Тень бироновщины

Игорь Владимирович Курукин

Анна Иоанновна

Жизнь замечательных людей

Аннотация

В судьбе Анны Иоанновны было немало крутых поворотов: природную русскую царевну, племянницу Петра I, по его воле выдали замуж за иноземного принца, полжизни провела она бедной вдовствующей герцогиней в европейском захолустье, стала российской императрицей по приглашению вельмож, пытавшихся сделать её номинальной фигурой на троне, но вскоре сумела восстановить самодержавие. Анна не была великим полководцем, прозорливым законодателем или смелым реформатором, но по мере сил способствовала укреплению величия созданной Петром империи, раздвинула её границы и сформировала надёжную и работоспособную структуру управления. При необразованной государыне был основан кадетский корпус, открыто балетное училище и началось создание русского литературного языка.

Книга доктора исторических наук Игоря Курукина, написанная на основе документов, рассказывает о правлении единственной русской императрицы, по иронии судьбы традиционно называемом эпохой иностранного засилья.

Игорь Курукин

АННА ИОАННОВНА

Предисловие.

ТЕНЬ БИРОНОВЩИНЫ

Императрица… совсем не занималась внутренней и внешней политикой России, потому что вела разгульный образ жизни. Зато её любовник интересовался политикой. Поэтому этот период русской истории называется бироновщиной.

Приведённое в эпиграфе суждение современного школьника отражает отношение к истории поколения XXI века, для которого уже времена Хрущёва или Брежнева представляются седой древностью. Ивана Грозного или Петра Великого ещё помнят — те воевали, казнили и воздвигали; а что взять с остальных правивших персонажей двухвековой давности, не отмеченных масштабными и наглядными деяниями? Времена племянницы Петра I, российской императрицы Анны Иоанновны, были не самыми гуманными (а когда они в России были иными?), однако властной яркостью или дамским шармом государыня не обладала, особо примечательных подвигов или злодейств не совершала. Помнятся разве что разорванные императрицей ограничивавшие её власть «кондиции», ружейная пальба по птичкам и зверюшкам и пресловутое «немецкое засилье». Вечным укором бедной вдове остался её сожитель (по-современному — «гражданский муж») Эрнст Иоганн Вирой — как лицо немецкой национальности и непримерного поведения.

Незнаменитые преемники первого российского императора, угодившие в историческую яму (иначе — «эпоху дворцовых переворотов») между Петром и Екатериной Великими, создавали проблемы и прежним историописателям. В первом официальном учебнике истории для российских школ, изданном в 1799 году, правление Анны Иоанновны характеризовалось политкорректно и сдержанно — упоминалось о прибытии первого китайского посольства в Европу, «путешествии по Ледовитому морю вдоль сибирских берегов для открытия пути в восточный океан», основании кадетского корпуса и войне с турками1. «В правление её, — писал автор другого учебника Т.С. Мальгин, — посредством известного честолюбивого и опасного вельможи Бирона великая и едва ли не превосходившая царя Иоанна Васильевича Грозного употребляема была строгость с суровством, жестокостию и крайним подданных удручением… страх, уныние и отчаяние обладали душами всех; никто не был безопасен о свободе состояния и жизни своей».

А что ещё можно было сказать, если сами коронованные преемники Анны приложили руку к очернению предшественницы? Сначала окружение захватившей престол с помощью роты гренадеров Елизаветы Петровны убеждало сограждан, что министры Анны суть «эмиссарии диавольские», которые «тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных невинных, Бога и государство весьма любящих, втайную похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали», а неправедно нажитые деньги «из России за море высылали и тамо иные в банки, иные на проценты многие миллионы полагали»2. Затем лично Екатерина II отмечала, что «от кончины Петра I до восшествия императрицы Анны царствовала невежества собственная корысть и борствовалась склонность к старинным обрядам с неведением и нежелательством новых, введённых[1]Петром I»3, — то есть видела в недавней старине борьбу корыстных интересов и неприличную попытку ликвидации петровских новшеств. Застольные «поверенные» разговоры много знавшего министра Екатерины II Никиты Ивановича Панина в кругу друзей тоже не щадили минувшее царствование: «Шуты на яйцах сидели, куры Богу молились в образной. Тиранства её правления»4.

