Annotation. Книга сообщества http://vk.com/knigomaniya

Филипп ПУЛМАН

ТЕНЬ «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЫ»

Книга сообщества http://vk.com/knigomaniya. Самая большая библиотека ВКонтакте! Присоединяйтесь!

Глава первая

Неразгаданные тайны моря

Солнечным весенним утром 1878 года паровое судно «Ингрид Линде», гордость Англо-Балтийского пароходства, исчезло в Балтийском море.

На борту парохода был груз — детали машин, а также один-два пассажира, и направлялся он из Гамбурга в Ригу. Рейс проходил без каких-либо происшествий; пароход спустили со стапелей всего два года назад, он был хорошо оснащен и вполне пригоден для морских вояжей, погода стояла тихая.

В тот день, как «Ингрид» покинула Гамбург, ее видели со шхуны, шедшей в противоположном направлении. Они обменялись приветственными сигналами. В том же районе моря, двумя часами позже, ее должны были бы увидеть с парусника, если бы «Ингрид Линде» шла намеченным курсом. Но с парусника ее не увидели.

«Ингрид» исчезла так внезапно и так бесследно, что журналистам сразу почудилось что-то столь же лакомое, как затерянный континент Атлантиды, или «Мария Селеста» [1], или знаменитый «Летучий голландец». Они ухватились за тот факт, что на борту находились президент Англо-Балтийского пароходства с женой и дочерью, и заполнили газеты рассуждениями о том, что могло стать причиной первого морского путешествия малютки дочери; или о том, что дочь была отнюдь не малюткой, а молодой восемнадцатилетней леди, страдающей таинственной болезнью; что судно было проклято бывшим матросом; что груз состоял из смертельной смеси взрывчатых веществ и спирта; что в кабине капитана стоял идол, амулет из Конго, который он выкрал у одного африканского племени; что в этой части моря время от времени неожиданно возникает совершенно непредсказуемый гигантский водоворот, который увлекает корабли в чудовищную воронку к самому центру земли, — и так далее и тому подобное.

История эта получила широкую огласку. Время от времени ее вновь извлекали на свет писатели, специализировавшиеся на книжонках, вроде — «Кошмарные тайны морских глубин».

Но, не имея фактов, даже самые изобретательные журналисты, в конце концов, выдыхаются, в этом же случае фактов не было вовсе — просто шел пароход своим курсом, а минуту спустя он исчез, — и не осталось ничего, кроме яркого солнца и пустынного моря.

Несколько месяцев спустя холодным утром в дверь офиса в финансовом сердце Лондона постучала старая леди. На двери офиса значилось: «С. Локхарт, консультант по финансовым вопросам». Голос — женский голос — произнес: «Войдите!», и старая леди переступила порог.

С. Локхарт — буква «С» означала «Салли» — встала из-за заваленного бумагами письменного стола; это была на редкость привлекательная молодая особа лет двадцати двух, блондинка с глубокими карими глазами. Старая дама шагнула вперед, но тут же неуверенно остановилась: перед камином, где пылали угли, стояла самая крупная собака из всех, каких она когда-либо видела, — черная как ночь и, судя по ее виду, помесь ищейки, датского дога и оборотня.

— Чака, сидеть, — сказала Салли Локхарт, и гигантский зверь мирно сел. Даже теперь его голова была на уровне ее талии. — Мисс Уолш, не так ли? Как поживаете?

Старая леди пожала протянутую ей руку.

— Похвастаться, увы, нечем, — сказала она.

— О, мне очень жаль, — сказала Салли. — Прошу вас, присядьте.

Она освободила от бумаг кресло, и они сели по обе стороны камина. Собака легла и опустила голову на вытянутые лапы.

— Если не ошибаюсь… сию минуту достану ваше досье… я помогла вам в прошлом году инвестировать некоторые суммы, — сказала Салли. — У вас было три тысячи фунтов, не так ли? И я посоветовала вам вложить их в пароходную компанию.

— Лучше бы вы этого не делали, — сказала мисс Уолш. — По вашей рекомендации я купила акции в компании «Англо-Балт». Вы, может быть, помните.

Салли широко раскрыла глаза. Мисс Уолш, которая до выхода на пенсию обучала географии сотни девочек и была весьма проницательна, прекрасно знала это выражение глаз; оно означало одно: человек, сделавший грубую ошибку, только что осознал это и готов смотреть правде в лицо со всеми ее последствиями, не собираясь упорствовать.

— «Ингрид Линде», — сказала Салли. — Ну, конечно… то самое судно, которое затонуло, верно? Помню, я читала об этом в «Таймс»… О, дорогая моя…

Она встала и достала с полки за ее спиной большую газетную подшивку. Пока она листала ее, мисс Уолш, сложив руки на коленях, оглядывала помещение. Комната была аккуратная и чистая, хотя мебель не новая и ковер на полу потертый. В камине весело горел огонь, рядом посвистывал металлический чайник; книги и папки на полках и карта Европы, пришпиленная на стене, придавали помещению деловой вид.

Что же до мисс Локхарт, то выглядела она расстроенной. Девушка откинула белокурую прядь за ухо и села, положив на колени открытую подшивку.

— «Англо-Балт» обанкротился, — сказала она. — Но как же я не обратила внимания… Что с ними случилось?

— Вы упомянули «Ингрид Линде». Говорилось еще об одном судне… это была шхуна, не пароход — она тоже пропала. А третье судно конфисковали российские власти в Санкт-Петербурге, почему — не знаю, но компании пришлось уплатить огромный штраф, чтобы вызволить ее… О, там было много всего. Когда вы посоветовали мне приобрести их акции, фирма процветала. Я была в восторге от вашего совета. А через год все пошло прахом.

— Компания перешла в другие руки, понимаю. Я читаю об этом впервые. Такого рода информацию я непременно вырезаю, чтобы она была под рукой для справок, но не всегда хватает времени прочитать все. Компания не была застрахована на случай потери своих судов?

— Там были некоторые сложности. «Ллойд» отказался платить — деталей я не поняла. Это было такое ужасное невезение, и все так внезапно, что я уже почти поверила в проклятье. В злой рок.

Старая леди неотрывно смотрела на огонь, сидя безукоризненно прямо в потертом кресле. Наконец она опять посмотрела на Салли.

— Разумеется, я знаю, все эти проклятья абсолютная чепуха, — продолжала она более оживленно. — Если молния попала в тебя сегодня, это не значит, что она не попадет в тебя завтра; я хорошо знакома со статистикой. Но очень трудно сохранять ясную голову, когда теряешь деньги и не видишь, в чем причина и как этого избежать. У меня теперь нет ничего, кроме скудной годовой ренты. Те три тысячи фунтов — наследство после моего брата и все мои накопления… за всю мою жизнь.

Салли открыла рот, собираясь заговорить, но мисс Уолш подняла руку и продолжала:

— А теперь, мисс Локхарт, поймите, пожалуйста: я не виню вас. Коль скоро я решила спекулировать своими деньгами, то должна сознавать, что рискую потерять их. А «Англо-Балт» в то время представлялся отличной инвестицией. Я пришла к вам по рекомендации мистера Темпла, адвоката из «Линкольнз-Инн», пришла именно к вам первой, потому что вопрос эмансипации женщин — интерес всей моей жизни, и для меня нет ничего приятнее, чем видеть молодую леди, как вы, которая зарабатывает на жизнь так по-деловому. По этой же причине я пришла к вам снова, чтобы посоветоваться: могу ли я что-то сделать, чтобы вернуть мои деньги? Видите ли, я очень подозреваю, что это не просто невезение; это мошенничество.

Салли опустила папку с вырезками на пол и придвинула к себе карандаш и блокнот.

— Расскажите мне все, что вам известно об этой фирме, — сказала она.

Мисс Уолш стала рассказывать. Голова у нее была ясная, и факты она излагала четко. Их было немного; живя в Кройдоне и никак не связанная с миром бизнеса, она вынуждена была опираться на то, что ей удалось вычитать из газет.

«Англо-Балт» был основан двадцать лет назад, напомнила она Салли, для торговли лесоматериалами. Доходы росли скромно, но неуклонно, фирма поставляла из балтийских портов не только лес, но и меха, железную руду, а из Британии — различные станки и другие промышленные изделия.

