Отчет Натаниеля перед Эллен Кнутсен 1 page

Первый день.

«Дорогая Эллен!

Я никогда не имел склонности к написанию писем, считая это уделом женщин. Но все же попробую изложить главное. Не удивляйся, если все это получится у меня несколько обобщенно.

Отсюда виден Лейн Дистрикт. Разумеется, не целиком, поскольку все скрыто густым туманом, который приглушает краски, пение птиц и голоса людей. А может быть, просто облака нависают слишком низко, я точно не знаю.

Я прибыл в маленький городок с рядами низеньких, светло‑серых домов, похожих на жилища крестьян в феодальном владении. Я увидел также и феодальный замок, но он не особенно привлек мое внимание. Четырехугольный ящик, крытый красной черепицей, с длинными трещинами в углах стен. Я живу в этом городишке в просторной и холодной комнате отеля, лишенной каких бы то ни было удобств. Охотно верю, что в этом городке происходят всякие жуткие истории.

Я пишу скучно? Но я же сказал, что туман заглушает здесь все.

Я получил разъяснения от местной полиции, так что я в курсе всего, что здесь произошло.

Среда, 26 мая.

Кен Браун, 9 лет, сын автомеханика, не был обнаружен утром в своей постели. Похоже, он вообще не ложился, после того, как в восемь вечера вошел в свою комнату. Он бесследно исчез. Кен известен сверстникам как нелюдим, вспарывающий животы лягушкам в своей комнате и большую часть времени проводящий у запруды, лежа на животе и изучая подводную фауну, или же в конюшне школы верховой езды. К его великому огорчению, семья не имела средств, чтобы обучать его верховой езде, поэтому он утешался тем, что ухаживал за лошадьми.

Среда, 1 июня.

Алекс Фрай, 15 лет, племянник владельца большого замка, вышел погулять с собакой в семь часов вечера. С тех пор его никто больше не видел. Алекс всегда был болезненным мальчиком и много времени проводил за границей, не вынося местного сырого климата. Это был застенчивый, нелюдимый мечтатель, никогда не смотревший никому в глаза, носивший очки и смертельно боявшийся девушек.

Если ты улавливаешь хоть какую‑то связь между этими двумя случаями, попытайся сопоставить ее со следующим исчезновением.

Пятница, 9 июня.

Лиз Томпсон, очень самостоятельная четырнадцатилетняя девочка из хорошей семьи, не вернулась домой с вечеринки. Но поскольку такое бывало и раньше, так что это не сразу заметили. И только через три дня они подняли тревогу.

Лиз была предоставлена самой себе, она околачивалась в дорогих ресторанах, куда не пускали тех, кто не был надлежащим образом одет, тратила огромные суммы на тряпки и косметику и совершенно не развивалась интеллектуально. Она общалась только с определенным кругом людей и не могла иметь никакого отношения ни и Кену Брауну (школу верховой езды она не посещала, поскольку лошади дурно пахли), ни к Алексу, который был слишком замкнутым и ни с кем не общался. К тому же Лиз вряд ли была из тех, в кого он мог влюбиться.

Как видишь, все трое были в таком возрасте, когда хочется сбежать из дома и отправиться на поиски приключений. Но кое‑что свидетельствует о том, что они исчезли не добровольно.

Каждого из этих троих легко можно было похитить. Двое из них не находились дома во время своего исчезновения, комната Кена находилась на первом этаже, и окно было открыто, а по соседству не было ни одного дома.

Наутро после исчезновения в постели Кена и на лестнице в доме Фрая лежал небольшой предмет: кусочки кожи, привязанные к цыплячьей ножке. Мать Лиз говорила, что, возможно, тоже видела нечто подобное, но она точно не рассмотрела этот предмет, сразу же выбросив его в мусорный ящик.

Местное население было возмущено, точно зная, кого винить в этом. В окрестностях сходились на свой шабаш ведьмы, тесный круг посвященных, и никто не знал – или не хотел говорить – кто именно входил в этот тесный круг. Но все в городке были абсолютно уверены в том, что там занимаются черной магией. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все трое детей исчезли в ночь на четверг; эта ночь издавна считалась ведьмовской.

Сегодня среда, прошла почти неделя с момента исчезновения Лиз.

Полиция разыскивает Кена уже три недели, Алекса – две недели и Лиз – одну неделю, и, опасаясь других исчезновений, они вызвали меня. Возможно, я еще не говорил тебе, что изучал в университете этнографию, уделяя особое внимание народным поверьям и преданиям. Это мне интересно.

