Где найти грааль.

Я указал вчера на точку знаменательного перехода, которая в развитии западной цивилизации приходится на IV век после рождества Христова, и я показал, как исчезает, с одной стороны, в европейской цивилизации греческая мудрость, та мудрость, при помощи которой пытались выразить, именно с мудростью, глубокую сущность христианства. Внешний момент этого исчезновения приходится на немного более позднее время, когда император Юстиниан объявляет еретическими произведения Оригена, упраздняет сан римского консула и закрывает философскую школу в Афинах, так что носители греческой мудрости были вынуждены бежать на Восток и, в некотором роде, укрылись от западной цивилизации. То, что, исходя с Востока, достигло Греции и прижилось там в своеобразной форме, составляло один из аспектов ситуации. Другой аспект был представлен культом Митры, который через внешне значимую форму должен был указать, как человек посредством своей души и духа должен подняться над всем, что могло быть понято через соединение существ планетарной сферы с земными силами, и как это человеческое существо могло бы полностью ощутить себя человеком. Это то, что должен был выразить культ Митры, который стремился показать человеку, чем является он сам, но он также исчез после того, как распространился на землях Дуная до Центральной и Западной Европы. И то, что заняло в Европе место этих двух течений: течения мудрости и культа, это было, прежде всего, повествование о Палестинских событиях в соответствии с внешними фактами. И можно сказать: в Европу не может проникнуть ни культ, который видел бы в Христе победителя всего того, над чем должен восторжествовать человек в ходе мировой эволюции, ни то, что хотело охватить во всей мудрости настоящие тайны христианства, и распространилось внешнее повествование о событиях в Палестине. Но то, что в этих палестинских событиях могло быть познавательно установлено, было пропитано правовым мышлением, в рамках которого исследование тайн вселенной было заменено формулировкой догм, которые устанавливались решением большинства на Церковных Соборах. Именно этот факт показывает, что был предпринят значительный поворот в развитии западной цивилизации, и через нее - всего человечества в целом, в этом IV веке после рождества Христова. Все, что, придя с Востока, завоевало европейскую цивилизацию, было, так сказать, вновь отброшено к Востоку. Единственным, что могло сохраниться на Западе рядом с познанием внешних чувственных фактов, было возникавшее в романском мире стремление к абстрактному мышлению. Какими живыми были те представления о богах, которые составляли себе греки, и какими абстрактно познавательными были представления, составленные римлянами о своих богах! По сути, более поздние идеи, которые греки имели о сверхчувственном мире, были живыми в себе - но относительно лишенными жизни по отношению к образам пережитого в духовном мире, которые являла форма культуры Древней Персии или Древней Индии. Тогда жили в сверхчувственных мирах, хотя только благодаря инстинктивной человеческой способности к познанию, - но жили, тем не менее, с этими сверхчувственными мирами, как в наше время человечество живет с миром чувственным. Для древнего жителя Востока духовный мир был действительно досягаем. Для древнего Востока духовный мир был чем-то, что присутствовало в его сущностях, подобно тому, чем в дальнейшем стали для человека окружающие его люди, и грек черпал свою систему понятий из этого живого сверхчувственного мира. До Аристотеля, до IV в. до Р.Х., идеи греков не были абстрактными, каковыми являются идеи, которые, будучи добыты при помощи внешнего чувственного наблюдения, являются затем поднятыми на уровень абстракции; эти греческие идеи еще черпались из живого сверхчувственного мира, из видения, относящегося к весьма отдаленному прошлому. Эти живые греческие идеи пропитывали душевным жаром человеческое существо, они вдыхали в него необходимый энтузиазм, чтобы по-своему жить в обществе, в той мере, в какой он мог быть сопричастным этим идеям. Конечно, никогда нельзя забывать, что большая часть греческого народа не имела права быть к этому причастной: это повсюду присутствующий мир рабов. Но те, кто были носителями греческой культуры, жили в мире идей, который, по сути, был излучением, исходившим в земной мир из сверхчувственных духовных сил. В сравнении с этим, конечно, римский мир, который был отделен от греческого мира всего лишь морем, казался совершенно абстрактным, римляне обозначали