясь вспугнуть это новое для себя ощущение, чутко прислушивалась к своему сердцу. Сейчас она полностью доверилась ему.

– Я большой и глупый, – сказал Игорь после долгой паузы. – И если я когда-нибудь скажу тебе что-нибудь такое, как тогда…

– Тс-с-с-с! – Галя снова приложила к его губам палец. – Не надо об этом говорить.

А Игорь и не думал сопро