Не думай, что я представляю собой величину международного масштаба, это Рикард порекомендовал меня, поскольку в норвежскую полицию был сделан запрос по поводу аналогичных случаев. Поэтому я и приехал сюда.

Должен кое о чем рассказать тебе, Эллен, потому что при встрече у нас не было повода говорить об этом. Дело в том, что специфические способности, которыми я обладаю, невозможно использовать по своему усмотрению. Как правило, они проявляются спонтанно и неожиданно. Конечно, я могу заставить их работать, но это требует огромной сосредоточенности и не всегда бывает удачным. Чаще всего мне не удается это, поскольку давление окружающего мира слишком велико. Спонтанные видения – или лучше сказать, знания – никогда не бывают ошибочными. Надеюсь, ты понимаешь меня? Ведь не со всеми людьми я вступаю в контакт. Ты – особый случай. Кое с кем бывает вообще невозможно установить какой бы то ни было контакт. Я пишу это для того, чтобы ты поняла, какие у меня здесь проблемы.

Я не смог установить контакт ни с одним из пропавших, Эллен!

И это очень странно.

Вообще вся история очень странная. Даже если тут замешана магия, многое все равно остается очень странным.

Перед тем, как начать сегодня расследование, я закрылся в комнате, взяв с собой некоторые вещи детей. И не установил никакого контакта с пропавшими. Частично я узнал причину этого, но дело легче не стало.

В двух случаях причина была ясна: один из детей находился при смерти, другой лежал в глубокой коме и поэтому не поддавался воздействию, что же касается третьего, то о нем вообще не было никаких сведений.

Вообще‑то я легко выхожу на след пропавших, но в данном случае я просто не знаю, что делать. Я не вижу никаких признаков того места, где они находятся, у меня только есть неясное предчувствие того, что они, все трое, вместе.

Но меня пугает одно. Я чувствую, что кого‑то из них уже нет. Держа в руках их вещи, я не ощущаю особой уверенности в том, что один из них мертв, тем не менее, меня не покидает ощущение пустого пространства, мрачных, темных вибраций, обозначающих присутствие мертвеца.

(Эллен хотелось бы, чтобы он написал, кто, по его мнению, мог быть мертвым, но он ни словом не обмолвился об этом. Может быть, он этого и не знал?)

Помнишь, как мы стояли в маленькой, жуткой комнате гостиницы? Ты тогда заметила мою реакцию. Вся комната вибрировала так, что дрожали стены, Эллен, и я знал, что дворянин – или другой мертвец – находится здесь. Но лучше нам забыть тот случай и сконцентрироваться на том, что происходит сейчас.

Что касается куриных ножек и кусочков кожи, то это мне ни о чем не говорит. Либо это ведьмовской знак, либо какое‑то надувательство. Никогда раньше я не встречал подобных символов. Это скорее напоминает вудуизм, предупреждение о смертельной опасности, нависшей над кем‑то, хотя сходства здесь особого нет.

Сегодня я успел посетить только дом Кена. Дом расположен на окраине городка, и в подвале дома находится мастерская отца. Родители Кена – солидные, приветливые работяги, в комнате мальчика уютно и опрятно. У него есть младшие братья и сестры, но они не могли дать никаких разъяснений. Кен ничего им не говорил, и сами они ничего не слышали. Родители, конечно, в глубоком отчаянии. Подобное неведение подчас бывает хуже знания о том, что ребенок мертв. В таких случаях человек колеблется между страхом и надеждой, думая в панике, что может спасти ребенка, если сделает все необходимое.

В данный момент я нахожусь в полном замешательстве, Эллен. Не знаю, с какой стороны подойти к делу. Возможно, завтра я выйду на какой‑то след, посетив другие дома. Единственное, что я чувствую, так это то, что дело не терпит отлагательства, что дорога каждая минута.

И еще мне нужно найти главаря ведьмовского сборища! Если это человек добрый, я найду его без помощи полиции. Если же нет, то мне придется ходить по домам и спрашивать.

Как видишь, я пишу все, что приходит мне в голову. Но это занятно. И я заранее радуюсь тому, что завтра вечером снова сяду писать тебе.

Только бы дело сдвинулось с мертвой точки!

