Глава шестая 1 page

… крючки и наживки …

Вернувшись в Лос-Анджелес, я пару дней приводил в порядок свои последние записи. На том месте, где дон Хуан заявлял о разнице между действительностью и реальностью, я остановился. Мне хотелось описать этот момент более ясно и добавить какие-нибудь свои комментарии, но, как обнаружилось, у меня их не было. Я никак не мог понять, ухватить этой разницы. Казалось, что мой разум отказывается принимать это утверждение дона Хуана даже в качестве вопроса. Иначе говоря, с точки зрения моего разума, всё это было какой-то зловещей чепухой, которая, если всерьёз погружаться в неё, грозила толкнуть меня на грань безумия.

В своих безуспешных попытках дать хотя бы какие-то комментарии к этому месту в своих записях, я пробовал рассматривать его даже с позиции дихотомии тоналя и нагуаля. Отсюда, по моему мнению, следовало, что действительность относится к тоналю, тогда как реальность, - нечто целиком нагуальное. Понимания такой подход мне не добавил, но разум, казалось, успокоился. А может быть, просто плюнул на всё это.

Как бы там ни было, я осознал, что в данный момент самое большое, на что я способен, так это лишь напридумывать самому себе кучу самых разных мнений и пустых теорий по этому вопросу. Поэтому я оставил свои попытки разобраться с реальностью и полностью погрузился в окружающую меня действительность.

Мне предстояло прочесть несколько лекций в разных местах и провести семинар для аспирантов. И я окунулся во всё это с привычной ответственностью, которая уже выработалась в результате долгих взаимодействий с доном Хуаном. Однако на этот раз в моё обычное состояние добавилось новое чувство. Пожалуй, его можно было бы назвать даже своеобразным видением. Я видел, насколько люди, посещающие мои лекции и семинары, околдованы, погружены в то, что дон Хуан назвал вторым путём, уводящим от Перекрёстка Трёх Дорог.

Мне задавали множество вопросов, но всё, что интересовало тех, кто эти вопросы задавал, так или иначе, касалось только одного, - приобретения, достижения каких-то новых, сверхъестественных способностей. Если же брать чисто интеллектуальный уровень, то здесь всё вертелось в заколдованном круге поиска неких соответствий того, что было прочитано ими в моих книгах, тому, что было почерпнуто из трудов по философии, мистицизму или религии.

В этом не было ничего нового. Такое происходило и раньше на всех моих публичных выступлениях. Новым было моё отношение ко всему этому. Если раньше я всерьёз воспринимал подобные вопросы и возникающую вокруг них полемику, то теперь, после моего посещения памятной фиесты у дона Нагваля, я ужасался размерам и мощи той невидимой стены, которая отделяла всех этих ищущих знаний людей от того, что называл знанием сам дон Хуан.

Порой меня охватывало отчаяние. Я осознавал полное своё бессилие при попытках не то что прямо указать на наличие этой стены, но даже намекнуть им на неё. Возникало ощущение, что мы с этими людьми говорим на разных языках. Вернее, мы использовали одни и те же слова и пользовались одним и тем же языком, но то, что за этими словами стояло, было непроходимо различным для нас.

e-puzzle.ru

Несколько раз у меня возникало желание сделать перерыв и поехать к дону Хуану. Все эти обмены мнениями, которые случались на моих лекциях, буквально истощали меня, и я надеялся восстановить силы в Соноре.

Однако я сдерживал себя. Точнее, меня сдерживало что-то внутри. Какое-то новое чувство подсказывало, что сейчас мне следует дождаться знака, чтобы отправиться к дону Хуану.

Это было необычно. До сих пор у меня никогда не возникало подобных побуждений. Я не особо понимал, что кроется за этим словом, - знак. И никогда не ждал никаких знаков по собственной воле. Все мои поиски или ожидания так называемых знаков происходили лишь при непосредственном участии дона Хуана. Именно он побуждал меня соприкасаться с тем, что он называл знаками. И чаще всего я воспринимал всё затем происходящее, как какую-то не совсем понятную мне игру. По своей собственной воле я никогда не искал и не ждал знака, чтобы предпринять что-либо.