своих богов, так сказать, при помощи терминов, столь же сухих, столь же прозаичных, как те, которыми наши ученые обозначают естественные законы, в этом выражается уже тот значимый поворот, к которому я должен привлечь внимание; он является нам с особенной четкостью, еще когда мы обращаем особенно внимательный взгляд к психической реальности, которая лишь наполовину проявилась во вселенской эволюции, которая не полностью развилась. Взгляните теперь на судьбу греческого народа в античности. Это судьба, отмеченная определенным трагизмом. Явив свой великий расцвет, этот греческий народ чахнет; и, по сути, исчезает с исторической сцены. Потому что то, что затем заняло его территорию, - это тень, это не является настоящим потомством. Настигнутый тяжелой болезнью, которой его поражает история, греческий народ хиреет и производит, исходя из своих идей прошлого нечто, что я хотел бы назвать зарей всей будущей культуры, он производит стоицизм, эпикурейство, в которых уже заявляет о себе посредством некоторых определенных жизненных понятий то, чего достигнет западная цивилизация на пути куда более абстрактном. Но при рассмотрении стоицизма и эпикурейства, и даже появившейся затем греческой мистики, хорошо видно, что они являются выражением упадка античного эллинизма. Зачем же понадобилось, чтобы эта болезнь поразила греческую культуру в ходе истории и чтобы она, по сути, умерла? Я бы сказал, что в этой болезни, в этом упадке древнегреческого народа заключается тайна истории Вселенной. Да, благодаря тому наследству, которое он получил, благодаря эху древних воззрений Востока, этот греческий народ еще видел человеческое существо, наделенное душою и духом, в полном сиянии. В отдаленном прошлом греческой культуры всякий человек рассматривал себя как существо душевное и духовное, сошедшее из духовных миров через рождение или через зачатие, родиной которого была сверхчувственная сфера, и которое было призвано ее достичь. Но в то же время, эта Греция, даже в эпоху своего расцвета, я часто об этом говорил, чувствовала, что она идет к упадку. Она ощущала, что человеческое существо не может действительно стать человеком на земле, поднимая свой взор к высотам, довольствуясь обращением взгляда к сверхчувственным мирам. Она ощущала себя окруженной и пронизанной земными силами. Откуда это древнее греческое изречение: "Лучше быть нищим в мире чувств, чем царем в царстве теней". В прошлом грек еще созерцал во всем его сиянии сверхчувственный мир; но в то же время, поскольку в этой Греции он становился полностью человеком, он чувствовал, что это сияние духовных миров не могло быть им сохранено, что он его потеряет, что его душа будет захвачена земными вещами; и он, в каком-то смысле, боялся смерти, потому что из-за жизни между рождением и смертью, душа может потерять связь со своей сверхчувственной родиной. Исходя именно из этого чувства, следует описывать древнегреческую культуру. Люди, подобные Ницше, имели, в сущности, правильное чувство. Ницше верно ощущал вещи, когда он называл трагической эпохой период развития греческой культуры, который предшествовал Сократу и Платону. Потому что уже у таких мыслителей, как Фалес, и особенно у Анаксагора и Гераклита, мы видим, как меркнет грандиозное мировоззрение, о котором современная история больше уже ничего не может нам сказать. Мы видим страх стать чужим сверхчувственному миру и быть привязанным к тому, что только и существует на протяжении существования между рождением и смертью, быть привязанным к миру Аида, к миру теней, который, в сущности, становится частью человека. Впрочем, грек спас нечто, нечто, что является в своем самом прекрасном цветении в платоновской идее, я бы сказал, что мир платоновских идей, этот последний блистающий остаток древнего Востока появляется в момент упадка, тогда как сам Восток обречен на умирание в аристотелизме. Впрочем, эти греческие идеи также всплывают на поверхность. И грек постоянно ощущал, что "Я" человека является, в действительности, в человеческой жизни чем-то, что утрачивается. Таким было, по сути, основное ощущение грека. Возьмите описание эволюции "Я" в моих "Загадках философии", посмотрите, как "Я" было связано с мыслительной деятельность внешним восприятием. Но поскольку опыт "Я" связан с мыслью, человек ощущал его еще менее присутствующим в его собственной телесной природе, чем связанным со всем, что живет вовне в мире, с распускающимися цветами, с молниями и с громом в космическом пространстве, с облаками, бегущими