Напиши мне пару слов, будь добра! Ты же знаешь, мне тоже хочется узнать, как у тебя дела, а не только говорить о себе. Желаю тебе всего наилучшего.

Твой друг Натаниель».

Следующий день.

«Дорогая Эллен!

Спасибо за открытку, наши письма могут приходить вразнобой, но это не имеет значения. Почему ты пишешь так убийственно сухо и кратко? Я же знаю, что ты умеешь писать лучше. Похоже, ты боишься, что я подумаю, будто ты влюблена в меня. Дорогой друг, я знаю, что это не так! Ведь ты по‑прежнему думаешь о том парне. (Если бы я встретил его здесь, я бы измолотил его, испытывая при этом радость!) Я тоже не собираюсь влюбляться в тебя. Так что пиши все, что у тебя на сердце, это вовсе не опасно, я не стану это истолковывать превратно. У нас с тобой такая редкая, прекрасная дружба, Эллен. Но встречаться нам больше нельзя. Зато ничто не может помешать нам писать друг другу, ведь нас с тобой разделяет Северное море!

Но это слишком длинное вступление, а ведь мне так много нужно рассказать тебе! У меня может получиться очень длинное письмо, настоящий роман, и я надеюсь, что ты дочитаешь его до конца. Я сижу в гостиничном номере, очень усталый. Сегодня произошло столько событий, и я…

Нет, лучше рассказать все по порядку.

После хорошего и обильного, но несколько непривычного завтрака в столовой отеля я отправился в поместье. Я мог бы поехать туда на машине, но предпочел пойти пешком, чтобы осмотреть окрестности. Среди густого тумана, покрывшего долину, я смог различить покрытые лесом холмы Фогги Хилла, а в самом конце долины начинались вересковые пустоши, как сказали мне в полиции, хотя сам я пока ничего не видел. Чуть ниже находилось судоходное озеро, которое я видел из окна столовой вчера вечером.

Дорога, по которой я шел, вызывала у меня неприятное чувство, Эллен. Возможно, в ясную погоду здесь очень красиво, но все равно, что‑то во всем этом мне не нравилось. Возможно, мне казалось так потому, что эта местность скрывала какую‑то загадку, тем более, что здесь были налицо все составные части мрачной драмы: туман, замок, ведьмы, суеверные жители.

Как я уже сказал, пейзаж этот нес на себе отпечаток феодального времени. У подножия Фогги Хилла стояли современные одноэтажные дома, в одном из которых жила семья Лиз Томпсон. Сначала мне нужно было посетить имение. То здесь, то там я видел прекрасные английские дома с остроугольными крышами и оправленными в свинец окнами и эркерами. Неподалеку от имения находился необычного вида дом, сложенный из булыжников, с огромными окнами и верандами в самых неожиданных местах. Такой дом мог принадлежать чудаку‑художнику или какому‑то пресыщенному богачу.

Находясь между этим домом‑монстром и имением, я остановился, чтобы прислушаться. Когда я пишу «прислушаться», я имею в виду «прислушаться к собственному голосу». Но все было тихо.

Тем не менее, я мог поклясться в том, что кто‑то позвал меня. Это была мольба о помощи.

Помнишь, о чем мы говорили в последний раз? О немых воплях. Я не обладаю присущей тебе способностью притягивать к себе души страждущих и несчастных, и то, что я слышал, было не зовом духа, а немым воплем живой души. И этот немой вопль звучал лишь какую‑то долю секунды, пока я шел, так что я не мог хорошенько разобраться в этом.

Я огляделся по сторонам. Впереди начиналась аллея, ведущая в имение. Внизу поблескивало озеро, справа узенькая тропинка вела вверх, на Фогги Хилл. И я пошел по этой тропинке, надеясь снова установить мгновенно утраченный контакт.

Тропинка постепенно поднималась вверх, петляя среди высоких осин. Местность была пустынной. Только неподалеку виднелась четырехугольная трансформаторная подстанция, а чуть подальше – водокачка. Я дошел до хвойного леса, но не уловил никаких сигналов. Потом я вернулся назад тем же путем. Доносившиеся до меня звуки не имели никакого отношения к происшедшей истории.

Дойдя до имения, я был совершенно мокрый, но не от дождя, а от густого тумана.

Мне открыла дочь хозяина – молоденькая красивая девушка лет шестнадцати, я думаю. Кокетливо одетая, с длинными, светлыми, шелковистыми волосами и тонкими бровями. Она выглядела необычно, ведь современные девушки привыкли одеваться небрежно. Представь себе, у некоторых моих племянниц вообще нет платьев! Они повсюду разгуливают в брюках!

