Лекция XVIII. Семиотики искусного слова. 367

«Что есть великий посев?» — спрашивает брахман ['жрец справа от алтаря'].

«Этот мир — вот, поистине, великий посев». И приносящий жертву утверждается в этом мире. <...>

«Я спрашиваю тебя, что есть высшее небо Слова?» — говорит брахман.

«Брахман — вот, поистине, высшее небо Слова», — отвечает хотар ['жрец слева от алтаря'].

И приносящий жертву овладевает благочестием.

Кто это движется одиноким? И кто снова рождается?

Что лекарство от холода? и что великий посев?

Солнце движется одиноким. Луна снова рождается.

Огонь — лекарство от холода. Земля — великий посев.

Какое светило подобно солнцу? Какое озеро подобно океану?

Что шире земли? Чему не найти меры?

Брахман — светило, подобное солнцу. Небо— озеро, подобное океану.

И н д р а шире земли. Корове не найти меры.

В кого вошел Пуруша? Кто обосновался в Пуруше?

Это, о брахман, мы тебе загадываем. Что ты нам тут ответишь?

В пятерых вошел Пуруша. Они обосновались в Пуруше.

Вот что я тебе возражу. Ты не превосходишь меня изобретательностью.

Что было первой мыслью? Что было великой птицей?

Кто был тучным? Кто был темным?

Небо было первой мыслью. Конь был великой птицей.

Овца была тучной. Ночь была темной¹.

Вопросно-ответное развертывание мифологической космого­нии засвидетельствовано в ряде других культурных традиций: иран­ской, исландской («Старшая Эдда»), африканских (западносудан-ской, малийской), удмуртской (см.: Иванов 1976, 50 — 51; Елиза­ренкова, Топоров 1984, 44—45). В ряде культур (как и в древнеин­дийской) обмен загадками и отгадками встречается не только в космогонической мифологии, но и в мифах на исторические темы — о возникновении народов и царств. По-видимому, диало­гическое вопросно-ответное построение характерно для текстов о первоистоках (мира или племени). Именно такими текстами обычно открываются мифологические традиции народов.

Образность, закрепленная в загадках космогонических мифов, обусловила почти универсальную по языкам мира серию мета­фор: названия частей тела человека могут обозначать части релье­фа (ср. некоторые примеры из русского языка: горный хребет,

¹ Йохан Хёйзинга, подчеркивая состязательность ведийского ритуала обмена загадками и сакральную функцию именно состязания, так писал о самих текстах brahmodya: «Нам не дано определить в этих продуктах древнейшей экзальтации и восторга перед тайнами бытия разделительную грань между священной поэзией, мудростью, граничащей с безумием, глубочайшей мистикой и рядящимися в покров тайны словесами» (Хёйзинга [1938] 1992, 127).

368 Часть пят ая. ЗНАКОВЫЕ СИСТЕМЫ КУЛЬТУРЫ

устье и рукав реки, подошва горы, перешеек, бровка 'край канавы, кювета или обочины дороги', жерло вулкана, обочина (от бок) и др.). С течением веков загадки утрачивали сакральную ценность, но еще долго сохраняли познавательное значение — в качестве части вполне серьезного, «взрослого» знания о мире. Свод (кор­пус) загадок и отгадок был компонентом картины мира фольк­лорного коллектива.

Загадки становились уроками образного мышления, они учи­ли распознавать аналогии, связи, «вторые планы» вещей и явле­ний. Загадки упражняли в понимании переносных смыслов, ино­сказательных выражений, перифраз, намеков, непрямых описа­ний. Они помогали видеть разные стороны, грани, аспекты явле­ний. В итоге росла зоркость человека при взгляде на мир. Важен не только конкретный свод загадок, циркулирующих в данном кол­лективе, но и «грамматика» загадок, т.е. своеобразные неписаные «правила», по которым строятся новые загадки, а также сама ус­тановка на загадывание, на порождение новых загадок.

В загадках по мере ослабления в них утилитарно-магического значения укреплялись познавательные, игровые, эстетические, развлекательные функции. Росло количество загадок, расширял­ся круг явлений, отраженных в них. Изменялся эмоциональный контекст, в котором они загадывались: появлялись загадки-шут­ки, загадки-розыгрыши, неприличные загадки. Не менее важно и то, что шире стал использоваться сам семантический принцип загадки — тот присущий загадке двойной взгляд на вещь, невоз­можный без умения распознать, с одной стороны, «лицо под личиной»¹, а с другой стороны, предполагающий и встречное умение подобрать замысловатую, вызывающую удивление «ли­чину» для известного «лица» и тем открыть в знакомом облике новые черты.

132.2 Состязания умов: загадки вместо палиц и загадки-насмешки. Из космогонических мифов загад­ки попадали в духовные стихи и в христианские апокрифы, а через эти жанры, но значительно позже, — в сказки. Здесь са­кральный смысл загадок забывается. У загадок в сказках есть своя эволюция: это движение от «загадок всерьез» — загадок испыта­ний и состязаний — до загадок-шуток. Параллельно снижению загадок шло их проникновение в более поздние и простые виды сказок: из древнейших волшебных сказок они перешли в бытовые сказки и народные анекдоты.

¹ Загадка про загадку у Даля (I, 566): Без лица в личине (т.е. 'не человек, раз без лица, а в маске').