в небе, с деревьями, с поднимающимся туманом и с падающим дождем. Грек чувствовал свое "Я" связанным со всем этим. Он ощущал себя, в каком-то роде, связанным с силами "Я", не имея раковины этого "Я", он чувствовал скорее вот что: когда я обращаю взгляд к миру цветов, мое "Я" поселяется там, оно расцветает с цветами. Вот, что он чувствовал. И можно, действительно, вполне сказать, что эта греческая культура не могла развиваться. Но чем бы она стала, если бы все продолжалось? Для нее не было никакой возможности развиваться по прямой линии. Что стало бы с ней? Человек мало-помалу стал бы ощущать себя земным существом, стоящим ниже человеческого, и то, чем в действительности являются дух и душа человека, ощущалось бы, как нечто, живущее в облаках и цветах, горах, дожде и солнце, и иногда вас посещающее. Если бы греческая культура продолжала развиваться по прямой линии, постепенно стали бы ощущать, что, засыпая вечером, можно почувствовать приближение собственного "Я" в его блеске, наносящим, в частности, вам свой визит. Но в то же время чувствовали бы, что, просыпаясь утром и посвящая себя миру низших чувств, человек, в действительности, как земной человек, - всего лишь внешняя оболочка. Произошло бы некоторое удаление по отношению к "Я", если бы продолжалось по прямой линии развитие того, что можно, через ощущения, воспринять от собственной первоначальной окраски, от темперамента, присущего греческой природе. Было необходимо, чтобы "Я", которое ускользало от людей, "Я", убегающее к природе и к космосу, оказалось в своего рода крепкой связи с внутренней сущностью человека, с этой органической сущностью, идущей по земле. Для этого нужен был могучий импульс. Это, действительно, было свойственно восточному характеру – подчеркнуть существование "Я", сделать его четким, обучая реальности последовательных земных жизней в рамках жизненного мировоззрения, но в то же время иметь тенденцию сделать это "Я" чужим человеку, лишить его этого "Я". Вот почему Запад, который не смог подняться до греческих высот, не обладал также и силой открыться греческой мудрости в ее полноте, и, в каком-то смысле, позволил ей отхлынуть к Востоку. У него также не было силы взять на себя заботу о культе Митры, поэтому он (Запад) ему позволил отхлынуть к Востоку. У него только хватило силы, черпая из могучей природы человека, из его земной природы, заставить себя рассказать о событиях в Палестине, как они совершились, и заставить подтвердить их догматикой, установленной церковными Соборами. Европеец был, в некотором роде, уведен, прежде всего, в сторону материализма личности. Это то, что появляется с большой силой на повороте, предпринятом в IV в. после Р.Х. Все более утекает в сторону Азии все, что могло бы принести более глубокое понимание христианства, то, что могло бы принести культ, где Христос явился бы победителем, а не только тем, кто изнемогает под тяжестью Креста, и триумф которого возможно предчувствовать лишь за Распятием. Для Запада этот отток мудрости и античной церемониальности культа должен был послужить для утверждения "Я". Именно из могучести северных варварских народов родилась сила этого утверждения "Я" в земном органе человека. И в то же время, как это происходило в землях, близких к Дунаю, в землях, которые находились южнее, на юге и западе Европы, арабизм, пришедший с Востока, укоренился в формах, отличных от форм древней восточной мудрости. Он укоренился в Испании, и можно было увидеть юго-запад Европы наводненным фантастической интеллектуальной культурой, которая в области искусства создала лишь арабески, которая достигла лишь истолкования духо-души и органики. Таким образом, Европа была наполнена, с одной стороны, рассказами о простых фактах, затемняющих практику культа, а, с другой стороны, - истиной мудростью, фантастической и абстрактной мудростью того, что в вычищенном виде дала чисто интеллектуальная культура, и что завоевало Европу через Испанию. В лоне этого мира, в котором жили лишь рассказы, сведенные к внешним данным о палестинских событиях, а также интеллектуальная и фантастическая мудрость, принесенная арабизмом, в этом мире появились некоторые люди - всегда есть одиночки, которым немного приоткрывается истина вещей. Их душам открывалось, что существует, несомненно, великая тайна, перед которой самая высокая мудрость недостаточно высока, чтобы постичь все ее значение, и самое интенсивное чувство недостаточно сильно, чтобы создать достойный ее церемониал, и что от Креста Голгофы изошло