(Прочитав это, Эллен покраснела. У нее и самой‑то было всего одно платье, когда она устроилась на эту фатальную работу в гостинице «У старой переправы». Ей следовало иметь в виду, что Натаниель питает слабость к типично женской одежде.)

Маурина – так ее звали – пригласила меня в гостиную. Там меня встретил хозяин имения Фрай. Он показался мне пародией на английского помещика: с седыми висками, прямой осанкой, одетый в твидовый пиджак и брюки гольф, в грубошерстных носках. Его жена холеная, сдержанная, чопорная и совершенно неинтересная. Она держится как самая знатная дама здесь. Разумеется, они очень переживают за Алекса. Из разговора с ними я кое‑что узнал.

Когда родители Алекса умерли несколько лет назад (его мать болела той же болезнью, что и Алекс, у нее были поражены сердце и легкие), помещик Фрай пообещал взять Алекса к себе.

Никто не рассчитывал на то, что мальчик проживет долго. Фрай был назначен опекуном своего племянника и получил за это солидное вознаграждение плюс возможность распоряжаться состоянием мальчика.

В случае смерти Алекса его состояние переходило к родственникам по материнской линии, откуда это состояние и было получено. Фрай не имел на него никаких прав. Поэтому семейство Фрай было заинтересовано в том, чтобы мальчик получал надлежащий уход, что и было на самом деле. Они просто сдували с него пылинки, как сказал мне один их сосед, которого я посетил позже в тот же день.

Все очень скептически относились ко мне, не веря в такие «штучки». Но я уже к этому привык, ведь людям нашей «профессии» приходится испытывать много унижений, дорогая Эллен.

(Этот намек на какую‑то общность между ними приятно тронул Эллен, и она восторженно засмеялась, прочитав эти строки.)

Но они терпеливо отвечали на все мои вопросы, тем более, что полиция спрашивала у них чуть раньше о том же самом.

Тебе, наверное, интересно, что я чувствовал, находясь в этом доме? В доме у Кена все было нормально. Здесь же что‑то было не так. Было бы нормально, если бы эти люди излучали озабоченность, растерянность, беспокойство. Но я уловил только страх. Вот это и не было нормальным.

Но позволь мне изложить нашу беседу, насколько я ее запомнил.

Меня не интересовали чисто полицейские аспекты: что было у Алекса при себе, в какое время он ушел и так далее. Об этом я уже узнал в полицейском участке.

– Алекс знаком с Кеном Брауном? – спросил я.

– Алекс никого здесь не знает, – ответила фру Фрай. – Большую часть времени он проводит в доме, когда живет здесь, а вообще‑то он лечится в одной швейцарской больнице и бывает на курортах в других странах.

Увидев легкий румянец на щеках девушки, я обратился непосредственно к ней:

– Возможно, ты знаешь Кена?

– Этого лоботряса? – засмеялась она. – Который целый день околачивается в конюшне? Он корчит из себя важную персону и делает вид, что знает все о лошадях. Нет уж, увольте, это не моего поля ягода!

– А Лиз Томпсон ты знаешь?

– Нет, мы с ней не знакомы! Она из тех, кто пробует всех мальчиков подряд. Меня ничуть не удивляет, что с ней случилась беда, фактически она сама напросилась на это.

– А Алекс ее знал?

– Конечно, нет!

Возможно, Маурин покажется тебе весьма несимпатичной в моем описании, но на самом деле это не так. На губах ее играет невинная улыбка, голос мягкий и приветливый. Фактически, я питаю слабость к таким светловолосым, хрупким существам.

(Спасибо! – фыркнула Эллен и посмотрела в зеркало на свои пышные черные кудри и жизнерадостное лицо.)

Натаниель продолжал:

«Пришлось взяться за дело осторожнее. Я спросил:

– Скажи мне… В вашей местности известно что‑нибудь о шабаше ведьм?

Они переглянулись. Наступила неловкая пауза. Наконец хозяин нерешительно произнес:

– Думаю, вам нужно спросить об этом моего глубокоуважаемого соседа. Он знает об этом намного больше, чем мы.

И поскольку он произнес это весьма кислым тоном, я понял, что рыба клюнула, и спросил:

– И что же это за сосед?