Два года назад, после жестких споров, фирма, как полагала мисс Уолш, была прибрана к рукам или выкуплена одним из партнеров — могло такое случиться? Она, конечно, не уверена… Фирма устремилась вперед как локомотив, когда отпущены тормоза; были заказаны новые суда, заключены новые контракты, согласованы расписания по Северной Атлантике. Доходы компании при новом руководстве в первый год заметно возросли, что и побудило мисс Уолш — как и сотни других — вложить в нее свои деньги.

И тут «Англо-Балт» постиг первый, казалось бы, случайный удар, который, однако, в самое короткое время привел компанию к ликвидации. Обо всем этом мисс Уолш знала в деталях, и Салли была вновь поражена тем, как старая леди владеет фактами и собой, хотя явно находилась сейчас на грани нищеты, тогда как еще недавно надеялась, уйдя на покой, прожить оставшиеся годы со скромным комфортом.

Когда рассказ подходил к концу, мисс Уолш упомянула имя Акселя Беллмана, и Салли вскинула голову.

— Беллман? — переспросила она. — Спичечные фабрики?

— Я не знаю, чем он занимается еще, — сказала мисс Уолш. — Он не особенно связан с компанией; мне просто случилось увидеть его имя в газетной статье. По-моему, ему принадлежал груз на борту «Ингрид Линде», когда она затонула… А почему вы спрашиваете? Вы что-то о нем знаете? Кто он такой?

— Самый богатый человек в Европе, — ответила Салли.

Мисс Уолш помолчала.

— Спички «Люцифер», — наконец вспомнила она. — С фосфором.

— Вы правы. Кажется, он составил состояние именно на торговле спичками… Хотя вокруг этого был какой-то скандал, сейчас я припоминаю; год назад, когда он впервые появился в Лондоне, ходили разные слухи. Шведское правительство закрыло его фабрики из-за опасных условий труда…

— У девушек обнаружился некроз челюстей, — сказала мисс Уолш. — Я читала о них. Бедняжки. Существуют страшные способы делать деньги. Выходит, и мои деньги пошли на это?

— Насколько мне известно, мистер Беллман какое-то время уже не занимается спичечным бизнесом. И, в конце концов, о его связях с Англо-Балтийской компанией мы ничего не знаем. Ну что ж, мисс Уолш, я вам очень благодарна. И не могу передать, как огорчена. Я намерена получить эти деньги назад…

— Сейчас не надо так говорить, — сказала мисс Уолш тем тоном, каким, вероятно, давала отповедь легкомысленным девицам, воображавшим, будто можно сдать экзамены, не потрудившись, как следует. — Обещания мне не нужны, мне нужно знать. Весьма сомневаюсь, что я когда-либо увижу мои деньги, но меня интересует, куда они делись, и я прошу вас выяснить это для меня.

Голос ее был так суров, что девочки, должно быть, дрожали от страха. Но не такова была Салли (потому-то мисс Уолш и обратилась в первую очередь к ней), она горячо возразила:

— Когда человек приходит ко мне и просит посоветовать, как ему распорядиться его деньгами, я не могу допустить, чтобы из-за меня он потерял их. И я не желаю, чтобы меня щадили, если такое все же случится. Для меня это удар, мисс Уолш, такой же, как для вас. Это ваши деньги, но это и мое имя, моя репутация, мой образ жизни… Я намерена покопаться в делах «Англо-Балта» и понять, что же все-таки там случилось… И, если это в человеческих силах, я разыщу ваши деньги и верну их вам. И я очень сомневаюсь, что вы откажетесь принять их.

В молчании старой леди была благодарность, но глаза метали молнии; однако Салли оставалась твердой и пристально смотрела ей в лицо. Через секунду-другую взгляд мисс Уолш потеплел, и она, сцепив пальцы, проговорила:

— Ну что же, это тоже неплохо.

Обе улыбнулись.

Напряженная атмосфера, возникшая было в комнате, улетучилась, и Салли встала, чтобы убрать свои записи.

— Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки кофе? — спросила она. — Способ приготовления довольно примитивный, на открытом огне, но получается вкусно.

— Я очень люблю такой кофе. Когда мы были студентами, то всегда готовили его именно так. Могу я помочь вам?

Не прошло и пяти минут, как они беседовали, словно старые друзья. Собаку разбудили, чтобы она освободила подход к очагу, кофе был приготовлен и разлит по чашкам, и обе, Салли и мисс Уолш, испытывали чувство товарищества, какое ведомо лишь тем женщинам, которые вынуждены были бороться за право получить образование. Мисс Уолш преподавала в университетском колледже северного Лондона, но степени бакалавра так и не получила; не получила ее и Салли, по той же причине, хотя она училась в Кембридже и хорошо сдала все экзамены. Университет позволил женщинам учиться, вот только степени им не присуждал.

Впрочем, Салли и мисс Уолш сошлись на том, что и этому придет время… хотя трудно сказать когда.

Мисс Уолш встала, собираясь уйти; Салли приметила все: ее аккуратно заштопанные перчатки, потертые борта пальто и начищенные до блеска старенькие туфли, давно уже нуждавшиеся в новых подметках. Мисс Уолш потеряла больше, чем деньги, — она потеряла шанс жить в скромном достатке, не тревожась о том, что доживать свой век придется, полагаясь на чью-то помощь. Салли смотрела на нее, видела, как твердо и прямо, с каким достоинством держится старая леди, несмотря на возраст и тревогу, и вдруг обнаружила, что и сама как-то подтянулась и выпрямилась.

Они обменялись рукопожатием, и мисс Уолш повернулась к собаке, которая приподнялась и села, выжидательно глядя на вставшую Салли.

— Какой необыкновенный зверь, — сказала мисс Уолш. — Кажется, вы называете его Чака?

— Чака — это имя одного зулусского генерала, — пояснила Салли. — Мне показалось, оно подходит. Я получила Чаку в подарок… верно, мой мальчик? Думаю, он родился в цирке.

Она ласково почесала уши громадного пса; он повернул голову и лизнул ей руку, буквально обернув ее своим языком; в его глазах было обожание.

Мисс Уолш улыбнулась.

— Я перешлю вам все документы, какие мне удалось собрать, — сказала она. — От души благодарна вам, мисс Локхарт.

— Я ничего еще не сделала, кроме того, что потеряла ваши деньги, — сказала Салли. — И, как знать, может оказаться, что случилось только то, что случилось, — обычное банкротство, такое ведь тоже бывает. Но я постараюсь в этом разобраться.

Прошлое Салли было необычно, даже для человека, жившего столь необычной жизнью, как она. Она никогда не знала своей матери, а отец (человек военный) учил ее в основном разбираться в огнестрельном оружии и в финансовом деле и совсем чуть-чуть уделял внимание всему остальному. Когда ей было шестнадцать лет, его убили, и она запуталась в паутине опасностей и тайн. Ее спасло только умение обращаться с оружием, а также случайная встреча с молодым фотографом по имени Фредерик Гарланд.

Вместе со своей сестрой Фредерик управлял фотомастерской их дяди, но, талантливо работая с камерой, он был совершенно не способен заниматься финансовой стороной дела. Их дело было на грани полного краха, когда появилась Салли — одинокая юная девушка, над которой нависла смертельная опасность. В благодарность за их помощь, она взяла управление делами мастерской на себя, и ее навыки и умение вести бухгалтерские книги, должным образом проверять счета спасли фирму от банкротства.

Дело процветало. Теперь у них работало полдюжины помощников, и Фредерик мог заняться тем, что интересовало его более всего — частным сыском. В этом ему помогал Джим Тейлор, старый приятель Салли, ранее служивший мальчиком на побегушках в фирме ее отца; Джим обожал популярные романы определенного сорта, какие печатались в дешевом журнальчике «Негодяйка Пенни», и слыл в Сити редкостным сквернословом. Он был на два-три года моложе Салли. Во время первого их «дела» он и Фредерик схватились с самым опасным головорезом в Лондоне и убили его. В этой схватке оба они чудом остались живы, но оба знали с тех пор, что могут положиться друг на друга даже под угрозой смерти.

