Чертовка

В субботу мы пошли проповедовать в Хилтоп. Хилтоп — это микрорайон в дальнем конце города, там находится «социальное жилье». Деревьев там нет. Между изгородями и панельными домиками свистит ветер, а за домиками ничего, одна гора.

В Хилтоне живут странные люди. Например, Чокнутая Джейн, которая обнимает детишек и плачет, Джангл-Джун, которая приглашает к себе незнакомых людей, Плут Фил, который ходит в подпоясанном макинтоше и водит за собой трехногого пса, Кэрион, который считает, что за ним шпионит правительство, поэтому буро-оранжевые шторы у него в доме всегда задернуты, а выходя за продуктами, он маскируется. Со всеми с ними мы хотя бы раз да беседовали. Папа даже начал изучать с Кэрионом Библию, но это оказалось непросто, потому что тот постоянно вскакивал и бежал смотреть сквозь шторы.

В Хилтоне живет еще один человек. Нил Льюис. К Льюисам мы никогда не заходили, поэтому я не знала, где именно он живет, однако была почти уверена, что в одном из домов на Мурленд-роуд, на самом гребне холма. Я как-то видела, как Нил едет туда на велосипеде. Я и думать боялась, что будет, если мы сегодня зайдем к Нилу. Теперь, когда он стучит нам в дверь. Теперь, когда бастуют и Дуг не на работе. Теперь, когда Дуг разозлился из-за всего, что с Нилом случилось в школе. Я понятия не имела, что будет, и даже думать об этом не хотела.

Встретились мы у Стэна. Посидели на его красном диване, в комнате пахло лосьоном после бритья, потому что там был Гордон, и псиной, потому что там был пес, и тостами, потому что у Стэна всегда пахнет тостами, и мы прочитали отрывок из Библии. Потом Стэн помолился, Маргарет сказала, чтобы, когда закончим, мы все заходили на блины, а потом мы отправились.

Стэн работал один, мы работали с папой, Гордон работал с Альфом, Брайан — с Джози, а Элси и Мэй работали вместе.

Джози ткнула меня в бок:

— А ты чего не в пончо?

— Слишком оно хорошо для проповеди, — сказала я.

Она вроде как призадумалась.

— Да, пожалуй, — сказала она.

Было очень холодно, я даже пожалела, что не надела пончо. На земле лежала изморозь, иногда пролетали градины. Взгляды, которые на нас бросали, были немногим теплее. В окнах висели плакаты. На них было написано: «ПОДДЕРЖИМ ЗАБАСТОВКУ!» и «ЧЕСТНАЯ РАБОТА ЗА ЧЕСТНУЮ ПЛАТУ». А я все думала про Нила.

Была одна слабая надежда: если достаточно людей откроют нам двери, мы просто не доберемся до Мурленд-роуд. Это было вполне возможно, потому что по какой-то неведомой причине в Хилтопе, в отличие от других мест, редко прибегали к Тактике Уклонения, наоборот, приглашали нас зайти. Собственно, иногда потом было не так-то просто выйти.

С первого же раза нам крупно повезло. Нам открыл толстый человек в рубашке, скорее желтой, чем белой, с сальными волосами, которые топорщились надо лбом. В гостиной у него висели фотографии мужчины в белом костюме с вывернутыми внутрь коленками и картинки с изображением гавайских девушек — кожа у них была странного зелено-оранжевого оттенка. Толстяк показал на фотографию мужчины в белом костюме и сказал: «Король жив!» Папа ответил, что другой Король, он же Царь, тоже жив, и показал толстяку отрывок из Откровения, где говорится про Иисуса на белом коне. Он вручил ему журнал и сказал:

— Тут все объяснено подробнее.

Толстяк взял журнал, но внутрь не заглянул. Вместо этого неприятно ухмыльнулся мне и стал хлопать ладошами у моего лица, якобы изображая крокодила. Он сказал, что у него есть дочка моих лет, но он ее совсем не видит. Папа сказал:

— Ведомо ли вам, что в скором времени все семьи воссоединятся?

Тут толстяк заплакал. Он сказал, что жена не пускает его к дочери. Папа нашел еще одну цитату, но толстяк даже и не взглянул, он вытирал ладонью слезы. Он сказал, что это вовсе не он пил запоями. Пила она, стерва, а в суде наврала, что все было наоборот. И это она — шлюха, она спуталась с этим из соседнего дома. Он много раз подумывал взять топор и раскроить обоим головы. А вот теперь она отобрала у него его ангела. Она допрыгается, сказал он, она допрыгается, в один прекрасный день… — но я так и не узнала, до чего она допрыгается, потому что тут папа сказал, что нам пора.