– Думаю, Вы не могли не заметить его строения из стали, стекла и камня. Его зовут Дуглас Бигбай, и он сам называет себя писателем. Наверное, написал одну статейку в какой‑нибудь газете в тридцатые годы.

– Да нет же, папа, он не такой старый!

– Это не имеет значения, одному богу известно, на что он живет. Может быть, торгует колдовскими и приворотными зельями?..

Было ясно, что им не хочется больше говорить о господине Бигбае, поэтому я, сократив ход беседы, спросил напрямик:

– Чем вы так напуганы?

Все разом вскочили и с ненавистью уставились на меня.

– Разве не естественно быть напуганным, когда пропадает мальчик? – сердито сказала жена.

– Я имею в виду не этот страх, – сказал я. – Вы боитесь за самих себя.

Они замерли. Слышалось только сопящее дыхание хозяина.

Наконец дочь горячо воскликнула:

– Я не знаю, кто вы такой, может быть вы мошенник, Бог вас знает! Но сделайте что‑нибудь! Найдите Алекса ради нашего блага! Это для нас жизненно важно.

– Я сделаю это ради самого мальчика, – сухо ответил я. – Но вы имеете особый интерес в том, чтобы его нашли, не так ли?

Наконец заговорил хозяин:

– Да, это так. Его исчезновение – больше несчастье для нас. Через несколько дней приедет сестра его матери, она приезжает раз в год, чтобы проверить, хорошо ли ему здесь. Это очень влиятельная дама, и она не очень доверяет нам – ведь я брат того ужасного человека, за которого вышла замуж ее удивительная сестра – да, именно так считают у них в семье. Но я подозреваю, что она просто‑напросто положила глаз на деньги Алекса. Ведь это ее родня унаследует его состояние.

– В том случае, если он умрет раньше их. Фрай вздохнул.

– Боюсь, что это может произойти. Его жизнь висит на волоске.

Я переменил тему разговора.

– У вас есть фотография мальчика? – спросил я. Фру Фрай принесла альбом.

– Здесь есть фотография пятилетней давности. Она сделана у фотографа. Это лучшая из всех наших фотографий.

В десять лет Алекс был тоненьким темноволосым мальчиком с брюзгливым выражением лица. Он производил впечатление самоуверенного и замкнутого ребенка. Его сходство с Маурин было поразительным. И еще больше он был похож на нее – несмотря на то, что носил очки – на любительской фотографии, сделанной примерно год назад. Алекс был темноволос, брови у него были гуще, чем у нее, а щеки круглее, во всем же остальном они были очень похожи. Но ведь так и должно было быть, они были двоюродными братом и сестрой.

– Сколько времени он пробыл на этот раз дома? – спросил я.

– До своего исчезновения он пробыл здесь всего две недели, – сказала фру Фрай. – В первый же раз, когда он вышел погулять, он пропал. До этого была слишком сырая погода, чтобы отпускать его. О, как все это ужасно, как ужасно! Мы искали везде!

Маурин горячо произнесла:

– Если Вы обладаете сверхъестественными способностями, то скажите, где теперь Алекс? Жив ли он?

Немного подумав, я ответил:

– В этой истории замешаны трое детей. И в целом история эта очень странная. Меня не покидает ощущение того, что один из них – или все они – не живы и не мертвы… Нет, это абсурдное объяснение. Скорее, это ощущение того, что дети мертвы и одновременно не мертвы…

Они непонимающе уставились на меня, я попал в неловкое положение. Но я не мог им объяснить это более точно.

Вскоре я покинул их и направился прямо в монументальное сооружение из камня и стекла. Архитектор здесь не всегда видимо критически относился к своим выдумкам.

Погода оставалась такой же скверной, но по дороге туда я вдруг пришел в веселое расположение духа. Я стал думать о тебе, мысленно видел тебя перед собой, и все сразу стало радостным и сияющим.

Эллен, я не могу передать, как я рад иметь такого друга, как ты. Наша дружба так чиста, так прекрасна, правда? То, что я впервые увидел в тебе, так это выразительные глаза и в высшей степени живое лицо. Ты понимаешь, что ты реагируешь на все окружающее с непосредственностью трехгодовалого ребенка? И при этом ты не ребячлива, подобно многим другим девушкам.

Если ты чего‑то боишься, твои глаза становятся огромными и наполняются ничем не замутненным страхом.