Трое молодых людей — Салли, Фред и Джим — во всем были на равных. Фредерику хотелось бы большего. Чего он, впрочем, и не скрывал: он любил Салли, любил всегда, он хотел жениться на ней. Ее чувства были сложнее. Временами она признавалась себе, что обожает его, что на свете нет никого обворожительнее, талантливее, храбрее, забавнее его, — иногда же приходила в ярость, считая, что он тратит свои таланты впустую, вечно возится с какими-то механизмами, либо, переодевшись, рыскает с Джимом по улицам Лондона, а то и вообще ведет себя, как мальчишка, не зная, чем себя занять. Что же до любви… Если кого-то она точно любила, то это был дядюшка Фреда, Вебстер Гарланд, ее формальный партнер по фотобизнесу, не слишком опрятный добряк и истинный гений, способный создать высокую поэзию из света и тени, показать ее в выражении человеческих лиц. Вебстер Гарланд и Чака — да, их она любила. И любила свою работу.

Фред?.. Что ж, ни за кого другого она замуж не выйдет. Но и за него не выйдет тоже. Пока не вступит в силу Билль о собственности замужних женщин.

Это вовсе не значило, что она ему не доверяла; нет, она сотни раз говорила, что это дело принципа: допустим, однажды она станет совершенно независимой, партнером в каком-то другом бизнесе, с собственным капиталом, имуществом; но как только священник объявит их мужем и женой, все, до последней мелочи, ей принадлежавшее, становится (в глазах закона) собственностью ее мужа — это же совершенно нетерпимо! Фредерик протестовал, предлагал заключить официальное соглашение, клялся, что никогда не коснулся бы ее собственности, просил, умолял, приходил в бешенство, швырял все, что подворачивалось под руку, а потом смеялся над собой и над ней — все было напрасно. Она оставалась непоколебима.

В действительности все было не так просто, как изображала она. Билль о собственности замужних женщин был принят в 1870 году, он устранил ряд несправедливостей, однако не коснулся наиболее существенных из них; но Фредерик ничего не знал об этом законе, не знал, что собственность Салли, при определенных условиях, могла официально оставаться за ней. Однако Салли, не будучи уверена в собственных чувствах, крепко держалась за свой принцип и скорее боялась, что новый билль пройдет, ибо это заставило бы ее принять, наконец, то или иное решение.

Недавно дело кончилось ссорой, они словно охладели друг к другу, неделями не встречались и не разговаривали. И тут Салли с удивлением обнаружила, как остро не хватает ей Фреда. Именно он был тем человеком, с которым следовало бы обсудить всю эту историю с «Англо-Балтом»…

Она убрала со стола кофейные чашки и, раздраженно гремя ими, думала о его дерзком живом нраве, о его соломенных волосах… Нет, пусть придет к ней первым; ей-то надо заниматься настоящим делом.

Встряхнув головой, она села за стол, открыла папку с вырезками и начала читать об Акселе Беллмане.

Глава вторая

Шотландский волшебник

Приятель Салли Джим Тейлор (когда не занят был укреплением своих знакомств в криминальном мире, или не играл на скачках, или не флиртовал с хористками и молоденькими барменшами) немало времени отдавал сочинению мелодрам. У него была страсть к сцене. Роза, сестра Фредерика (недавно она вышла замуж за весьма респектабельного священника), была актрисой, когда они встретились впервые; она-то и распалила в нем интерес к этому, уже и так горевший ярким пламенем благодаря его многолетней преданности дешевым журнальчикам, как, например, «Волнующие истории для британских парней» и «Попрыгунчик Джек, гроза Лондона». Он написал с тех пор несколько пьес, от которых кровь стыла в жилах, и, не желая тратить свой гений на второсортные труппы, отправил их прямо в театр «Лицеум» на рассмотрение великого Генри Ирвинга. [2] Правда, с тех пор он не получил оттуда ничего, кроме вежливого уведомления о получении.

Он проводил вечера в мюзик-холле, не среди публики, а там, где было интересней всего, — за кулисами, среди плотников, рабочих сцены и осветителей, не говоря уж об артистах и хористках. Он работал в нескольких театрах, постоянно учился, и в тот вечер, когда мисс Уолш посетила Салли, выполнял всевозможные работы за кулисами мюзик-холла «Британия» в Пентонвилле.

Именно там и случилась с ним самим весьма таинственная история.

Одним из артистов, значившихся в программе, был фокусник Алистер Макиннон — молодой человек, который, едва появившись на лондонской сцене, мгновенно приобрел громкую славу. Среди прочих своих обязанностей Джим должен был вызывать артистов из гримерных незадолго до их выхода на сцену; он постучал в дверь Макиннона и крикнул: «Пять минут, мистер Макиннон!» — но, к его удивлению, ответа не услышал.

Он постучал еще раз, погромче. Опять никто не ответил. Зная, что ни один артист, если это в человеческих силах, не оставит вызов без внимания, Джим открыл дверь, чтобы проверить, у себя ли Макиннон.

Он был там: в вечернем костюме и гриме — набеленное лицо, угольно-черные глаза. Он сидел перед зеркалом, обеими руками вцепившись в подлокотники деревянного кресла. Рядом с ним стояли двое мужчин, оба также в вечерних костюмах; один был невысокий, добродушного вида, в очках, другой — крепко скроенный верзила, поспешивший, когда Джим заглянул в комнату, спрятать за спину короткую трость, налитую свинцом. Он забыл о зеркале: Джим прекрасно видел ее.

— Пять минут, мистер Макиннон, — повторил Джим еще раз; его мозг работал с бешеной скоростью. — Я подумал, может быть, вы не услышали.

— Все в порядке, Джим, — сказал маг. — Оставь нас, пожалуйста.

Небрежно окинув взглядом незнакомцев, Джим кивнул и вышел.

«Что же мне теперь делать?» — лихорадочно думал он.

Большая группа рабочих сцены молча стояла наготове, ожидая конца номера, чтобы сразу же сменить декорации. Над ними на колосниках осветители ждали своего «выхода»: по сигналу они должны были менять цветные желатиновые пластины перед газовыми светильниками или поворачивать горелки вверх либо вниз, в зависимости от того, как ярко требовалось осветить сцену. За кулисами собралось и еще несколько актеров в ожидании номера Макиннона: он был феноменом в своем жанре, и они хотели видеть его выступление. Джим пробрался сквозь тьму и полумрак, пока близилась к концу ария сопрано, завершавшаяся хором, и стал на свое место сбоку, у занавеса, возле огромного железного колеса.

Он стоял там, легкий и сосредоточенный, — светлые волосы откинуты со лба назад, в зеленых глазах напряженность, пальцы негромко барабанят по колесу, — и вдруг совсем рядом услышал шепот.

— Джим, — прошелестел из темноты голос Макиннона, — ты можешь помочь мне?

Обернувшись, Джим увидел мага, вернее, его обведенные черным глаза на неясно проступавшем из мрака белом лице.

— Видишь тех двоих? — Макиннон через просцениум указал на ложу, где Джим разглядел две фигуры и уловил отблеск очков коротышки. — Они пришли, чтобы убить меня. Ради бога, помоги мне после моего выступления выбраться отсюда сразу же, как только упадет занавес. Я не знаю, что мне делать…

— Тсс! — прошипел Джим. — И отступите в тень. Они смотрят сюда.

Певица допела песенку, флейта в ансамбле издала сочувственную трель, публика разразилась аплодисментами и свистом. Джим обеими руками взялся за колесо.

— Ладно, — сказал он, — я вас отсюда выведу. Сейчас покажу…

Он завертел колесо, и занавес опустился.

— Выйдете со сцены вот сюда, а не с той стороны, — проговорил он сквозь шум аплодисментов и грохот ворота. — Вам что-нибудь нужно взять из гримерной?

Макиннон покачал головой. Как только занавес коснулся пола, со светильников тотчас убрали цветные желатиновые пластины, сцену залило белым светом, рисованный задник, изображавший модную гостиную, был поднят вверх; на колосниках засуетились рабочие сцены, развернули огромный бархатный экран, скрепили его сзади и подняли на подмостки изящный столик, казавшийся странно тяжелым для своих размеров; тут же раскатили широкий турецкий ковер. Джим подался вперед, чтобы выровнять край ковра; одной рукой он держал бархатный экран, а другой регулировал противовес позади него. Весь процесс занял не больше пятнадцати секунд.

Режиссер дал сигнал осветителям, они вставили новые желатины в металлические рамки, одновременно убавив газ в горелках, и свет на сцене стал таинственно розовым. Джим одним прыжком вернулся к колесу; когда конферансье заканчивал вступление, Макиннон уже занял свое место между кулисами в ожидании выхода, и дирижер в оркестровой яме вскинул палочку.

Бравурный музыкальный пассаж, гром аплодисментов, и Джим завертел колесо; занавес взвился вверх. Макиннон вышел на сцену — теперь это был другой человек. Публика замерла; маг начал свое действо.