После этого было много домов, где перед нами захлопывали двери, а потом еще много, где просто никого не было, и папа сказал, что туда мы зайдем попозже, и я подумала, что так ведь мы, чего доброго, и доберемся раньше полудня до Мурленд-роуд. Наконец мы оказались у дома, где дверь нам открыла девочка. Она была в пижаме и босиком. В доме было тепло, я слышала, как там разговаривают, как хлопнула дверь. Была моя очередь, поэтому я сказала:

— Здравствуй. Мы пришли с доброй вестью про новое царство. Знаешь ли ты, что скоро вся земля станет раем?

Девочка уставилась на меня, уставилась на папу, потом уставилась на Библию.

Я сказала:

— Ты хотела бы жить в мире, где больше не будет ничего плохого?

Девочка потопталась по ковру. Ковер был розовый, пушистый. Было видно, что ногам ее там уютно. Я сказала:

— Я уверена, что хотела бы. Хочешь, я прочитаю тебе цитату из этой книги?

Девочка засунула палец в правую ноздрю, повернула.

Я сказала:

— В этом стихе говорится о будущем.

Я прочитала отрывок из Исаии про то, как барс будет лежать вместе с козленком.

Девочка вытащила палец из носа и засунула в рот.

Я сказала:

— Бог обещал, что земля превратится в рай. Мы повсюду видим знаки того, что это случится очень скоро. Хочешь узнать об этом побольше?

Девочка вытащила палец изо рта и засунула в другую ноздрю.

Мне стало жарко. Если она вот прямо сейчас чего-нибудь не скажет, придется уходить. Я хотела схватить ее за голову и заставить прочитать хоть что-то. Я хотела заставить ее что-нибудь сказать, чтобы я могла что-нибудь сказать в ответ.

Тут появилась женщина. В каждом ухе у нее было по три золотых колечка, на шее цепь с чем-то вроде золотого головастика, а на каждом пальце по золотому перстню. Она держала в руке сигарету. Распахнула дверь пошире и сказала:

— Вам чего надо?

Я открыла рот, но тут папа сказал:

— Доброе утро. Моя дочь говорила вашей про то, какая надежда ждет нас в будущем. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: вы верите в то, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?

Женщина сказала девочке:

— Ступай в дом. — А потом сказала папе: — Нам это до лампочки, пупсик.

Папа сказал:

— Вы знаете, каков божественный план относительно нашей планеты? Хотите узнать, как обеспечить лучшее будущее себе и своей семье?

Женщина помахала рукой и крикнула кому-то на другой стороне улицы:

— Эй, Шин! Эге-гей! Не забудь, вечером играем в бинго!

Папа сказал:

— Вы не задумывались над тем, что ждет этот мир?

Женщина пососала сигарету, глаза ее наполовину закрылись, грудь приподнялась.

— Да нет, в общем-то, — сказала она и выдохнула дым папе в лицо.

— Господь сказал, что вмешается в земные дела и положит конец нынешней жестокости, — сказал папа. — Показать вам, где это написано?

— Да не трать ты время попусту, — сказала женщина.

— Что же, ладно, спасибо, мы еще зайдем, — сказал папа, и мы пошли назад по садовой дорожке.

Еще несколько домов — и мы оказались на Мурленд-роуд.

Только мы туда свернули, меня начало тошнить. Мы ударились, как об стену, о ветер с горы, он принес с собой градины. На дороге стояла сгоревшая машина, тут же было множество мальчишек на велосипедах, где-то бухала музыка. Я посмотрела на мальчишек на велосипедах, но Нила не увидела.

Я сказала:

— А может, в те дома, куда мы не попали, кто-нибудь уже вернулся?

— Да мы же только оттуда.

— И что? — сказала я. — А может, они уже пришли. А некоторые мы вообще пропустили, помнишь — там, где дорога загибается. Нужно бы туда зайти, пока не забыли.

Папа сказал:

— По-моему, мы ничего не пропустили.

— Пропустили, — сказала я, — и если мы туда не вернемся, мы можем вообще про них забыть, а Армагеддон, может, уже завтра, и они так и не услышат спасительную весть.

Папа нахмурился:

— Джудит, чем тебе не нравится эта улица?

— Ничем! — ответила я.

— Тогда пошли.