Если ты рада, на губах твоих появляется робкая улыбка, которая тут же гаснет, и в следующую секунду она становится широкой и сияющей, как солнце.

Если же ты сердишься, ты похожа на спаниеля, просидевшего несколько часов под дождем. Ты совершенно неотразима, не то что эти безжизненные коровы, слоняющиеся по улицам и жующие резинку. Ни одна вещь в мире не убивает живость взгляда так, как жевательная резинка.

С другой стороны, я не считаю, что ты относишься к тому типу девушек, которым свойственны необузданные страсти и вожделение в любви. Может быть, об этом писать здесь неуместно, но однажды я встретил такую. За две наших встречи она выложилась вся: бросалась ко мне на шею, страстно ласкала меня, стонала, извивалась и охала, и все это было так неестественно. Как это было отвратительно, Эллен, я лег с ней в постель только один раз и не осмелился довести дело до конца. В самом разгаре ее диких страстей я покинул ее и сказал, что в следующий раз ей следует вести себя с парнем более естественно. Извини, об этом мне, возможно, не следовало писать, но кроме как с тобой мне не с кем об этом поговорить. Так хорошо, когда есть, кому довериться! Извини и забудь все это!

Я уверен, что такой, как ты я могу сказать, что… что я хочу тебя. Меня сразу же покорил вид твоих спутанных волос. Так и хочется запустить пальцы в твои черные кудри, намотать их на палец, вытянуть и посмотреть, что из этого получится. И я ненавижу того парня, в которого ты влюбилась и который отверг тебя. Неужели он не понял, от чего отказался?

(Последние строчки Эллен перечитывала снова и снова, потом подошла к зеркалу и долго смотрела на свое отраженье. Она не находила себя особенно привлекательной, но то, что Натаниелю так казалось, радовало ее.)

Наконец я с содроганием вернулся к туманной действительности маленького английского городка, и скоро уже сидел на огромном диване, на котором вполне разместился бы слон, и разглядывал господина Бигбая…

Брезгливо держа куриную ножку с кусочками кожи своими тонкими, наманикюренными пальцами, Дуглас Бигбай спросил:

– Что бы мог означать этот омерзительный предмет?

– Я думал, вы скажете мне об этом.

– Нет, уж знаете… – в гневе произнес господин Бигбай. В голосе его звучало презрение. Одет он был в халат из черного шелка с красной оторочкой, на ногах у него были шлепанцы ручной работы. Ему было лет сорок, волосы у него были светлые и аккуратно причесанные, одутловатое лицо с припухшими глазами выражало скуку и упадок настроения. Рот у него был маленьким и жеманным. – С такими шарлатанами мы не сотрудничаем! Ведь это не цыплячья ножка, это нога бройлера!

В его голосе прозвучало бесконечное презрение. Все в нем было ненатуральным, более напыщенных людей я никогда не встречал.

– Значит, вы и есть предводитель ведьм? – спросил я.

Он самодовольно усмехнулся.

– Не могу этого отрицать, – сказал он. – Я исполняю обязанности мастера колдовства и пользуюсь признанием во всей Англии. Вы сказали, что Вы тоже немного причастны к нашей сфере деятельности? Вы из Норвегии?

Тон его был подчеркнуто снисходительным.

– Да, я немного изучал это… – неопределенно ответил я.

– Это интересно, – с какой‑то кошачьей, вкрадчивой мягкостью произнес господин Бигбай, и тут как раз на подоконнике потянулся его кот. – Вас удивили бы результаты, достигнутые в нашем узком кругу. Мы специализируемся в экзорцизме.

Экзорцизм – заклинание духов! Я с трудом сдержал стон отчаяния.

– Вам удалось изгнать каких‑нибудь демонов? Не уловив сарказма в моем вопросе, он проворковал:

– О, вы удивились бы, узнав, сколько людей одержимы бесами! Вы сами, к примеру, одержимы бесом Аполлионом.

«Ну и мошенник же ты, – подумал я. – Не строй из себя пособника Антихриста!»

– Видите ли, у меня чрезвычайно развиты экстрасенсорные способности, – продолжал господин Бигбай, любящий говорить о самом себе красивые, выспренные слова. – В психометрическом тесте с перевернутыми шашками я, был случай, угадал девять из тридцати. Это просто сенсационно!

Я согласился, что это необычайно высокий результат. На мой вопрос о том, могу ли я поприсутствовать на одном из таких сеансов, он ответил, что ему самому хотелось бы помочь коллеге из Норвегии, но, к сожалению, посторонним туда вход запрещен.