Однако так думали не все. Неизвестный русский автор замечаний к содержательным «Запискам» аннинского современника немецкого офицера на русской службе X. Г. Манштейна полагал: «Государыня сия была умна, судила о вещах здраво и сообразно с тем поступала во всех случаях, когда предубеждение и пагубная страсть к наперснику не препятствовали действиям ея. Красноречие украшало уста императрицы; разговор ея был приятен и весел». Она «щедро награждала заслуги», не только регулярно «слушала государственные дела, представляемые министрами, но даже всегда осведомлялась об отправлении и исполнении решённых ею» и «никогда не обременила народ новым налогом»; заботилась о строительстве новой столицы, поощряла науки и художества. Всё бы хорошо, но, писал автор, «с горестию должно сказать, что монархиня обширнейшего в свете и славного государства, наделённая от природы многими добродетелями, чрез непомерное снисхождение и даже, можно сказать, подобострастие своенравному, злобному и кровожадному наперснику, помрачила всё сияние правления своего», а уж «алчное и ничем не обузданное лихоимство Бироново, неурожаи хлебные в большей части России привели народ в крайнюю нищету»5.

Оппозиционно настроенный к режиму Екатерины II министр и историк князь М.М. Щербатов считал: «Императрица Анна не имела блистательного разуму, но имела сей здравый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен». Она «не имела жадности к славе, и потому новых узаконеней и учрежденей мало вымышляла, но старалась старое учреждённое в порядке содержать. Довольно для женщины прилежна к делам и любительница была порядку и благоустройства, ничего спешно и без совету искуснейших людей государства не начинала, отчего все её узаконении суть ясны и основательны». Просвещённый вельможа-интеллектуал отмечал тяжёлый нрав императрицы, но оправдывал его условиями времени: «Грубой её природный обычай не смягчён был ни воспитанием, ни обычаями того века; ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы, а сие учинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрагания подписывала…»6

Достаточно беспристрастно оценил императрицу Н.М. Карамзин в 1811 году в адресованной царю Александру I «Записке о древней и новой России»: «Сия государыня хотела правительствовать согласно с мыслями Петра Великого и спешила исправить многие упущения, сделанные с его времени. Преобразованная Россия казалась тогда величественным недостроенным зданием, уже ознаменованным некоторыми приметами близкого разрушения: часть судебная, воинская, внешняя политика находились в упадке. Остерман и Миних, одушевлённые честолюбием заслужить имя великих мужей в их втором Отечестве, действовали неутомимо и с успехом блестящим: первый возвратил России её знаменитость в государственной системе европейской — цель усилий Петровых; Миних исправил, оживил воинские учреждения и давал нам победы. К совершенной славе Аннина царствования недоставало третьего мудрого действователя для законодательства и внутреннего гражданского образования россиян. Но злосчастная привязанность Анны к любимцу бездушному, низкому омрачила и жизнь, и память её в истории. Воскресла Тайная канцелярия Преображенская с пытками; в её вертепах и на площадях градских лились реки крови». В итоге не самая плохая государыня пала «жертвой неуважения» просвещённых россиян7.

Однако «Записка» Карамзина не предназначалась для печати — слишком острые и злободневные вопросы в ней поднимались, а его знаменитая «История государства Российского» завершилась на царствовании Ивана Грозного. В доступных же для читателя исторических трудах ответственность за политическую борьбу и перевороты XVIII века возлагалась на действовавших «из личных видов» вельмож и обуреваемых «необузданными страстями» временщиков. Но при этом почти до середины XIX столетия отечественная историография не упоминала о каком-либо «господстве немцев» после смерти Петра I.8

Зато это не преминули сделать исторические беллетристы. «Лицо его было бледно; глаза от беспокойного и не вовремя прерванного сна были мутны и красны; непричёсанные волосы уподоблялись змеям, вьющимся на голове Медузы. Ужасный вид его мог окаменить всякого… “Га, — воскликнул Вирой ужасным голосом, — колесовать его!”» — таким монстром, окружённым «толпой лазутчиков и телохранителей», представал Бирон в одном из подобных сочинений9. Самый известный роман И.И. Лажечникова «Ледяной дом» ввёл в русский язык и историю понятие «бироновщина» и воспел павшего в борьбе с корыстным и бездушным иноземцем русского патриота Артемия Волынского. Защита попранного человеческого достоинства и неприятие деспотизма обеспечили роману успех (в XIX веке он выдержал полсотни изданий и благополучно переиздаётся по сей день) и привели к настоящему паломничеству к могиле забытого вельможи…10