В первом доме, к которому мы подошли, калитка висела на одной петле. Мы постучали, но могли бы и не стараться: бультерьер, привязанный рядом с каким-то матрасом в палисаднике, начал рычать и рваться с цепи. Мимо пронесся целый табун велосипедов, мальчишки кричали: «Святоши сраные!»

Папа постучал еще раз. Я отодвинулась подальше от бультерьера, который, видимо, решил задушить себя до смерти.

— Папа, — сказала я.

— Да.

— Нам обязательно проповедовать на этой улице?

Папа сказал:

— Джудит, живущие здесь люди не меньше других достойны услышать благую весть.

Мы прошли подальше, к следующему дому. Одно окно было заклеено упаковочной лентой, на почтовом ящике не хватало крышки. Наверху хлопнула дверь, и кто-то прокричал: «Кого там принесло? Пусть валят отсюда!» На сей раз дверь открыл старичок с глазами как у дикого зверя. Папа сказал:

— Доброе утро, сэр. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: верите ли вы в то, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?

Глаза старичка перескочили с меня на папу. Он громко сглотнул, губы завернулись внутрь и одна под другую, будто бы он жевал.

Папа сказал:

— Полагаю, с тех пор, как вы были маленьким, многое изменилось. Полагаю, в те времена можно было уйти из дома и оставить дверь незапертой. А теперь все иначе, да? Неудивительно, что очень немногие верят в Бога. Но в Библии написано, что будет дальше, вот, посмотрите.

Челюсть старичка задвигалась, но оттуда не донеслось ни слова. Взгляд прыгнул внутрь дома, потом снова к нам.

Папа прочитал цитату и дал старичку брошюру. Пальцы у старичка были желтые, брошюра шуршала в его руках. Папа сказал:

— Вот, посмотрите. Это то, что Бог обещал устроить на земле. Вы хотели бы жить в таком мире?

Женский голос крикнул:

— Пусть валят отсюда!

Старичково адамово яблоко запрыгало вверх-вниз. Он попятился, закрывая дверь.

Папа сказал:

— Я так понял, сейчас не самое подходящее время. Мы еще зайдем и обсудим с вами надежды на будущее. У вас есть Библия? Если да, почитайте то, что здесь рекомендуется.

Мы вышли из садика, и папа записал все подробности. Он сказал:

— Похоже, Джудит, нам удалось отыскать Овцу. Я почти уверен, что нам удалось отыскать Овцу.

Было без двадцати двенадцать. Я подумала — а может, и получится. Всего-то и надо — еще два-три дома, где с нами немного поговорят.

В следующем доме нам открыл дяденька в жилетке и брюках, подвязанных веревочкой. Жилет доходил до верхней части живота, а брюки — до нижней. Между ними тело было цвета бараньего жира, который папа сохраняет от воскресных обедов, а на нем множество бледных волосков. Папа сказал:

— Здравствуй, Клайв, как жизнь? Ты, наверное, знаешь, что я христианин. Мы с дочерью ходим и делимся с твоими соседями надеждой на будущее.

Дяденька вовсе не смотрел на папу. Он хмыкнул и стал смотреть в конец улицы. Подбородок его торчал вперед.

Папа сказал:

— Не знаю, как тебе, а мне не нравится, что творится в этом мире.

Клайв посмотрел в один конец улицы, потом в другой. Похоже, он задерживал дыхание, потому что время от времени воздух понемногу вырывался у него изо рта. Он положил руку на косяк у меня над головой, бараний жир дрогнул. Под мышкой у него двумя кустиками росли бледные волосы, как две рощи, где ветер дует в разные стороны.

Папа сказал:

— Но в Библии сказано, что мы живем в последние времена, скоро Бог уничтожит этот мир. Ты хотел бы жить в мире, где всем гарантирована работа, а нищета ушла в прошлое?

Клайв кивнул кому-то на другой стороне улицы. Выпустил еще немного воздуха. Но так и не взглянул на папу.

Папа сказал:

— Оставить тебе брошюрку, где обо всем этом рассказано подробнее?

Клайв целую минуту не делал вообще ничего. Потом покачал головой, очень медленно, из стороны в сторону.

Папа сказал:

— Ну что же. Поговорим об этом в другой раз.

Клайв хмыкнул, снял руку с косяка и закрыл дверь.

— Сатана ослепил их разум, — сказал папа, когда мы шли к калитке.

Мы дошли до конца улицы по одной стороне и перебрались на другую. Было без десяти двенадцать. Я уже сильно надеялась, что все получится. Если только еще хоть кто-то с нами поговорит.

