Люди Льда – 38

Маргит Сандему

Скрытые следы

Люди Льда – 38

Доломиты, 9 марта, 1939.

Густой мокрый снег падал в горах, возле границы между тремя странами – Италией, Австрией и Югославией – словно зима и не думала отступать. На узких улочках маленькой горной деревушки царил ночной покой, лишь кое‑где в темноте светились желтые окна домов.

Тишину нарушили быстрые, неуклюжие шаги; тяжело, прерывисто дыша, кто‑то нетерпеливо дернул колокольчик на двери докторского дома.

Полусонный врач открыл дверь, и стоявший на пороге мужчина чуть не упал прямо на него. Это был хорошо всем известный спившийся бродяга. Глаза его дико сверкали от страха, когда он неуклюже привалился к доктору.

– Я видел… видел…

Встряхнув его за плечи, врач спросил:

– Ну? И что же ты такое видел? Белых слонов?

Мужчина затряс головой, слова застревали у него в горле.

– Оно шло… нет, не шло, оно плыло вперед, в вертикальном положении… Оно не заметило меня и исчезло среди метели… оно двигалось на север… оставляя после себя ужасную вонь…

– Что ты болтаешь? – раздраженно произнес врач.

Потеряв нить мысли, человек принялся бормотать что‑то бессвязное:

– Белая горячка? У меня никогда ее не было. Ведь я много не пью, только чуть‑чуть…

Внезапно он обмяк на руках у доктора. Его старое, изношенное сердце не выдержало пережитого шока.

10 марта, поросший лесом склон Юра, к северу от Ингольстадта.

Вороны…

Вороны и галки целый день кружатся над одним и тем же местом в лесу. Их пронзительные крики раздражали местных жителей, и в конце концов двое мужчин решили пойти посмотреть, в чем дело. И в сумерках они направились туда, где кружили вороны, на вершину холма. Когда они пришли туда, крики ворон затихли, но они обнаружили множество мертвых птиц вокруг одного старого дерева. Они не обнаружили никаких следов того, что могло быть причиной массовой гибели ворон и галок, если не считать резкого, омерзительного запаха, от которого мужчинам чуть не стало дурно. При вскрытии птиц не обнаружилось никаких признаков отравления. Врач, производивший вскрытие, предположил, что птицы погибли от разрыва сердца. Птицы вообще легко гибнут от страха.

Магдебург, 11 марта.

Молодая пара ехала вечером на автомобиле по загородному шоссе. Остановив машину, они вышли и сели на обочину дороги, тесно прижавшись друг к другу в темноте. Их нежные слова не предназначались для посторонних ушей.

Вдруг девушка замерла от страха.

– Ты видишь? – спросила она.

– Что?

– Вон там… Нет, ах…

– Что там такое? Что же это?

Девушка закричала, истерично прижимаясь к парню. Он тут же высвободился и бросился заводить машину. С дикой скоростью они понеслись обратно в город, прямо к полицейскому участку.

Их рассказ был бессвязным и запутанным.

– Мы не поняли, что это было. Похоже, какая‑то тень быстро двигалась в пространстве. Это был не человек и не животное. Это было что‑то темное, непонятной формы. И еще эта вонь!

При воспоминании об этом запахе оба передернулись от отвращения.

– Нет, мы туда больше не вернемся, ни за что в жизни! Эта тень двигалась на север… Прямо на север.

Полиция так ничего и не обнаружила, если не считать слабого, омерзительного запаха, стелющегося узкой полосой с юга на север.

В двух милях к северу на обочине дороги лежала мертвая женщина. Она шла домой с какого‑то праздника. На лице ее застыла гримаса ужаса, широко раскрытые глаза были запорошены снегом.

Ее нашли только неделю спустя после смерти. Тенгель Злой снова был на свободе.

Среди Людей Льда царила паника. Карающий меч их рода покинул место своего успокоения.

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как он в последний раз покидал свое тайное жилище в пещерах Постойны. Двадцать пять лет Люди Льда жили в мире, не опасаясь угрозы с его стороны.

Но Имре и Странник знали, что глубокий сон ослабевает с годами. Странник был все время начеку, тем не менее, Тенгелю Злому удалось в решающий момент улизнуть от него. Коварному предку удалось обмануть своего стража, изменив ход его мыслей.

И то, что он пробудился ото сна, было настоящей катастрофой. Потому что Натаниель, которому предстояло вступить с ним в борьбу, был пока ребенком. Предки считали, что, став взрослым, Натаниель должен был отправиться в долину Людей Льда, к тому месту, где Тенгель Злой закопал котел с водой Зла. После этого Шира должна была обезвредить воду Зла с помощью чистой воды. Это был единственный способ покончить с властью Тенгеля. Перед юношей стояла нелегкая задача, хотя у него и должны были быть сильные помощники. Ведь Тенгель Злой сторожил свое сокровище, словно дракон – золото. И у него были свои помощники, большинство из которых было неизвестно Людям Льда.

Теперь же Натаниель не мог отправиться в долину. Ему было только шесть лет, и это было бы просто самоубийством. Тогда весь его род и все человечество лишилось бы надежды.

Но человечество об этом ничего не знало Люди Льда вели свою борьбу втихомолку. Ведь ни один посторонний все равно ничем не мог им помочь. Для непосвященных такого рода помощь означала бы верную гибель.

Даже для предков Людей Льда ситуация казалась непростой. На протяжении последних ста лет флейты слишком часто пытались пробудить его ото сна. И, несмотря на то, что Страннику и Шире всякий раз удавалось погрузить его обратно в сон, он набирался сил от поданных ему сигналов. Становясь с каждым разом все сильнее и сильнее, он в конце концов смог проснуться. Медленно, сам по себе, он пробудился к жизни, хотя полного пробуждения таким способом достичь было нельзя.

И это было неспроста: кто‑то из людей в той или иной точке земного шара должен был сыграть на флейте его злосчастную мелодию, служившую сигналом пробуждения.

И вот теперь он исчез. Странник и его сподвижники отправились на поиски.

В 1938–39‑х годах европейские правительства шли на поводу у Германии, у Гитлера и его партии. Гитлеру позволили аннексировать Австрию – на том основании, что многочисленное немецкое население страны желало воссоединиться со своим отечеством. Точно так же было и с судетскими немцами в чешской Богемии.

Разумеется, в Англии, Франции и других странах это вызвало изумление и негодование, но дальше этого дело не пошло. Кое‑где люди начинали потихоньку вооружаться, не слишком надеясь на свои сонные правительства. И именно это последнее обстоятельство способствовало пробуждению Тенгеля Злого – совершенно неожиданным и даже немного комичным способом.

Сигналы, способные вернуть его к жизни, пробудив ото сна, должны были быть сыграны на заколдованной флейте. Это должна была быть совершенно специфическая мелодия.

Но предназначенная для этого его собственная флейта была уничтожена. Эта флейта, которая чуть было не погубила Хейке, была превращена в ничто Широй. Тула тоже в свое время обнаружила фальшиво звучавшую флейту и чуть было не разбудила Тенгеля. И эту флейту уничтожила Шира. Ульвар с помощью самого Тенгеля Злого нашел подходящую флейту, но флейта эта, благодаря его нерасторопности, сгорела.

Потом один эксцентричный испанец сыграл несколько тактов атональной мелодии Тенгеля – и это привело к катастрофе. Злой прародитель Людей Льда проснулся – хотя и не окончательно, поскольку большая часть мелодии отсутствовала – и успел дать стартовый сигнал мировой войне, прежде чем Странник снова сумел усыпить его с помощью своей маленькой флейты.

Это было двадцать пять лет назад, и после этого о Тенгеле Злом ничего не было слышно.

На этот же раз он проснулся в результате просто смехотворного случая.

Для этого нужна была, конечно, флейта, но… Да, почти так оно и было.

В шотландской армии был тогда один воинственный полковник. Он увидел возможность мировой войны в гитлеровских аннексиях. В ходе правительственного совещания в Великобритании он призывал активно готовиться к войне. Следовало проучить этого усатого капрала, так высоко вознесшегося в Германии!