Но теперь всё было иначе. И, несмотря на то, что я по-прежнему не понимал ясно, чем именно является знак, какое-то чувство внутри побуждало меня не лететь, сломя голову, в Сонору.

Я каким-то образом знал, что дон Хуан не просто так отправил меня домой раньше срока. Мне представлялось, что в той ситуации, которая теперь сложилась, я должен буду прийти к каким-то выводам, достигнуть некой точки, из которой начнёт развиваться новая ситуация. И лишь тогда я смогу посетить дона Хуана.

Пытаясь как-то способствовать приходу этого момента, я попытался проанализировать то своё состояние, которое сложилось в результате последних событий. И пришёл к некоторым, удивившим меня самого, выводам.

Во-первых, впервые за всё время моего ученичества, я осознал то, что дон Хуан постоянно говорил мне об одиночестве. Раньше одиночество мага представлялось мне некой метафорой, которая меня весьма беспокоила. Я принимал её на интеллектуальном уровне и даже рассуждал об одиночестве на своих лекциях, семинарах и при встречах с друзьями.

Проделывая всё это, я испытывал некоторое удовольствие, особый вид интеллектуального возбуждения, которое меня вдохновляло на дальнейшие разговоры на эту тему. И продолжаться это могло без конца. Но на более глубоком уровне то одиночество, о котором говорил дон Хуан, меня не просто отвращало, но и ужасало. От всего этого веяло каким-то нечеловеческим холодом и пустотой.

И вот теперь, без всяких потрясений, катарсисов или любого другого эмоционального реагирования, я осознал, что одиночество, - судьба мага. И избежать этого нет никакой возможности. Это случается не в силу какой-то злонамеренности со стороны неких высших сил. Причина здесь скорее чисто человеческая. Причиной является та самая стена непонимания, с которой я теперь столкнулся. Я не мог ничего объяснить окружающим меня людям. Не мог не потому, что у меня не было слов, а потому, что слова мои воспринимались слушающими только разумом. А этого было явно недостаточно, чтобы не просто понять, но и осознать то, что я говорил или писал, пытаясь отразить невыразимый смысл учения дона Хуана.

Это было странное и необычное чувство. В этом одиночестве не было тоски, разочарования или отчаяния. В нём не было ничего из инвентарного списка тех эмоций или ощущений, которые ранее возникали у меня при мысли об одиночества. В нём не было даже печали, подобно той, которую я испытал тогда, когда мы с доном Хуаном пытались вытряхнуть из зеркала союзника.

Во-вторых, мне стал понятен смысл слов дона Хуана, о том, что мне следует воздержаться от попыток насильственного изменения себя, и продолжать вести обычный образ жизни по возвращении в Лос-Анджелес. Я осознал, что с его стороны это был своеобразный манёвр, вынудивший меня внутренне собраться, хотя сам я даже не отдавал себе отчёта в том, что проделал это.

В-третьих, поскольку дон Хуан, перед моим отъездом, сам настаивал, что мне следует пытаться объяснить всё, что мне захочется, я, не скованный никаким запретом, смог отпустить все те неосознаваемые мной тормоза, которые порой ограничивали меня. Эти, как я их назвал, - внутренние тормоза, - были следствием моего не вполне осознанного стремления сдерживать поток собственных объяснений в угоду требованиям дона Хуана. Таким образом, я пытался соответствовать той модели поведения мага, которую сам же и вывел, исходя из «поучений» дона Хуана.

В этой модели следовало действовать, а не размышлять и искать объяснений. Но проблема была в том, что на самом деле я таким не был. Я только играл, пытаясь следовать создавшемуся у меня образу. При этом я так никогда и не соответствовал до конца тому, что сам для себя вывел, как некий образец поведения. В результате, я был, как принято говорить, ни ёж, ни кактус.

Поощрение со стороны дона Хуана относительно поиска объяснений, освободило меня. И мой разум, если уместно так выразиться, воспрянул духом. Несмотря на мои безуспешные попытки добиться взаимопонимания в аудитории, я не стал отрицать попытки понять и объяснить, как изначально порочные. Я пришёл к выводу, что мне просто пока ещё не удалось отыскать подходящей модели, по которой можно было бы выстраивать объяснения. Но я был уверен, что такая модель обязательно должна существовать. В конце концов, ведь и сам дон Хуан говорил мне, что маги тоже ищут объяснений. И лучшим тому доказательством, по моему мнению, являлось наличие объяснения магов.