Мы подошли к дому, где во дворе валялся автомобильный двигатель и стояла детская коляска. Дверь снизу была забита фанерой, окно сверху заклеено липкой лентой. Папа постучал, вышла девушка с младенцем на руках. Ей было, наверное, лет пятнадцать. Вид у нее был сонный. На руках росли черные волоски, и над губой росли черные волоски, а еще черные волоски росли между бровей. Под футболкой было видно соски. Она была босиком. Младенец хныкал, жевал свой кулачок и был без подгузника.

Папа сказал:

— Доброе утро. Мы задаем всем вашим соседям очень важный вопрос: вы верите, что Господь вмешается и что-то сделает с этим миром?

Похоже, веки ей было не поднять — слишком тяжелые. Она сказала:

— Чего?

Папа повторил свой вопрос.

Она качнулась взад-вперед:

— Вы, что ли, мормоны?

— Нет, — сказал папа, — мы делимся с вашими соседями надеждой, которую дарует Библия.

Он протянул девушке брошюрку. Она скосила глаза.

— Это сколько стоит?

— Нисколько, — улыбнулся папа. — Возьмите и почитайте, если захочется. Но я все-таки хотел поделиться с вами надеждой на будущее, которое…

Девушка открыла дверь. И сказала:

— Я с им не могу тут стоять, застудится.

Папа сказал:

— А. Да. Большое спасибо. — И мы пошли за ней в дом.

В доме пахло жареным, птичьей клеткой, сыростью и еще чем-то, очень противно, у меня от этого запаха подвело живот, потому что запах напомнил мне о ком-то. Девушка отвела нас в комнату в дальней части дома.

Я никогда не видела такой комнаты. На полу линолеум, на стенах, до середины, тоже. Никакой мебели, только кухонные шкафы без дверок, и пластмассовый столик, и металлические скамейки, прикрученные к полу. Работала стиральная машина, между нею и столиком была засунута швабра.

Мы сели у столика. Я положила на него руку, он оказался липким и скользким. Я сняла руку и положила на колено — надеюсь, девушка не заметила. Она задрала футболку и принялась кормить младенца грудью. Вокруг ее соска росли черные волоски. Мне стало жарко, я посмотрела на ее ноги. Между пальцами были красные отметины. Из некоторых, кажется, недавно шла кровь.

Папа прочитал часть двадцать четвертой главы из Евангелия от Матфея, про признаки кончины века. Он сказал:

— Ведь сразу ясно, что Иисус указывает нам, когда придет этот день. — Он ткнул пальцем в нужные стихи, но девушка, похоже, не могла сосредоточиться. Папа сказал: — У вас есть Библия? Если да, посмотрите отрывки, указанные здесь. Думаю, вам будет очень интересно.

А потом раздался звук — вроде как грузовик остановился возле дома и в нем открылась дверца. Из прихожей долетел порыв холодного воздуха, грохнула входная дверь. Папа встал, улыбнулся. Он сказал:

— Давайте мы как-нибудь еще к вам зайдем, ответим на вопросы, которые у вас возникнут.

Мы подошли к кухонной двери, папа протянул руку, чтобы ее открыть, но тут она сама открылась, внутрь, и за дверью оказался Дуг Льюис.

Дуг посмотрел на папу. Посмотрел на меня. Посмотрел на девушку — она тут же выскочила из комнаты. Я услышала, как заплакал младенец, а Дуг снова перевел взгляд на папу.

Папа сказал:

— Привет, Дуг, я не знал, что ты тут живешь. Мы разговаривали с твоей дочерью про…

Дуг, похоже, удивился не меньше нашего. А потом он сказал — и голос его напоминал рычание:

— Она мне не дочь.

Папа взял меня за руку.

— Прости, что побеспокоили. Мы не знали, что ты здесь живешь. Мы пойдем.

Мы вышли в кухонную дверь — сердце у меня билось так медленно, что было трудно дышать. Мы прошли через прихожую — мне казалось, что мы под водой.

И тут Дуг заорал:

— Пойдете, мать вашу! — Он словно вдруг проснулся. — Валите! Валите из моего дома! И больше сюда ни ногой! Чтобы в калитку ни шагу! И даже на тротуар, мать вашу так!

Он орал все время, пока мы шли до входной двери и по дорожке. Думать и идти одновременно было трудно, хотя мне больше всего хотелось именно идти, потому что в голове было так, будто ее дергали в разные стороны, и еще я боялась потерять сознание.