Однако другие участники совещания были более склонны к осторожности. Ведь война всегда сопровождалась огромными потерями.

Недовольный и разочарованный, полковник вернулся в Шотландию. И там начал агитировать свой полк готовиться к возможной войне Шотландские штыки должны быть острыми, когда придет время сражаться!

В его полку было несколько волынщиков. Один из них, которого товарищи звали просто Маком, без устали упражнялся на своей волынке, поскольку в военном оркестре играл совсем недавно и хотел произвести на остальных впечатление.

Дома жена не разрешала ему упражняться на волынке. Она терпеть не могла звуки волынки, так же как и он сам. Поэтому он каждый вечер уходил на пустырь и играл там, глядя на закат, кроликам и куропаткам.

Но играл он очень хорошо. Его музыка гармонично сливалась с окружающей его природой.

8 марта, как обычно, он отправился на пустырь. Холмистый пейзаж казался в сумерках мягким и бескрайним, звуки волынки печально разносились по окрестностям.

Мак был так захвачен музыкой, что начал импровизировать Он искал все новые и новые звучания, уже не столь красивые.

Но что это такое?

У него озноб пробежал по спине. Он еще раз повторил придуманную им тему. В ней не было никакого смысла, никакой мелодии, это было просто скольжение по атональной шкале, но…

Он кое‑что услышал! Ветер, пробегающий по вересковой пустоши, принес ему какое‑то звучание.

Эхо? Эхо, принесенное ветром?

«Играй! – говорил ему кто‑то – Продолжай! Сыграй еще раз и продолжай дальше!»

Неописуемый страх охватил Мака. Ему показалось, что какая‑то потусторонняя злоба наполнила его, окутав со всех сторон.

Губы его дрожали, когда снова приблизил их к мундштуку волынки. Мак был настолько испуган, что чуть было не лишился чувств, и по ногам у него текло, когда он снова попытался сыграть ту же мелодию. Это оказалось не так‑то легко, потому что в мелодии не было определенности. Мысли путались у него в голове, он не мог сосредоточиться. Кем бы или чем бы ни являлось это зло, оно проявляло нетерпение, оно было в ярости. Маку пришлось продолжать игру. Но как?

Что‑то внутри подсказывало ему бежать прочь со всех ног, но он не мог сдвинуться с места. Он словно врос в землю. Земля под ногами у него дрожала, ветер сбивал его с ног… Или это просто страх лишал его самообладания?

Мак отчаянно пытался извлечь из волынки какие‑то звуки. Злая сила была просто вне себя от ярости. Он пытался нащупать первоначальную тему, но у него ничего не получалось, она была слишком изощренной, слишком сложной, и в панике он ничего не мог вспомнить.

Ветер приносил ему грохочущее эхо: «Играй, болван, играй!» Мак обливался потом, он просто умирал от страха, из глаз у него текли слезы, и волынка его издавала лишь жалкие, хаотические звуки. Тогда яростный порыв нечеловеческой силы обрушился на него и свалил на землю. Удар был таким сильным, что Мак потерял сознание. Когда он очнулся, он совершенно не помнил о том, что с ним произошло.

Но Тенгель Злой все же пробудился. Он лежал в своей глубокой пещере, в горах Постойны, что в Югославии, и собирался с силами.

Этот тип, сыгравший отрывок из пробуждающей его мелодии! Почему он сыграл это на таком дурацком инструменте? Почему он не использовал флейту, как это было предписано? Идиот! Все люди идиоты!

Почему, почему никто не может сделать все, как положено? Теперь он наполовину пробудился, не то, что в прошлый раз, но еще недостаточно, он пока еще не может взять власть над миром.

Или может?

Кое‑что он все‑таки может.

Его хорошо развитые чувства обрели целенаправленность.

Люди Льда!

Его мысли обратились к Липовой аллее.

Там все было спокойно. Он почувствовал присутствие Бенедикты, но она была старой и совершенно безвредной. На нее он мог не обращать внимания. Но…

Он ощутил присутствие чего‑то нового. Новый меченый? Или… несколько? Его обостренные чувства сигнализировали ему об опасности. Но… в Липовой алее он ничего не обнаружил. Просто он ощутил в самой атмосфере присутствие какой‑то тайны.

Тенгель Злой был просто в ярости. Что они скрывали от него? Или кого?

Он должен был выяснить это. Ему нужно было отправиться туда. Немедленно! Долина Людей Льда… Его мысли двигались дальше, на север, достигли долины.

Нет, там все было спокойно. И он знал об этом, потому что, находясь в забытьи, он часто посылал туда свои мысли и был в курсе всего.

Наверняка они перестали думать о долине после стольких неудачных попыток проникнуть туда. Он не думал, что ему следует опасаться Людей Льда, его собственных непокорных потомков.

Однако у него осталось неприятное ощущение того, что его подстерегает какая‑то новая опасность. И тот, от кого исходила эта опасность, находился не в долине, не в Липовой аллее.

Ему следовало отправиться туда.

Его страж – Тенгель презрительно фыркнул – только что побывал здесь со своим обычным визитом. Некоторое время его здесь не будет.

И Тенгель Злой без малейшего труда сел. Это выглядело многообещающе.

Он знал, что еще недостаточно силен. Инструмент был не тем, сигнал был не полным.

Но и это было уже неплохо. Проблема состояла в том, чтобы скрыться от Странника, а значит и от этой проклятой бабы с кувшином, в котором налито нечто ужасное – ясная вода. О, как он ненавидел ее! Эта маленькая оборванка отправилась в пещеры, ведущие к источникам жизни, – и нашла их! Он не мог понять, как это у нее получилось. Он тогда лежал в глубоком оцепенении и обнаружил опасность, когда было уже слишком поздно.

В лице этой Ширы он обрел своего самого могущественного врага.

А что, если их несколько?.. Он не знал этого наверняка, он весь содрогался от страха перед неизвестным, таящимся среди Людей Льда. Всегда что‑то мешало осуществлению его планов. Хотя те люди, что представляли для него опасность, уже мертвы. И вот теперь эта новая опасность!

Бессильный гнев переполнял его. Они поплатятся за то, что скрывают от него одного или даже нескольких! Он уничтожит всех, предаст их медленной, мучительной смерти…

Тенгель Злой встал и направился к выходу. В огромных пещерах Постойны было тихо, все туристы куда‑то исчезли.

Его целью было как можно скорее попасть в Липовую аллею. Но он чувствовал, что еще не набрался сил. Он был теперь гораздо сильнее, чем в прошлый раз, поэтому и решил отправиться в путь. И он моментально поднялся на вершину холма.

Был уже вечер. Он двигался по опустевшим дорогам – скорее случайно, чем преднамеренно, Тенгель Злой не обращал внимания на людей, его не интересовало, видят они его или нет.

На горной дороге, ведущей в Доломиты, его увидел какой‑то подвыпивший бродяга. Тенгелю было на это наплевать. И Тенгель улыбнулся своей кривой, холодной улыбкой, в которой не было ни радости, ни юмора – одно лишь ледяное злорадство, жестокий триумф.

Его путь лежал на север. Все шло прекрасно, он чувствовал, как силы его растут. Он остановился в лесу, чтобы обдумать все по порядку, но галки и вороны мешали ему, так что ему пришлось встать и прогнать их. Впрочем, большинство из них тут же погибло от страха. На лице его снова появилась ужасающая усмешка. Он не лишился своей власти, нет!

В одном месте, гораздо севернее, он заметил странную повозку без лошади. И в ней двое людей. В последние годы мысли Тенгеля не натыкались на подобные повозки. И он никак не мог понять, каким образом она движется. Но в этом он не хотел признаться даже самому себе.

Потом он наткнулся на какую‑то женщину. Ну и испугалась же она! Он дохнул на нее, и она свалилась замертво.

Прекрасно!

Но потом…

Тенгель Злой действовал инстинктивно, не вдаваясь в географические тонкости. Он и понятия не имел о том, что находится в Германии, недалеко от Берлина.