В-четвёртых, я обнаружил, что второй путь, - явление весьма неоднородное. Собственно, в этом не было ничего удивительного. Ведь и первый путь является неоднородным по степени участия движущихся по нему людей.

Под степенью участия я подразумевал искренность, вовлечённость и преданность данному пути. Я даже начал раздумывать о том, что, возможно, нет такой уж чёткой границы между первой и второй дорогой, уводящими от Пустого Тройника. Во всяком случае, насколько я видел, немало из тех эзотериков, что приходили на мои лекции, были людьми, которые, в силу собственного бессилия, не преодоленных комплексов или страхов, попросту не смогли устроить нормально свою обычную жизнь и по этой причине искали утешения в мистике или религии.

Впрочем, в этот вопрос я не стал сильно погружаться. Я резонно решил, что пока мне всё ещё ничего не известно о третьей дороге от перекрёстка, то, с моей стороны, было бы преждевременным делать какие-то окончательные выводы.

Недели через три у меня наступил очередной перерыв в публичных выступлениях, и я мог бы со спокойной душой отправляться к дону Хуану. Но что-то удерживало меня. Я всё ещё ждал какого-то знака. Хотя и не имел ни малейшего представления о том, что это такое может быть.

Пару раз я едва сам себе не придумал знак. Один раз я хотел воспринять за знак театральную афишу, которую заметил на стене студенческого клуба, и на которой было написано, – Дон Жуан. В другой раз мне очень хотелось посчитать за знак слова одной моей подруги, которые она выкрикнула, когда разозлилась на меня по какому-то поводу. Перед этим она потянулась всем телом, так, что хрустнули суставы, чем сразу напомнила мне дона Хуана. А потом вдруг закричала на меня: Лучше тебе больше никогда оттуда не возвращаться! Убирайся в свою Сонору!

Однако, несмотря на соблазн посчитать все эти явления знаками, что-то внутри не давало мне сделать этого. Я знал, что время отправляться в Сонору ещё не пришло.

По вечерам я работал над своими записями, а днём бесцельно слонялся по городу, иногда обдумывая то, что собирался записать вечером, а иногда просто, без всяких мыслей разглядывая бурлящую вокруг меня жизнь.

Я уже был близок к тому, чтобы расслабиться и так вот запросто взять и поехать к дону Хуану, не дожидаясь никакого знака, как я это обычно и проделывал. Но неожиданно знак появился…

День стоял жаркий. Я бродил по улицам, погружённый в раздумья об абстрактных ядрах. Вдохновлённый своими выводами о необходимости найти некую волшебную модель, следуя которой можно было бы объяснять доступным интеллекту образом те «магические истины», которые раскрывал мне дон Хуан, я решил, что начать мне следует именно с абстрактных ядер магических историй. Поскольку именно они были на тот момент наиболее волнующей мой разум «магической концепцией». Но как я ни старался, мне никак не удавалось зацепить хотя бы какую-то нить, выстроить хотя бы какую-нибудь схему, упорядочивающую эти ядра.

Проходя мимо книжного магазина, который специализировался на продаже книг по философии, эзотерике и магии - в том числе и моих, - я обнаружил, что внутри проходит какая-то лекция. Мне захотелось зайти. Сам не знаю, зачем. Возможно, я надеялся, что местная атмосфера поможет мне сосредоточиться. А может быть, просто хотелось укрыться от жары.

Небольшой лекционный зал был, как ни странно, почти полностью забит людьми. Несколько свободных мест виднелось в первых рядах, но мне не хотелось туда пробираться. Обнаружив свободное место в предпоследнем ряду, я тихо прошёл к нему и сел.

Лекция, как я понял, касалась астрологии. Лектор, невысокий пожилой человек с клинообразной бородкой и волосами до плеч, увлечённо рассказывал о противостоянии Меркурия и Марса, возбуждённо разводил в воздухе руками и иногда что-то записывал фломастером на белой доске.

Я медленно оглядел зал. Публика собралась обычная для подобного рода собраний, - небрежно, а порой даже просто грязно одетые мужчины, и невнятные женщины, стиль одеяния которых, даже в пестроте улиц Лос-Анджелеса, позволял глазу сразу различить в них представительниц духовных исканий.