Джим на секунду задержался, глядя на него и, как всегда, изумляясь тому, как эта фигура, столь неприметная и слабая в реальной жизни, на сцене внезапно преображалась и становилась могущественной. Его голос, глаза, каждое движение олицетворяли власть и таинственную силу; совсем нетрудно было поверить, что он повелевает целым воинством невидимых духов, что его трюки и преображения — дело рук демонов… Джим видел Макиннона десятки раз и с одинаковым восхищением следил за его работой. Неохотно оторвавшись от зрелища, он юркнул вниз, под сцену.

Это был кратчайший способ выйти с другой ее стороны. Совершенно бесшумно Джим прокладывал себе путь среди балок, веревок, коварных ловушек, переплетения труб и оказался где нужно как раз в тот момент, когда грянули аплодисменты.

Он стряхнул с себя пыль и через маленькую дверцу проник в зрительный зал, а оттуда, через другую дверь, выскользнул на лестницу. Быстро поднявшись к ложам, он мгновенно отступил в тень: перед дверью в ложу, из которой уже ушли те двое, преследователи Макиннона, стоял третий — грубый детина, похожий на боксера, явно оставленный там сторожем.

Джим подумал немного и решительно зашагал по освещенному газовыми светильниками, отделанному позолотой и потертым плюшем коридору; приблизившись к ложе, он знаком поманил верзилу приблизиться. Тот нахмурился, но подчинился и подставил ухо.

— Нам сообщили, что у Макиннона тут есть приятели, — зашептал Джим. — Они постараются тайком вывести его. Сейчас в любой момент может последовать трюк — он исчезнет, затем проберется под сценой и выйдет позади публики, а там дружки посадят его в кеб, и поминай как звали. Так что побыстрей спуститесь на улицу и стойте у парадной двери, а я проникну внутрь и скажу боссу.

Просто поразительно, как легко сладить с таким куском мяса, думал Джим: верзила молча кивнул и неуклюже затопал прочь. Джим повернулся к двери. Это было рискованно: кто-нибудь мог объявиться в любую минуту. Но ничего иного он сделать не мог. Он достал из кармана моток жесткой проволоки, наклонился к замочной скважине, просунул в нее проволоку и стал ее поворачивать, проталкивать взад-вперед, пока не почувствовал, как что-то там сдвинулось; он вытащил проволоку, согнул ее аккуратнее, просунул еще раз и, под прикрытием аплодисментов, замок неслышно защелкнулся.

Он выпрямился как раз вовремя: в коридоре появился администратор.

— Что ты здесь делаешь, Тейлор? — спросил он.

— Записка для джентльменов в ложе, — сказал Джим. — И все в порядке, я уже бегу за кулисы.

— Это не твое дело носить записки.

— Как же не мое, если меня попросил мистер Макиннон!

С этими словами Джим повернулся и бросился вниз по лестнице, проскользнул в обитую сукном дверь… Сколько еще осталось Макиннону до конца его представления? Примерно пять минут, вычислил Джим; пора поглядеть, что там снаружи.

Не обращая внимания на проклятия и наставления получше следить за своими чертовыми лапами, он пробрался сквозь сгрудившихся рабочих сцены и актеров и оказался у служебного входа. Дверь выходила в аллею, вернее, тупик, позади театра; напротив тянулась задняя стена мебельного склада, и выход отсюда был только в одну сторону.

Там, опершись о стену, стояли двое. Когда дверь открылась, оба вскинули головы и шагнули на мостовую.

— Па-аклоннички, значит, — дружелюбно сказал Джим. — Чертова жарища внутри. Небось мисс Хопкирк дожидаетесь, госсда?

Почитатели мисс Хопкирк — сопрано — часто поджидали ее у служебного входа с цветами, или предложениями, или с тем и другим вместе.

— Тебе-то какое дело? — рыкнул один из них.

— Да так, всегда готов помочь, — отозвался Джим безмятежно.

— Когда кончится представление? — спросил другой.

— Теперь уж с минуты на минуту. Пожалуй, мне лучше вернуться. Пока, — сказал Джим и закрыл за собой дверь.

Он потер подбородок; если задний выход заблокирован, а парадный рискован, остается только один путь — также рискованный. Впрочем, приключение, пожалуй, будет забавным. Он быстро обежал всю закулисную часть сцены, пока не обнаружил четверых рабочих, которые, сдвинув головы вокруг маленького пятнышка света, играли в карты на перевернутом коробе из-под чая.

— Эй, Гарольд, — позвал он. — Не возражаешь, если я воспользуюсь твоей стремянкой?

— Зачем тебе? — спросил старший из картежников, не отрывая глаз от своей руки.

— Охота за птичьими гнездами.

— А? — Гарольд поднял голову. — Надеюсь, принесешь обратно-то?

— Да тут, понимаешь, проблема. Сколько ты выиграл по моей подсказке на прошлой неделе?

Ворча себе под нос, Гарольд отложил карты и встал.

— Куда ты с нею собрался? Мне она понадобится через десять минут, как только кончится программа.

— Вверх собрался, на колосники, — ответил Джим, увлекая его за собой и попутно объясняя, что ему нужно.

Через плечо Гарольда он глянул на сцену: номер Макиннона близился к концу. Рабочий, почесав в затылке, взял стремянку через плечо и по приставной лестнице полез вверх, в темноту, а Джим кинулся к колесу, и как раз вовремя.

Бравурный финал оркестра, буря аплодисментов, поклон, и занавес опустился. Оставив в полном хаосе разнообразные предметы, появившиеся на сцене — сфинкса, чашу с золотыми рыбками, дюжины букетов, — Макиннон одним прыжком оказался за кулисами; Джим тотчас схватил его за руку и потащил к приставной лестнице.

— Полезайте наверх! Скорее, — прошептал он. — У главного и заднего подъездов вас поджидают дюжие парни, но здесь им нас не поймать. Да лезьте же!

Макиннон опять преобразился; оказавшись в полутьме кулис, он вновь выглядел неприметным и, в своем белом гриме, чудаковатым и жалким.

— Я не могу, — шепнул он.

— Не можете — что?

— Я не могу туда подняться. Для меня высота…

Он озирался, дрожа всем телом. Джим нетерпеливо подтолкнул его к лестнице.

— Подымайтесь и, ради бога, хватит дурить. Наши парни снуют здесь вверх и вниз по сто раз в день. Или желаете выйти на улицу и попытать счастья с парочкой головорезов, которых я только что видел там, на аллее?

Макиннон слабо покачал головой и стал взбираться по лестнице. Джим задернул край бокового занавеса так, что теперь их никому не было видно, — он не хотел, чтобы рабочие сцены, не посвященные в происходящее, заметили, куда скрылся Макиннон. Джим взлетел по лесенке вслед за ним, и они вышли на узкую, обнесенную перилами платформу, протянувшуюся над колосниками через всю сцену, туда, где осветители гасили газовые горелки и вынимали из рамок желатиновые заслонки. Страшная жара, столь же одуряющий запах горячего металла, пота газовщиков и шлихты холщовых задников — все это ударяло в нос и вышибало слезы из глаз.

Но они не мешкали. Еще одна короткая лесенка вела к раскачивавшемуся железному помосту, подвешенному с помощью блоков и канатов. Сам помост был форменной жаровней, сквозь просветы видна была вся сцена внизу, где плотники передвигали боковые кулисы и задники, готовя сцену для мелодрамы, которую должны были играть на следующий день. Здесь, наверху, было темно, так как все светильники были направлены вниз, но так же жарко. Канаты, одни туго натянутые, другие болтающиеся свободно, связки балок — противовесов для спускаемых и подымаемых декораций, — и сознание, что впереди еще и еще помосты на разных уровнях, туннель, и свод, уходящий во тьму, и зияющие бездны внизу, где закопченные фигуры колдуют с огнем, — все это напомнило Джиму картину «Ад», которую он видел однажды в витрине магазина гравюр и эстампов.

Макиннона мутило, он обеими руками вцепился в перила.

— Я не могу! — стонал он. — О господи, дайте мне сойти вниз!

Теперь в его речи явно угадывались шотландские интонации, аристократической манерности как не бывало.

— Не будьте тряпкой, — сказал Джим. — Вы не упадете. Осталось пройти еще немного. Вперед!..