Он кое‑что услышал. С помощью своих обостренных чувств он определил, что происходит в нескольких милях от него. И то, что он почувствовал, нравилось ему. Это настолько понравилось ему, что он изменил курс и направился прямо туда, решив сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть, что там происходит.

Тем не менее, он был озабочен. Его власть оказалась не такой сильной, как ему хотелось. Ему всегда становились поперек дороги, стоило ему задумать что‑то. И как он сможет теперь скрыться от Странника? Только что он попытался стать невидимым для этой женщины, но ему это не удалось. Он еще недостаточно силен, он еще не стал самим собой, и это раздражало его до безумия.

Почему, почему этот увалень не сыграл на своем дурацком инструменте сигнал побудки так, как это полагалось? Почему они всегда все делают наполовину?

Великий Тенгель не заслуживал подобного обращения.

Как же ему замести следы? Чтобы Странник и все остальные никогда не нашли его?

Странник продолжал поиски.

Идти по следу Тенгеля Злого было не трудно: за ним тянулась полоса удушающей вони. Это был не столько запах пролежавшего 650 лет в земле тела (которое, разумеется, тоже не пахло розами и лилиями), сколько вонь зла в его обнаженном виде, повисающая на траве и на деревьях, мимо которых он двигался.

Странник нашел место, где отдыхал Тенгель Злой, обнаружив множество мертвых птиц. Он также первым увидел мертвую женщину.

И вскоре после этого обнаружил, что Тенгель Злой уже не держит так целеустремленно курс на Липовую аллею или долину Людей Льда. Он отклонился на восток, в мыслях у него было что‑то иное. Странник дал об этом знать Тенгелю Доброму и его помощникам. После этого он снова направился за злобным прародителем.

Тенгель Злой спрятался в небольшой нише рядом с трибуной. Он находился теперь на огромном стадионе, до отказа наполненном людьми.

«Зиг Хайль!» – кричали все, делая движение рукой в сторону трибуны.

На трибуне стоял маленький, комического вида человек и выкрикивал массу чудесных, преисполненных ненависти слов. Тенгель Злой различил слова: «Евреи» и «Мечта всей жизни». Слова эти ничего не говорили ему, зато мысли он читал, как открытую книгу. Мысли этого маленького человека полностью совпадали с его собственными мыслями: жажда власти, бессердечность…

Маленькие люди – в физическом или духовном отношении – могут отбрасывать большую тень.

Двое людей в униформах прошли мимо ниши, в которой прятался Тенгель Злой. Им не понравился дурной запах – нет, не просто дурной, а мерзкий, едкий, отвратительный, не похожий ни на что!

«Хвастливые пачкуны», – раздраженно подумал Тенгель. И он снова сконцентрировался на ораторе и на стоящих рядом с ним людях.

Сам оратор не особенно заинтересовал его. Он был слишком глуп, слишком неотесан и к тому же смешон со своей прической и в своей одежде. Это был полный и окончательный нуль. Рядом с ним стоял высокий толстяк в униформе с множеством наград. Губы Тенгеля презрительно искривились. Полное ничтожество, напускающее на себя важность. Жестокости в нем хватало, но и глупости тоже.

Но эти рядом…

Они больше понравились Тенгелю. Те, что стояли чуть поодаль. Высокий офицер с бакенбардами и в очках, преисполненный чудесного холодного цинизма.

Этот?..

Нет, Тенгель положил глаз на другого, стоящего рядом с высоким офицером. Молодой, элегантный мужчина, почти нечеловечески бессердечный. Жестокий – но, возможно, не настолько, как это хотелось бы Тенгелю. Впрочем, у него все еще было впереди.

Новая, мертвая улыбка удовлетворения появилась на лице Тенгеля. Этот человек ему нравился! Он вновь почувствовал удовлетворение, узнав еще кое‑что о молодом человеке с резко очерченными линиями рта и подбородка. Тот маленький смехотворный человечек начал раздавать награды – или ордена, как он их называл. Один за другим вызывали людей в униформах и вешали им на грудь дополнительные безделушки. Все это показалось Тенгелю сверхкомичным. Но самое главное – понравившегося ему молодого человека тоже вызвали. Его звали Райнхардом Гейдрихом, и он, судя по всему, отличился в полицейских делах или в чем‑то подобном. Тенгель понял, что тот сможет прийти к власти, если у него будут соответствующие помощники.

Митинг был закончен, все, стоявшие до этого на трибуне, прошли маршем мимо ниши, в которой находился Тенгель. Он проводил их презрительной улыбкой. Он был намного выше всех этих земных тварей.

Но среди них был его человек…

Странник прибыл в Берлин на следующий день после того, как на весь мир было объявлено: немецкие войска вошли в Прагу, Чехословакия оккупирована.

Словно грозовая туча, на горизонте маячила вторая мировая война.

Странник добрался по следу Тенгеля Злого до большого стадиона. Но там след полностью обрывался, так что Странник даже не поверил своим собственным чувствам.

Но факт был налицо: Тенгелю Злому удалось полностью скрыться. Он исчез, не оставив после себя никаких следов. И это открывало крайне мрачные перспективы.

Трое детей Ветле Вольдена были совершенно разными. В 1939 году Мари исполнилось семнадцать, Ионатану пятнадцать, а Карине тринадцать. Внешне все они казались довольными жизнью. Но на самом же деле все трое, в особенности девочки, умело скрывали свои мысли и чувства.

Самой своенравной из них была старшая девочка, Мари. О, как часто она высказывала недовольство своим именем. «Малин и Мали», – фыркала она, – Марит и Мари!» Неужели у Людей Льда нет никакой фантазии?

Нужно было знать, кто такая Мари, чтобы понимать ее претензии. Она считала себя очень важной персоной. Ионатан постоянно поддразнивал ее, говоря, что она представляет собой нечто важное только в собственных глазах.

Мари старалась во что бы то ни стало избегать в жизни неприятностей. Ей хотелось, чтобы все ее любили, чтобы все любили друг друга. Она терпеть не могла сердитых или недовольных людей. Она становилась больной, услышав чей‑то спор или скандал, и мысль о том, что она может кому‑то не понравиться, была для нее просто невыносимой. Она не могла слышать о чьих‑то страданиях, будь то люди или животные, и она никогда не становилась в споре ни на чью сторону, не желая, чтобы другая сторона была на нее в обиде.

Ни один человек не смог бы жить так. Но Мари пыталась. Поэтому она вела себя легкомысленно и постоянно смеялась, даже в самых неподходящих местах, пытаясь тем самым сгладить все шероховатости отношений со своими школьными товарищами. И если ей это не удавалось, она отделывалась беспечной шуткой.

Мари хотела быть другом для всех. Поэтому она вела себя подчас просто расточительно, раздаривая все, что имела. Она была очень честной и никогда не брала ничего без спроса, но часто забывала отдавать матери сдачу, когда делала покупки. Она никогда об этом даже не вспоминала. Всю мелочь, которая у нее собиралась, она тратила на подарки подружкам.

У нее было множество приятелей, но ни одного настоящего друга. В классе ее считали насмешницей и сорвиголовой, и никто не принимал ее всерьез.

Внешность и манеры Мари унаследовала от своей матери‑француженки, а от Ветле ей достался добродушный нрав. Она была темноволосой, с карими глазами на узком характерном лице, которое невозможно было забыть, раз увидев. Конечно, у нее было много приключений с мальчиками, ведь такие жизнерадостные и беспечные девочки, как она, всегда всем нравятся. Но мальчики были слишком незрелыми, чтобы понять, что вся ее веселость и беспечность были наигранными.

В свои семнадцать лет она успела уже «смертельно и навечно» влюбиться по меньшей мере раз двадцать. Ее влюбленности гасли столь же стремительно и бурно, как и загорались.

Словоохотливый Ионатан не мог отказывать себе в удовольствии поддразнить по этому поводу сестру. «Говорят, наша ветвь рода будет активно способствовать увеличению народонаселения. Наши родители удачно стартовали, произведя на свет троих детей. Теперь ты должна постараться выполнить свой долг. Так что давай, рожай! Думаю, ты для этого как раз и предназначена!»