Единственным, кто почему-то привлёк моё внимание, оказался мой сосед слева. Это был высокий, черноволосый человек лет тридцати. В отличие от остальных, он был одет вполне нормально, - ничего выделяющегося, ничего, указывающего на его принадлежность к сообществу эзотериков и духовидцев. Кроме того, с ним был ребёнок лет трёх-четырёх, Который тоже выглядел вполне нормальным ребёнком, а не скучным маленьким стариком или запичканным духовными сосками идиотиком.

Я улыбнулся. Этому человеку явно никому бы не пришлось доказывать, что ребёнок с ним, – его собственный сын. Они были похожи, как две капли воды. Казалось, что человек держит у себя на коленях свою уменьшенную копию. У меня промелькнула мысль, что если их теперь сфотографировать, то этот снимок весьма подошёл бы в качестве иллюстрации к статье о клонировании. Можно было подумать, что появление на свет этого ребёнка обошлось вообще без вмешательства матери, - во всяком случае, мне ещё никогда не приходилось видеть подобного сходства.

Некоторое время я бросал украдкой взгляды на ребёнка. Мальчик вёл себя на удивление спокойно. Некоторое время он тоже меня разглядывал, буквально приклеившись своими чёрными глазами-бусинками к моему лицу, а потом потерял ко мне интерес и спокойно уснул, расслабленно вытянувшись на коленях у отца.

Незаметно задремал и я. Сначала я просто пытался расслабиться и удержаться на той грани между сном и бодрствованием, когда восприятие происходит некими блоками образов и смыслов. Но, то ли монотонность происходящего, то ли усталость от блуждания по жарким улицам одолели меня, и я, помимо воли, погрузился куда-то глубже в сторону сна.

Передо мной поплыли круглые шары планет. Они были разного размера и, как я понимал, разной плотности и веса. Все они размещались на каком-то подобии прорезиненной сетки и создавали в ней, при движении, разного рода углубления и волны. Всё это постоянно менялось, взаимодействовало и оказывало сложное влияние на центр всей системы, который был подобен мыльному пузырю, чутко реагирующему на малейшие изменения в натяжении прорезиненной сетки. В центре почему-то находилась Земля, а не Солнце…

Очнулся я от какого-то давления на свою левую ногу. Я открыл глаза и тотчас буквально напоролся взглядом на пару чёрных бусинок, пристально меня рассматривающих. Я окончательно проснулся. Ребёнок моего соседа стоял, удобно расположив руки на моём колене и уложив на них свою голову. Обнаружив, что я проснулся, он ничуть не изменил позы и по-прежнему глазел на меня. Я улыбнулся ему и подмигнул. Никакой ответной реакции не последовало.

Я посмотрел в зал. Лекция закончилась. Люди тихо расходились. Несколько человек подошли к лектору, и он что-то объяснял им, водя фломастером по доске. Мой сосед слева закончил упаковывать в походную сумку какие-то салфетки и бутылки и повернулся ко мне.

- Похоже, вам было не очень интересно? – улыбнулся он.

- Вообще-то я ничего не понимаю во всём этом, - признался я. – Просто зашёл случайно. А вы? Вам понравилась лекция?

- А мне просто любопытно, когда же они остановятся, - непонятно ответил человек. А потом, через свободное сидение, разделяющее нас, протянул мне руку и представился:

- Вальдемар Важеха.

- Карлос… Карлос Сантана, - ляпнул я, так как не успел придумать никакой более правдоподобной себе фамилии.

- О! А я уже хотел спросить, не Кастанеда ли? – улыбнулся Вальдемар.

По его улыбке я так и не понял, шутит он или всерьёз меня подозревает, поэтому пробормотал что-то типа «всякое бывает». И чтобы быстрее сменить тему, спросил:

- Что вы имели в виду, говоря о том, что вам интересно, когда они остановятся?

- Мне интересно, когда же они закончат это дробление, - ответил мой новый знакомый и, заметив моё недоумение, пояснил: - Нептун, Уран, Плутон… Вот уже пояс астероидов в ход пошёл. Что дальше? Начнём учитывать влияние космических станций?