Спотыкаясь как слепой, Макиннон зашагал дальше, подгоняемый Джимом. В конце дорожки поджидавший их со стремянкой Гарольд, рабочий сцены, протянул руку, чтобы помочь волшебнику. Макиннон крепко вцепился в нее обеими руками.

— Все в порядке, — пробурчал Гарольд. — Я вас держу, сэр. Во-во, а теперь беритесь-ка за это…

Он притянул руки Макиннона к стремянке.

— Нет! Вверх ни за что! С меня хватит! Я не могу… не в состоянии…

— Заткнитесь, — сказал Джим, услышав, что внизу какая-то суматоха. Он глянул вниз через перила, но увидел лишь раскачивающийся занавес и канаты. — Слушайте…

Голоса снизу становились все громче, хотя разобрать слова они не могли.

— У нас фора всего в две минуты, прежде чем они сообразят, как подняться сюда. Поддержи-ка его, Гарольд.

Джим взлетел на стремянку, вытянув руку повыше, нашарил в темноте небольшое оконце в пыльной кирпичной стене. Открыв его, он опять соскользнул вниз и подтолкнул Макиннона к стремянке. Честно говоря, задачка была довольно рискованная; помост оканчивался на некотором расстоянии от стены, лестница перекрывала его, но, чтобы дотянуться до окна, нужно было оторвать от нее руки, в темноте нашарить проем и уцепиться за него. Если же сорвешься… Но тут снизу послышался топот. Кто-то взбирался по первой лестнице.

— Вперед, — сказал Джим. — Не стойте там, оплакивая себя. Живо вперед и вылезайте вон в то окно. Ну, пошевеливайтесь!

Макиннон услышал шум внизу и поставил ногу на перекладину стремянки.

— Спасибо, Гарольд, — сказал Джим. — Хочешь еще одну подсказку? Бель Карниваль на гандикапе принца Уэльского.

— Бель Карниваль, э? Надеюсь, мне повезет больше, чем давеча, — проворчал Гарольд, крепко держа стремянку.

Джим с другой стороны ухватился за лестницу, поддерживая дрожавшего как осиновый лист Макиннона.

— Вперед, скорее же, черт возьми!

Макиннон, с трудом переставляя ноги, стал подниматься по стремянке. Джим, поторапливая, поднимался следом, почти вплотную. Когда они были уже наверху, Джим почувствовал, что Макиннон оседает назад, не в силах двигаться дальше, и прошипел ему в ухо:

— Они уже близко! Теперь они знают, где мы! Пять здоровенных парней с ножами и свинчатками! А теперь тянитесь вверх, пока не нащупаете окошко, и вылезайте через него. Оттуда до соседней крыши вниз меньше метра, это же совсем рядом. Ну, обеими руками… так, так, давайте!.. а теперь — бросок!

Ноги Макиннона оторвались от стремянки и задергались в воздухе, едва не отправив Джима к праотцам; однако секундой позже отчаянно вихлявшиеся ноги исчезли из виду, и Джим понял, что Макиннон пролез в окно.

— Все в порядке, Гарольд? — негромко спросил он. — Ну, я полез.

— Поторапливайся! — послышался снизу хриплый шепот.

Джим, прижавшись к стене, искал руками окно, нащупал подоконник и подтянулся. Еще секунда — и он уже почти протиснулся наружу. Спрыгнув на плоскую, крытую свинцом, холодную и мокрую крышу, он оказался, наконец, под открытым небом.

Макиннон был рядом, в полуобморочном состоянии.

Джим осторожно встал и сделал несколько шагов в сторону. Они оказались в небольшом желобе для стока воды между стеной театра, шагах в семи от края крыши, и покатой, с трехгранными выступами, крышей уксусной фабрики. Ряды этих трехгранников, напоминавших морские волны, нарисованные ребенком, протянулись метров на двадцать; мокрые от дождя, они поблескивали под тусклым светом низко нависшего неба.

— Ну, что, теперь лучше? — спросил Джим.

— Угу. Эта высота, знаете…

— А что, собственно, происходит? Кто они, эти парни?

— Того коротышку зовут Уиндлсхэм. Это сложная история… Тут замешано убийство.

У него был жуткий вид: известково-белое лицо с подведенными черным глазами и ртом, черный плащ, белая манишка: он выглядел обесцвеченным и потусторонним. Джим пристально смотрел на него.

— Убийство? — переспросил он. — Чье убийство?

— Сможем мы отсюда спуститься? — спросил Макиннон.

Джим потер подбородок.

— На том конце крыши есть пожарная лестница, — сказал он. — Только не слишком шумите, там у них старикан один внутри, сторожит банки с маринадами.

Он взбежал по наклонной плоскости первой секции и бесшумно перепрыгнул на другую. Каждый трехгранник был полутора метров в высоту и скользкий от недавно прошедшего дождя; Макиннон то и дело скользил и дважды упал, пока они добрались наконец до пожарной лестницы.

«Чего ради я все это делаю?» — думал Джим, помогая Макиннону встать и каждый раз поражаясь его хрупкости. Макиннон весил не больше ребенка. Но что он там бормотал об убийстве? Маг был вне себя от страха, и не только из боязни высоты.

Узкая железная пожарная лестница крепилась болтами на стене фабрики. К счастью, стена эта выходила во двор, где было темно, и внутри фабрики с этой стороны все было спокойно. Весь трясясь и потея, умирая от страха, Макиннон все-таки перебросил себя через край крыши, нащупал ногой первую перекладину и медленно, крепко зажмурившись, повернувшись к лестнице спиной, спустился вниз. Джим, спустившийся первым, взял его за руку.

— Бренди, — выговорил Макиннон невнятно.

— Не будьте хлюпиком, — сказал Джим. — В таком виде вы не можете зайти в паб — вы не продержитесь там и пяти минут. Где вы живете?

— Челси. Оукли-стрит.

— Деньги при вас есть?

— Ни пенни. О господи…

— Все в порядке, поедете со мной. Я отвезу вас туда, где вы сможете переодеться и выпить, там и поговорим об этом дельце с убийством. Первоклассная шутка, ничего не скажешь…

Макиннон, потерявший всякую волю и даже способность удивляться, никак не реагировал на то, что этот молодой зеленоглазый рабочий сцены в грубой одежде вывел его на улицу, подозвал кеб и с самым уверенным видом, какой только можно вообразить, приказал ехать в Блумсбери.

Глава третья

Фотографы

Джим расплатился с извозчиком на Бёртон-стрит, неподалеку от Британского музея, где расположилось несколько четырехэтажных магазинов и жилых домов, и, пока Макиннон нервно озирался вокруг, отпер дверь опрятного магазина с двойной витриной, на стекле которой значилось: ГАРЛАНД И ЛОКХАРТ. ФОТОГРАФИЯ. Он провел Макиннона через темное помещение магазина в заднюю комнату, теплую и ярко освещенную.

Обстановка комнаты представляла собой странное сочетание лаборатории, кухни и запущенной, но уютной гостиной. Вдоль одной стены протянулась широкая полка, уставленная химикатами, в углу пристроилась раковина, потрепанные кресло и софа стояли по другую сторону почерневшей кухонной плиты. В воздухе стоял густой едкий дым.

Дым исходил в основном из короткой глиняной трубки, которую курил один из двух мужчин, находившихся в комнате. Это был высокий, крепко скроенный человек лет шестидесяти с жесткими седыми волосами и такого же цвета бородой. Когда вошел Джим, он поднял голову от стола.

— Привет, мистер Вебстер, — сказал Джим. — Мое почтение, Фред.

Второй мужчина был худощав и намного моложе, ему было лет двадцать пять, примерно столько же, сколько и Макиннону. Его сардонического склада лицо являло собой живую смесь остроумия и спокойного просвещенного ума. В его внешности, как и в Макинноне, тоже было что-то, привлекавшее к себе внимание, — то ли художественный беспорядок его светлых волос, то ли сломанный нос.

— Приветствую тебя, о, незнакомец, — проговорил он и осекся. — О, прошу прощения, вас я не заметил…

Эта фраза относилась к стоявшему в дверях Макиннону, похожему на привидение. Джим обернулся к нему.

— Мистер Вебстер Гарланд, мистер Фредерик Гарланд, художники-фотографы, — представил он своих друзей. — А это мистер Макиннон, Шотландский маг.

Хозяева встали и обменялись с гостем рукопожатиями. Вебстер оживился.

— Я видел ваше представление на прошлой неделе — изумительно! В «Альгамбре». Выпьете виски?