Услышав это, Мари запустила в него подушкой. Но слова его задели ее. Она чувствовала, что Ионатан сердится на нее. А он не должен был этого делать! Неужели о ней действительно идет такая молва? Раз об этом стало известно даже ее брату?

Мари удалилась в свою комнату в полной растерянности. Совсем недавно она нашла себе еще одного дружка, – она знала, что теперь у нее все будет по‑другому (она думала то же самое и о своих прежних знакомствах, но быстро забывала об этом).

Что ей оставалось делать? Ей хотелось иметь друга – отчаянно хотелось. И вот теперь он у нее появился, она была уверена в этом. Но если о ней будут говорить такое…

Что же ей предпринять? Она должна встретиться с ним!

Ее друг тоже был школьником, правда, из другой школы. Мари обычно прогуливалась там, где он ходил, и, увидев его, смотрела на него так, что он не мог не заметить ее восхищения.

В этом не было ничего хорошего. Делать себя легкой добычей вовсе не означало вызывать к себе глубокие чувства. Мальчик уже привык к восхищению и поклонению девочек более младшего возраста и… даже взрослых женщин. Поэтому он смотрел с презрением на слишком красноречивые попытки Мари обольстить его. Но девочка была красивой, веселой, легкомысленной и, судя по рассказам мальчишек, легко шла на знакомство. Поэтому почему бы не попробовать? Ее можно будет уломать за пару вечеров. А потом бросить. Получить от нее желаемое – и больше ничего его не интересовало.

Он познакомился с ней через одного своего приятеля. И уже в первый вечер пригласил в кино. Мари была потрясена. Он смотрел на нее, разговаривал с ней!

«Привет!» – сказал он ей своим хриплым, приглушенным, как будто бы даже равнодушным голосом, скрывающим его интерес к ней. «Привет!» Существует ли в мире более прекрасное слово? Привет…

По дороге домой из кафе, где она была представлена мальчику, она смаковала это слово, произносила его с той же самой интонацией, что и он, и на лице ее появлялось такое же, как и у него, непринужденное выражение. Теперь они были знакомы. Ах, чудесное будущее! Мари даже не подозревала, что ждет ее дома.

Карине, самая младшая из детей Ветле, была мечтательницей. Она скрывала куда более серьезные тайны, чем тоска Мари о друге. Карине всегда была склонна к одиночеству. Устремив взгляд в пространство, она бродила одна по холмам, часто разговаривая сама с собой, фантазируя и грезя наяву. Ей не хватало кого‑то, с кем можно было бы об этом поговорить, но она еще не встретила того, кто мог бы проникнуться ее настроениями и понять ее мысли. Найти такого человека было не просто. Вот почему писатели, поэты и мечтатели – самые одинокие в мире существа.

Карине не хотела жить реальной жизнью. Она бежала от жизни, бежала от текущего момента. На это были свои причины, главной из которых был ее врожденный эскапизм.

Это создавало в ее жизни большие трудности. Настолько большие, что она никак не могла обрести душевное равновесие. Она была ранимой, как никто. Если бы родственники из Людей Льда узнали об этом, они пришли бы просто в ужас. Но Карине была не из тех, кто болтает лишнее.

Впервые с ней произошло несчастье, когда ей было десять лет. Живя больше в мире своих фантазий, чем в реальном мире, она мало что знала о человеческих наклонностях.

Теплым весенним вечером она каталась на велосипеде. Солнце уже садилось, небо было окрашено в золотисто‑серые тона. Дорога манила ее все дальше и дальше. Она знала, что в маленькой рощице теперь цветут фиалки и лютики, и ей хотелось взглянуть на них. Может быть, она найдет там и колокольчики?

Местность вокруг нее была малонаселенной. Изредка виднелись фермерские домики, окруженные яблоневыми и вишневыми деревьями. Но в основном вокруг была нетронутая природа – последние остатки прежнего великолепия.

Ее обогнал какой‑то велосипедист. Она заметила это только после того, как он обернулся к ней. В глазах Карине он выглядел стариком, хотя ему не было еще и тридцати. Этот человек был ей незнаком.

Чисто внешне Карине ничего собой не представляла, ее лицо не было отмечено такой индивидуальностью, как лицо Мари. Но она рано начала развиваться, у нее уже начала округляться грудь, что было хорошо заметно под тесным свитером.

Мужчина был из тех, о ком на языке юристов можно сказать: «слабо развитые душевные качества». Он был вполне нормален, но не мог соразмерить свои желания и наклонности с принятыми в обществе нормами.

Он принялся болтать с Карине и показался ей симпатичным. Он много знал о природе и о животных, и девочка охотно слушала его. Ей очень хотелось показать ему заросшую цветами поляну. Он охотно поехал с ней, возможно, считая, что она сама нуждается в его обществе. Такие люди, как он, легко переворачивают все с ног на голову.

Поляну не было видно с дороги. Проехав немного по узкой тропинке, они положили велосипеды на траву и пошли пешком по сочной траве, среди которой цвели фиалки и золотистые лютики. Среди травы то и дело встречались кошачьи лапки, повсюду роились мошки, и теплый ветер относил их в сторону. В воздухе пахло весенней землей, травой, цветами.

– Смотри, – сказала Карине. – Божья коровка!

Маленькое насекомое ползло по ее руке.

– А здесь цветут манжетки, – сказал мужчина, садясь на траву. – Не правда ли природа фантастична?

– Да, она великолепна, – ответила Карине. Он хлопнул ладонью по земле, заросшей травой, и она села рядом с ним, по‑прежнему держа на ладони божью коровку. – Но иногда мне кажется, что в природе слишком много всяких случайностей.

– Что ты имеешь виду?

– В мире так много несправедливостей, так много ненужных страданий.

– Такова жизнь, – банально заметил он. – А здесь просто чудесно! Знаешь, что я хочу?

– Что?

– Лечь на спину и проспать здесь всю ночь. Услышать на рассвете голоса птиц, увидеть сверкание росы на паутине…

– Мне бы тоже этого хотелось, – мечтательно произнесла Карине.

– Тогда давай так и сделаем. Она испуганно посмотрела на него.

– Но мне пора идти домой. Дома не знают, где я.

– Можно и не всю ночь, – усмехнулся он. – А только чуть‑чуть, прямо сейчас.

При этом он, смеясь, повалился на спину и так и остался лежать среди травы. Смущенно, но весело Карине сделала то же самое.

– О, я потеряла свои лютики, – воскликнула она и принялась собирать их среди травы.

– Ничего, найдутся, нарвешь еще, – беспечно произнес он, когда она снова легла на траву, и подложил ей под голову свою руку. Карине это не понравилось, она всегда предпочитала одиночество, она не привыкла к физической близости с чужими людьми. Но он разделял ее радость общения с природой, поэтому она неохотно позволила ему это, инстинктивно пытаясь отодвинуться от него.

Но он так спокойно рассказывал ей о своих впечатлениях от встречи с дикими животными, что она немного расслабилась. Так хорошо было смотреть на облака, лежа на спине. Вокруг поляны росли березы, их только что распустившиеся листочки слегка шевелились от слабого ветерка. Все вокруг дышало миром и покоем. Казалось, в мире ничего больше нет, кроме этой поляны.

Подняв голову, мужчина повернулся к ней и провел пальцем по ее гладкой, загорелой детской щеке.

– Какие у тебя красивые глаза, – прошептал он.

– Разве? – спросила она, не зная, как реагировать на это прикосновение. Он развернулся к ней всем телом, так что его бедро коснулось ее ноги. – Думаю, мне пора домой, – дрогнувшим голосом добавила она.

– Сейчас пойдешь, – уверил он ее.

В его взгляде Карине заметила неуверенность, почти растерянность, тогда как в его улыбке сквозила самоуверенность.

– Мне действительно пора идти, – сказала она. Он поставил свой локоть по другую сторону от нее, фактически прикрыв ее своим телом.

– Божья коровка! – воскликнула Карине. – Убери руку, ты ее раздавишь!

– Плевать на божью коровку, – стиснув зубы, проговорил он.