Затем популярный драматург, журналист и критик Н.А. Полевой сформулировал тезис о «падении партии иностранцев» с воцарением Елизаветы”. Но и маститый учёный С.М. Соловьёв в своей «Истории России с древнейших времён» подчеркнул, что борьба придворных «партий» после смерти Петра I привела к засилью иностранцев в правящих кругах, тем более что сами сподвижники Петра Великого «начинают истреблять друг друга». Историк патетически восклицал: «…какими глазами православный русский мог теперь смотреть на торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя». Анну Иоанновну он укорял за отступление от петровской традиции: «В указах часто говорится о великом дяде, о необходимости восстановить его полезные отечеству распоряжения, но главное правило великого дяди — не давать первенства иностранцам пред русскими, управлять посредством своих — это правило было забыто, а оно-то было всего дороже для русских». В упрёк императрице ставились «небывалое усердие» Тайной канцелярии, роскошь двора, траты «на фаворитов-немцев, на балы и маскарады», в то время как народ платил «слёзные и кровавые подати»11.

В.О. Ключевский в блестящем «Курсе русской истории» завершил исторический портрет Анны убийственной характеристикой: «…она… привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточённой жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений. Выбравшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчётной русской власти, она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием… Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезённых из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении»; последовали жестокие казни, «шпионство» и упадок «народного хозяйства», «доимочная облава на народ»12. Нарисованный Ключевским образ оказал на распространение стереотипа о бироновщине не меньшее влияние, чем роман Лажечникова.

Однако в то же время появились основанные на архивных материалах объёмные труды13 и журнальные статьи14 о ещё недавно запретной эпохе, о самой императрице и её окружении. Стали публиковаться письма и указы Анны Иоанновны, бумаги Кабинета министров, императорского двора и обширных архивов Сената и Синода15. К двухсотлетию Сената (1911) увидело свет многотомное исследование по его истории; затем была опубликована богато документированная история Императорского кабинета16.

Зазвучали голоса учёных, пытавшихся более объективно подойти к изучению послепетровской России. Н.А. Попов полагал, что «немецкие правители, сменившие русских, были осторожнее их, менее обременяли свою память позорными интригами, нежели их предшественники», более того, «покрыли имя русской императрицы и русской армии военной и дипломатической славою». Историк и писатель Е.П. Карнович первым предложил заменить «бироновщину» на «остермановщину», поскольку именно А.И. Остерман являлся главным государственным деятелем аннинской России. Н.И. Костомаров полагал, что «во многих отношениях царствование Анны Иоанновны может назваться продолжением славного царствования её великого дяди»17.

Работы В.М. Строева и В.Н. Бондаренко18 поставили под сомнение оценку царствования Анны Иоанновны как времени господства иноземцев. Первый из авторов полагал, что «злой гений» императрицы Бирон действовал лишь в придворном кругу, в дела управления не вмешивался и не помышлял о захвате русского престола; при дворе, как и в бюрократическом аппарате, русских было гораздо больше, чем немцев; само же аннинское правление нельзя считать упадком: проводились «не широкие реформы, но вызванные насущными потребностями государства мероприятия». Второй, оценивая печальное состояние финансов страны, указал, что государственный бюджет был подорван ещё до вступления Анны на престол, и представил мероприятия Кабинета министров по оздоровлению экономики страны19.

Таким образом, в начале XX века начался процесс преодоления сложившегося образа царствования Анны Иоанновны. Однако в советское время историки потеряли интерес к «эпохе дворцовых переворотов» — перипетии борьбы за власть между группировками свергнутого класса не заслуживали изучения. В учебниках и обобщающих трудах 1930–1970-х годов преимущество отдавалось освещению роли петровских преобразований в преодолении отсталости России. Любая оппозиция этим реформам (например, попытка в 1730 году ограничить монархию) оценивалась как усилия, направленные на реставрацию допетровских порядков. В итоге произошло возрождение охранительно-монархического восприятия развития послепетровской России, а штамп о господстве «немцев» оказался удобным для классовой оценки правящей верхушки и её «антинациональной политики». Бироновщина вновь стала представляться «кровавым правлением шайки иноземных угнетателей», которые в лучшем случае выступали как жестокие и корыстные исполнители социальных требований русских дворян-крепостников20.