нечто, что должно было быть охвачено самой высокой мудростью и самыми смелыми чувствами. Вот, что являлось некоторым из них. В них поднималось как значительная имагинация: в хлебе Тайной Вечери представлялся как бы синтез силы внешнего Космоса, которая пронизывает Землю всеми потоками, силы, нисходящей к ней из космоса, которая заставляет рождаться, как по мановению магии, растительный покров; то, что, таким образом, доверено Земле Космосом, что затем излучается из Земли, сконцентрировано в хлебе и составляет человеческое тело. Кое-что другое еще, проникая, так сказать, сквозь весь туман, простиравшийся над древними традициями, кое-что другое передалось этим мудрым европейцам, что-то, что, несомненно, происходило с Востока, но что, сквозь туман, было понято некоторыми. Это была другая тайна, которая занимала место рядом с тайной о хлебе: тайна священной чаши, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа Иисуса, это была другая сторона тайны Вселенной. Как в хлебе остается сконцентрированным все, что является квинтэссенцией Космоса, в крови собрано все, что является квинтэссенцией человеческой природы, человеческой сущности; в хлебе и в крови, для которой вино должно быть лишь внешним символом, это выражалось в хлебе и в крови для этих мудрых европейцев, которые развились, появившись из таинственных мест Мистерий, намного превосходя основную часть европейского населения, которая только и могла слушать рассказ о палестинских событиях, и которая, когда она была воспитана с эрудицией, могла приспособиться лишь к фантастической сущности арабизма. Именно среди этих людей, которые отличались зрелыми плодами, весьма зрелыми плодами восточной мудрости, и в то же время очень зрелыми плодами в области чувств, чувств европейских, именно среди них развилось то, что они назвали тайной Грааля. "Но, - говорили они себе, - дело в том, что тайна Грааля не находится на Земле". Люди привыкли взращивать интеллект, который достиг своего высшего расцвета с приходом арабизма. Люди привыкли не смотреть, каков смысл внешних фактов, но единственно на то, что эти факты им сообщают в их чувственной реальности. Нужно проникнуть до того, что содержит в себе тайна хлеба, который, как говорят, был преломлен Христом Иисусом в той самой чаше, куда Иосиф Аримафейский собрал Его кровь; эта чаша затем была унесена в Европу, но, как гласит легенда, она была удерживаема Ангелами на высотах, далеких от земной поверхности, до тех пор, когда пришел Титурель, который создал на Монсальвате храм для этого Грааля, для этой священной чаши, этой чаши, которая оберегает тайну крови и хлеба. Именно в священном месте, в храме, те, что стали мудрецами в европейских мистериях, хотели созерцать сквозь туман абстракций и рассказов, ограниченных внешними фактами, тайну Грааля, тайну Космоса, которая была утеряна с эфирной астрономией, тайну крови, которая исчезла с древней созерцательной медициной. Поскольку древняя созерцательная медицина, древняя эфирная астрономия превратились в абстрактное мышление. В определенный момент они достигли своего высшего расцвета в Испании, в той Испании, где благодаря арабам было невозможно найти среди людей, во внешней действительности, тайну Грааля. Там находили лишь интеллектуальную и абстрактную мудрость. Христиане знали лишь рассказ о внешних фактах, а арабы, мавры, - лишь фантастическое развитие интеллекта. Именно в высотах, над земной поверхностью, витал Святой Грааль, и лишь те, кто получил от духовных сил необходимые качества, могли проникнуть в этот духовный храм, приблизиться к этому Святому Граалю в этом храме, заключавшем тайны хлеба и крови. Не случайно он должен был быть найден в Испании, там, где действительно нужно было пройти много миль, удаляясь от того, что предлагала реальность земных фактов, где нужно было преодолеть колючие изгороди, чтобы приблизиться к духовному храму, который укрывал в себе Грааль. На почве, подготовленной этими чувствами, и развивалось понимание Святого Грааля. Церковь невидимая, церковь сверхчувственная, которую, тем не менее, можно найти на Земле, - вот что скрывала тайна Грааля. Это было прямое присутствие, но не то, с которым может встретиться тот, кто остается внутренне равнодушным к миру. В прошлом священники мистерий ходили по миру, отыскивая среди людей, и говоря себе при виде человеческой ауры: вот этого нам нужно принять в Мистерии; а вот другой, нужно его принять и дать ему войти в Мистерии. Не было необходимости задавать вопросы, люди были