Макиннон сел в кресло, а Джим плюхнулся на стул возле длинной лавки. Пока Вебстер разливал виски, Джим коротко изложил суть дела:

— Нам пришлось выбираться через крышу. Дело в том, что мистер Макиннон вынужден был уходить второпях, поэтому он оставил в гримерной свой обычный костюм, не говоря уж о деньгах и всяких разных вещичках и штучках. Возможно, я сумею забрать их завтра утром, но сам он, насколько я понимаю, попал в хорошенькую переделку. Вот я и подумал — может быть, мы сумеем ему помочь.

Увидев на лице Макиннона сомнение, Фредерик сказал:

— Вы находитесь в детективном агентстве Гарланда, мистер Макиннон. Кое-какие задачки нам уже доводилось решать в свое время. В чем ваша проблема?

— Я не уверен… — заговорил Макиннон. — Не знаю, подходит ли этот случай для детективного агентства. Это… все это очень смутно, очень… туманно. Я, право, не знаю…

— В том, что мы выслушаем вашу историю, ни какого вреда не будет, — сказал Джим. — Если мы не беремся за дело, о гонораре не может быть речи, так что вы ничего на том не потеряете.

Вебстер слегка поднял брови, уловив холодок в тоне Джима. А Джима давно уже раздражал Макиннон своими хитрыми увертками, отталкивающей комбинацией беспомощности и скрытности.

— Джим прав, мистер Макиннон, — сказал Фредерик. — Нет соглашения — нет гонорара. И вы мо жете смело довериться нашей скромности. Что бы вы ни рассказали нам доверительно здесь, здесь и останется.

Макиннон несколько раз переводил глаза с Фредерика на Вебстера и обратно — и вдруг решился.

— Ну что ж, — сказал он. — Очень хорошо. Я вам расскажу, хотя и не уверен, стоит ли это расследовать. Наверно, самое лучшее было бы все оставить, как есть, пусть угаснет само собой. Увидим.

Он допил свое виски, и Вебстер снова налил ему.

— Вы говорили об убийстве, — напомнил Джим.

— Я дойду до этого… Что вам известно о спиритизме, джентльмены?

Фредерик вскинул брови:

— Спиритизм? Забавно, что вы заговорили об этом. Один человек сегодня попросил меня приглядеться к одной компании спиритов. Мошенничество, я полагаю.

— Да, мошенничества здесь много, — согласился Макиннон. — Но есть люди, наделенные особым даром телепатии, и я один из них. И в моей профессии это помеха, что бы вы об этом ни думали. Я стараюсь, чтобы эти две вещи не соприкасались. То, что я делаю на сцене, выглядит магией, но в действительности это просто техника. И делать то же самое может, кто угодно, стоит только попрактиковаться. Но с другой стороны… психическая сторона дела… это дар. То, что я делаю, это психометрия. Вам знаком этот термин?

— Да, я слышал его, — сказал Фредерик. — Вы берете какой-нибудь предмет и по нему можете рассказать о самых разных вещах, это верно?

— Я вам покажу, — сказал Макиннон. — Найдется у вас что-нибудь, с чем я мог бы попытаться это проделать?

Фредерик протянул руку через длинную полку, на которой сидел сам, и взял маленький круглый предмет из латуни, немного напоминавший тяжелые карманные часы без циферблата. Макиннон взял предмет, выпрямился в кресле и, держа его обеими руками, весь подался вперед, нахмурился и закрыл глаза.

— Я вижу… вижу драконов. Красные выгравированные драконы. И женщина… китаянка. Она сосредоточенна и очень спокойна, и она наблюдает, просто наблюдает… Еще там мужчина, он лежит на кровати или на каком-то ложе. Он спит. Вот кто-то входит. Слуга. Китаец. С… с трубкой. Он низко кланяется, почти до земли… берет огонек от лампы… Раскуривает трубку. Легкий запах, сладковатый… опиум. Ну вот, его больше нет. — Макиннон открыл глаза и посмотрел на присутствующих. — Это как-то связано с опиумом, — проговорил он. — Я прав?

Фредерик взъерошил пальцами волосы, слишком потрясенный, чтобы произнести хоть слово. Его дядя откинулся назад и засмеялся; даже Джим был поражен — не только атмосферой какой-то печали, вызванной Макинноном, его спокойной концентрацией, но и тем, что он сказал.

— Вы попали в самое яблочко, — сказал Фредерик и, наклонившись вперед, взял из рук Макиннона латунную вещицу. — Знаете, что это такое?

— Не имею представления.

Фредерик повернул маленький ключик в отверстии сбоку и нажал на кнопку. Изнутри механизма стала разворачиваться длинная тонкая лента из светлого металла и тут же сворачивалась ворохом на лавке перед ним.

— Это магниевая горелка, — сказал он. — Вы поджигаете конец ленты, и она горит, а пружинка продолжает выталкивать ее равномерно, и таким образом вы можете делать снимки при постоянном освещении. Последний раз я пользовался этим прибором в опиумном притоне в Лаймхаусе, когда снимал бедолаг, которые курят эту дрянь… Так это и есть психометрия, а? Я потрясен. Но как это происходит? В вашем мозгу возникает картина… или как?

— Что-то в этом роде, — сказал Макиннон. — Как будто видишь сон, хотя и не спишь. Управлять этим я не могу… Это приходит мне в голову совершенно неожиданно, в самое необычное время. Вот мы и подошли к делу: я видел убийство, и убийца это знает, хотя его имя мне неизвестно.

— Хорошее начало, — сказал Фредерик. — Многообещающее. Лучше расскажите нам все. Еще виски?

Он налил виски в стакан Макиннона и опять сел, готовый слушать.

— Это было шесть месяцев назад, — начал Макиннон. — Я давал представление в частном доме одной весьма значительной персоны. Я делаю это время от времени — скорее как гость, вы меня понимаете, чем актер по найму.

— Вы хотите сказать, что делаете это бесплатно? — спросил Джим. Он чувствовал, что все с большим трудом выносит снисходительную манеру речи и высокий, немного скрипучий, манерно-вежливый шотландский говор Макиннона.

— Разумеется, профессиональные расходы оплачиваются, — сухо ответил Макиннон.

— И кто же эта важная персона? — спросил Фредерик.

— Я предпочел бы не называть его. Он играет выдающуюся роль в политической жизни. Упоминать его имя нет никакой необходимости.

— Воля ваша, — вежливо сказал Фредерик. — Продолжайте, прошу вас.

— Я был приглашен на обед в тот вечер, когда должно было состояться мое представление. Такова моя обычная система. Я — один из гостей, это всем очевидно. После обеда, когда леди удалились, а джентльмены остались в столовой, я ушел в музыкальный салон и занялся подготовкой к выступлению. Вдруг я заметил на крышке рояля оставленный кем-то портсигар; я взял его, собираясь положить в сторонку, чтоб не мешал, и внезапно испытал самое сильное психометрическое впечатление, какое только случалось в моей жизни.

Он помолчал, затем продолжил:

— Это была река, река в лесу — северном лесу с темными соснами, глубоким снегом и низким темно-серым небом. Вдоль открытого берега шли двое мужчин, о чем-то сердито споря. Я не мог их слышать, но видел так отчетливо, как вижу вас; внезапно один из них выхватил из своей трости клинок и вонзил его в грудь своего спутника — без всякого предупреждения; вонзил, пронзил насквозь, вытащил и снова вонзил… и так раз, и другой, и третий, четвертый, пятый — шесть раз!.. Я видел темную кровь на снегу…

Макиннон еще раз перевел дух.

— Когда жертва затихла, убийца огляделся, подобрал кусок мха и вытер им клинок, затем наклонился, схватил убитого за ноги и потащил к воде. Тут повалил снег. Потом я услышал всплеск — тело упало в воду.

