Стиль жизни à la Anne

В юности Анна не получила ни приличного образования, ни воспитания, и её вкусы трудно назвать изысканными. «В досужное время не имела она ни к чему определённой склонности. В первые годы своего правления играла она почти каждый день в карты. Потом провожала целые полдни, не вставая со стула, в разговорах или слушая крик шутов и дураков», — отмечал Эрнст Миних.

Среди шутов были иностранцы (португалец Ян Лакоста, неаполитанский скрипач и актёр Пьетро Мира по прозвищу Педрилло), отставной прапорщик Преображенского полка Иван Балакирев и представители знатнейших фамилий — граф Алексей Апраксин, князья Никита Волконский и Михаил Голицын. Они, к удовольствию государыни, дурачились и «порядочным образом дрались между собой». Но у них были свои возможности воздействия на императрицу и придворное общество. Много лет спустя советник Екатерины II и министр иностранных дел Никита Иванович Панин вспоминал Балакирева добрым словом: «Шутки его никогда никого не язвили, но ещё многих часто и рекомендовали»; Апраксин, напротив, «обижал часто других и за это бит бывал»416.

Пристрастие императрицы к грубым развлечениям соответствовало тогдашней европейской дворцовой моде: «карлы»-шуты имелись у саксонского курфюрста, короля Баварии, императора Австрии; обзавестись смешными живыми игрушками стремились и другие государи, а некоторые создавали рядом со своими замками настоящие «карликовые» деревни с маленькими домиками, мебелью и прочими предметами обихода. Да и сами шуты нередко были иноземцами. Кроме вышеназванных Лакосты и Педрилло, в этом качестве подвизался странствовавший по королевским дворам литератор и комик Иоганн Христиан Тремер. После Дрездена он больше года провёл в Северной Пальмире, участвовал в придворных развлечениях вместе с другими шутами, которых описал в своей книге «Прощание с Петербургом».

Возможно, общение с шутами было своего рода отдушиной в насыщенной интригами и корыстными интересами атмосфере двора. К тому же персонажи, не принимаемые всерьёз, могли быть доверенными лицами, которым можно было поручить щекотливое дело. Современник и «брат» Анны Иоанновны император Карл VI (кстати, как и она, большой любитель охоты) также имел доверенных карликов — «барона Кляйна» и «Хансля», непременных участников его охотничьих экспедиций417. А вышеназванный шут Анны Педрилло, прославившийся «женитьбой» на козе (при дворе его «супругу» называли «мадам Капра»), достойно исполнил ответственное поручение императрицы — навербовал и доставил в 1735 году в Петербург итальянских актёров, музыкантов, танцоров и композитора Франческо Арайю. Спустя три года он отбыл из России и прожил долгую жизнь, умерев в 1780-х годах содержателем отеля в Венеции418.

В конце XVIII века выходки «дураков» петровских и аннинских времён уже не соответствовали атмосфере и казались непристойными. Однако так ли далеко ушли от них потомки? При екатерининском дворе пьяных драк и матерщины уже не было, но умеренное шутовство почтенных вельмож принималось благосклонно — вспомним хотя бы фамусовского дядю Максима Петровича из «Горя от ума» Грибоедова:

На куртаге ему случилось обступиться;

Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;

Старик заохал, голос хрипкой;

Был высочайшею пожалован улыбкой;

Изволили смеяться; как же он?

Привстал, оправился, хотел отдать поклон,

Упал вдругорядь — уж нарочно,

А хохот пуще, он и в третий так же точно.

Вот как описывал бывший паж Екатерины II один из вечеров императрицы в узком кругу: «Фанты вынимала Анна Степановна Протасова, и достался фант “le docteur et le malade”[6]: больной был А.П. Нащокин, а лекарь — граф Эльмпт. Сняли белые чахлы с кресел, устлали биллиард, положили Нащокина, оборотили стул вместо подушки, повязали голову салфеткой, убрали тело чахлами белыми, и сделался халат. Пошли перед царицею кругом биллиарда; все шли по два в ряд, а граф Эльмпт сзади шёл. Привязали к петлице несколько пустых бутылок, длинные бумажные ярлыки, каминная кочерга коротенькая вместо клистирной трубки; положили Нащокина и — ну ему ставить клистир. Государыня так хохотала, что почти до слёз»419.