Казённые формулировки учебников расцветали в романах популярного в своё время сочинителя Валентина Пикуля с принципиально упрощённым до уровня анекдота восприятием прошлого. Под его пером государыня предстала бабищей, ни в чём не знавшей удержу:

«… — Колокол иметь на Москве желаю, — объявила однажды. — Чтобы он на весь мир славу моему величеству благовестил. Дабы всем колоколам в мире был он — как царь-колокол… — Баба ещё в самом соку была. Полногрудая. Телом крепкая. С мышцами сильными. На мужчин падкая. Чёрные, словно угли, глаза Анны Иоанновны сверкали молодо. Корявое лицо — в гневе и в страсти — оживлял бойкий румянец.

Не боялась она морозов, в свирепую стужу дворцы её настежь стояли. Платок царица повяжет на манер бабий, будто жена мужицкая, и ходит… бродит… подозревает… прислушивается. Иногда в ладоши хлопнет и гаркнет во фрейлинскую:

— Эй, девки! Чего умолкли? Пойте мне… Не то опять пошлю всех на портомойни — для зазору вашего портки стирать для кирасиров моих полка Миниха! Ну! Где веселье ваше девичье?..

Дралась же Анна Иоанновна вмах — кулаками больше, как мужики дерутся. И столь сильны были удары её, что солдата с ног кулаком валила. Зверья и дичи разной набивала она тысячами, удержу в охоте не ведая. Трах! — вылетали из дворца пули, разя мимолётную птицу. Фьють! — высвистывали стрелы, пущенные из окон (иногда и в человека прохожего).

— Ништо мне сдеется, — говорила Анна Иоанновна, собою довольная. — Эвон сколь здоровушша я, и промаха ни единого!»

Усилиями целого поколения учёных (Н.И. Павленко, Е.В. Анисимова, Н.Н. Петрухинцева и др.) в последние два десятилетия состоялось новое прочтение аннинского царствования как этапа в общем направлении исторического развития России.

Е.В. Анисимов в статье «Анна Иоанновна» (1993) показал, что императрица (пусть и необразованная, мелочная, грубая) умела властвовать и даже проводить реформы — хотя и не слишком удачные; ей пришлось лавировать между группировками, искать почву для компромисса с дворянством, урегулировать отношения с вчерашними противниками. Автор последовательно разоблачал миф о бироновщине как эпохе «засилья иностранцев», «торговли интересами страны», упадка экономики, массовых «правежей» недоимок и политических репрессий21. На страницах опубликованной историком в серии «Жизнь замечательных людей» биографии (2004) императрица предстаёт своеобразным порождением петровских преобразований: «При Анне не произошло никаких из ряда вон выходящих перемен, которые бы нарушили внутреннее равновесие сословных и властных интересов. Все проявившиеся и усилившиеся ещё при Петре Великом процессы и явления экономической, политической, социальной, культурной жизни России развивались по своим внутренним законам и корректировались правительством Анны Иоанновны в разумных пределах». Что же касается мздоимства, присвоения государственной собственности и прочих проблем в работе государственного аппарата — «кто из преемников и наследников Анны Иоанновны мог похвастаться, что победил эти пороки русской власти»?22

Н.И. Павленко не обнаружил принципиальных расхождений в промышленной политике Петра I и Анны Иоанновны — решения в этой сфере диктовались стратегическим курсом меркантилизма и экономической конъюнктурой. Историк счёл возможным говорить о «немецкой партии» при дворе, но ведущую роль в ней отдал Остерману, в связи с чем вновь предложил в вузовском учебнике переименовать «бироновщину» в «остермановщину», под которой следовало понимать уже весь период 1725–1741 годов23.

Н.Н. Петрухинцев впервые подробно исследовал намеченную в начале царствования Анны программу корректировки Петровских реформ, в том числе снижение налогов, либерализацию торговли, ослабление государственного пресса на национальных окраинах и расширение привилегий дворянского сословия. Т.В. Черникова осмыслила масштаб и направленность репрессивной деятельности Тайной канцелярии, явно преувеличенной современниками24.