Но Карине успела вывернуться от него, пока он стоял на коленях и приводил себя в боевую готовность, она принялась искать божью коровку, ползая на четвереньках и не понимая, какой опасности себя подвергает.

И уже в следующий момент он поймал ее сзади и рывком сорвал с нее рейтузы. Она закричала, выскользнула у него из рук и бросилась бежать. Но он снова настиг ее и прижал к своему обнаженному паху. Карине завизжала от страха, не понимая, что происходит, все это было омерзительно, гадко, ей не хотелось чувствовать его прикосновения, теперь он ей совершенно не нравился.

– Тихо, ты, проклятая девчонка, – прошипел он.

Ей удалось отскочить от него на несколько шагов, и она отчаянно просила прощения у всех фиалок за то, что придавила их к земле. Но он оказался проворнее ее, он снова настиг ее и взял в железные тиски.

– Нет! Нет! – кричала она.

Мужчина закрыл ей одной рукой рот. Его хватка немного ослабела, и ей удалось повернуться. Но этого ей делать не следовало, потому что как раз этого он от нее и хотел. Она в страхе уставилась в его дикие, безжалостные в своей решимости глаза.

– Не убивай меня, – жалобно произнесла она.

– Я и не собираюсь убивать тебя, – огрызнулся он.

В ее памяти образовался провал. То, что произошло, было для Карине такой душевной травмой, таким шоком, что память ее просто отказывалась фиксировать это. Она помнила только о том, что божья коровка куда‑то пропала, что она лежала одна на цветущей поляне, вся в крови, ощущая невыносимую боль в нижней части живота. Она совершенно не помнила того, что произошло.

Поэтому дома она ничего не сказала. Она была слишком стыдлива, чтобы сказать, где у нее болит. Она помнила только, как пыталась вытереть рейтузами то, что было внизу, кровь и какую‑то слизь, и она испытывала такой стыд и такую растерянность, что вернулась домой только к ночи.

В силу сопротивления ее памяти и ее неведения она так и не поняла, что с ней произошло.

Куда хуже был случай, происшедший с ней, когда ей исполнилось двенадцать.

Все школьники должны были идти к фотографу. Но Карине была в плохом настроении, потому что мама заставила ее надеть платье, которое ей не нравилось. В отместку за это она в то же утро надела брюки из грубой материи и свою любимую обтрепанную голубую блузу.

Все еще кипя от возмущения по поводу навязанного ей платья, она уселась на склоне холма, обхватив руками колени. Она просто задыхалась от возмущения! Разве она не может быть самой собой? Неужели она должна надевать это бабское платье только из‑за того, чтобы сходить к фотографу? Чтобы потом на вечные времена остаться на этой фотографии под стеклом в совершенно жутком платье, которое, к тому же, было чужим! Это так глупо, так глупо!

– Привет, Карине!

Это был отец одной из ее одноклассниц. Спустившись с холма, он подошел и стал рядом с ней. Пробормотав что‑то в ответ, она спрятала лицо в колени.

– Что тебя огорчает? – спросил он.

Она только фыркнула, не желая отвечать. Ей хотелось уйти, но это было невежливо. Вспомнив кое‑что, она спросила:

– Вы уже переехали? Лизен сказала, что вы должны были переехать еще позавчера.

– Да, мы уже переехали. Но мне захотелось попрощаться с этими местами и к тому же мне нужно забрать оставшиеся там вещи. Но по дороге я увидел тебя.

Карине не стала спрашивать, почему он пошел за ней следом. Ее это не интересовало.

– Кто‑нибудь дурно поступил с тобой? – тихо спросил он.

– Нет, – нехотя ответила она и добавила: – Вам этого не понять.

– Дома?.. – осторожно спросил он.

– Меня никто не обижал, просто у мамы иногда появляются странные идеи.

Он осторожно положил ей руку на плечо.

– Ты не хочешь рассказать мне?

Карине никогда не нравился телесный контакт с другими людьми. И за последние годы ее отношение к этому стало еще более нетерпимым. Почему, она не знала.

– Я понимаю, что тебе не хочется говорить о своей семье, – с теплотой и пониманием в голосе произнес он. – Но ты можешь считать меня своим другом. Мне всегда казалось, что ты необычная девочка, Карине.

Его слова пришлись ей по душе, но ей было неприятно то, что, произнося их, он неотрывно смотрел на ее грудь. За последние месяцы она развивалась пугающе быстро, она уже начала пользоваться бритвой, к ужасу матери. Карине была ребенком, имеющим женские формы, и это было довольно опасное сочетание. Всегда находятся мужчины, которым нравятся такие девочки. Отец Лизен был одним из них. Он был электриком, черты лица у него были грубыми, но не безобразными, и все считали его хорошим парнем. Его жене были известны его похождения с другими женщинами, но она понятия не имела о его болезненном вожделении по отношению к таким девочкам, как Карине.

А Карине ничего не смыслила в подобных вещах, забыв устрашающие переживания двухлетней давности, к тому же родители Лизен всегда были приветливы с ней. Она знала их не очень хорошо, но остальные девочки в классе считали отца Лизен самым привлекательным из всех. Карине это не казалось, папа Ветле был для нее лучше всех.

И тут все ее проблемы с фотографом и платьем показались ей сущей чепухой. Ей страшно захотелось поскорее попасть домой.

Но отец Лизен продолжал крайне любезно похлопывать ее по плечу и говорить, как хорошо он ее понимает.

Что он должен был понимать? Она ведь ничего не говорила ему. У нее не было ни малейшего желания выдавать семейные тайны.

Он был так любезен, что она никак не могла решиться прервать его монолог, которому, казалось, не было конца. Он болтал всякую чепуху, о том, как он смотрел на нее, когда она шла по дороге или гуляла в саду. Они жили по соседству с домом Вольденов, но теперь переехали. Куда‑то далеко, Карине точно не знала, куда.

Внезапно она поняла, что нуждается теперь в чьем‑то внимании. И она осторожно положила голову ему на плечо. Дома ее мало ласкали; Ветле и Ханне относились к своим детям скорее по‑товарищески. Но рядом с отцом Лизен она чувствовала себя четырехлетней, избалованной девочкой.

Это продолжалось до тех пор, пока он не начал гладить ее грудь, что вселило в нее смутное беспокойство. За последние два года Карине, разумеется, лучше узнала жизнь, но случай на поляне полностью выветрился из ее памяти. Теперь же у нее появилось смутное ощущение того, что что‑то не так, в голове пронеслись обрывки воспоминаний о чем‑то жутком, о чем нельзя было даже думать, потому что от этого можно было просто сойти с ума. Но эти воспоминания были настолько туманными, что она не предприняла никаких решительных действий, она просто застыла на месте, позволяя большим мужским ладоням гладить себя.

И когда он стал приподнимать ее свитер, чтобы снять его через голову, что‑то проснулось в Карине.

Это был страх перед тем, что она когда‑то пережила и что пыталась скрыть от самой себя. Она теперь не помнила, что тогда с ней произошло, она запомнила лишь безграничный страх и ужас.

Она закричала и вырвалась у него из рук, а он так и остался сидеть, держа в руках ее свитер. Но он тут же вскочил и поймал ее. Поскользнувшись на плоском камне, Карине ухватилась за корни дерева, чтобы не упасть. И тут он настиг ее. Насев на нее, он стащил с нее брюки. Она пыталась вывернуться, но он крепко держал ее и вторгся в нее сзади. Она извивалась, пиналась, кусалась, разбрасывая во все стороны мох и комья земли. Свалиться с обрыва они не могли, до него было далеко, но лежать плашмя на каменистой почве было не слишком‑то приятно. В волосах у Карине застряли комья земли и кусочки мха, она выплевывала землю прямо ему в лицо, понимая, что происходит, наученная больше рассказами других, чем собственным опытом.

Она была в панике. Она пиналась и кусалась так, словно дело касалось спасения ее жизни. Потому что она теперь знала, что в прошлый раз пережила нечто ужасное, и не хотела, чтобы это повторилось.

Но ему удалось вторгнуться в нее, и она ничего не могла поделать. Ее крики были приглушены его ладонью, ее кулаки напрасно колотили его по спине.