При Анне же шутовство было делом государственным, поэтому она строго следила за поведением своих «дураков» и их родни. Иван Балакирев получал 200 рублей придворного жалованья. По указу императрицы 1732 года ему отпускалось «в каждый день вина по бутылке, один день красного, а на другой день рентвеину по бутылке, пива три бутылки, квасу и кислых штей по полуведру, свеч налепов жолтых по одной, сальных маканых две… сахару кенарского в неделю по одной голове… в полгода чаю зелёного по одному фунту», а также выдавались деньги на «строевое платье», угощение на именины и различные припасы из дворца — мука, крупа, утки, куры, поросята, масло, водка.

Анна распорядилась перенести судебное дело отца шута из Шацка в Судный приказ в Москве, а самому Балакиреву пожаловала двор в Касимове и два сельца в уезде. Поданная в 1732 году челобитная княжны Мавры Куракиной — та жаловалась, что Балакирев «подговорил» её крепостную Анну Морозову к бегству «и женился на ней неволею и потом де брал её в Санкт-Питербурх и оттуду, невзлюбя, сослал в касимовские деревни ко отцу»420, — была оставлена без внимания.

Но, видно, милости вкупе с дармовым питьём впрок не пошли. В апреле 1735 года рассерженная государыня своим указом запретила всем жителям столицы посещать и принимать у себя Балакирева под страхом заключения в крепость и отправки на каторгу; правда, через месяц запрет был милостиво отменён с трудновыполнимым условием — не пить вместе с шутом. Нелады в балакиревской семье она уладила в октябре того же года, после чего «именным своим императорского величества указом повелела Святейшему Синоду объявить, что де отставной лейб-гвардии Преображенского полку прапорщик Иван Балакирев с женою своею Анною между собою согласились, что им жить друг с другом по-прежнему, как должно мужу с женою и жене с мужем; и дабы он, Балакирев, содержал её, Анну, как надлежит содержать мужу жену свою, а она, Анна, имела б его так же, как должно законной жене мужа иметь, и была б пред ним в должном послушании»421.

Намереваясь принять в придворные шуты знакомого ей ещё по Митаве князя Никиту Волконского, государыня велела Салтыкову разузнать о жизни кандидата в его подмосковном имении: «Чисто ли в хоромах у него было и какова была у него пища… Чем забавлялся? З сабаками ездил или другую какую имел забаву и сабак много ль держал?»422

Своеобразной «визитной карточкой» аннинского правления стала свадьба шута, князя Михаила Голицына, и придворной калмычки Евдокии Бужениновой, устроенная кабинет-министром А.П. Волынским в «Ледяном доме», специально сооружённом по этому случаю на Неве. Можно посочувствовать несчастному жениху (внуку боярина князя Василия Васильевича Голицына — начальника Посольского приказа и фаворита царевны Софьи) и посетовать на грубость шутовских развлечений, но нельзя не признать, что Волынский оказался хорошим шоумейкером.

В столичные и местные учреждения империи полетели указы, подобные тому, что получила Канцелярия от строений: «Повелели мы учинить нашему кабинет министру и обер егермейстеру Волынскому некоторые приуготовлении, потребные к маскараду. Того ради прислать к нему от оной Канцелярии архитектора Бланка, тако ж, сколько к тому потребно будет, мастеровых и протчих людей, лесных и других материалов; то всё по требованию его отправлять немедленно». Закипела работа, и в короткое время рядом с царским дворцом вырос причудливый дом из ледяных плит с ледяными окнами.

Фасад и план «Ледяного дома»