Вальдемар рассмеялся.

- Но знаете, что я вам скажу? Пожалуй, влияние какой-нибудь станции «Мир», в действительности, гораздо больше, чем того же Плутона.

Я напряг память, чтобы вспомнить всё, что когда-либо слышал об астрологии, подключил к этому воображение и догадливость и произнёс многозначительно:

- Вероятно, современные астрологи пытаются ввести в свою систему новые научные данные.

- А зачем? – искренне удивился мой собеседник. – Для астрологии вполне достаточно классических семи планет.

Я уже было, решил, что нарвался на какого-то ортодокса от астрологии, но дальнейшие его слова заинтересовали меня.

- Вы думаете, в древности не было известно о существовании Урана или Нептуна? – спросил Вальдемар и сам же ответил: – Да прекрасно знали! Просто для описания мира в системе, называемой астрология, вполне достаточно семи планет. Так нет же! Сегодня нам нужно непременно вставить по управителю каждому знаку, всё усложнить, запутать и окончательно погубить всю стройность и красоту системы. Нам почему-то кажется, что чем сложнее и наукообразнее, тем справедливее и правдоподобнее. И как-то даже в голову не приходит, что наука и астрология, являются описаниями, которые никогда не совпадут. Поскольку описывают они, по сути, разные проявления реальности…

Он улыбнулся и поднялся со своего места. Его сын был уже где-то у выхода из зала. Поднялся и я. Фраза «описание мира», произнесённая незнакомцем, поразительно совпадала с часто употребляемой фразой дона Хуана. К тому же, он обмолвился о разных проявлениях реальности. Всё это подогрело мой интерес к нему, но я никак не мог придумать, о чём бы ещё спросить, чтобы продолжить разговор.

Мы молча пошли из зала. В какой-то момент я заволновался, так как мы потеряли из виду ребёнка, но Вальдемар оставался спокоен.

Мальчик ждал нас сразу у выхода из магазина. Убедившись, что мы вышли, он спокойно пошёл вдоль улицы. Мы расслабленно двинулись следом за ним, и я лихорадочно искал какой-нибудь подходящий вопрос. Наконец, как мне показалось, нашёл.

- А почему, по вашему мнению, древним хватало семи планет? Почему именно семь? – спросил я.

На самом деле я не был уверен, что в древности было известно о существовании остальных планет.

- Ну, я не знаю, - пожал плечами Вальдемар и как-то удивлённо на меня посмотрел. – Потому что так есть. Почему солнце у нас одно? Почему не три луны, например? Так уж устроен наш мир…

- Я не совсем об этом хотел, - поправился я. – Я хотел спросить, почему древним хватало семи планет? Я, конечно, полный профан в этих вопросах, но, по моему разумению, раз уж знаков Зодиака двенадцать, то, как раз удобнее иметь и двенадцать управителей. Тем более что, как вы говорите, в древности знали о существовании и других планет, а не только семи.

- Ну, удобнее, не всегда значит, – правильнее, - усмехнулся Вальдемар. – Да и представления об удобстве у нас с ними, скорее всего, очень разные. Видите ли, древние астрологи воспринимали мир совсем иначе. Я бы сказал, – абстрактнее…

- Ну, уж! – не удержался я.

- Не буду настаивать, что я корректно употребил этот термин, - легко согласился Вальдемар. – Просто я не могу подобрать точного слова. Возможно, правильнее было бы сказать, – объёмнее. Не знаю. Но, по крайней мере, они не старались всё раздробить и усложнить, в надежде найти некую однозначность явлений. Вот, например, для них было совершенно естественно, что Юпитер может управлять Рыбами и Стрельцом. И быть при этом едва ли не радикально разным, но в то же время тем самым Юпитером. А нынешние астрологи стремятся к однозначности, - раз уж Юпитер, то только, - такой. Без всяких недомолвок, без импровизации, прямо и… тупо.

Вальдемар усмехнулся.

- Но, возможно, сегодня просто такая жизнь, что нужны более конкретные ответы? – заметил я. – Ведь и клиенты современных астрологов требуют от них однозначных ответов на свои запросы.