Он замолк и отхлебнул виски. То ли все это правда, думал Джим, то ли он гораздо лучший актер, чем я полагал… Макиннон весь вспотел от ужаса, его глаза блуждали, словно увидели привидение. Ну и что, черт бы его побрал, на то он и артист — это ж его профессия…

Макиннон продолжал:

— Несколько мгновений спустя я пришел в себя и обнаружил, что все еще держу в руках портсигар. И тут, прежде чем я успел положить его, двери в музыкальный салон отворились, и вошел тот самый человек, которого я только что видел. Он был одним из гостей — крупный властный мужчина с гладкими светлыми волосами. Он увидел, что я держу в руках, и подошел, чтобы взять портсигар; наши глаза встретились, и — он знал, что я все видел…

Он ничего мне не сказал, так как в этот момент в комнату вошел слуга. Повернувшись к слуге со словами: «Спасибо, я только что нашел его», — он бросил на меня последний взгляд и вышел. Но он знал… Я показывал свой номер в тот вечер, и, куда бы я ни посмотрел, мне всюду чудились внезапные яростные удары клинком и темная кровь, льющаяся из раны на снег. И его гладкое властное лицо все время обращено было прямо на меня. Что ж, я, конечно, не опозорил хозяина дома — представление имело шумный успех, меня щедро вознаградили бурными аплодисментами, и несколько джентльменов были столь любезны, что заявили: сам великий Маскелин [3] был бы не лучше. Закончив выступление, я собрал мои подсобные аксессуары и тотчас ушел, вместо того чтобы, как обычно, любезно смешаться с гостями. Понимаете, я начал бояться его…

Он опять сделал паузу.

— С тех самых пор я жил в постоянном страхе встретиться с ним вновь. А недавно ко мне зашел тот коротышка в очках — Уиндлсхэм — и сказал, что его хозяин желал бы со мной встретиться. Я знал, о ком идет речь, хотя он и не захотел назвать его. Сегодня вечером он явился снова, на этот раз с целой бандой… ну, ты их видел, Джим. Он заявил, что ему поручено доставить меня к его хозяину, чтобы обсудить наши общие с ним интересы — он изложил это именно так… Они хотят убить меня. Захватить и убить, я в этом абсолютно уверен. Что мне делать, мистер Гарланд? Что мне делать?

Фредерик почесал в затылке.

— Имени этого человека вы не знаете?

— Там было очень много гостей в тот вечер. Возможно, мне его называли, но я не помню. А Уиндлсхэм не пожелал сказать.

— Почему вы считаете, что они хотят убить вас?

— Сегодня вечером он заявил: если я не соглашусь пойти с ними, это будет иметь чрезвычайно серьезные последствия. Будь я обыкновенным человеком, я бы попросту скрылся. Может быть, сменил имя. Но я артист! Меня должны видеть, этим я зарабатываю себе на жизнь! Как я могу спрятаться? Половина Лондона знает мое имя!

— Но, если так, в этом ваше спасение, — сказал Вебстер Гарланд. — Кем бы этот человек ни был, вряд ли он осмелится вредить вам во всем сиянии вашей славы, когда все внимание публики сосредоточено на вас, не так ли?

— Только не он. Я никогда не видел человека с таким беспощадным лицом. Кроме того, он обзавелся могущественными друзьями — он богат, у него связи, я же всего-навсего жалкий фокусник. О, что же мне делать?

Борясь с обуревавшими его сомнениями, Джим встал и покинул комнату, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Он чувствовал, что ему все труднее справляться с раздражением, которое вызывал у него этот человек. Джим сам не мог понять, в чем тут дело, но он редко встречал людей, настолько ему неприятных.

Он сидел на заднем дворе и бросал камешки в незастекленное окно новой студии, которую строил Вебстер, пока не услышал, что к фасаду подъехал вызванный для Макиннона кеб. Поняв, что фокусник уехал, он вернулся в дом. Вебстер раскуривал трубку от лучинки из камина, а Фредерик сматывал магниевую ленту в карманный осветительный прибор.

Фредерик взглянул на Джима и сказал:

— Загадочная историйка, Джим. Почему ты ушел?

Джим плюхнулся в кресло.

— Этот тип стал действовать мне на нервы, — сказал он. — И я сам не понимаю почему, так что не спрашивай. Лучше бы я бросил его и не рисковал сломать себе шею, таская его по крышам. «О-о, я баю-усь высоты-ы! О, па-звольте мне астаться внизу-у!» И этот его идиотский снобизм: «Разумеется, са мной абращаются точно так, как и с другими гастями…» Большой, дрожащий от страха дурачок Том. Ведь вы не взяли его, Фред? Как клиента, я имею в виду?

— Он и не хотел этого, действительно не хотел. Он желал, чтобы мы только следовали за ним по пятам, а не расследовали дело, и я сказал ему, что за это мы не беремся. Но адрес его я записал и сказал, что будем начеку, если что. Не знаю, что мы можем сделать еще на этой стадии.

— Пошлите его к черту для начала, — буркнул Джим. — Скажите, пусть сам выкручивается, как хочет.

— Но почему? Если он говорит правду, это интересно, если лжет, еще интереснее. Насколько я понимаю, ты считаешь, что он лжет.

— Ясное дело, — сказал Джим. — Никогда не слышал такого нагромождения бессовестного вранья.

— Ты имеешь в виду психометрию? — спросил Вебстер, усаживаясь на софу. — А что скажешь об этом его маленьком представлении? Может, на тебя оно и не подействовало, а на меня так даже очень.

— Ну, вы-то легкая добыча, — сказал Джим. — Вы и на трюк с тремя картами попадетесь, как пить дать. Он же фокусник, так? Ему известно об этих хитроумных механических штучках больше, чем даже Фреду. Он знал этот аппарат и видел вон ту фотографию, которой ты так гордишься. Он сложил вместе два и два и обвел вас вокруг пальца, как двух простаков.

Вебстер поднял глаза на каминную доску, над которой Фредерик прикрепил одну из фотографий, сделанных ими в опиумном притоне, расхохотался и запустил в Джима подушкой, которую тот ловко поймал и подложил себе под голову.

— Ладно, — сказал Фредерик, — на этот раз твоя взяла. Но другая история, про лес и убийство на снегу, — что ты можешь из нее накрутить?

— Бедный ты недотепа! — сказал Джим. — Неужели ты все-таки поверил? Я в отчаянии, Фред. Я-то думал, в твоем кокосе все же есть немножко молока. Что ж, если ты не способен видеть очевидное, я обязан растолковать тебе. Он поймал на чем-то этого типа, ну, того гостя. Шантаж, понял? Естественно, тот парень хочет убрать его с дороги, и я его за это не осуждаю. А если тебе не по нраву это объяснение, послушай вот такое: он затеял игру в кошки-мышки с женой того типа, и его застукали.

— Вот это мне нравится больше всего в рассуждениях Джима, — сказал Фредерик Вебстеру, — он всегда глядит прямо в корень. Никаких завитушек, никаких тебе высоких мотивов…

Джим ехидно ухмыльнулся:

— Значит, ты и впрямь ему поверил! Ты становишься слабаком, приятель, это точно. Салли на такие сказки не клюнула бы. Оно и понятно: у нее-то есть голова на плечах.

Лицо Фредерика потемнело.

— Не хочу ничего слышать об этой напыщенной гусыне, — сказал он.

— Напыщенная гусыня! Вот так отмочил! Как ты ее называл в последний раз? Фанатичной, узколобой счетной машиной. А она тебя — бесполезным, безмозглым фантазером, а ты ее…

— Хватит, черт возьми! Мне больше нет до нее дела. Лучше расскажи мне о…

— Спорим, ты еще на этой неделе поплетешься к ней!

— Ладно. Ставлю полгинеи, что не пойду.

Они ударили по рукам.

— Так ты веришь ему, Фред?

— Мне нет нужды верить ему, чтобы удивляться увиденному. Я только что сказал, хотя Джим и не помнит этого: если он лжет, от этого вся история становится еще интереснее, вот и все. В данный момент меня занимает спиритизм. Когда возникают такого рода совпадения, я воспринимаю это как знак: что-то происходит.

— Бедный старина Фред, — сказал Джим. — Закат великолепного интеллекта.

— Ну, так что же насчет спиритизма? — спросил Вебстер. — Что-нибудь в этом все-таки есть?

— И немало, — ответил Фредерик, плеснув еще виски в свой стакан. — Есть мошенничество, есть легковерие, есть страх — не столько страх смерти, сколько страх того, что после нее ничего не будет… И среди всего этого, возможно, есть и что-то реальное.

— Да поди ты, — сказал Джим. — Все это вздор.

— Что ж, если хочешь в этом разобраться, завтра вечером будет собрание Лиги спиритов города Стритхема и его окрестностей…

— Куча болванов!

— … которое может заинтересовать твой широкий, весьма симпатичный и всегда открытый ум. Особенно, когда происходит что-то странное. Может, все-таки пойдешь и посмотришь своими глазами?