Единственная изданная на Западе биография Анны Иоанновны представляет собой добросовестное собрание известий о жизни и делах российской императрицы, сделанное по опубликованным источникам, прежде всего по запискам иностранцев; его автор особо выделяет увлечение Анны и её придворных иностранными театральными постановками, музыкой и танцами25.

К настоящему времени опубликованы законодательство Анны Иоанновны и документы, связанные с её восхождением на престол в 1730 году26. Появились переиздания мемуаров современников Анны Иоанновны27 и академическое собрание сделанных иностранцами описаний Петербурга 1730-х годов, расширяющих представление о повседневной жизни людей той эпохи28. Стала изучаться культурная жизнь аннинского двора, отнюдь не ограничивавшаяся известными шутовскими развлечениями29. Появились и диссертации молодых исследователей, посвященные проблемам правления Анны Иоанновны30.

В итоге в «большой» академической науке десятилетие 1730–1740 годов уже давно не выглядит кровавой аномалией, а фигуры на троне и вокруг него — морально разложившимися извергами. Неформальные институты (такие, как фаворитизм, гвардия, императорский двор) признаются вполне эффективными и достойными исследования — в рамках изучения «культурных механизмов» функционирования власти, представлений о ней в обществе и форм политического поведения — всего того, что называют «политической антропологией»31.

Но тщетно ещё в позапрошлом и прошлом веках историки указывали, что литературный образ аннинского царствования не соответствует действительности, что управляли государственными делами совсем не иностранцы, к тому же не представлявшие единой «немецкой партии»32. Похоже, изменить освящённую именами Ключевского или Пикуля (в зависимости от запросов публики) оценку эпохи уже невозможно. Единственным утешением может служить осознание роли писателя в деле исторического просвещения сограждан.

В современных сочинениях на историческую тему грозная царица — уже не бой-баба, а, в духе думы К.Ф. Рылеева, жертва рокового увлечения «презренным злодеем»:

«О, где найду душе покой?» —

Она в раздумьи возопила

И, опершись на трон рукой,

Главу печально преклонила.

«И в шуме пиршеств, и в глуши

Меня раскаянье терзает;

Оно из глубины души

Волынского напоминает!..»

Государыня, томимая «в плену своей страсти», не замечает «массовых арестов и разгула репрессий», хотя сама же возложила на Бирона «карательно-охранные функции», или предстаёт дочерью природы с «дивными очами из-под высоких бровей», наездницей-охотницей, изнемогшей под бременем непривычной власти33.

Об этом же говорит и ещё один роман в стихах — его литературный стиль ясно проступает в нижеприведённых строках:

…Уж она не замечала,

Что творилось под началом

Ейным рядом и вдали,

Средь пространств родной земли

В подчинённой ей державе:

Упушеньи в части права,

Пьянство, взятки, грабежи,

Казни русских, правежи…

В итоге простодушная императрица за свою любовь заплатила жизнью, будучи отравлена Бироном и его сообщниками:

Только Анна пригубила

Из бокальчика вино,

Как в глазах её темно,

Как в кромешной ночи, стало

И она на пол упала34.

Однако в псевдоисторических сочинениях можно встретить и другой, неприглядный образ царицы: «…тупая бабища царских кровей с интеллектом даже не деревенской бабы, а падшего создания из портового заведения». Один из авторов даже соглашается, что «партия иноземцев» — миф, но всё же считает, что властвовали именно «немцы», поскольку русские вельможи «передрались между собой и уничтожили друг друга». Виной же всему — Пётр I, пытавшийся создать в России утопию «регулярного государства»; Анна лишь продолжала его политику, пытаясь войной прикрыть «убожество и жестокость своего правления»35. В других трудах Бирон выступает злодеем, который «лелеял мечту о всероссийском троне», управлял Анной, «как своей собственной лошадью»; в свою очередь она, «полуголая, нечёсаная… валялась целыми днями на медвежьих шкурах», в то время как немцы и их российские подельники («наднациональная прослойка предателей своего народа») водворили в стране «татарское время» и творили грандиозную «распродажу России»36.