- Разумеется, - согласился мой собеседник. – Вы абсолютно правы насчёт требований клиентов. И правы насчёт самих астрологов. Но тогда давайте подумаем о том, что может быть астрология древних и современная астрология, - не совсем одно и то же искусство?

Важеха как-то лукаво взглянул на меня и моментально отвёл взгляд. Этот человек всё больше нравился мне. В нём не было той напористости, которая присуща обычным искателям всевозможных оккультных или мистических истин. Казалось, что он ничего не утверждал наверняка. И даже его явно пренебрежительное отношение к современным астрологам было какое-то мягкое и без малейшей тени обвинения. Только лёгкая ирония.

Мне захотелось подробнее поговорить с ним, и я предложил зайти в небольшое кафе на Сансет Бич, мимо которого мы как раз проходили.

- Что вы имели в виду, говоря о том, что астрология древности и современная астрология, - различны? – спросил я, когда мы устроились у столика на веранде кафе.

- Я бы сказал, что они не просто различны, - после небольшого раздумья ответил Важеха. – Строго говоря, нет никакой современной астрологии. Как не может быть и современной алхимии…

- А мне казалось, что те знания, которые человечество обрело в сфере астрономии, как раз могли бы способствовать пониманию астрологии! - невольно вырвалось у меня.

Вальдемар лучисто улыбнулся. А потом сказал, что я озвучил главное заблуждение, которое и раскручивает маховик тех, так называемых, исследований, которые сегодня принято называть астрологией. Но которые, в действительности, являются всего лишь астрономическими спекуляциями на почве оккультизма. И не имеют ничего общего с астрологией по самой своей сути.

Он замолчал, глядя на сына, который возился в клумбе у веранды кафе.

Беседа как-то не клеилась. Важеха явно не принадлежал к классу охотно проповедующих искателей духовных истин, а я просто не мог придумать, о чём бы его спросить, чтобы продолжить разговор.

Пока мы делали заказ подошедшему официанту, мне вдруг вспомнились слова Важехи о том, что нынешние астрологи разрушают стройность и красоту некой прежней системы.

- Вот вы говорите о системе, - начал я, когда официант ушёл. – Но разве система, она, уже сама по себе, не результат анализа? Кто-то ведь вывел эту систему, а значит, проводил какие-то вычисления, что-то сравнивал, ставил опыты… То есть, это были точно такие же исследования, которые проводят современные астрологи, только на уровне существующих тогда знаний о строении нашей солнечной системы. В которой, кстати сказать, центральное место, на тот момент, занимала Земля…

Вальдемар, казалось, какое-то время раздумывал над ответом. Его сыну наскучила клумба, и он отправился на пляж. Вальдемар рассеянно провожал его взглядом.

Официант принёс кофе, тирамису и апельсиновый сок.

- Знаете, - сказал Вальдемар, когда официант удалился. – Мы с вами несколько иначе воспринимаем это слово, – система. Я вот тут думал, как бы вам внятнее объяснить, что именно я подразумеваю, говоря «система», но так ничего и не надумал.

Он улыбнулся.

- Давайте я лучше попробую немного рассказать, как воспринимали астрологию в древности, и, возможно, вам станет яснее, что я подразумеваю под красотой системы. У вас нет случайно какой-нибудь бумаги?

Я достал карандаш и свой блокнот. Открыв блокнот где-то посередине чистых листов, я протянул его Важехе.

Он быстро начертил несколько окружностей разного диаметра, располагавшихся одна в другой и имеющих общий центр, потом ловко разделил их на двенадцать частей. Все части он соединил между собой попарно. При этом получилось пять горизонтальных линий и одна вертикальная. Четыре горизонтальные линии были дугами, и только пятая, центральная, - прямой.

Прямая вертикальная линия разделяла внизу два смежных сектора, образованных нижней горизонтальной дугой, а вверху заканчивалась у последней горизонтальной разделительной линии, не пересекая её.

Закончил Важеха тем, что, поворачивая блокнот под разными углами, нарисовал в секторах какие-то знаки. Я ожидал увидеть обычные астрологические символы, но эти выглядели как-то иначе.

- Это знаки Зодиака? – уточнил я, указывая на них.

- Да, - кивнул Вальдемар. – Ну, только это не общепринятые обозначения.

Он улыбнулся и развернул блокнот так, чтобы мне было удобнее смотреть.