избранниками. Не было необходимости, чтобы активность рождалась во внутреннем существе самого человека, он был избран, его уводили в священные места Мистерий. Приблизительно в IX и X, XI и XII веках это время уже прошло. Нужно было, чтобы в человеке силой Христа укрепилось то, что заставило бы его спросить: "Каковы тайны существования?" И никто не мог приблизиться к Граалю, если он взирал на внешний мир равно-душно, внутренне подремывая. Единственно тот, как говорили, мог достигнуть чудес, то есть тайн Святого Грааля, чья душа чувствовала себя побуждаемой к выведыванию тайн существования, космического существования и того, что живет во внутреннем существе человека. И с тех пор это всегда так. Только позже, приблизительно в середине Средних веков, когда люди с трудом были побуждаемы к постановке этих вопросов, к тому, что они должны их задать, произошла, с начала XIV века, т.е. с его первой трети, великая регрессия. Те, кто получал знание о чудесах Святого Грааля, становились все малочисленной, души были все менее и менее активными. Их взгляд искал отныне внешние формы человеческой сущности на Земле, он искал то, что можно увидеть, посчитать, взвесить, измерить и оценить в Космосе. В то же время, этот священный призыв, который с начала Средних веков прозвучал в лоне европейской цивилизации, еще существовал: вопрошать о тайнах Космоса как внутренних тайнах человека, то есть о тайнах крови. Люди прошли через самые различные фазы того, что материализм, со всеми своими силами, должен был непременно принести европейской цивилизации. Это были насущные слова, хотя их было едва слышно. Нужно только взвесить насколько великой была возможность дать прозвучать значительным словам в лоне европейской цивилизации. То, что было предназначено для определенной эпохи, рассказ о внешних фактах в Палестине, проникновение арабизма из этих внешних данных, то, что затем совершила схоластика, создав христианскую философию средневековья, это было для определенной эпохи большим делом. Но в том виде, в каком оно развилось, начиная с эпохи Великой мудрости и Великой церемониальности, которые были просто отброшены к Востоку, была одна вещь, которую оно также не включало в себя: прислушаться к сверхчувственным тайнам христианства, к тайнам Святого Грааля. И все голоса, действительно насущные, которые прозвучали в это время, а они не были малочисленными, были приведены к молчанию римским католицизмом, все более и более соскальзывавшим в догматизм, в то время как гнозис, как я снова указал на это вчера, был полностью устранен. Не следует выносить негативное суждение о периоде с IV в. до XII -XIII вв., потому что из многочисленных голосов, прозвучавших тогда, я бы сказал, со святой нежностью и с великой зрелостью во всей европейской цивилизации, которая в то же время была варварской, один единственный, немного неловкий, продолжил свое существование, голос человека, который не умел писать, голос Вольфрама фон Эшенбаха. Он еще достаточно велик, он, догматизм, который, по сути, устранил могущественные голоса, которые, борясь с горечью, заставляли звучать призыв Святого Грааля, он позволил ему существовать. И те, кто делал слышимым этот призыв, хотели придать ему чувство свободы, заря которой поднималась в безжизненной душе. Они не хотели лишить человека его свободы, они ничего не хотели ему внушить; человек должен был быть тем, кто вопрошает. Он должен был из глубины своей души спросить, что представляют собой чудеса Грааля. Духовная жизнь, которая таким образом погрузилась во мрак, была в действительности более великой, чем ее противник, даже если этот последний не был лишен некоторой величественности. И когда то, что служители Грааля называли духовным путем, было заменено физическим, ведущим в физический Иерусалим на Востоке, когда крестный путь, который ведет к Граалю, был заменен крестовыми походами, которые вели в физический Иерусалим, когда Готфрид Бульонский, противопоставив себя Риму, захотел основать внешнее царство в Иерусалиме, и когда, исходя из его восприятия, раздался этот призыв: "Покинем Рим", это деяние было, разумеется, менее внушительным, чем деяние Пьера Дамьена который осуществил могущественное внушение, приведшее к переводу на язык материализма того, что для служителей Грааля имело духовный смысл. Это также был один из путей, которым последовал материализм, путь, который ведет в физический Иерусалим, а не в Иерусалим духовный, который должен был сохранять в храме Титуреля то, что в Святом Граале