Она чувствовала себя такой униженной, такой оскверненной, что хотела только умереть… Она не сможет больше смотреть людям в глаза. Все будут презирать ее, клеймить позором.

Он закончил. Встал, торопливо застегнулся.

– Ты не посмеешь никому рассказать об этом, – еще не отдышавшись как следует, произнес он. – Я буду отрицать все. Никто не знает, что я был здесь сегодня.

Сказав это, он ушел.

Карине была не в состоянии подняться. Она лежала на земле, свернувшись, как зародыш, дрожа и рыдая.

– Вы не должны были так поступать! – жалобно всхлипывала она. – Вы не должны были…

На фотографии она имела жалкий вид. «Ты выглядишь так, словно тебя высекли», – сказала ее мать.

Она никому не сказала о том, что произошло. И не потому, что он запретил ей делать это. Нет, просто она выбросила все это из головы, внушив себе, что это был страшный сон.

Иначе она бы просто не осмелилась жить дальше. Но все это оставило в ее душе след. И еще какой след! Карине стала еще более одинокой, чем раньше. Теперь она обходила стороной лесные тропинки, стараясь гулять на открытых местах или же поблизости от человеческого жилья. Но она все равно искала одиночества, это было для нее естественным состоянием.

И в то же время она тосковала по человеческому общению, которое теперь было для нее недоступно.

Она часто чувствовала себя Широй в пещере, о которой она читала в хрониках Людей Льда. Шира находилась тогда в полной и беспросветной пустоте.

Огромное расстояние отделяло ее от людей.

В тот день, когда ее старшая сестра Мари явилась со свидания со своей Единственной и Великой Любовью, Карине накрывала на стол. Они ждали гостей из Липовой аллеи. Мари, восторженная и счастливая, мимоходом обняла Карине. Как всегда, когда кто‑то прикасался к ней, Карине вздрогнула и отпрянула назад. Но Мари была настолько переполнена счастьем, что не заметила этого.

Мари направилась в свою комнату, чтобы записать свои дневные впечатления в дневник, который вела тайком и прятала под комод. «Сегодня он сказал мне, – записала она. – Он сказал мне „Привет“ и заглянул в глаза».

Перевернув назад одну страницу, она прочитала прежнюю запись: «Сегодня он посмотрел на меня! О, я счастливейшее в мире существо!»

Она изумленно уставилась на эту надпись. Она относилась совсем к другому мальчику. К тому, с кем она давным‑давно уже порвала. Он оказался просто ничтожеством!

Она торопливо вернулась к своему нынешнему кумиру, но энтузиазма у нее стало гораздо меньше. Она не знала, что ей написать, потому что перед этим хотела написать: «Я счастливейшее в мире существо!»

В гостиной послышались голоса. Хеннинг Линд из рода Людей Льда, восьмидесятидевятилетний старик, пришел в гости к Ветле и его домочадцам. Ионатан, которому было уже пятнадцать и который поэтому знал все, спорил с главой рода об одном камне, лежащем на поле в Липовой аллее.

Этот камень лежал там с давних времен, неподалеку от усадьбы, и всегда этот камень мешал вспахивать поле, и многие поколения крестьян выражали из‑за этого недовольство. Начиная со времен Тенгеля Доброго, крестьяне пытались разбить этот камень молотками, кувалдами, зубилами и основательно уменьшили его в размерах, но камень был по‑прежнему достаточно велик для того, чтобы досаждать новым хлебопашцам.

Ионатан решительно заявил:

– Достаточно подложить туда немного динамита, и проблема решена.

Уставившись на юношу, почтенный старик сказал:

– Если ты решил использовать динамит, значит, ты ничегошеньки не понял.

Ионатан удивленно уставился на него, и тот продолжал:

– Мой отец Вильяр все свое свободное время долбил камень. С помощью зубила ему удалось отколоть от камня несколько кубических сантиметров. Мой дед Эскиль делал то же самое, а до него этим занимался Хейке. И когда пришла моя очередь хозяйничать в Липовой алее, я принялся делать то же самое. Андре тоже приложил к этому руку, и Рикард, будучи ребенком, помогал ему. Понимаешь?

Ионатан стыдливо кивнул.

– Родовая борьба с камнем. Я понимаю. Раньше он был более крупным, не так ли?

– Он был огромным! Говорят, что во времена Аре он был высотой в два человеческих роста.

– Ого! А теперь на него можно смотреть сверху вниз!

– Да. Тебе понятен смысл этой борьбы, выскочка?

И они пошли смотреть знаменитые крокусы Ханне.

Мари спустилась вниз, все еще переполненная впечатлениями от встречи с Единственным. Она бормотала себе под нос школьные вирши: «Я знаю местечко, где бродят овечки…»

Ионатан, всегда дразнивший ее, тут же все переврал:

– «Эта штука у козла на полметра отросла».

– Ионатан! – возмущенно воскликнула Мари, бросаясь к нему.

Никто из них не заметил, что Карине торопливо вышла из комнаты. Тема разговора была для нее мучительна.

Но в дверях она наткнулась на Бенедикту, следом за которой шли Хеннинг, папа Ветле и вся молодежь – на этот раз озабоченные чем‑то.

– Идите сюда, дети, – сказала Бенедикта. – Мне нужно поговорить с вами. Где все остальные?

Ионатан тут же привел Ханне, Кристоффера и Марит, все были дома по случаю воскресенья.

Вид у Бенедикты был серьезным.

– На кладбище меня навестили наши предки, – сообщила она.

Присутствующие вздрогнули, зная, что время от времени Бенедикта вступает в контакт с предками. Трое подростков очень хотели бы обладать подобным даром. Но они были самими обычными людьми.

– Сначала ко мне подошел Имре, – сказала Бенедикта. – Он приходил в последний раз. Теперь он взял под свое покровительство маленькую Туву и в следующий раз пришлет к нам вместо себя кого‑то другого.

– Очень жаль, – сказал Кристоффер, – Имре был таким прекрасным, с ним так приятно было общаться!

– Да, очень жаль. Он попросил меня задержаться на кладбище, и когда все посетители ушли, меня окружили наши предки.

Подростки почтительно вздохнули.

– Ситуация стала очень серьезной, – сказала Бенедикта. – Тенгель Злой исчез из своей пещеры.

– Этого только не хватало, – сказал Ионатан.

– Да. Странник ищет его. Но тому удалось бесследно исчезнуть.

– Ой! – вырвалось у Мари. Присутствующие побледнели.

– Да, – сказала Бенедикта. – И в то тоже время не похоже, что он направляется сюда, наверняка, у него какие‑то иные планы. Тем не менее, мы все должны быть начеку. Натаниель и Тува не должны больше приходить сюда, потому что Тенгель Злой наблюдает за Липовой аллеей. У каждого из них есть свой защитник. Защитником Тувы, как я уже сказала, является Имре, а у Натаниеля есть его Линде‑Лу. И у каждого из нас есть свои помощники среди наших предков, что очень кстати, поскольку ситуация критическая.

– И кто же есть у меня? – с любопытством спросила Мари.

Посмотрев на нее, Бенедикта сказала:

– Этого я не знаю. Знаю только, что мне помогает Хейке.

– Жаль, – сказала Мари, – я бы с удовольствием согласилась бы иметь в качестве защитника этого невероятно красивого Имре. Но он уже занят.

– Дело в том, что Имре не относится к числу наших предков, он ведь жив! Но вряд ли кто‑то еще обладает такой властью, как он.

– Ему нужно было бы взять под свою защиту Натаниеля, – сказал Ионатан.

– Тува тоже меченая и, поэтому, тоже находится на особом положении. И мы еще не знаем, в чем будет состоять ее задача. И я думаю, что Линде‑Лу выбран в качестве защитника Натаниеля по особым причинам. Линде‑Лу представляет собой полную противоположность Тенгелю Злому. Линде‑Лу происходит из рода черных ангелов, и его сердце переполнено добротой и заботой о слабых. Это делает его чрезвычайно сильным.

– Но ведь Линде‑Лу убил многих людей после своей смерти, – вставила Мари.