- Это что-то типа астрологической мандалы, - сказал он и снова улыбнулся, как мне показалось, слегка виновато. – Здесь Знаки. А вот здесь проставим планеты.

Рядом с вертикальной линией он начертил знаки планет. Они были обычными.

- Сначала Вальдемар рассказал мне о движении по три и по четыре. То есть о разделении Знаков по стихиям и свойствам. Эта информация не была для меня совершенно новой, так как когда-то я уже и читал и слышал об этом. Но в изложении Важехи всё это выглядело очень живо. Он проводил какие-то аналогии с цветами спектра, указывал на изменения свойств в результате взаимодействия двух движений и тому подобное.

Потом он перешёл к объяснению Жезлов, связанных со знаками Зодиака. Здесь я перебил его, так как мне было непонятно, о каких Жезлах он говорит.

- Ну, можно говорить и, - палки, - улыбнулся Вальдемар. – То есть нечто, имеющее два конца и объединяющее эти концы в целое. Но в палке концы как бы одинаковые, вероятно, поэтому было выбрано название, - Жезлы. Жезл имеет противоположные концы – навершие и рукоятку, которые, собственно, и создают Жезл.

- Давайте начнём с Юпитера, - предложил Вальдемар, - Раз уж я упомянул раньше о нём.

Он выделил зону между двумя горизонтальными дугами, которые располагались посередине верхней части мандалы.

- Это Жезл Юпитера. Он называется, – Благо. А его концы, – Закон и Милосердие. Закон соотносится со Стрельцом, а Милосердие, – Рыбы. Казалось бы, одно противоположно другому: Закон не может опираться на милосердие, он стремится установить разумные Правила и следит, чтобы они не нарушались. Нарушители караются, так как только таким способом Закон может удерживать тот порядок, который, собственно, он и призван поддерживать. С другой стороны, Милосердие не может действовать в полном согласии с Законом. Ну, думаю, тут понятно, - не стоит слишком углубляться.

Вальдемар постучал остриём карандаша по знаку Юпитера и закончил:

- Но и Закон, и Милосердие необходимы в жизни, и являются, если можно так выразиться, благоприятным фактором. Поэтому, несмотря на то, что они не всегда ладят между собой, они являются концами одного Жезла, – Благо. Или Юпитера.

Он замолчал и выжидающе смотрел на меня. Я спросил, а что же остальные Жезлы? Важеха заявил, что с ними всё точно так же. То есть концы жезлов составляют единое целое, несмотря на кажущуюся их противоречивость или противоположность.

- Например, Жезл Венеры. Он называется Гармония. А его концы, – Равновесие и Неумеренность.

Я выразил сомнение в том, как же могут быть едиными такие разные, на мой взгляд, вещи, как равновесие и неумеренность.

- На самом деле, очень даже просто, - усмехнулся Вальдемар, словно ждал от меня подобного возражения. – Давайте возьмём для примера цветы. Представляете себе японскую икебану? Там всё соразмерено, всё находится на своих местах и в полном равновесии. Гармонична она?

Я согласился. Этот пример гармонии не вызывал у меня никаких сомнений.

- А теперь представьте себе охапку полевых цветов, - предложил Важеха. – Всё, казалось бы, как попало. Дикое изобилие, набор случайностей. Представьте огромный букет этих цветов. Полная неумеренность! Но можете вы сказать, что там отсутствует гармония?

Я снова вынужден был согласиться, и даже добавил от себя в пример попугая. Мы немного посмеялись, и Вальдемар рассказал мне о Жезлах Марса и Меркурия.

Потом он обратил моё внимание на единственную вертикальную линию в мандале. Он сказал, что это особый Жезл, что выражено даже графически. Если остальные Жезлы были представлены областями между двумя линиями, то этот сам представлял собой линию. Внизу мандалы эта линия разделяла два Знака, – Рака и Льва. А вверху упиралась в горизонтальную дугу, соединяющую Водолея и Козерога.

- Лев и Рак каждый имеют по отдельному Управителю, - объяснил Вальдемар. - Это Солнце и Луна или Свет и Отражение, - концы Жезла, называемого, - Существование. Однако сам этот Жезл не так прост. Потому что к нему относятся и Водолей с Сатурном.