— Не лезь к нам со своей сатанинской белибердой, Макферсон! Ходишь сюда, талдычишь про прекрасное будущее, а сам работаешь, пока мы сидим в дерьме! — Из окон уже таращились люди, и еще с другой стороны улицы, и из соседнего сада. — Да, и еще, Макферсон! Скажи своей чертовке, чтобы не лезла к моему сыну! Его из-за нее совсем загнобили! Скажи, пусть измывается над кем другим, слышишь? НЕ ЛЕЗЬ К МОЕМУ СЫНУ!

Мы шли дальше, но было как будто во сне, будто я провалилась под лед и иду ко дну. Круг света над головой делался все бледнее и бледнее. Главное — не останавливаться, подумала я. Главное — двигать ногами. И тут ноги превратились в две веревки, потому что перед собой я вдруг увидела Нила, он стоял на педалях велосипеда, а с ним был Гарет и еще другие мальчишки. Видимо, он вернулся с Дугом на фургоне.

Дуг продолжал орать, а мальчишки сорвались с места. Они подъезжали все ближе. Они вставали на педалях и наклонялись в разные стороны. Когда они проезжали мимо, из-под колес летели камешки, а сами колеса взвизгивали. Они ездили кругами, камни летели все быстрее.

Папа не останавливался. Он шел, не оборачивался и не выпускал мою руку. Он шел прямо по середине улицы. Даже не знаю, почему ни один велосипед нас не сбил, но обошлось. Мне казалось, что мы идем через Красное море, и между мной и папой непрерывно тек электрический ток, и воздух вокруг нас потрескивал.

Мы свернули с Мурленд-роуд. Мальчишки заорали. Бросили камень-другой. Потом отстали, и мы с папой остались вдвоем, только ветер завывал вокруг, а над долиной внизу плыли грядами облака.

Папа еще несколько секунд подержал мою руку, потом выпустил.

Ложь

По дороге домой папа молчал. Я бежала с ним рядом. Время от времени заглядывала ему в лицо, но оно превратилось в маску, ничего не прочитаешь. Когда мы пришли, папа сразу же отправился на кухню. Положил сумку на стол, потом обернулся. И сказал:

— Что у тебя произошло с Нилом Льюисом?

— Я ничего ему не делала, — сказала я.

Тогда папа закричал:

— Не лги мне, Джудит!

И меня будто снесло ветром.

— Ладно! — сказала я. — Я хотела его наказать! Наказать за то, что он со мной вытворяет каждый день. Я его ненавижу!

Папино лицо потемнело.

— Как это — наказать?

Я попыталась дышать медленно.

— Я творю разные вещи, — сказала я. — В Красе Земель. Я хотела, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое. Оно и случилось.

Папа сказал:

— Джудит, мы с тобой уже обсуждали эту ЧЕПУХУ! Я тебя предупреждал, что добра из этого не выйдет.

— Это не чепуха! — сказала я. — Я действительно это умею!

Папа подошел совсем близко:

— Ты хоть понимаешь, в каком я положении?

Я хотела смотреть ему в глаза, но не смогла, поэтому стала смотреть в пол.

— Мы с Дугом Льюисом никогда не ладили, но сейчас все в сто раз сложнее. Я из кожи вон лезу, чтобы у нас была еда на столе и крыша над головой, а ты задираешь его сына!

— Я никого не задираю.

— Ты сказала ему, что можешь творить чудеса!

— Не говорила! — сказала я.

— Что же тогда Дуг несет?

Я посмотрела на свои ботинки.

— Я написала про чудеса в сочинении. А Нил прочел его в классе.

Папа крепко хлопнул ладонью по столу.

— Проклятье, Джудит, да не можешь ты творить никакие чудеса!

Вся кровь в моем теле вдруг задрожала.

— МОГУ! — закричала я. — У меня есть особый дар! Все, что я придумала, — все исполнилось. Все до последнего. Но я не хотела никому говорить, хотела сказать только тебе — а ты мне не поверил!

Тогда папа закричал:

— У ТЕБЯ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО НИКАКОГО ОСОБОГО ДАРА!

Я шагнула назад и закрыла лицо ладонями.

Когда я отняла ладони, папины руки висели по бокам, а лицо его было белым. Он сказал:

— Что мне сказать, чтобы до тебя наконец дошло? Что мне сделать, чтобы ты повзрослела? — Он покачал головой. — В последний раз спрашиваю, Джудит: ты угрожала Нилу Льюису, ты задирала его? Смотри мне в глаза!

Я посмотрела и ответила:

— Нет.