Мой господин!

Они смотрели на меня тем самым взглядом, от которого хочется провалиться сквозь землю. Но не для того, чтобы скрыться, гонимая страхом или стыдом, а чтобы, выбравшись из промозглой земли, вцепиться в их глотки и испробовать на вкус, вспыхнувшие алым закатом сердца.

Меня никогда нельзя было назвать обычным ребёнком. Тем, кто на Хэллоуин одевает маскарадный костюм и вместе с шаловливой ребятнёй бегает по соседским домам, с шутливой угрозой вымогая из "напуганных" взрослых сладости. Тем, кто бунтует против наказов родителей, каждый раз закатывая грандиозную истерику, выражая криками и топотом ног недовольство притязаниями отца или матери. Тем, кто чтению книг и исполнению домашних обязанностей предпочтёт уличные шалости с дворовой ребятнёй. Я была другой. Слишком тихая и неприметная, радость для родителей и учителей, но насмешка для сверстников, с которыми так и не смогла найти общий язык. Сколько себя помню, всегда испытывала трепетную любовь к книгам. Порой проводила весь день, поглощённая художественным произведением, увлечённая им до такой степени, что надолго проваливалась в рисуемые образы и фантастичные миры, утопая в опасных, но тем не менее интересных приключениях. Простые буквы, сложенные в незамысловатые слова, кои в свою очередь формировались в красочные предложения, утягивали в иллюзорный образ выдуманности, мир несбыточных грёз и фантазий, где из ничтожества я могла превратиться в героя. Книги — были моей психологической защитой. Скрываясь в чёрных буквах, проваливаясь между строк, я исчезала из реальности и оказывалась в выдуманной безопасности.

Безмозглая овца, опять рагу пересолила, — устрашающий, рубящий с плеча мужской голос разбивает вдребезги гробовую тишину квадратной, тёмной комнаты. Скудное пламя единственной свечи боязливо колышется из стороны в сторону, готовое в любой момент потухнуть от удушающего перегара. За дубовым столом, сложив сальные, толстые руки на потёртую скатерть, сидит лысый мужчина. Его сгорбленная фигура мрачным изваянием возвышается над остальными, казавшимися столь незначительными и мелкими по сравнению с центральной фигурой. Это глава семейства и его зовут Джим. Он алкоголик с внушающим стажем и садист, которому мог позавидовать сам Ледяной Убийца.

Прости, Джим... Я могу его разогреть, — боязливо вторит ему тонкий, женский голос, принадлежащий, казалось бы совсем ещё девчонке. Но говорившей на днях минуло тридцать два, хотя внешне смело можно было дать не более двадцати пяти. Её зовут Аннабель-Мария и красивое имя вопреки ожиданиям родителей, увы, не принесло молодой женщине счастья.

— Как я говорил меня называть, толстозадая дрянь? — крепкий удар мужского кулака по столу. Жалобное позвякивание приборов. Болезненный крик напуганной женщины. И смачный удар по дёрнувшейся в сторону голове.

Мой господин, — заходясь в непростительно откровенных слезах, шепчет женщина, пытаясь укрыться от сыпящихся на неё ударов, но крепкая хватка супруга прочно держит её за волосы подле себя, лишая шанса на спасение или хотя бы на время укрыться от боли.

Не слышу. Ещё раз! — ревёт он, точно бешеный зверь и вновь слышится тот ужасающий шлепок по коже, преследующий меня на протяжении всей жизни. И даже сейчас я отчётливо слышу его в голове.

Мой господин!