Я спросил, имеют ли они обыкновение собираться по четвергам, но он туманно ответил, что это может быть любой день недели. Нет, он не помнил, чтобы они встречались в последние три четверга. Разумеется, он слышал о трех исчезнувших детях, и он очень возмущен тем, что люди подозревают в этом ведьмовское сборище.

– Мы не имеем никакого, абсолютно никакого отношения к этому, – воскликнул он, выразительно прижав к груди руки. – Эта мысль просто смехотворна. Мы не практикуем жертвоприношение детей.

О жертвоприношении речь пока не шла, но мне очень хотелось самому выяснить, что к чему. О господине Бигбае можно было подумать все, что угодно. Жаль, что я не могу присутствовать на сеансе.

Он, в свою очередь, полюбопытствовал, каково мое мнение по поводу исчезнувших детей. И я повторил то, что я сказал Фраям: что дети «мертвы и одновременно не мертвы». К моему великому раздражению, он презрительно усмехнулся.

– Как зомби, что ли? Гаитянские живые мертвецы? Не такая уж плохая идея. Меня не удивит, если владелец поместья похищает детей и использует потом их живые трупы в качестве рабов.

Какой грубый цинизм!

Господин Бигбай окончательно перестал мне нравиться. Знаешь, Эллен, я сижу здесь и все больше и больше злюсь на него. О семействе Фрай он не захотел говорить, назвав их сельскими идиотами, твердолобыми лжецами. Нет, из семьи Томпсонов никто не принадлежал к кругу колдунов. Совершенно тупые люди.

Брауны? Уж не механика ли вы имеете в виду?

Интонация его голоса свидетельствовала о том, что он видел пропасть между собой и обычными работягами. Думаю, это свидетельствовало в пользу Брауна.

В конце концов я сделал то, чего никогда раньше не делал, потому что мне нужно было узнать, чем занимается эта группа, и я был так зол, что захотел поставить на место этого дилетанта от колдовства. В это время он был болен, но самодовольная улыбка на его лице говорила о том, что он заранее рассчитал свою жизнь. Он сказал, что умрет молодым (тогда, поторапливайся, злорадно подумал я), от долгой, тяжелой болезни.

– Вовсе нет, – сказал я. – Вы проживете восемьдесят три года. И вы умрете внезапно от двустороннего воспаления легких, в течение одного дня.

Ответом на мои слова была победоносная – «Я‑все‑знаю‑лучше» – улыбка.

– Шрам, что у вас на подбородке, – продолжал я, – вы получили, ребенком споткнувшись о комод с медной отделкой – комод в стиле рококо.

Он наморщил лоб. Понимаешь, Эллен, я был зол, а в такие моменты впечатления у меня бывают точными и яркими, я сам не знаю, почему, я и раньше обращал на это внимание.

– А в данный момент вы очень озабочены, – продолжал я. – Незадолго до моего прихода вы нашли в ящике письменного стола счет, который забыли оплатить. И это вас больше всего печалит в данный момент. У вас большие экономические проблемы, господин Бигбай.

Он онемел. Подался назад, словно я был зачумленный. И это подстрекало меня к продолжению.

– Тот кот… хотите, чтобы он замурлыкал? Наконец к нему вернулся дар речи и он сказал:

– Этот кот мурлыкает крайне редко. И, разумеется, не по команде!

Я тут же установил контакт с котом – это сделать очень легко, потому что кошки очень податливы – и тот посмотрел на меня, наполовину закрыл глаза и принялся громко, с удовольствием мурлыкать, перебирая когтями скатерть на столе. Он делал это потому, что я сконцентрировал на нем все свое дружелюбие.

На этот раз господин Бигбай уставился на меня, разинув рот и забыв все свое тупое презрение. Потом, взяв себя в руки, вскочил, побежал в другую комнату и вернулся с целым подносом шашек, используемых при парапсихологических исследованиях. Они были помечены кругами, четырехугольниками, звездами и прочими геометрическими фигурами. Шашки переворачивали, после чего человек угадывал, какая фигура нарисована на обратной стороне. Подобным образом можно было угадывать, какие предметы человек держит в руке, и это называлось психометрией. Результат господина Бигбая – девять из тридцати – был просто прекрасным и свидетельствовал о его способностях, которые он растрачивал по пустякам.