существовало от Мистерии Голгофы. Титурель, как говорили, низвел его с облаков, где его несли Ангелы, в то время, когда правили арабизм и чисто внешнее изложение фактов, Титурель привлек его в земную сферу. Но материалистическая эпоха не стала задавать вопросов на его счет. Отдельные люди, одиночки, люди, охваченные "оцепенением", а не мудростью, как Парсифаль, эти люди пошли путем, который вел к Святому Граалю, но, по сути, они также не очень хорошо понимали, как задать хороший вопрос. Предшествуя материалистическому пути, предпринятому в первой трети XIV века, был уже другой материалистический путь, который, в сущности, уже ориентировался на Восток, в сторону физического Иерусалима. Эту практическую ситуацию пережило современное человечество, оно должно было и должно сейчас терпеть ее, чтобы внутренне овладеть собой в этом трагическом и породить существ, которые вопрошают. Современное человечество должно было и должно сейчас жить в этом трагическом: свет, который пришел ему когда-то с Востока, не был узнан как духовный, духовный свет был отброшен, и вот почему люди кинулись на поиск физической земли, физической материальности Востока. В средние века начали искать физический Восток, отбросив в конце античных времен Восток духовный. Такова была ситуация, и таковой она еще является сегодня в Европе. Потому что мы, если мы понимаем настоящий призыв человечества, еще искатели Грааля, и мы должны были бы ими быть. Устремления человечества, такие, как они проявились, прежде всего, в крестовых походах, должны пережить преображение: метаморфозу в сторону духовного. Нам нужно снова прийти к пониманию космических миров таким образом, чтобы мы искали там происхождение Христа. До тех пор, пока мы будем понимать их лишь с помощью внешней физической астрономии, они не могут, по-видимому, быть поняты как родина Христа; ибо то, что преподает сегодня астрономия как тайну небес, что она описывает лишь с помощью геометрии, математики, механики, что она не может обнаружить без помощи телескопа, не является тем небом, с которого Христос может снизойти на Землю, чтобы воплотиться в человеке Иисусе из Назарета. Потому что также и это воплощение не может быть понято, если учишься познавать человека, лишь посылая в клинику безжизненное тело, туда, где производят вскрытие трупа, чтобы представить себе по этому трупу, чем является живой человек. У древних была живая астрономия, у них была живая медицина. Нам нужно снова пуститься на поиски живой астрономии, живой медицины. Живая астрономия покажет нам небо, Космос, по настоящему пронизанный духовностью из которой мог бы снизойти Христос; и также вновь оживленная медицина покажет нам человеческое существо в той форме, которую мы сможем постичь через знание, через познание, вплоть до проникновения в тайну крови, вплоть до внутренней органической сферы, где силы тела эфирного, тела астрального и "Я" преобразуются в физическую кровь, в тот момент, когда мы проникнем в тайну крови, при помощи настоящего медицинского знания, и когда мы поймем сферу Вселенной, космическую сферу, благодаря одухотворенной астрономии, мы поймем, как Христос смог снизойти из этих космических сфер на Землю, и как Он смог найти на Земле человеческое тело, которое смогло принять Его с Его кровью. Это тайна Грааля, которая с трудом должна быть найдена на этом пути: отправиться в путь со всем нашим существом, с нашей головой и нашим сердцем, в сторону духовного Иерусалима. Такова задача современного человечества. Удивительно наблюдать, как то, что должно прийти, объективно вибрирует в сфере существования. И если это не чувствуют так, как нужно, это чувствуют внешне, это материализуют. Как христиане, прежде всего, обратились к Иерусалиму, группы представителей еврейского народа обращаются теперь к Иерусалиму, что открывает новую фазу материализма и показывает, как то, что должно было бы со всеми своими составляющими быть понято современным человечеством духовно, понимается материалистически. Нужно, однако, чтобы пришло время, когда тайна Грааля будет прочувствована правильным образом. Вы это знаете, я упоминал об этом в "Очерке тайноведения", я это, в каком-то смысле, вплел в канву текста, который выражает то, что необходимо искать на пути духовного знания; и этим я сделал набросок того, что мы должны завоевать: образ, имагинацию для того, что необходимо найти при помощи серьезных духовных усилий и с чувством глубоко человеческим, и что является путем Грааля.

перевод с французского

Илоны Король