Глава четвертая

Нелли Бад

Фредерик был отнюдь не единственным, кто давно уже интересовался спиритизмом. Спиритизм стал одной из жгучих тем того времени. В скромных гостиных, модных художественных салонах и университетских лабораториях только и говорилось о легких постукиваниях и громких ударах, коими духи, которым больше нечего было делать, пытались наладить связь с живущими; ходили слухи даже о куда более странных проявлениях — каких-то потусторонних голосах, запредельных трубных звуках и о медиумах, способных выделять мистическую субстанцию, именуемую эктоплазмой…

Речь тут шла о весьма высоких материях. Есть ли жизнь после смерти? Действительно ли существуют фантомы и призраки? Находится ли человечество на пороге величайшего события в истории? Умнейшие люди относились ко всему этому вполне серьезно, но серьезнее всех — Лига спиритов города Стритхема и его окрестностей, члены которой встречались в доме миссис Джеймисон Уилкокс, вдовы почтенного бакалейщика.

Фредерика пригласил на бдения Лиги один из ее членов, чиновник из Сити, обеспокоенный кое-чем, услышанным им во время сеанса. Он настоял на том, чтобы Фредерик представился собранию не тем, кем он был; самому ему неловко было шпионить за своими друзьями, но он объяснил Фредерику, что вопрос серьезный, речь идет о фантастических финансовых махинациях, и он не вправе это игнорировать. Фредерик с готовностью согласился. Итак, на этот вечер он превратился в ученого, а Джим — в его ассистента.

— Единственная твоя задача, — сказал Фредерик другу, — просто слушать. Запоминай каждое слово. Не обращай внимания на летающие бубны и руки призраков — это все детские игрушки, — сконцентрируйся на том, что будет говорить медиум.

С помощью брильянтина он пригладил волосы; огромные совиные очки странно сидели на его сломанном носу. Джим, невольно заинтересованный, нес небольшую коробку с латунными застежками и ящик с электробатареей, ворча всю дорогу до Стритхема, какой он тяжелый.

К семи часам парадная гостиная миссис Джеймисон Уилкокс наполнилась. Двенадцать гостей сидели тесно, словно сельди в бочке, так что едва могли пошевельнуться. Все не слишком массивные предметы обстановки были вынесены из комнаты, но в ней оставались весьма внушительный стол, фортепиано, три кресла и другие тяжелые вещи, а также буфет, на котором стоял задрапированный черным портрет покойного мистера Джеймисона, соседствуя с внушительным ананасом.

В комнате было тепло, чтобы не сказать жарко. Газовые рожки в декоративных бра давали высокие язычки пламени, в камине ярко горел уголь. Немалую толику телесного тепла излучали и сами собравшиеся в гостиной спириты, уже успевшие подкрепиться плотным ужином с чаем; в воздухе витали тяжелые запахи консервированного лосося, холодного языка, креветок из банки, сладкой свеклы и бланманже. Всяческих ужимок и шуток было вдоволь, однако никому и в голову не пришло хотя бы на минуту расстегнуть смокинг или расслабить галстук.

Само собрание должно было начаться в половине восьмого, и когда подошло время, представительный и властный джентльмен открыл крышку карманных часов и громко кашлянул, чтобы привлечь внимание собравшихся. Это был мистер Фримен Хамфриз, удалившийся от дел торговец текстильными товарами и президент Лиги.

— Леди и джентльмены! — начал он. — Друзья и соратники, взыскующие правды! Позвольте мне прежде всего поблагодарить от вашего имени миссис Джеймисон Уилкокс за основательное и восхитительное угощение, коим мы все только что насладились. (Негромкое гудение в знак согласия.) Далее позвольте мне приветствовать миссис Бад, хорошо известного нам медиума и ясновидящую, чьи послания произвели такое впечатление и так утешили нас в нашу прошлую встречу. — Он обернулся и отвесил легкий поклон пышной черноволосой женщине с проказливыми глазками, которая дерзко ему улыбнулась. Мистер Хамфриз кашлянул еще раз и полистал свои заметки. — И наконец, я уверен, что все вы будете рады познакомиться с доктором Гербертом Семплом и его помощником из Королевского общества. Итак, я приглашаю доктора Семпла объяснить причину нашей сегодняшней встречи и немного рассказать нам о его исследованиях.

Настала очередь Фредерика. Он встал и обвел взглядом переполненную комнату: владельцев магазинчиков, чиновников, их жен, мертвенно-бледного молодого человека с презрительной миной и мертвенно-бледную молодую женщину с гагатовым ожерельем на шее, миссис Бад, медиума (чьи глаза с восхищением оглядели его стройную фигуру во фраке), миссис Джеймисон Уилкокс и ананас.

— Благодарю вас, мистер Хамфриз, — заговорил он. — Великолепный чай и все прочее, миссис Уилкокс. Превосходное угощение. Итак, леди и джентльмены, я чрезвычайно вам благодарен за приглашение. Мой ассистент и я с некоторых пор с большим интересом занимаемся исследованиями состояния транса, особенно же интересует нас электропроводимость кожи. Эта коробка, — Джим поставил ее на стол, и Фредерик открыл крышку, демонстрируя медную проволочную спираль, огромный моток проволоки, медные клеммы и большой стеклянный циферблат с круговой шкалой, — эта коробка является усовершенствованным вариантом электродермографа, изобретенного профессором Шнайдером из Бостона и исследующего реакции дермы, то есть кожи.

Он передал конец длинной проволоки Джиму, чтобы он подсоединил ее к батарее, находившейся в принесенном ими ящике, потом отмотал еще четыре отрезка проволоки, каждый из которых оканчивался маленьким латунным диском. Все они были подсоединены к медной катушке.

— Эти проволочки прикрепляются к лодыжкам и запястьям медиума, — объяснил он, — сопротивление указывает стрелка на циферблате. Итак, могу я подсоединить вас, миссис Бад?

— Вы можете подсоединять меня когда угодно, дорогой мой, — игриво отозвалась миссис Бад.

Фредерик неловко кашлянул:

— Хорошо. Могу ли я попросить одну из дам укрепить проволочки на лодыжках миссис Бад? Я понимаю, задание деликатное…

Однако миссис Бад отнюдь не волновали проблемы деликатности.

— Ах, нет, — воскликнула она, — я предпочла бы, чтобы вы проделали это сами, любовь моя, так я буду уверена, что меня не ударит током. К тому же вы обладаете даром, не правда ли? Я увидела это, как только вы вошли, душа моя, — от вас исходит духовное сияние.

— О, — сказал Фредерик, спиной чувствуя, что Джим ухмыляется во весь рот. — Ну, что ж, в таком случае…

Вытягивая проволочки, Фредерик нырнул под скатерть, а леди и джентльмены Лиги спиритов, сознавая всю непристойность того, что молодой человек в данную минуту касается пары женских лодыжек, но при этом не сомневаясь в явной духовной одаренности обеих сторон, покашливали и благовоспитанно отводили глаза. Минуту спустя Фредерик появился из-под стола и объявил, что проволочки подсоединены.

— Ах, но как нежно вы это проделали! — вскричала миссис Бад. — Я едва ощущала ваши прикосновения. Какие артистичные пальцы!

— Итак, — сказал Фредерик, свирепо лягнув Джима по щиколотке, — сейчас мы опробуем аппарат, не так ли?

Он включил прибор, и стрелка, тотчас подскочив вверх, задрожала на середине циферблата.

— Потрясающе! — сказала миссис Бад. — Меня даже не кольнуло.

— О, не беспокойтесь, миссис Бад, ток очень слабый. А теперь, леди и джентльмены, не пора ли нам занять свои места вокруг стола?

Стулья придвинули, и спириты вместе с гостями постарались более или менее удобно, насколько позволяла теснота, расположиться вокруг стола. Фредерик сел слева от миссис Бад, поставив перед собой электродермограф; Джим, не успев улизнуть, был схвачен сильными пальцами, унизанными кольцами, и решительно усажен справа от нее.

— Свет, если можно, миссис Уилкокс, — сказал мистер Фримен Хамфриз.

Хозяйка завернула один за другим газовые рожки, после чего села сама. Лишь слабое мерцание догоравшего в камине угля тускло освещало комнату. Воцарилось молчание.

— Видите ли вы ваш аппарат, мистер Семпл? — вопросил президент каким-то нездешним голосом.

— Прекрасно вижу, благодарю вас. Стр