Но что спрашивать с сочинителей, в чьих опусах, как справедливо замечено автором предисловия к одному из них, «грань между безграмотностью исследователя и фантазией автора очень тонка», если примерно то же написано в школьных учебниках, рекомендованных Министерством образования и науки? Один из самых массовых учебников по истории России всерьёз утверждает, что Бирон и прочие «немцы» принесли с собой «распущенность нравов и безвкусную роскошь, казнокрадство и взяточничество, беспардонную лесть и угодливость, пьянство и азартные игры, шпионство и доносительство»37 и заразили всем этим до того сплошь трезвых, неподкупных и чистосердечных россиян.

Другие учебники убеждают, что при Анне шёл пир во время чумы: «…оборотной же стороной этой развесёлой жизни стала деятельность Тайной розыскной канцелярии: доносы, аресты, изуверские пытки и казни, массовая ссылка в Сибирь (более 20 тысяч человек). С помощью этого Анна Иоанновна утверждала на престоле себя и обеспечивала немецкое засилье», которое, как всякая оккупационная власть, ставило перед собой задачу «обеспечить порядок и выжать из населения максимум возможного»; при этом Россия «обретала вид страны, опустошённой войной или мором»38.

Третьи как-то неполиткорректно возлагают вину на саму императрицу. Что хорошего могла дать стране «толстая женщина с некрасивым лицом и грубоватыми манерами, дурно образованная и одержимая страстью к роскоши», «ограниченная, грубая, ленивая и мстительная», занимавшаяся лишь балами, стрельбой и шутами?39 Понятно, что при таком уровне верховной власти «все высшие должности в государстве были розданы немцам» — кто-то ведь и работать был должен. Видимо, от огорчения авторы одного из довольно свежих учебников вообще устранили из числа исторических деятелей Анну Иоанновну после возвращения «самодержавства» в 1730 году — её портрет в тексте есть, а характеристики нет; известные же меры её царствования осуществляли безымянные «власти»40. Другие учебные пособия говорят о «глухом времени иностранного засилья», которое «грозило довести страну до развала», о кровавом терроре и даже… об искоренении всех русских традиций. Вдохновителем же и организатором этого безобразия предстаёт «чудовищно жестокий тиран, позволявший себе всё, что взбредёт в голову»41. В итоге, по словам тех же учебников, «тень бироновщины легла на страну» — и накрыла Анну Иоанновну и её царствование.

Автору этих строк уже доводилось писать о временах императрицы Анны и о самом Бироне — интересно было понять и проследить не вымышленно-злодейскую, а реальную работу фаворита как специфического института власти42. Теперь настал черёд самой императрицы. После маститых предшественников трудно добавить что-либо принципиально новое о характере, привычках, пристрастиях, окружении и мировоззрении Анны Иоанновны или создать какой-либо иной «групповой портрет с дамой». Но остаётся неисследованной иная проблема.

Утверждение в XVIII столетии женщин на троне можно считать началом эволюции сурового «мужского» облика и стиля российской власти. Анна — впервые после царевны Софьи — совершила, можно сказать, революционную попытку обрести женское счастье в публичном пространстве, ни от кого особо не таясь. В то же время самодержавная власть ей досталась явно не по заслугам; к тому же сидящая на престоле «баба» со всеми присущими дамскому полу слабостями «снижала» в сознании подданных сложившийся в прошлые века образ «великого государя царя». Однако необразованной и не имевшей опыта большой политики царевне удалось, став императрицей, не только укрепить своё положение, но и создать надёжную и работоспособную структуру управления, обеспечить стабильность режима, пусть и несимпатичного с точки зрения современных представлений о правах человека. Об этом и пойдёт речь в нашей книге — на основании документов, позволяющих судить о роли Анны Иоанновны в отечественной истории.

Глава первая.

«ВЕЛИКАЯ ПРИНЦЕССА РОССИЙСКАЯ, ТАКО Ж ЛИФЛЯНДИИ, КУРЛЯНДИИ И СЕМИГАЛИИ ГЕРЦОГИНЯ»

Не давай меня, дядюшка,

Царь государь Пётр Алексеевич,

В чужую землю нехристианскую, бусурманскую.

Выдай меня, царь государь,

За своего генерала, князя, боярина.

Народная песня