– Ты совершенно не поняла, в чем дело, – сказала Бенедикта. – Действительно, эти люди умерли от страха, увидев его. Но единственное, чего он хотел, так это вступить в контакт с живыми. Ему нужно было многое им рассказать. Криста была единственной, кто увидел в нем того, кем он был прежде. Остальные же видели в нем просто вызывающего ужас мертвеца.

– В самом деле, так оно и было, – сказал Ионатан.

– Да, Линде‑Лу пережил великую трагедию. Но теперь он счастлив. Он обожает Кристу и получил возможность оберегать ее сына, что очень много значит для него. Но наши предки позаботились и о том, чтобы все вы тоже были в безопасности.

Мари начала испытывать беспокойство.

– Мы подумали о том, чтобы переселить вас отсюда, – сказала Бенедикта. – Я разговаривала с Кристой, ей нужны дома помощники, ведь у нее в доме восемь мальчиков. Она охотно взяла бы к себе Мари и Карине.

– Я не согласна, – вырвалось у Мари. Бенедикта внимательно посмотрела не нее.

– Тебе не нравятся Криста и Абель?

– Почему же, нравятся, и даже очень, – запинаясь, ответила Мари. – Но я охотно осталась бы здесь. Нам ведь не нужно ехать прямо сейчас?

– Завтра рано утром мы должны уже уехать.

«О, нет, – подумала Мари. – Нет, я должна встретиться с ним!»

Но она понимала, что дело проиграно. Она не настолько хорошо была знакома с ним, чтобы отправиться к нему домой и сообщить о своем отъезде. Ее Вечная Любовь никак не хотела начинаться.

Но какой‑то внутренний голос внутри Мари подсказывал ей, что, поскольку у нее не было желания отдаваться этому юноше, их «любовь» имеет мало шансов на выживание. «Вечно владеть – вечно терять», – сказал Ибсен. И вечно владеть можно было только чем‑то несуществующим.

«Как все это было бы прекрасно!», – со сладким сожалением подумала она.

Для Карине же не имело особого значения, где жить, здесь или у Кристы. Возможно, для нее было даже лучше покинуть эти места, связанные с такими горькими воспоминаниями. И она наверняка смогла бы отделаться от этих воспоминаний, пожив с Кристой и ее многочисленным семейством, состоящим исключительно из мужчин.

Да, ей нравилась мысль об этом. К тому же это было ненадолго, пока Тенгеля Злого снова не водворят в пещеру.

Ее вполне это устраивало.

– А как же я? – спросил Ионатан.

– О тебе мы тоже подумали, – ответила Бенедикта. – Ты ведь в последнее время отлыниваешь от школы, не так ли?

– Да, боги свидетели тому!

– Это уж точно, – вздохнула Ханне. – Характер у него явно портится. Утром его просто не поднимешь! Это непосильная задача! Стоит его только вытащить из постели, как он снова забирается туда.

Бенедикта кивнула.

– А что, если на год освободить его от школы?

– Превосходно, – сказал Ионатан. – Но чем я буду заниматься?

– Ты будешь работать, конечно же.

– Само собой! Зарабатывать деньги!

– Ну и расчетливый же у меня сын! – заметил Ветле. – Отец, не мог бы ты устроить его в больницу в Драммене?

– Драммен расположен слишком близко, – ответил Кристоффер. – Ему нет смысла покидать из‑за этого дом. Но я мог бы пристроить его в Уллевол, в Осло. Там есть пансионат для приезжих.

– Но я же не врач, – запротестовал Ионатан.

– Кто сказал, что тебе нужно становиться врачом? – ответил его дед Кристоффер. – Ты будешь просто таскать носилки в травматологическом отделении, мыть трупы и новоприбывших калек.

– Нет уж, увольте, – с дрожью произнесла Ханне, а Ионатан заметно побледнел.

– С этого обычно начинают все, у кого нет никакого образования. Но если ты думаешь, что тебе с этим не справиться…

– Справлюсь, – тут же ответил Ионатан и сам пожалел об этом. Он готов был откусить себе язык, но дело было сделано. – Когда я смогу приступить к работе? – спросил он.

– Я все устрою и сообщу тебе, – пообещал Кристоффер. – Должен сказать, что я тоже буду чувствовать себя спокойнее, зная, что все трое моих внуков находятся вне сферы внимания Тенгеля Злого.

– И я тоже, – сказал Хеннинг. Остальные озабоченно посмотрели на него. Как‑никак, ему было уже восемьдесят девять лет. И их злобный предок, наверняка, имел на него зуб.

Наверняка, он имел зуб и на Бенедикту, шестидесятивосьмилетнюю дочь Хеннинга. Одну из тех меченых, кто повернулся спиной к Тенгелю Первому.

Девочки превосходно устроились у Кристы. Ей самой было всего лишь двадцать девять лет, и она еще не забыла, что значит быть ранимым подростком. Старший сын Абеля, Якоб, был уже женат и жил в другом месте. Следующий по порядку сын, Иосиф, тоже уехал, найдя себе работу в Осло. Остальные сыновья по‑прежнему жили дома.

Йоаким и Давид были старше Мари и Карине, Арон же был ровесником Мари. Адам и Эфраим были старше Карине, но младше Мари. А маленький Натаниель, был намного младше своих сводных братьев.

Все братья, за исключением Эфраима, были очень дружны. Глубоко религиозная атмосфера, царившая в доме, очень удивила девочек, в особенности Мари, которая вначале была просто возмущена этим. Но Криста сумела сгладить конфликт, тем более что Абель не оказывал никакого давления на девочек.

Маленький Натаниель был изумительным мальчиком. И в то же время он внушал многим страх. Мари было просто не по себе от его проницательности, ей казалось, что он видит ее насквозь, и при нем она даже не осмеливалась заикаться о своих «мальчиках». (Несмотря на то, что она успела уже несколько раз заново влюбиться в новой школе).

Карине тоже боялась Натаниеля. «Этот мальчик все знает, – думала она. – Иначе его глаза не смотрели бы на меня с такой грустью и с таким участием. Почему, встречая мой взгляд, он всегда так торопливо, подбадривающе улыбается?»

Карине надеялась, что ей будет лучше в новой школе. Но человек не может убежать от самого себя. В перерывах между занятиями она болтала с другими девочками, но сердце ее было мертвым от стыда и отчаяния.

«Как чисты и невинны мои одноклассники, – виновато думала она. – Я же, опозоренная и оскверненная, не имею права находиться рядом с ними. Я самое омерзительное существо в мире, я – воплощение греха и грязи, я подобна Леди Макбет, которая не могла отмыть руки от преступной скверны. Никто не должен прикасаться ко мне, потому что я зараженная, омерзительная, ужасная, и все это написано у меня на лице!»

Сколько раз Карине хотелось умереть! Но она знала, что самоубийство ложится тяжким бременем на окружающих. Близкие ей люди до конца своих дней мучились бы вопросом, почему она это сделала. А рассказывать о случившемся она никому не хотела, испытывая безграничное чувство стыда.

Как и многие другие в подобной ситуации, она сваливала всю вину на себя. Читала себя достойной презрения, достойной того, чтобы ее забросали камнями. Одиночество ее стало еще более глубоким.

Мальчикам не нравилось женское прибавление в доме. Арон и Адам были в том возрасте, когда мальчишки презирают весь женский пол. Они не хотели даже говорить с Мари и Карине, и когда девочки слишком надоедали им, они просто уходили. Точно так же вели себя в свое время Якоб и Иосиф по отношению к Кристе, не желая, чтобы она заняла место их матери.

Но иногда Арон и Адам забывались и начинали играть и спорить с девочками, как с равными. Так что их презрение не было слишком уж глубоким и объяснялось возрастом.

Гораздо хуже обстояло дело с младшим сыном Абеля от первого брака, Эфраимом. Он был совершенно лишен чувства юмора и постоянно пребывал в плохом настроении. Он был невыносимым снобом, считавшим себя приближенным самого Господа. Он никогда не забывал о том, что является седьмым сыном седьмого сына (хотя на самом деле это было не так, потому что Йоаким был плодом случайной связи первой жены Абеля. Об этом знала только Криста, но никому не говорила ничего. Только она знала, что седьмым сыном седьмого сына является Натаниель.)

Криста беспокоилась за Карине. Что происходит с этой девочкой? Она знала, что Карине всегда была одинока, но в глазах девочки порой видна была какая‑то безнадежная тоска. Тоска по обществу? Но почему же она постоянно избегала всякого общения? Криста часто пыталась расшевелить Карине, но та моментально замыкалась в себе. Играя с мальчиками, болтая с ними, она как бы отсутствовала.

«Мари не так закомплексована, – думала Криста. – Но и она тоже испытывает большую потребность в общении, и она тяжело переносит прохладное отношение со стороны младших братьев».

Криста решила поговорить со своими приемными сыновьями, Ароном и Адамом, но она признавалась самой себе, что боится этого. Оба мальчика находились в трудном переходном возрасте и были совершенно невосприимчивы к беседам со взрослыми.

С Эфраимом вообще не о чем было разговаривать. Он терпеть не мог свою мачеху‑язычницу. Воспринимал ее только как рабыню, которая готовит ему пищу и заботится о нем. Она не заслуживала никакого внимания с его стороны.

Встречать такое отношение со стороны пятнадцатилетнего мальчика было просто невыносимо.

Криста была очень рада приезду девочек. Обе они охотно помогали ей по дому, и Криста вдруг обнаружила, что у нее появилось свободное время. Она не замедлила им воспользоваться. Разумеется, она ничего не знала о том, что Мари ведет опасную игру одновременно с Давидом и Иосифом, который ненадолго приехал домой. Давид и Мари перешептывались о чем‑то, что подстегивало их интерес друг к другу, и нечто подобное она начала проделывать с Иосифом, только более открыто и смело. Никто пока еще не перешел запретной грани, но если бы ей позволили продолжать, кое‑что незамедлительно бы произошло.

Так, во всяком случае, считала сама Мари. Жизнь казалась ей страшно увлекательной. При мысли о том, чего ей хотелось, у нее мороз бежал по спине.

Что же касается Карине, то она продолжала идти своими одинокими путями.

Криста поговорила об этом с мужем, Абель кивнул.

– Я сам вижу это. Карине нужно в кого‑то влюбиться. В того, кто заставил бы ее забыть о себе самой и переключиться на других.

– Но наши мальчики еще слишком малы… – заметила Криста.

– Не только в этом дело, – ответил Абель, человек трезвомыслящий. – Почему бы не подарить ей собаку?

Криста задумалась.

– Это будет единственно правильным решением проблемы, – наконец сказала она. – Спасибо, Абель, за понимание!

– Но в таком случае собака будет принадлежать не мальчикам, а Карине.

– Да, но сначала нам нужно спросить об этом Ветле и Ханне. Им должна понравиться эта идея.

– Разумеется, – согласился Абель. – Позвони им сегодня же!

А тем временем Ионатан приступил к работе в больнице. Он быстро наловчился перевозить на каталке раненых и мертвых, научился приводить раненых в порядок перед операцией. Он научился также приводить в порядок мертвецов перед отправкой их на вскрытие или в похоронное бюро. Это была тяжелая работа, но он сжимал зубы и делал все как следует. Он получал за это деньги, и это было великолепно. Мысль о том, что он сам заработал их, укрепляла его уверенность в себе.

Так прошло несколько месяцев, и ему стали поручать все более и более ответственную работу. Ионатан справлялся со всем прекрасно, стараясь изо всех сил – и об этом сообщали его деду Кристофферу в Драммен.

Семья гордилась им.

Целый год прошел с тех пор, как Тенгель Злой бесследно исчез в Берлине. Странник постоянно находился там, день и ночь вел поиски, но нигде не мог обнаружить следов его устрашающего присутствия.

В Липовой аллее Хейке и другие предки Людей Льда стояли на страже; и там тоже не было заметно присутствия Тенгеля Злого. Конечно, они бывали время от времени в долине Людей Льда и там обнаруживали присутствие его духа, охраняющего котел с водой Зла. Но сам он при этом не присутствовал, и это удивляло всех. Они пришли к выводу, что его власть еще недостаточно сильна, что он просто отсиживается где‑то. Но где?

В апреле 1940 года Норвегия была оккупирована немцами.

В это время Ионатан продолжал работать в больнице. Он втайне ненавидел захватчиков и охотно присоединился бы к группам сопротивления, о которых шептались повсюду. Но он не знал, как с ними связаться, а люди вынуждены были вести себя крайне осторожно, поскольку повсюду были осведомители. Кое‑кто из больничного персонала открыто сотрудничал с немцами.

До Ионатана доходили слухи о том, что движение сопротивления было еще беспорядочным. Повсюду действовали небольшие группы без центрального руководства; эти группы не знали о существовании друг друга, активность их была стихийной. Нередко сопротивление носило пассивный характер: замедлялся ход работ, не отсылались письма, как следует не выполнялись приказы, и при этом все прикидывались перед немцами ничего не смыслящими дурачками. Захватчики чувствовали, что перед ними какая‑то мягкая стена, не дающая им, однако, ходу.

Хуже всего норвежцам приходилось в первое время, когда люди не знали, на кого им можно положиться. Приходилось хорошенько все взвешивать, прежде чем довериться кому‑то.

Ионатан, будучи молодым и отважным, не мог усидеть на месте. Это можно было назвать недомыслием, но он не знал, к кому присоединиться, как действовать, чтобы не навредить кому‑либо. И его одинокие вылазки напоминали холостые выстрелы в воздух.

Так он встретил лето 1941 года – и тут с ним произошло на одной из улиц Осло нечто такое, что резко изменило его жизнь.

Ионатан был теперь высоким и привлекательным молодым человеком Белокурый и голубоглазый, с правильными чертами лица, он был похож на своего отца Ветле, но имел более сильное телосложение. Его внешность могла послужить арийским идеалом для любого немецкого офицера.

В тот летний день он получил из дома новую одежду, сшитую мамой Ханне. Будучи француженкой и предпочитая яркие цвета, Ханне послала ему ярко‑красную рубашку. Ионатану сразу же понравилась эта рубашка, он надел ее и решил покрасоваться перед девушками на Карл Йохан. У него еще не было постоянной подружки, ведь ему было всего лишь семнадцать лет, но он уже присматривался к девушкам. Его уже начинало тянуть к противоположному полу и нравилось, когда девушки проявляли к нему интерес. В дальнейшем это чувство становится более зрелым, и человеку надоедает любоваться собой в зеркале всеобщего восхищения, ему хочется сделать кого‑то счастливым, он забывает о собственном «я» ради других.

Ионатан и понятия не имел о том, что немцы воспринимают красный цвет как своего рода провокацию. Впрочем, на улицах было не так уж много немцев.

Его остановила группа из четырех человек – двое немцев из СС и двое норвежских дружинников. Все четверо были навеселе. Остановиться ему приказали норвежцы. Они свирепо прорычали, чтобы он снял рубашку. И когда он отказался сделать это, они стали угрожать ему пистолетами. Ионатан не понимал, что ему нужно делать, видя краем глаза, что прохожие спешат прочь. Немцы сказали в его адрес что‑то вроде: «эта большевистская свинья», но по сравнению с норвежскими дружинниками они были пассивными зрителями. Норвежцы же, явно желая понравиться немцам, сорвали с него новую, красивую рубашку, разорвав материю на куски.

А ведь мама Ханне потратила столько часов, чтобы сшить эту прекрасную рубашку! Ярость закипела в Ионатане, но, к счастью, он сумел обуздать себя. Они записали в блокнот его имя и адрес и приказали ему убираться восвояси. Бегом!

Большевистская свинья? Ни Ханне, ни Ионатан не связывали цвет этой рубашки с политикой!

Он стоял на улице, голый по пояс, чувствуя, что гнев в нем достигает опасных пределов. Он вовсе не собирался бежать, но он ни в коем случае не должен был набрасываться с кулаками на этих мерзких тварей, угрожавших ему пистолетом.

– Беги! – крича